Текст книги "Львиная охота"

Автор книги: Александр Щеголев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Планета Дмитриус.

Как все это понимать? И что тут, собственно, понимать?

Яснее ясного. Старец обнаружил камни на письменном столе, взял их в руки – и... Удачливые астрономы ощутили острую потребность связать свою грандиозную добычу с именем грандиозного писателя. Если что-то исполняется, значит, кто-то это пожелал. Могут у мудрецов быть маленькие слабости? И могут, и наверняка есть. Но дело, конечно, не в РФ и не в его слабостях. Да, я пытался подбросить Учителю свои заботы, я трусливо перекладывал ответственность на чужие плечи, какими бы тактическими соображениями при этом не руководствовался, но дело также и не в этом. Дело было именно в ответственности...

Имею ли я право?

Право на что? Идите вы все к черту, рассердился я. Правоверный коммунист Жилов, во-первых, не верит в чудеса, а во-вторых... достаточно первого! Прежде чем встать, я осмотрелся. Это был тот самый диванчик, на котором мы с цветочницей беседовали вчера о проблемах похудания! Живая изгородь, бассейн с кувшинками, метлахская плитка... Круг замкнулся.

И тогда я встал. Твердо ступая, пошел прочь из отеля. На площади было еще спокойнее, чем в холле: ни тебе суеты, ни кордона, ни даже полицейских. Зеваки превратились в обычных людей, которым нет дела до себе подобных. Инцидент был исчерпан, даже друзья-писатели скрылись в неизвестном направлении. Взрывная воронка была засыпана, а рядом громоздилась аккуратно сложенная груда обломков – этакая маленькая пирамида. Я неспешно подошел. Потом, изображая любопытного придурка, шагнул на склон каменной кучи. Темно-серые куски бетона лежали под моими ногами вперемешку с осколками благородного лабрадорита, которые были темнее и вдобавок с радужными блестками. Благородное часто соседствует с дешевкой, когда ни у того, ни у другого нет выбора.

Посылка от РФ была яростно разодрана надвое. Буквы оказались в моих руках. В грязных руках, пожать которые побрезгует даже Стайков; в руках параноика, всерьез считавшего себя писателем. Но ведь я выздоровел, сказал я Стасу, твои деньги вылечили меня! Да схожу я в душ, отмахнулся я от Елизаруса, не волнуйся ты так... Всего секунда прошла или того меньше. Меня ожгло. Не пальцы, не ладони – мозг. Таким бывает ожог последней, седьмой степени. Чтобы выжить, я просто отпустил небесные камни, отдав их земному тяготению, и пропали они, сгинули в общей темно-серой куче.

Подобное прячут в подобном, формулировал я мотивы своих действий. Хочешь спрятать что-то – брось у всех на виду, умело обманывал я себя... На самом же деле совсем другая сила управляла мной в тот момент. Вопрос "зачем"... Зачем, если даже Учитель... если даже Он...

Наверно, это была истерика.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Прежде чем пойти к мистеру Шугарбушу, я навестил свой номер. Ничего особенного мне там не нужно было: ни пистолета, ни бейсбольной биты, ни даже увесистой чугунной сковородки я не провез в двойном дне своего чемодана. А требовалась мне пара мясных консервов. Я разложил пластиковые банки по карманам штанов и отправился на последний этаж.

В каком номере расположился наш рыжий стратег, я знал: бармен не смог скрыть от меня такую мелочь. Боссы любят последний этаж, это престиж. Диспетчеры разнообразных служб наружного наблюдения так же обычно размещаются на последних этажах, это традиция. Я встал перед дверью и сказал в пустоту: "Trick or treat", что означало на языке американских детишек: "Угостите, а то мало не покажется". Эту волшебную фразу произносят в День Всех Святых, когда ходят по домам и попрошайничают, напялив на голову пустую тыкву с прорезями для глаз. Затем я подождал, ничего не предпринимая. Вероятно, внутри возникла секундная суматоха, но дверь все-таки открыли. Ага, испугались! Подвижные молодцы с каменными лицами быстро обследовали меня при помощи ручного томографа, детектора запаха и дозиметра, и пропустили, не обнаружив ничего опасного для здоровья начальства.

