Текст книги "Про Петровича (СИ)"

Автор книги: Александр Карнишин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Конечно, в зависимости… Я же не расист… Главное – чтобы все знали о неотвратимости возмездия! – Клим аж покраснел, так ему понравилось, как красиво все вышло.

– Неотвратимость, говоришь? И в зависимости, говоришь? А тогда, если кто обманул – обмануть его, украл кто – надо украсть у него. Если кто избил – отколошматить самого. Если кто убил и съел, потому что маньяк – убить его. И съесть. Вот это – возмездие. И если ты съел свинью, то свиньи съедят тебя. А если я выпил пиво, то оно…

– Ты прикалываешься просто, Петрович?

– …А вот если кто меня угостит пивом, то и я в ответ – его. И это – тоже возмездие, пацан. Но тема эта широка и необъятна, и требует длительного обсуждения. Ну, если тебе интересно, конечно.

– Мне интересно, – часто закивал головой Клим.

– Ну, так, чего сидишь, чего ждешь?

– А?

– Угощай, говорю. А я буду говорить. Вот тебе и возмездие.

Клим опять кивнул, похлопал себя по карманам, и кинулся к выходу из парка, к «Пятерочке», что стояла на углу.

– Эх, молодежь… Понаехало вас тут, а потом кричите невесть что. А за крик покрасить ему жопу черным… Х-х-хе… Ну, ничего. Будем воспитывать, – Петрович повернулся всем телом к открытому ноутбуку и с интересом уставился в экран.

Петрович и интеллигенция

– Какие-то проблемы? – спросил Петрович, обнаружив на своей скамейке незнакомого мужика.

Мужик был тощ и бледен. Из воротника застиранной рубашки торчали нитки основы. Штаны, то есть бывшие брюки, ставшие окончательно штанами, блестели и спереди и сзади. На ногах, на босых ногах были летние босоножки, больше всего напоминающие детские сандалии с дырочками. Взгляд мужика бродил, перескакивал, туманился и рассеивался. Иногда на глаза его наворачивались слезы, которые тот мужественно вытирал тыльной стороной ладони, показывая испачканные чернилами пальцы.

– Проблемы, спрашиваю, какие? – переспросил Петрович, не дождавшись ответа. И тут же пояснил:

– Это мое место, если что.

– Что? – переспросил глупо мужик. – Ты кто?

– Я-то Петрович. А ты, видать, по делу?

– Дело? Какое это дело, Петрович? Это так, безделица. Игры ума. Графомания чистая.

– Так ты писатель? – оживился Петрович. – Ну, показывай, что там у тебя?

«Писатель» вытащил из потертого портфеля начатую литровую бутылку «Парламента». Не того, что просто «чищен молоком», а того, что с черной смородиной, «духи», как называл его Лёха.

– О! – одобрительно крякнул Петрович. – Это по-нашему. Это на серьезный разговор. А закусь?

Из того же портфеля без лишних разговоров появились газеты, расстеленные на скамейке, пакетик с солью, несколько вареных вкрутую яиц, на блюдечке – сразу видно, что готовился человек – тонко порезанное сало, а в конце появилась буханка ароматного свежей выпечки, еще теплого, черного хлеба и две стопки. Мужик дунул в каждую по очереди, глянул на свет, поставил с двух сторон от блюдца, тряхнул в руке бутылку и уверенно разлил граммов по пятьдесят.

– Ну, – поднял стопку Петрович, – мы с тобой не алкоголики, я понимаю так. Мы – за ради беседы. Ну, и психотерапевтически, если что. Будем!

Мужик молча выпил, занюхал рукавом, промокнул заслезившиеся глаза и начал:

– Петрович, я книгу пишу…

– Это хорошо, – кивнул Петрович, отламывая хрустящую горбушку.

– Но книга никак не получается.

– Это плохо.

– Но я с детства мечтаю книгу написать.

– И это хорошо.

– А выходит у меня все хуже и хуже…

– Ты рассказывай, рассказывай.

– Я фантастику люблю, – застенчиво признался мужик. – Вот, роман пишу…

– Так это же хорошо! – Петрович положил на горбушку кусок сала, макнул очищенное яйцо в горку соли, положил рядом, осмотрел натюрморт и сам разлил водку по рюмкам. – Фантастика – это хорошо. Она, понимаешь, призывает и где-то показывает. Она, типа, предсказывает и в натуре предостерегает. Она иногда веселит и почти всегда зовет.

