Текст книги "Про Петровича (СИ)"

Автор книги: Александр Карнишин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Александр Карнишин

Как Иван стал Петровичем

Петрович и волшебная палка

Как Петрович «завязал»

Как Петрович консультировал

«Наши»

Петрович экспериментирует

Петрович и время

Возмездие для черножопых

Петрович и интеллигенция

Петрович и Китай

Петрович и кадровый вопрос

Петрович и макароны

Такая история

14 февраля

Петрович и футбол

Петрович и история

Петрович и дым

Пахло осенью

Петрович и третье нашествие марсиан

Александр Карнишин

ПРО ПЕТРОВИЧА

Как Иван стал Петровичем

Петровичем тогда в городке стал Иван, что до того по выходным дням обычно бездельничал на ступеньках винного магазина в ожидании компании или же сидел в парке, если компания находилась.

Однажды утром пришли к нему люди и спросили:

– Петрович, ну, ты как?

Вот он и понял тогда, что быть теперь ему Петровичем. Был бы это большой город, там бы Михалыча искали. А тут – Петрович.

Потому что все знают: без Петровича нельзя. Трудно без Петровича. Даже и не поговорить ни о чем друзьям, даже и не перекинуться словцом мужу с женой за поздним ужином. А если есть Петрович – есть и тема разговора. И карикатуры можно рисовать. И анекдоты рассказывать.

Одно плохо: становясь Петровичем, меняется человек. И проходит какое-то время, смотрят на него – а это уже вовсе и не Петрович.

Надо нового Петровича искать.

Петрович и волшебная палка

– Петрович, закурить есть? – прохрипел, с трудом продираясь через густой воздух и мелкий мусор на дорожке Лёха Кент.

– Что там – закурить… У меня все есть, – немножко замедленно, как бы даже задумчиво и где-то плавно ответил Петрович.

В руке он держал палку. Некоторые скажут, что так не говорят, и надо говорить – жезл. Но Петрович держал именно палку, которая была не раскрашена в полоску, не ошкурена, не покрыта лаком…

Просто палка. Просто так.

– Вот, смотри, – Петрович, нахмурившись и закатив глаза под брови, махнул палкой, зажатой в левой руке, и в правой у него появился холодный до испарины бокал пива. Он отпил три больших глотка, ополовинив сосуд, задумался на минуту и произнес важно:

– Балтика номер семь.

– А закурить, Петрович?

– Да, не мешай!

Петрович поставил свой бокал на скамейку, нахмурился, махнул палкой – в правой руке снова был бокал, до краев полный пива.

– На вот, похмелись лучше.

– Так это что? – выпив одним длинным глотком поллитра, спросил Лёха Кент. – Это как, типа?

– Типа – оп-па, – веско сказал Петрович. – Ты про Незнайку знаешь?

– Это про которую? – Лёха Кент мучил лоб морщинами. – Надьку, что ли?

– Незнайка, коротышка…, – не отрывая глаз от палки, напомнил Петрович.

– А-а-а! Ирка! Ик! – икнул, зажав рот Лёха Кент. – А чего тебе Ирка-то сделала?

– Книжку, блин, про Незнайку читал когда-нибудь? Может, хоть мультик видел?

– А-а-а, Нез-най-ка-а-а… Это который на Луне! – сообразил Лёха Кент, рассматривая прищуренным глазом солнце сквозь дно бокала и намекая этим, что в бокале, в сущности, больше-то ничего и нет. То есть – пива нет.

– Дурень ты, Лёха, – сказал Петрович грустно. – И все мы тут дурни.

– Ну, ты только не обобщай, Петрович!

Лёха Кент был длинный и лысый. Петрович был кряжистый и с животом, нависающим над ремнем и закрывающим пряжку. Дело было поздней весной. Погода была хороша. Под деревьями было свежо. Пахло свежими тополиными листьями.

– Это волшебная палка, Лёха. Понимаешь? У Незнайки вот была палочка, так он и был всего лишь коротышка. А у меня – волшебная палка. И вот, смотрю я на мир и вижу: у Лёхи Кента кончилось пиво. Я улыбаюсь внутренне, сосредоточиваюсь внешне и машу волшебной палкой. Ап!

Пустой бокал в руке Лёхи налился свежим пивом.

– Понял, да?

Лёха Кент сделал три глотка. Глотка у него была ого-го, какая здоровая. Поэтому больше трех глотков не помещалось ни в один бокал.

– Уф, – выдохнул он. – А еще?

– Ап!

Этот стакан Лёха Кент не стал пить залпом. Теперь он рассматривал пиво на свет, отпивал мелкими глотками, проверял следы от пены, чмокал губами, задумчиво глядя вверх:

– А хорошее пиво, Петрович!