– Ну? – сказал Эдгар неприязненно.

Я произнес одними губами, совершенно беззвучно: "Метажмурь". Я многозначительно похлопал себя по торчащим в разные стороны карманам. Карманы оттопыривались, как щеки у хомяка; думаю, выглядело это не вполне прилично, а если смотреть сзади, так просто смешно. Эдгар изменился в лице. Он вдруг заволновался, как песик, услышавший слово "гулять".

– Всем выйти! – скомандовал он.

А когда все вышли, я пальцами показал ему, что теперь неплохо бы покрепче запереть дверь. Он дернул рычажок на мобильном пульте, подошел ко мне, нетерпеливо повторил:

– Ну?

И тогда я вытащил из карманов консервы. На одной банке было написано: "Boeuf a la mode", что приблизительно переводилось, как "Дорожная говядина", на другой значилось уже по-русски: "Язык телячий в брусничном желе". Лицо Эдгара вторично изменилось. Я вложил банки в его напряженные руки (он послушно взял мои гостинцы), после чего ударил.

Первым ударом я сломал ему нос. На непривычного человека это очень сильно действует. Мне ломали нос десятки раз, я давно уже и за травму это не считал, но мистер Шугарбуш подобным опытом не мог похвастаться. Оглушенный, он упал на пустые коробки из-под аппаратуры. Консервы звучно покатились по полу. Музыка! Жаль, так и не успел я попробовать эти деликатесы. Он быстро оправился, завозился среди кучи хлама, затем включил что-то на своем галстуке и простонал: "Ко мне!", тогда следующим движением я вырвал из пульта кабель. Дверь тут же была заблокирована. Хорошая дверь, укрепленная по всем правилам.

– Я не приказывал вас убирать! – всхлипнул он, поднимаясь. Задние лапки у него разъезжались. – Какого черта! Благодаря вам мы нашли предателя, я даже собирался вас в наградной лист вписать...

Я его внимательно слушал. Да-да, полковник Ангуло был сотрудником Службы Контроля, говорил он, держась рукой за лицо (сквозь пальцы сочилась кровь). И одновременно полковник Ангуло был доверенным лицом Эммы, купленным со всеми потрохами. Двойной агент. В каком смысле "был"? В буквальном. Был – когда-то в прошлом. Теперь предателя нет, отсутствует в списке людей. Вот так, без розовых соплей. Но вы, Жилов, вы нам нужны, вы нам оч-чень нужны... Я не вмешивался в его монолог, не до того было: я выдвигал ящики, сбрасывал содержимое стеллажа на пол, вскрывал мусорницу, перетряхивал висящие на вешалке пиджаки и халаты. Обыск в режиме форс-мажор. В номер уже рвались, поймав сигнал бедствия.

Когда Эдгар закончил говорить, я ударил его в печень.

Их грязные игры меня решительно не интересовали, разве что потом посмеяться над всем этим. Но быть дураком – я так и не привык. Я слушал, хоть и знал, что мне отчаянно врут, по крайней мере, насчет всего, что касалось лично меня. Вы следили за мной, господа, подумал я, вы ни на мгновение не выпускали меня из поля своего контроля, и все благодаря тому, что моя одежда была обработана. Кто это сделал? Известно кто – расторопные ребята с литерой "L" во лбу. А следили – вы. Получается, "L" и Эдгар – одно и то же? Или, поднимай выше, "L" и Матка – одно и то же?

Удар в печень – хорошее средство заставить человека задуматься о своей жизни. Совершенно особенное ощущение, по себе знаю: всего пробирает, в каждой клеточке тела отдается, и тоскливо становится, и страшно, дыхание останавливается... Это не с чем сравнить. Я ударил коротко, почти нежно: я вовсе не хотел калечить человека, не наказывал его и даже не мстил. Все просто: долгие годы я мечтал об этой минуте, и вот она настала.

Как же я ждал эту минуту...

Не найдя ничего интересного в помещении, я принялся обыскивать непосредственно босса, тем паче, что он и не помышлял мне препятствовать. Мне нужен был ключ от его личного сейфа.