– Не выходит, – выдохнул писатель. – Никак не выходит…

Выпили. Помолчали. Петрович кашлянул:

– А что не так-то? Что у тебя там не выходит?

– Понимаете, Петрович, я как будто конструирую целый новый мир. Я беру то, что вокруг нас, добавляю в сюжет остроты и специй и разных детективов и случаев, а потом смотрю, что получится. Вот, например, прилетают инопланетяне и предлагают мне стать президентом. И я соглашаюсь, потому что понимаю, что нельзя не согласиться. Надо же как-то спасать страну.

– Ну?

– А вместо спасения развал получается… Я уж и так придумывал, и этак… И армию укреплял, и милицию чистил, и олигархов всех посадил, и итоги приватизации отменил – а все только хуже и хуже выходит. Страшно и противно.

– А ты другое что-нибудь…

– Было другое, начинал. Там наши же, только из будущего, ко мне приходили и предлагали новые технологии, много денег на развитие, чтобы там у них все было хорошо от этого. Только опять у меня не вышло. Опять все к войне приходит. И даже весь мир против нас поднимается. И опять противно и страшно.

Чокнулись, выпили, закусили.

– Кхм… А может про космос лучше? Про полеты, про открытия разные? Ну, там как у классиков: «Юная марсианка закрыла глаза и потянулась ко мне полуоткрытыми устами. Я страстно и длинно обнял ее». А?

– Не мое это, – засмущался писатель.

– Ишь, зарделся-то… Что, было? – и Петрович довольно засмеялся, загоготал.

– Правда, не мое это. Путешествия, приключения, космос, наука эта… Я о своей стране писать хочу. Так, чтобы как вы сказали, Петрович, чтобы звало и призывало, чтобы перспектива и вообще.

– Погоди, – выставил перед собой широкую ладонь Петрович. – Погоди. Текст у тебя хороший выходит?

– Друзьям нравится.

– Текста этого много? На роман – тянет?

– Да там сериал целый!

– Я правильно понимаю, что просто концепция не та? Что тебе надо, чтобы все развивалось, а оно агонизирует, что тебе мир нужен, а начинается война… Но при этом – все у тебя интересно и увлекательно?

– Да, – печально кивнул писатель. – Посоветуйте, Петрович, что делать? Может, ну ее, книжку эту? Может, к станку, как в юности? Может…

– Тпру-у-у! Так все же просто, – улыбнулся тот. – Бери свою книжку, которую ругаешь, и переворачивай. Чтобы тот конец был началом, понял? От плохого к хорошему хочешь? Просто переверни книжку. Вот и будет все хорошо. Даже и переписывать не надо будет ничего.

– Как это – перевернуть?

– Вот там, в конце, у тебя все плохо – сделай это началом. И двигайся к хорошему. Ну? Что тут непонятного? Ты же писатель, старик! Не от сохи!

Мужик задумался, глядя на носки своих сандалет. Лицо постепенно разглаживалось, на нем проступила улыбка, наконец, он рассмеялся счастливым смехом:

– Петрович, дайте, я вас обниму! Ведь получается!

Не обняв и не глядя на налитую рюмку, он вскочил, пританцовывая от нетерпения, пожал протянутую руку и убежал. Только стук подошв еще слышался некоторое время в вечерней тишине парка.

– Эх-ма, – выпил Петрович и посуровел лицом. – Вот они, писатели… Фантасты, видишь… Выдумают же… А ведь это же ко мне прилетали. И из будущего – тоже ко мне приходили. И предлагали, да. Но я не взялся. Ну, какой из меня президент, в самом деле? А эти… Сразу за должность хвататься. Культу-у-ура… Интеллигенция. Ну, пусть.

И он махнул и вторую стопку, занюхивая ароматной горбушкой.

Петрович и Китай

– Вот, Петрович, я себе какой ноут купил, – похвастался Клим. – В кредит…

– Китайский?

– Ты что, сони!

– А сони твои разве не в Китае делают?

Петрович был сегодня хмур. Достали его эти, которые с кредитами. Машины все покупают, компьютеры. Один даже квартиру купил в их доме в кредит. И жена стала тоже приставать, ну, то есть намекать: давай, мол, кредит возьмем! А отдавать как? Вон, уже и по заграницам поехали в кредит…

– Нет, ты глянь, глянь, где твою соню сделали!