– И вот я смотрю вокруг и получается – исправляю несправедливость. Палка помогает мне в этом. Она, блин, чисто волшебная, в натуре!

– Так ты и чипсы можешь?

– Ап!

На скамейку грохнулся большой пакет чипсов.

– Это какие?

– Без рекламы, понял? Без названия. Ты хотел чипсов – вот чипсы. Хрусти.

В кронах деревьев чирикали воробьи. Вдали по случаю очередного праздника звенела колоколами колокольня местного храма. Легкий ветерок гонял бумажки вокруг урны. Петрович и Лёха Кент пили пиво и ели чипсы.

– А еще что можешь?

– Все! Это, понимаешь, волшебная палка. Она может все.

– Ну, так у тебя же пусто…

Петрович махнул палкой, и у него в руке образовался очередной бокал пива. Он окунул губы в пену, не дожидаясь ее осаждения, сделал два быстрых глотка, прищурился на солнце, блестящее зеленым сквозь тополиные листья.

– Клинское золотое, епть!

– Круто! А водку тоже?

– Все могу. Но водку не сейчас. Водку – потом.

– Ну, да. Утро же еще. Всего два часа…

Мужики сидели в тени на парковой скамейке, смотрели вокруг нежно и употребляли.

– А вот жена не понимает, – вдруг как будто продолжил давний разговор Петрович.

– А?

– Жена, говорю, не понимает. Шумит, что дурак я, что надо от палки этой больше просить – и больше, мол, тогда дастся…

– Куда – больше-то? Оно же согреется? – не понял Лёха Кент.

– Вот и я говорю ей: согреется. Не понимает. Ну, женщины, они – сам знаешь…

– Ага. Это…

– Ап!

– О! За наших, стало быть, за женщин? – они оба были женаты и знали, что женщины – очень странные создания. Но каждый раз пили за них специально. Потому что – куда же без них?

– Погоди чуток… Ап! За женщин!

Как Петрович «завязал»

Однажды Петрович завязал.

У него все-таки была сила воли. Да еще какая сильная сила воли! И когда жена затюкала, затумкала, затуркала, запилила вконец за слабость и полное безволие, он стукнул кулаком… Хотя, нет. Не настолько Петрович был пьян, чтобы на женщину – кулаком. Он хлопнул ладонью по столу. Аккуратно так положил ладонь рабочую широкую на стол, выдохнул, проморгался, кашлянул – не в то горло пошло, видать, от крика жены, и сказал:

– Ты ж меня – ал-ко-го-ли-ком… А я ж за тебя… Да я ж все для тебя… Эх-х-х…

Вот так сказал Петрович и даже чуть не заплакал от чувств. А жена вдруг замолчала, подошла к нему, провела пальчиком розовым по щеке, вздохнула:

– Эх, ты, Петрович… Горюшко ты мое.

И – всё.

И он завязал.

В понедельник он встал по будильнику и пошел работать. У Петровича была работа, он не все время сидел в сквере на скамейке с бутылкой пива. У настоящих Петровичей везде и всегда есть работа!

На работе он работал, не отвлекаясь на предложения пойти покурить или глотнуть чуток от головной боли. Был Петрович хмур и задумчив. Иногда отрывался от работы и долго смотрел в стену. Переживал. А потом снова брался за работу.

После работы он привычным маршрутом дошел до магазина, кивая в ответ на приветствия встречных. В магазине продавщицы тоже стали весело кричать:

– Привет, Петрович!

Но он ни с кем отдельно не поздоровался, а кивнул неловко всем сразу, смотря в пол, и тут же подошел к прилавку с молочными продуктами.

И во вторник он работал. А после работы заходил в магазин и купил хлеба и курицу.

И в среду он работал.

А после работы на ступеньках магазина остановили его люди и долго смотрели на него со всех сторон. И в глаза заглядывали. И даже привели с собой местного врача-нарколога, который тоже смотрел Петровичу в глаза прямо на улице, стучал резиновым молотком по локтям и коленям. А Петрович стоял, опустив голову, согнув плечи, и хмуро о чем-то думал. Переживал.

Врач-нарколог сказал, оглянувшись на людей:

– Здоров.

И тогда сказали люди:

– Петрович, ты не прав. Нет, ты совсем не прав, Петрович.

Он поднял голову, взглянул на них с тоской и ответил:

– Так… Народ… Это… Жена у меня… Вишь, как…

Вокруг зашумели радостно – заговорил Петрович! Общается! Раздались крики:

– А у нас кто? И мы с женами! А у нас еще и дети есть!