– Я не приказывал убирать сеньориту Вардас! – прохрипел мистер Шугарбуш, согнувшись пополам.

Кони Вардас... Имя прозвучало. В этом было все дело – в подлом и бессмысленном убийстве. Раздавленные гипсофилы стучали мне в сердце; дух несчастной женщины бродил за мной по пятам, не давал мне успокоения, дух укоризненно молчал, не имея возможности заговорить первым, а сам я боялся что-либо сказать погибшей, да и нечего мне было ей сказать... Не расскажи мне Кони про тайное свидание в оранжерее, никто бы ничего и не узнал. Зато тот, кто контролировал меня, кто просунул свои уши, вооруженные спецтехникой, между мной и цветочницей, – тот как раз все знал. Мало того, он один все и знал. Впрочем, эти умопостроения, конечно, ничего не значат, пока не назван мотив. И мотив есть...

Допрос бармена дал ответ на вопрос, кто передавал ему оптические шары для "командировочного". Мигель Ангуло, офицер из Бюро антиволнового контроля. Почему Ангуло? Да потому что он и только он был с барменом на связи. Именно дон Мигель долгие пять лет являлся резидентом Службы Контроля в этой маленькой акварельной стране. Стоило мне понять это, как мозаика сложилась. Так вот, о мотивах убийства. Возникла опасность, что выплывет далеко не формальная связь между резидентом Службы Контроля и... кем? Кто был с доном Мигелем в оранжерее? Сеньорита Вардас не знала, кто тот, второй, ведь постояльцев в отеле много, а она была всего лишь цветочницей, но при случае могла бы этого человека опознать. Вот в чем загвоздка – она могла опознать.

Зато я теперь знаю, кто он. И по имени, и по должности. Вторым был начальник Управления внутренних расследований мистер Шугарбуш, который, как лицо не зашифрованное, имел право встречаться лишь с арестованными резидентами и лишь в следственных кабинетах...

Что же у нас получается? С одной стороны – несуществующая группа "L". С другой стороны – полковник Ангуло с его головорезами, которым тоже понадобился Покойник. За этими-то кто стоит? Молчите, господа? Что ж, разберемся сами. Кони Вардас слышала, что Жилова должны похитить. Эту тему обсуждали Шугарбуш с Мигелем Ангуло, а похитить пытался Паниагуа. Выводы? Во-первых, южноамериканцы – только ширма, во-вторых, настоящий вожак "Нового Теотиуакана" – это добрый ангел Мигель, и в третьих, его тайный начальник не мог обо всем этом не знать.

Вы любите подстраховаться, подумал я брезгливо. Вы никому и ничему не доверяете. Разрабатывая самую простую комбинацию, вы главным препятствием полагаете – не злую случайность, нет, – а своих же исполнителей. Вот и получили результат, доведенный до высшей точки недоверия (до точки равновесия!), когда одна задача ставится двум террористическим группам, а те мочат друг друга, будто и не родные. Абсурд... И всегда вы хотите, как лучше. Вы у нас вообще люди нравственные, чувствительные, душою болеющие. Однако безнравственные средства, применяемые в качестве исключений, имеют свойство становиться правилом, – прав ты, мой милый Вася... Нет, не интересовало меня все это.

– Зачем мне убирать твою Вардас, если она была нашим осведомителем?! выхаркнул Эдгар, собравшись с мыслями.

Опять ложь. Нокаутированный босс начинает громоздить явные нелепости, пытаясь спастись. Если бы Кони была осведомителем, то у нее не получилось бы, это очевидно. Будь она осведомителем – не смогла бы похудеть. Зато Шугарбуш, окажи он мне сейчас хоть какое-то сопротивление, возможно, высек бы искорку уважения, возможно даже, что я бы остановился, пожалел подлеца. Нет, он словно был согласен с происходящим. Синдром кролика в чистом виде.