Там и искать особо не надо было: на боку коробки чернело крупно «Made in China».

– Вот и вся твоя соня. Все – из Китая.

– А мне друзья говорили – из Японии привезли…, – расстроился Клим.

– И Япония твоя – в Китае, – мрачно ответил Петрович.

– Ой, – сказал Клим, чуть не подавившись. – Как это?

– А так. Всё – в Китае. Дурят вас. А все – в Китае.

Лето заканчивалось. Утром и вечером было уже совсем темно. И теперь пиво Петрович пил на той лавочке, что под фонарем. Те фонари, что в боковых аллеях, были разбиты еще в тот год, когда «Спартак» в последний раз стал чемпионом страны. А этот на виду. Тут даже лампочки иногда вкручивают. Приезжают на специальной машине с подъемником, и вкручивают новую лампочку. А потом Петрович садится пить пиво в светлый круг под фонарем.

– Нет, Петрович, я вас уважаю, но все же… Я вот в Турцию ездил в этом году…

– Турция – в Китае, – тяжело вздохнул Петрович.

Нет, в осени есть своя прелесть. И листья яркие и красивые, и комаров-мух нет. Но – холоднее. Сидеть долго не получается.

– Петрович! Ну как же так?

На шум подошел Лёха Кент, кивнул Климу, пожал руку Петровичу, показал ему торчащую из кармана куртки головку поллитровки. Петрович помотал головой. Лёха понимающе развел руки. Мол, понимаю, что хотел бы, да нельзя, так?

– О чем шумим, молодежь?

– Да вот Петрович говорит, что все – в Китае.

– Ну, так правильно говорит!

– Но я был в Турции! В море купался!

– А ты думаешь, в Китае нет моря? – ласково улыбнулся золотым зубом Лёха Кент. – В Китае есть все…

Петрович поднял голову:

– Скажи, Клим, а китайцев ты в своей Турции не видел? Совсем не видел?

– Ну-у… Были там туристы…

– Ты головой подумай, головой! Ты что сказал, а? Китайцы – туристы? Это анекдот такой? Это ты был турист, а они были дома, понял?

Клим помотал головой, приводя разбежавшиеся мысли в порядок.

– А соседи мои в Египет ездили!

– Египет – в Китае!

– Он там настоящие пирамиды видел!

– Ой, Климушка, – влез опять Лёха. – А ты считаешь, что китайцам не по силам пирамиды построить? Они вон какую стену забабахали – строители, что надо!

– Но ведь из космоса видно, где пирамиды! – чуть не плача от досады крикнул Клим.

– А ты летал в космос? – взглянул исподлобья Петрович. – Вот скажи, откуда вы такие доверчивые, а? Вам показали развалины – сразу: Ри-им, Ри-им! А Рим – в Китае, потому что там земля дешевле! Увидели пирамиды – Египет! Да Китай это! Вон, ты в джинсах фирменных, в Леви Страус, вижу. И джинсы эти – в Китае сделали. Сейчас все делают в Китае. Там дешевле…

– А вот Василий – он в Америку летал! – продолжал спорить Клим.

– Это Косой, что ли? Ну, ты сам подумай, головой своей… Не верь всему на слово! Во-первых, это же страшно нерентабельно – летать через океан. Во-вторых, в Америке земля стоит ого-го сколько! И вся – частная. Кто туда на частную землю нашего Ваську Косого пустит, а? В третьих, это он сам тебе сказал, что в Америкке был? А ему кто сказал, что это – Америка? Он уже и по американски разговаривает?

Клим стоял, разинув рот, пытаясь найти какой-нибудь сногсшибательный аргумент.

– Не спорь, пацан, не спорь. Ты кино американское смотришь? Там в каждом фильме – Чайнатаун. Знаешь, что такое?

– Ну, это место поселения китайцев…

– Местом поселения китайцев является Китай, понял? Это не Чайнатаун при Нью-Йорке, это Нью-Йорк построен в Чайнатауне А уж как там его зовут, этот таун – дело десятое. Города в Китае огромные. Там не то что Америку – там Россию построить можно! И думаю я, что уже построили. Только тайги у них нет, вот они на Сибирь и зарятся. С тайгой у них самая натуральная Россия будет…

В кармане рубашки у Петровича заиграла грустная мелодия. Он послушал немного, потом достал телефон и нажал кнопку приема.

– Петрович, – сказала жена. – Иди уже домой, Петрович. Ужинать будем. А в девять твой Спартак играет. Иди домой, Петрович!

– Вот, тоже в Китае сделано. А передает, блин, правильные слова. Понял, молодой?

И Петрович, тяжело вздохнув, бросил пустую бутылку в урну и пошел домой.

Петрович и кадровый вопрос

– Как к вам обращаться? – склонился в полупоклоне к Петровичу крепкий мужик какого-то серого, потертого вида. Вроде как из органов, что ли. Или отставной.

– Зови меня Петровичем, – солидно произнес тот, не вставая со скамейки, на краю которой, слева от него, была развернута газетка и лежали сваренные вкрутую холодные яйца и горка серой соли. Вот интересно, почему дома из солонки соль белая, но не соленая, а тут, на природе, в парке, она всегда какая-то грязноватая, но вкусная?

Кроме яиц было еще пиво в пластиковых баллонах и пластиковые же одноразовые стаканы. Хлеб был черный. Не серый, а настоящий черный, тяжелый и пахучий. Из мутного кулька выглядывали желто-зеленые огурцы свежей засолки. От них тоже пахло. Была пятница, и Петрович был на своем месте.

– Скажите, Петрович, – осторожно, даже морщась немного, как будто пробуя на язык какую-то неизвестную пищу, снова обратился серый. – А по кадровым вопросам вы как?

– По кадровым вопросам я – всегда, – со значением ответил Петрович, откусил половину яйца и тут же запил половиной стакана пива. Холодное пиво и холодные яйца вкрутую с солью – это любил Бисмарк.

– Вот и Бисмарк всегда говорил…, – непонятно, но строго сказал Петрович и допил пиво. – Кадры, говорил, решают. Ты по кадровому делу, что ли? То-то я смотрю – серый ты какой-то…

– Сталин.

– Что?

– Это Сталин сказал: «Кадры решают все».

Петрович окинул серого взглядом, приценился к выглядывающим из под обшлага часам, посмотрел на туфли, потом на галстук. И ничего не сказал. Петрович давно не спорил по пустякам. Вернее, он просто давно не спорил. Он знал. И все знали, что он – знает. И что спорить? Он просто налил стакан – осторожно налил, по краешку, тонкой струйкой, почти без пены. Прихватил щепотью сольцы, посыпал круто на половинку яйца, положил в рот, пожевал. Кадык дернулся, яйцо провалилось, а следом хлынуло холодное пиво.

Серый тоже сглотнул. Но он был на работе – ему было нельзя.

– Мне директор сказал к вам обратиться.

– Ну, обращайся, раз директор сказал.

– Вот, – серый выудил из бокового кармана простой не заклеенный конверт, достал фотографию, показал, засунул обратно. – Данные – на обороте.

– Серега, что ли? – Петрович знал в городе всех.

– Нам бы рекомендации, – серый мужик подвинул по окрашенной в ярко-синий цвет лавке конверт к Петровичу.

Петрович подержал ладонь над конвертом, хмыкнул.

– Телец. Год Петуха. В момент рождения Марс был в Весах. Не женат. Характер скверный. Потому что не женат. Или наоборот… В детстве болел свинкой. Аттестат с тремя тройками.

– О! – глаза кадровика как бы включились и горели теперь неземным огнем. – О! Это здорово у вас так получается. А конкретнее, конкретнее можете? Директор хочет знать, брать его к нам или не брать. «Пробить» как-нибудь сможете, а? У вас же связи, я слышал…

– Оставляйте, – очень усталым голосом сказал Петрович, задумчиво смотря на упавший на колено желтый лист. – Через два дня приходите за ответом. Два дня буду думать. Кости кидать буду. Гороскоп считать. Вечером, в понедельник, сюда же. А теперь идите. Медленно идите и не оглядывайтесь. Не нужно вам сюда смотреть.

Серый кадровик так и пошел – медленно, не оглядываясь, прямо к выходу из парка.

А Петрович, не глядя в его сторону, допил стакан и выдохнул облегченно.

– Ну, ты силен, Петрович! – подсел Лёха. – И что теперь? Два дня колдовать будешь? Карты кидать? Или как?