Плоский контейнер обнаружился в боковом кармане его пиджака. Воистину, хочешь спрятать что-то – оставь у всех на виду. Я отщелкнул крышку: в мягком ложе покоился оптический шар, бережно укутанный антилучевыми салфетками – и это несмотря на то, что изнутри контейнер был покрыт защитным слоем! Я вытащил квази-хрусталь двумя пальцами и прочитал название: "Задницы – капризные подружки". Русское порно. Спрятавшееся под ромбиком "Масс-турбо".

Вот и решающее доказательство.

– Я знаю, ты сломал нашего психопрограммиста! – произнес Эдгар истерично. – А правду так и не раскопал! Хочешь, введу тебя в курс дела? Мигель Ангуло показал на допросе, что это он, оказывается, помог Покойнику перебраться сюда из Мексики. Он тогда по Центральной Америке работал, там и подружился с Покойником – и потерял его, потерял, кретин. Он вел свою игру, Жилов! Мозги своим фанатикам подвинул, но и сам рехнулся. Ведь он пытался заполучить метажмурь лично для себя, и пределом его мечтаний было вовсе не мое служебное кресло...

Я вбил квазихрустальный шар Эдгару в рот. Какие мечты пожирают несостоявшихся владык мира, меня тем более не интересовало. Насчет "владык мира" – это и про самого мистера Шугарбуша, разумеется. Оба они хотели получить метажмурь, и оба – чужими руками. Но вот кому предназначалось очередное творение фирмы "Масс-турбо", дремавшее до поры в специальном контейнере? Не мне ли? Пока замолчавший на полуслове босс оплакивал свои зубы, я снял с него ботинок, затем отобрал порнокомиксы, положил эту мерзость на пол и с наслаждением расколотил чужим каблуком.

Дверь ломали.

Следовало поторопиться. Вслед за ботинком я содрал с мистера Шугарбуша штаны вместе с бельем, а его самого – бросил на четвереньки. Голову приговоренного я зажал между своими коленями и взялся за дело. Задницы ваши лучшие подружки, обязательно утешил бы я его, если б мог себе позволить сказать хоть одно слово. Я порол его тем, что под рукою нашлось кабелем от их же следящей системы. Прыщавый зад сразу закровил. Исполнение приговора проходило под нарастающий аккомпанемент: снаружи орали и били в дверь чем-то тяжелым. Животное в моих руках выло на всю гостиницу. Один я молчал, ибо нечего мне было сказать мертвой сеньорите Вардас...

Преступная комбинация была сложнее, чем казалась, хоть длинноухие зверьки и принимали решение в явной спешке. Они исходили из того, что маньяк-одиночка предпочтительнее наемника, у которого обязательно есть заказчик. Но где раздобыть маньяка? Все в этом мире приходится делать самому, таково кредо людей, добившихся в жизни успеха, не так ли, мистер Шугарбуш? Пишите рецепт: берем хорошо оболваненного психопата, нажимаем на спуск... Эх, Голдфинч, наивная душа, знаешь ли ты, чем заляпаны твои психолучевые игрушки? Я знал. Воздушный шланг, развязавший бармену язык, помог увидеть краешек и этой картины... Шар с кинокомиксами – всего лишь медиум, посредник. Обычно паранойя развивается медленно, в течение нескольких лет, но есть средство, позволяющее сжать этот страшный процесс до минут. Лучевой психодислептик. Человек вставляет шар в гнездо, включает объемник, и готово, невидимый станок начинает сверлить его мозг, формируя очаги острого психоза. Наденешь наушнички – еще лучше. Бредовые "озарения" параноиков всегда с чем-то связаны, как правило, с чем-то случайным, и есть люди, которые берутся управлять такими случайностями. Это программисты человеческих душ – буквально. Не вздрагивайте, товарищ Луначарский, сами себя они называют эстетическими психопрограммистами. Эстетическое, значит чувственное. Семена, скрытые в видеоряде и музыке, в бессмысленных междометиях и жестах, высеиваются в почву, которую предварительно рыхлит лучевой психодислептик. Человека заставляют посмотреть кинокомикс, а следующий шар он возьмет уже сам. Потому что теперь он болен, но сознание болезни у него отсутствует. А новый шар – это новая порция "озарений". Вот примерная схема.