– А вот так, – Петрович взял конверт, помял его в руке и бросил в стоящую рядом урну. Туда же отправилась шелуха очередного очищенного яйца.

– И что ты им скажешь?

– Что и всем: не подходит им Серега.

– А как ты это узнал-то?

– И узнавать не буду. Я всегда по кадровым вопросам в отказ иду. Сам подумай: если я кого порекомендую, а он вдруг окажется плох – кто будет виноват, директор, кадровик или все же я?

– Пожалуй, ты, Петрович…

– Вот. А если я дам отказ даже по хорошему работнику – потерь-то ни у кого не будет. Будет, как есть. Меньше-то и хуже уж точно не станет. И кто станет такому решению основой? Может директор? Или кадровик этот?

– Ты, Петрович!

– Учись, брателло. Так что я скажу в понедельник?

– Серега – не подходит?

– Точно. Ну, за Серегу. Нормальные-то предприятия сюда не ходят. Вот в нормальное он сам и устроится.

Очередное яйцо было круто посолено, съедено и запито холодным пивом.

Была пятница. Был вечер.

Петрович и макароны

– Нет, ты понимаешь, Петрович, – бушевал толстый Василий, которого в его отсутствие звали просто Косым, – я, значит, прихожу с работы весь такой…

Он показал руками, что весь такой вот, ну, вот такой даже.

– Иду, злой, понимаешь, голодный, спрашиваю еще из коридора, что у нас сегодня пожрать есть. А она, прикинь, как в анекдоте – макароны, говорит. На кухне, мол, в шкафу. Иди, говорит, и свари себе макарон. А у нее – нет, ты слышишь, да – у нее голова болит!

Петрович подвинулся, меланхолично отпил пива и спросил, смотря куда-то сквозь начинающие облетать и осыпаться желто-прозрачные кроны окружающих деревьев:

– А какие макароны-то?

– Да какая разница, Петрович? – возмущенно завопил Василий.

– Разница есть. Как без разницы? Вот если это мелочь такая, «минутка», так за ней следить надо, и как закипит – сразу снимать. И вкуса в ней почти нет никакого. Ну, только если с кетчупом острым или там с другим каким соусом. Можно еще сосисок пару отварить. А лучше всего такую мелочь сыпать в бульон и делать суп на один раз. Горячего похлебаешь – и сразу добрее.

– Ты чего это, Петрович? – ошалело хлопал глазами Косой.

– …Самые хорошие – рожки толстые, с насечкой такой, из белой пшеничной муки, импортные. Они дольше варятся, но не развариваются, и потом можно их еще разжаривать. Просто пожарить на сливочном масле – уже хорошо. И запах хорош и вкус. Или вот еще не рожки, а ракушки такие – тоже вкусно, даже с молоком, сладкие…

– А вот отец мне рассказывал, что они жарили на подсолнечном и посыпали сахаром, – вмешался молча пивший пиво Лёха Кент. – Во время войны, говорит, первейшее лакомство у них было.

– Во! Макароны! – поднял палец Петрович. – Их, вон, артистки великие жрут – и только лучше выглядят. Еще же можно вбить в макароны яйцо, перемешать все, а потом запечь под крышкой, как запеканку, а для вкуса покрошить сверху зелени разной. И не забыть про сыр! Он добавляет остроты и вкуса, кроме того, он вкусный и полезный сам по себе. Но и сыр надо выбирать с умом. Мягкие сорта через терку не пробьешь, их тогда можно просто тонко порезать и положить рядом. На терку мелкую лучше, конечно, Пармезан, но его не все любят за твердость и пыльность. Потому простой голландский уже пойдет. Но тогда терка средняя, чтобы такие длинные стружки получались…

– Ы-ы-ы…, – пытался что-то сказать Василий, размахивая руками, но Лёха перебил его:

– А еще макароны по-флотски! Это даже с ливерной колбасой раньше делали!

– С ливерной-то проще простого была, точно, – солидно согласился Петрович. – Но все равно, хоть ливерная, та еще, что по восемьдесят восемь копеек была, почти растворялась на сковородке, а вкус-то, вкус – не спрячешь! Потому обязательный момент – пожарить туда, в макароны, лучку. Не до черноты, не до гари, а такого золотистого, пахнущего на весь подъезд лучку. Но лучше, конечно, не ливерной никакой, а купить кусок свининки, отварить, да прокрутить на мясорубке…

– А как ты к чесноку, Петрович?