Почему в качестве основы выбрали именно порно, к тому же фальсифицированное под русский вариант? Причин две. Во-первых, ничтожная художественная ценность не требует профессиональной проработки сюжета и персонажей, а в Соединенной России, как известно, эта продукция вообще изготавливается только кустарным способом. Во-вторых, механическое повторение какого-либо действия уже само по себе способно ввести в гипнотический транс. Обилие однообразных движений, перетекающих из кадра в кадр, характерно для произведений этого жанра, что сильно облегчает дело психопрограммистов. Более того, признался мне бармен, ни в каком другом жанре, кроме порно, не удалось пока добиться результатов.

Пока не удалось...

Сначала "командировочного" выводили на меня, чтобы в случае нужды быстро и без скандала избавиться от путающегося под ногами писателя. Такой случай мог бы наступить, например, когда артефакты внеземного происхождения заняли бы свое место в бледных руках мистера Шугарбуша. Человек-Другого-Полушария тупо торчал в холле гостиницы, демонстрируя себя многочисленным свидетелям, и смотрел на писателя Жилова, мило беседующего с цветочницей. Он не слышал наш разговор, зато слышали те, кто подвесил его мозги на ниточки. Таким образом, появилась новая мишень. Они нажали на спуск, и безумие выстрелило... Или ваш параноик-психопат – это не случайная "кукла", а, наоборот, кадровый офицер? Понимаю, в работе всякое бывает. Не большая разница, кем жертвовать, если жертвуешь не собой.

Убивая молодую женщину, кукловоды поражали две мишени сразу: избавлялись от свидетеля плюс мотивировали следующее нападение. В самом деле, что может быть понятнее? Психически больной человек, блуждая в лабиринте своего бреда, сначала жестоко наказал женщину, которая якобы принадлежала ему, а потом отомстил ее воображаемому любовнику, то есть мне. Нападение на холме, в людном месте – это напоказ, скандально, нагло. Иначе говоря, безумно. Убьет маньяк Жилова – хорошо; не убьет – тоже неплохо. Главное, что психа нужно прикончить тут же, прямо на теле известного писателя. И концы в воду, жертва принесена. В гостиничном номере обезвреженного преступника нашлись бы все необходимые улики, и дело было бы тихо закрыто.

Маньяка должны были прикончить... Вивьен, Вивьен! Товарищ мой боевой... Как же вовремя ты появился возле холма, с каким остервенением схватился за оружие! Но что привело тебя, начальника полиции, в это тихое местечко? И почему ты был один? И почему так быстро исчез с территории Академии – словно знал о надвигающемся штурме? Ненавижу случайности, из-за них мысли склеиваются в ленту Мебиуса. Как мне теперь относиться к тебе, несгибаемый мичман?

Перед тем, как дверь пала, я повесил мистера Шугарбуша на вешалку, насадив его пиджаком на крючок. Из такого положения можно выбраться только если пиджак вдруг лопнет или вешалка рухнет. Ноги до пола у него не доставали, а вернуть его штаны на прежнее место у меня уже не было времени. Рыжий стратег дико дергался, пытаясь освободиться. Потом я сунул сопло ингалятора себе в нос и накачал череп сукавстанью по самое темечко. Потом поднял с пола свои консервы, превратив их в снаряды, и приготовился к бою. А потом дверь влетела в прихожую, движимая реактивным воплем: "Опс-ёпс!".

Что было дальше – не запомнил...********

Много позже, вороша в памяти эти неприглядные страницы, я испытывал досаду – за то, что поддался первому порыву души, не справился со внезапно вернувшейся молодостью. Не стоило мне избивать и, тем более, пороть ничтожную тварь по имени Эдгар Шугарбуш, опустившись до уровня его же подлости. Дурной это вкус, товарищи. Я даже чувствовал некоторое подобие стыда, но лишь до тех пор, пока не вспоминал, что не сказал ему во время нашей последней встречи ни одного слова. Ведь он пытался со мной объясниться, понимая, что страдает по заслугам, он хотел увидеть во мне сорвавшегося профессионала, которого можно переиграть, но я так и не сказал ему ни одного слова. Ни одного слова. Ни одного.