– Чеснок хорош, но в меру. Я к макаронам чеснок вижу только в составе соусов.

– Вот и я так же думаю, – закивал головой часто, как китайский болванчик, Лёха Кент.

– Кстати, – продолжил мысль Петрович. – С мясом-то если проблемы, так просто в кастрюлю с макаронами можно вывалить банку тушенки, да перемешать, да прикрыть крышкой…

Василий только переводил глаза с одного на другого.

– Или вот простейшее, казалось бы – спагетти. Длинные макароны. Их некоторые перед варкой ломают. Но тогда зачем покупал длинные? Ломать не надо. Надо варить целиком и следить, чтобы не переварить. На самом деле, лучше даже чуть-чуть недоварить – тогда появляется возможность что-то с ними сделать хорошее и красивое. Вот, например, итальянцы делают лазанью. А я бы рекомендовал просто макароны с грибами. Это так: макароны варятся – не до полной готовности. Это главное! А в сковородке одновременно разжариваешь лучок, морковку, помидор можно порубить для красоты и для массы, вот в это блюдо и чесночка можно покрошить и оставить тушиться. Грибы же жарить отдельно. Если любишь поострее – тогда возьми у метро кулечек лесных грибов, что бабки продают. А если красиво и на гостей рассчитываешь – обойдешься магазинными шампиньонами. Если они мелкие, то даже и не резать, а обжарить как есть, целиком. Ну, а потом выкладываешь свои длинные макароны кольцом и курганчиком таким на большое блюдо, потом поливаешь сверху поджаренными овощами, которые как соус, выходит, а сверху горкой выкладываешь грибы…

– Красиво…

– А вкус! – мечтательно закатил глаза и причмокнул пухлыми губами Петрович.

– Изверги! Я же жрать хочу! – Василий вскочил с места и быстро пошел к дому, бормоча что-то про себя.

– Я, пожалуй, тоже пойду, Петрович? – спросил Лёха.

– А? Да-да, иди уж… Ишь, макаронники голодные…

Петрович улыбнулся задумчиво и наклонил бутылку над стаканом. Вечер был теплым. Воздух свежим. Пиво – прохладным и вкусным.

Жить было хорошо.

Такая история

– Петрович, а у меня водка!

– Ну, ничего себе…, – Петрович, уже раскладывающий на газетке плавленые сырки, порезанный дольками белый лук, черняшки полбуханки (зачем больше-то? не жрать все же собрались), пол-литровую банку развесной астраханской кильки пряного посола с плавающими в рассоле черными, как килькины глаза, перчинками, развел руками. – Ты чего это, интеллигент?

– Петрович, прошу, не побрезгуйте. Душа болит, Петрович! Душа!

– Ну, если душа… Душу пивом не залить. Это ты правильно. Ладно, тогда пиво останется на опохмел, на завтра. Душа – она же много требует. Не стопку и не две.

«Интеллигент» позвякал чем-то в сумке, потом вынул ноль-семь «Парламента».

– О! – сказал Петрович, щурясь на бутылку. – О! Никак, фантастику любишь? Лукьяненко, никак, читаешь?

– Что? – дернулся внезапный собеседник. – А-а-а… В этом смысле? Ноль-семь? Так у меня и еще есть.

– Это понятно. Одна бутылка звенеть не будет. Ну, наливай, да рассказывай. Облегчи душу, интеллигент!

– Учитель я. Историк. Какое там – интеллигент…

– У-у-у… Сложный разговор будет. Ну, за историю, – голосом генерала из фильма подыграл Петрович и в два глотка, солидно опустошил налитую емкость – пластиковую стопку граммов на сто. После выпитого он не кинулся сразу за закуской, как некоторые. Он выдохнул медленно. Пошевелил губами. Посмотрел сквозь прозрачный шатер ветвей на сумрачное небо. Вдохнул широко и привольно, расправив грудь. Отщипнул от корочки и аккуратно поднес к ноздрям, втянув хлебный запах.

– Хо-ро-ша…

– Сам остужал, в морозилке, как положено, – учитель уже накладывал кильку на кусок хлеба.

– Между первой и второй…

– А вот.

– Ваше здоровье!

– И ваше!

После второй Петрович закусил, аккуратно отломив плавленого сырка и похрустев луком. Лук был хороший. Сочный и сладкий, не требующий тут же запить и залить чем-нибудь.

– Ну?

– Так вот же!

– Нет. Ну – в смысле, что за дела?

– Ох, Петрович… Какие дела? Душа горит. Я не могу больше учить, Петрович. Я не верю тому, что рассказываю!

– Во как… А ты верь.

– Не могу! Я же учил историю, я ее любил! А у нас теперь каждые пять лет – новый учебник. И если их сравнить – ого-го, какая разница!

– А-а-а… Так дело не в том, что ты не веришь, а в учебниках. Это понятно. А сам не пробовал? Без учебника? Ты же историю, говоришь, знаешь?

– Сам… Чтобы сам, Петрович, надо спецкурс разрабатывать и методичку писать. А ее не принимают, если я пишу, как учили раньше. Нельзя, говорят, прославлять то, что прославляется. И нельзя ругать то, что ругается. А как бы не наоборот все. А у меня душа горит… И дети уже смеются. Тоже не верят.

Петрович пригорюнился. Потом подставил стопарик под горлышко, дождался наполнения, кивнул и молча выпил, не дожидаясь тостов. Закусил по-настоящему. И килькой, и хлебом, значит.

– Выходит, так как есть – ты не можешь, и дети не верят. А так, как тебя учили – нельзя. Ага. А по-другому, по новому, по современному не хочешь?

– Научите, Петрович!

– Ну, чему я тебя научу, образованного? Факты у тебя есть. Я тебе сейчас методологию дам, а ты слушай. Наливай, закусывай – и слушай. Итак, сейчас у нас время прагматиков, экономистов и юристов.

– И их сыновей!

– Юмор. Сатира. Это хорошо, но это не история. Слушай дальше. Значит, надо свести исторический процесс к понятному каждому вопросу: кому выгодно?

– Куи продест? Это по латыни…

– Вот-вот. Куи, значит. Матерно как-то, но правильно. Ну, вот берем с начала века прошлого, откуда весь крик у нас происходит и все перемены в учебниках. Кому была выгодна война России и Японии?

– Англии и Германии!

– Молодец. Отсюда и пляши. Считай кредиты, заказы оружия, дипломатические шаги. А кому было выгодно участие России в Первой мировой?

– Англии и Франции!

– Так вот и шагай. И тогда никто тебе ничего не скажет! А революция Октябрьская?

– Германии. Это же опять о золоте немецком, что ли?

– И что? Можно и о нем поговорить. Посчитать, сколько должно было быть заплачено за такие результаты. Ну, чтобы выгоду получить – надо же платить. Как в мультфильме: чтобы продать что-то ненужное – надо сперва купить что-то ненужное. А война гражданская?

– Англии, Франции, Японии, Америке… Да всем практически.

– Ты следи, следи за мыслью. Вот гражданская закончилась, большевики у власти. Они долги царские признали?

– Нет! А с Германией договор заключили – Германии выгодно!

– А потом с Германией схлестнулись…

– Англии, Франции, Америке… А как же наши интересы?

– А что, война может быть интересна народу? Вот тебе и про народ в методичку. Народ воюет, когда его довели, когда прижали вконец. А государства – согласно выгоде. Ну, логично излагаю?

– Логично, Петрович. Только противно как-то.

– А политика – вещь противная. Ну? Развал СССР?

– Америке, в первую очередь. Так?

– Ты меня не спрашивай, ты сам себя спрашивай. И сам себе отвечай. Вот так сможешь вести урок? Мол, если революция на немецкие деньги, то развал Союза – на американские. А если тут все по-честному, то с чего там – не так? Аналогии ищи. Аналогии и – кому выгодно.

– Но как же народ? Нас же учили о народных массах…

– А ты мне хоть одно историческое действо приведи, которое на пользу народу. Ну?

– Отмена крепостного права? Хотя, тут все от помещиков и буржуазии шло. Чтобы землю можно было закладывать, а с крестьян – деньги брать. Революция? Но если она для народа – немцы не при чем выходит…, – забормотал себе под нос учитель. – Ага, ага… Значит, если так, то… Выгода? А вот…

– Наливай, наливай – потом обдумаешь.

– Война идет – народу невыгодно. Война закончена – народу выгодно, – шептал учитель все быстрее и быстрее. – Это выходит, учебник истории старый – тоже по выгоде. А новый – выгоден другим… Что же делать-то… Съедят ведь!