********

Очнулся я на пневмотележке.

Было время, я специально приучал себя к импульсам, пущенным из разрядника, это входило в мою профподготовку, поэтому беды не случилось. К счастью, меня успокоили все-таки разрядником, а не пистолетом. Плюс к тому сукавстань добавила организму бодрости и звериного упрямства. Тележку с моим телом как раз выкатывали из лифта в холл, по правую руку вышагивал сумрачный Вивьен Дрда, по левую – подернутый мглой Шиллинг, и никакой иной охраны не было.

– С добрым утром, – съязвил Вивьен. – Кошмары не мучили?

– Кто кого мучил, – сказал я и приподнял голову, осматриваясь. – У меня с вашими кошмарами разговор короткий.

– Банкой в лоб, – покивал он.

Я присел, оттолкнув руку врача, спустил ноги на пол и встал. Суставы сгибались с трудом, но это скоро должно было пройти. Вместе со мной остановилась и вся наша компания.

– Так это были ваши лбы? Тогда, подозреваю, какой-то из моих кошмаров еще не кончился.

– И правда, ты ведь только и делал, что спал за эти дни, – сказал он с завистью. – Загибаем пальцы... – он не двинул руками; руки его, напряженно согнутые, были плотно прижаты к бокам. – Сначала тебя сморило после парализатора, потом был сонный герц, теперь – разрядник...

– Были еще деньги под подушкой, – дополнил я печальный список, пытаясь хоть чем-то зацепить угрюмого лейтенанта Шиллинга.

Толстяк молчал. Сегодня он был не склонен откликаться на глупые шутки. А его начальник жестом прогнал врача с санитарами и вздохнул:

– Да, деньги под подушкой... Ничего, Макс, с этим из кошмаров покончили. Благодаря тебе.

– Благодаря мне? – изумился я. Он ответил с неожиданным раздражением.

– Ну, пусть не ты это сделал, а твои лучшие друзья. Ур-родцы. Лично я большой разницы между вами не вижу. Кто-то подземные хранилища взрывает, кто-то гостиничные номера громит, кто-то швыряет о землю вертолеты, кто-то – консервы в людей.

Я оторвал руки от тележки и побрел вперед, придирчиво слушая свои ощущения. На эмоции бывшего мичмана, у которого так и не получилось стать настоящим полицейским, мне было, откровенно говоря, плевать. Надеюсь, он быстро это поймет.

– И чего вы прицепились к несчастным консервам? – обиженно спросил я их обоих, когда они опять оказались справа и слева от меня. – Я, может, начал жить иначе, вот и выбросил то, что мне больше не понадобится. Не желаю есть трупятину, как вы тут выражаетесь. Надеюсь, ты не настаиваешь, чтобы я ел трупятину?

– Поздно, – вдруг сказал Шиллинг, глядя себе под ноги.

– Что – поздно? – вскинулся Дрда. Едва ли не подпрыгнул.

Похоже, бывший мичман нервничал куда больше, чем мне поначалу показалось. Продолжения странной реплики мы не дождались, и тогда я решил внести в ситуацию определенность:

– Я арестован?

– Господин Шугарбуш заявил, что претензий к тебе не имеет, проговорил Вивьен с явным сожалением. – В чем и расписался.

– Опять он соврал, – огорчился я.

– Между прочим, у одного из его офицеров довольно серьезная травма головы. И кое-кто не намерен так просто это дело оставлять... Черт подери, что тебя понесло в его номер?

– Всю ночь не мог заснуть, – объяснил я. – Гипсофилы стучат мне в сердце. Знаешь, что это такое, когда в сердце стучат однолетние белые гипсофилы? Невозможно заснуть.

– Невозможно заснуть – да, это причина, – проворчал он. – Ты уж прости меня, но я все-таки вынужден тебе кое-что сообщить...

– Подожди, – попросил я. – Постой-ка.

Мы проходили (ковыляли, если говорить обо мне) мимо бара. Бар благополучно работал, но бармен был новый: срочно вызвали сменщика. Хотя что, собственно, случилось с предыдущим? По-моему, я был с ним вполне корректен. Здесь же трудилась бригада полицейских в количестве трех человек, которая занималась тем, что за стаканом кислородного коктейля обеспечивала порядок в холле. Очевидно, остальные задачи были уже решены. Поддержание порядка протекало на редкость апатично. Полицейские искренне постарались не заметить нас, поскольку Дрда был их начальником, а я личностью и вовсе темной. Работал также видеоприемник, вот он-то и привлек мое внимание.

Наконец включили местное вещание и наконец передавали настоящие новости. Прямых жертв нет, рассказывал репортер, только один смертельный случай, и тот – не по вине штурмующих. На холме. Все ведь знают, где это на холме. От чего человек умер? Эксперты констатировали: от телесных повреждений, несовместимых с жизнью, причем, полученных вовсе не сегодня. Он умер на руках у главного врача Академии, который пытался человеку помочь. Так что правильнее будет сначала поинтересоваться, каким образом несчастный без посторонней помощи до этого места добрался, и второй правильный вопрос: не "от чего", а почему он все-таки умер, когда ему стали помогать жить?!

– Послушай, послушай, – толкнул меня Вивьен.

Личность скончавшегося не была установлена. Неопознанный труп отвезли в городской морг. К моргу вскоре стянулись люди, людей были толпы, они стояли и молчали. А час назад прилетели сотрудники Службы Контроля, которые изъяли труп, отправив его в неизвестном направлении. Так что помолчим и мы, товарищи, трагически закончил репортер. Каждый знает, о ком и о чем нам придется молчать. Помолчим...

– Зеленые галстуки получили его, не живого, так мертвого, – гадливо сказал Шиллинг. Нос лейтенанта был смертельно бледен – масштабное зрелище. Офицер больше не сдерживал свои чувства.

Я стиснул зубы. Друзья уходят, остается молчание. Обсуждать это – с кем? С теми, для кого сочувствие – всего лишь атрибут службы? Но почему я не вернул камни Василию?! Как это было просто – вернуть! И человек был бы жив, он вновь, как и много лет назад, сделал бы реальностью свое желание жить. Хотя... Сохранялось ли у него теперь такое желание?

Стать богоравным, оставаясь во плоти – безумье души, сказал поэт Гончар. Ты лишил себя плоти, милый мой Покойник, но стал ли ты после этого богоравным?

Я взглянул на затылки полицейских, расслабившихся за стойкой бара, и спросил Дрду:

– Надеюсь, вы уже допросили нашего "жениха"?

– Какого?

– Только не говори, начальник, что ты не успел побывать на холме, разозлился я.

– А, ты о психе с ножом, – догадался он. – С ним что-то странное. Показаний дает много, болтает без умолку, но все – на птичьем языке.

– Вы использовали лучевой психоблокатор, – констатировал я.

– А что? – сказал он. – Психиатр дал санкцию. Ты и сам, помнится, говорил, что это совершенно безвредно.

– Ведомственная медицина только "за", – согласился я. – Чем больше идиотов на койках, тем выше профессиональная спесь... Психиатра вам прислали старшие братья, не так ли?

Мне было не столько обидно, сколько стыдно. Начальник полиции посмотрел на меня, сощурив один глаз: этот глаз, казалось, располагался по ту сторону амбразуры.

– Не надо было лупить его по башке, – сказал он. – К тому же горшком. Лупил бы в любое другое место.

– Конечно, было бы справедливее и законнее расстрелять гада на месте, – сказал я зло. – Пли!

Очень зло я сказал. Мы долго смотрели друг на друга, и он все понял. Он снял фуражку и протер ее изнутри.

– Мы начали говорить по делу, но отвлеклись, – произнес Дрда, глядя вбок. – Уполномочен поставить вас в известность, товарищ Жилов, что принято решение о вашей депортации. Основание: преднамеренная ложь в анкете. Вы нештатный агент, работающий по контракту. Действуете в интересах незаконного образования, называемого Верховным Советом Евразии.

– Вы тут что, отслеживаете все международные звонки? – восхитился я. Впечатляет.

– Мы считаем обвинение доказанным, – ответил он. – Ваш работодатель известен – лично генеральный секретарь, товарищ Эммануэл.