– Не бойсь, не съедят. Ты главное – учи методологии учеников своих. И факты давай. А уж они сами свою выгоду поймут.

– Пятерка – им выгодно. Двойка – не выгодно. Да-да, понимаю… Петрович, вам надо в методкабинете работать!

– Вот еще! Мне и своего станка – во как хватает, – резанул Петрович ребром ладони по шее. – Я уж тут лучше. На природе. А ты заходи иногда, заходи. Ты правильный учитель, смотрю.

Учитель торжественно доставал из сумки вторую бутылку.

14 февраля

– Петрович, а ты своей-то валентинку подарил? – хитро прищурился над краем кружки Василий.

– А тебе что за интерес? – Петрович даже свою кружку отставил в сторону.

По случаю зимы пиво пили мужики не на улице в парке на скамейках, как обычно, а в недавно открытом пивном баре, что чуть наискосок. Ну, то есть очень удобный бар – как раз по дороге с работы домой.

– Да я что… Я просто поинтересовался, – Василий, которого по зимнему времени и редкости встреч как-то постепенно перестали Косым называть, смущенно наклонился над шапкой пены, вдыхая свежий хмельной аромат. – Просто говорят тут разное…

– Ну, подарил, – вдруг признался Петрович. – Да. И что? Что говорят-то такого?

– Так, праздник, говорят, не наш…

– Не понял… Это как: праздник – и не наш?

Петрович покрутил головой, нашел у прилавка Лёху Кента и помахал тому рукой – мол, поскорее там. Лёха через минуту подскочил, неся в каждой руке по три кружки. Бар был «под старину». То есть, не совсем под старину, когда дворяне там или рыцари какие в бары ходили, а вокруг них все бабенки в фартучках и коротких юбках, а как в ту старину, когда надо было отстоять самому очередь к кранам, которыми заведовал могучий черный Магомед. Отстоять, значит, сказать, сколько тебе – хоть десять кружек, лишь бы сил хватило донести. А потом, когда Магомед нальет, тащить их к столикам, где стояли друзья. Вот, шесть кружек – в самый раз. После первых трех если считать.

– Лёха, скажи ты мне и еще вот Василию тоже – что значит такое: не наш праздник? Ты знаешь какой-нибудь не наш праздник?

Лёха выдержал паузу, отпил полкружки, вытер ладонью пивные усы под носом, откашлялся и строго сказал:

– Петрович! Я так считаю, Петрович, что это какой-то провокационный вопрос. Это вопрос про политику – так я считаю.

– Нет, ты погоди, – вмешался Василий, нагибаясь вперед и прижимаясь выпуклым даже под дубленкой животом к столу. – Я сейчас не про политику. Но говорили по телевизору даже, что праздник этот, когда разные сердечки и прочие валентинки – он не наш. А сегодня рассказывали еще, что он в честь мужика, который, это, как его… Нетрадиционный, в общем…

– Да-а…, – проскрипел недовольно Петрович. – Телевизор они все смотрют, понимаешь. Новости всякие знают…

Он тоже отпил пива – совсем немного, только чтобы глотку промочить, а потом повернулся всем телом к Василию:

– Василий, а вот скажи теперь ты мне такую вещь. Когда все праздновали седьмое ноября и был выходной – ты тоже отмечал?

– А как же! Красный день календаря и вообще…

– Ага. Теперь тот праздник отменили и на октябрь перекинули. Ты его тоже празднуешь?

– Не пойму я твои вопросы, Петрович. А как не праздновать, если государство дает?

– Погоди мне с государством! А новогодние каникулы и Рождество – тоже?

– Ну, так я крещеный, мне, типа, положено…

– Тебе, если крещеный, положено на новый год поститься – я, между прочим, тоже телевизор смотрю…, – вмешался Лёха Кент и разулыбался сразу на одобрительный кивок Петровича.

– Вот, видишь, Василий? Если ты, типа, крещеный, то для тебя свой праздник – седьмое января. А первое – никакой и не праздник вовсе.

– Ну, нет… Как же… Раз дали праздник, надо праздновать!

– А еще вот, знаешь, скоро у Магомеда будет курбан-байрам такой, так он обещал всех поить и весело праздновать… Ты придешь?

– Я, что ли, крайний какой? Чего это вопросы такие странные? Конечно, приду!