– А ты на кого теперь работаешь, мичман? – спросил я его. – Неужели все на того же?

– Просто – работаю, – ответил он сухо. – Я всегда и всюду – просто работал, без местоимений и предлогов. Все, что я могу для вас сделать, это ограничиться только инцидентом в Академии, я имею в виду неожиданное завершение дела об убийстве сеньориты Вардас. Здесь, по-моему, все ясно, мы уже этапировали подследственного в Большую Европу, на психиатрическую экспертизу. Что касается других инцидентов с вашим непосредственным участием... Я придержу эти дела, пока вы не уедете. Обещаю. И это все, что я могу сделать.

Он выговаривал словечко "ВЫ", как будто специально готовился, репетировал. Непросто было человеку, пусть и продолжал он служить тайным структурам Управления внутренних расследований. Одно дело – на "вы" с врагом, с начальством, с предавшей женщиной, и другое дело – с боевым товарищем, который тебя любил. Как я мог забыть, что из Службы Контроля просто так не уходят, разве что в жмурики или в скандальные писатели!

– Ну что, пора в офис? – он по-хозяйски огляделся.

– А как же вечерняя месса, ваше высокоблагородие? – невинно справился я. – Разве не должно вам в это время сидеть в костеле?

– Насчет костела ТЫ правильно сообразил, – произнес он с непонятным выражением. – Вчера я специально сбежал из офиса, чтобы с ТОБОЙ, засранцем, не встретиться.

– Ты в самом деле веришь в Бога? Ты, бывавший в Космосе?

– Я не бывал в Космосе, – ответил он предельно серьезно. – Как и ты, не обольщайся. Космос и межпланетное пространство – совсем не одно и то же. И вдобавок, Макс... Prisel jsem abych ti pomohl27... – добавил он с горечью.

Арно мы заметили одновременно.

Мальчика сопровождали двое в зеленых галстуках. На лицах конвоиров стыло выражение смертельной скуки, и галстуки у них были узенькие, шнурочки: по всему видать – сержантский состав. Процессия появилась из аппендикса, где располагалась служба внутренней безопасности отеля, и направилась к грузовому лифту. Вероятно, в гараже их ждал транспорт. Я обрадовался, как, возможно, никогда еще не радовался – чувство облегчения не с чем было сравнить... ну разве с тем, которое я испытал в далеком детстве, когда в драке между Высшей школой звездоплавания и Всероссийской учебной кухней мне выбили первый в жизни больной зуб.

Арно тоже меня увидел, заулыбался, рванулся подойти. Его довольно грубо придержали. Рванулся и я, но меня придержал Вивьен:

– Тихо, тихо. Сами разберемся.

Арно принялся о чем-то просить, показывая на меня, что-то втолковывать, – ему внимали с тупым безразличием, – и тогда он двинул рукой...

Его кулак, описав крутую дугу, скользнул по первой челюсти, по второй, и оба конвоира вдруг упали. Двойной нокаут. Нового удара не понадобилось. Одним ударом – двоих! Я такого никогда еще не видел. Я стоял, завороженный, рефлекторно примеривая к себе это уникальное движение, прокручивая картинку в уме, а он уже бежал ко мне, загорелый и счастливый, с томиком Шпенглера под мышкой, сияя, как начищенный сапог, а трое полицейских, отпрыгнув от стойки бара, опасливо окружали беглеца. И оказалось, что в холле полно полицейских: кто-то кинулся к бесчувственным телам, кто-то терзал телефон, вызывая врача...

– Мне предлагали работу, – начал мальчик с главного. Понимал, умница, что у нас нет времени на пустяки.

– Какую? – спросил я.

– Чтобы я вас уговорить взять меня в Ленинград.

– А что тебе делать в Ленинграде?

– Сказали, писателем станешь, а мы поможем публиковаться, – смущенно улыбнулся он. – Сказали, ты же всю жизнь мечтал стать писателем. Будешь учеником Жилова, будешь здороваться за руку с самим Слесарьком, а с нашим резидентом, сказали, будешь встречаться не чаще раза в месяц...