– Моя не одобряет…, – почти прошептал Петрович, снова опуская голову и краснея немного щеками.

– Ну, так мы же ей и не предлагаем, верно? Мы же с тобой хотим пообщаться, Петрович! Поговорить нам с тобой надо. Обсудить проблемы семейные. Насчет детей посоветоваться. Опять же о вреде бытового алкоголизма… Ну, Петрович? Кто, если не ты?

И понял Петрович, что, действительно – кто, если не он?

И – развязал.

Так город не лишился своего Петровича. И потому история эта не закончена.

Как Петрович консультировал

Петрович сидел на лавочке в парке, что как раз через дорогу, наискосок, и консультировал.

– Скажи нам, Петрович, – негромко спрашивали его два солидных человека с красивыми кожаными портфелями под крокодила. – Что нам делать? Как нам деньги держать? Евро, доллар или все же рубль? Или все в товар? Нам страшно, Петрович, потому что кризис.

Петрович знал про кризис все. Жена смотрела по вечерам телевизор и громко обсуждала с ним сказанное с экрана. Сейчас он хмурился, сводил брови домиком, морщил лоб в умственных усилиях, щурился на солнце, пробивающееся тонкими лучами сквозь листву старых, еще его родители сажали, тополей.

– Мужики, вы же специалисты, ёпть! Как же мне вам советовать?

– А ты так посоветуй, как думаешь! Нам же не знания нужны. Знаний и так много у нас, даже лишние они бывают. А нужно нам корневое понятие всего происходящего, от земли, от народа. Потому что даже если и гикнется все, к чему идет, то народ наш и земля наша останутся.

– А вы, вижу, правильные мужики, – кивал Петрович и смотрел в свой стакан, в который тут же начинала наливаться прозрачная жидкость. – Ну, как вам объяснить по-простому, по-нашему? Слушайте, и не говорите, что не слышали. Вот есть, положим, водка, есть портвей и есть пиво. Стоят они все по-разному. Если считать на стаканы, то водка – самая дорогая, портвей – второй, а пиво – так, газировка. При этом и водка и портвей и пиво в голову бьют, если выпить по норме, удовольствие доставляют, и вообще, как говорится в наших кругах, водка не только вредна, но и полезна. И вот, положим, сравниваем мы эффект от употребления. Вот ты, молодой, сколько водки выпить можешь?

– Э-э-э…, – замялся тот, что моложе, в красном узком галстуке под воротником белейшей рубашки.

– Да ты не мнись, не мнись. Это же, типа, эксперимент. Ну, сколько в удовольствие?

– Стакан, наверное, – неуверенно сказал тот.

– Хм… Стакан. Нет, это не те пропорции. Тогда лучше будем от меня считать, ладно?

– Говори, говори, Петрович, – у старшего заблестели глаза.

– Значит, в удовольствие и без головной боли я выпью под закусь и в хорошей компании две бутылки водки. Если водки нет, то портвея я могу выглушить уже три бутылки – свободно, а еще с полстакана – уже потяжелее пойдет. Ну, портвей – он же сладкий, зараза. И закусь ему практически не нужна. А вот если пить только пиво, то выпью я за вечер пять литров. Ну, или шесть. Это опять же от компании и от закуски. Если много еды, то много просто не выпьешь – некуда будет лить.

– Так, так, – долил тут же ему в стакан из большой литровой бутылки, тряхнув ею предварительно, чтобы шарик, который в горлышке, сошел с места, тот, что постарше.

– Но это, мужики, я, – продолжал раскрасневшийся Петрович. Рубаха выбилась из-под ремня, открывая народу большое пузо, поросшее черным кудрявым волосом. руками он делал округлые движения, пытаясь передать как можно более точно свои мысли. – То есть, экспериментировать объемами на себе не рекомендую. Можно сдохнуть. Но!

Он сделал паузу, длинную, как в театре, когда все замирают и вслушиваются во внезапную тишину, а пауза тянется, тянется, тянется…

– Петрович, эй, Петрович…

– А?

– Ты сказал – «но», Петрович. Ты хотел что-то сказать нам важное.

– Но! Но не мешайте, мужики! На повышение – можно. То есть, если с пива начал, то водкой закончишь без вреда для здоровья. А вот если весь вечер пил водяру, а потом сушняк заливаешь светлым лагерным – тут беда. Тут никакая пропорция не поможет и любая будет только во вред организму. Понятно, нет?

– Петрович, дай я тебя поцелую! – старший вскочил, ухватил Петровича за уши, притянул к себе, чмокнул в макушку, в самую маковку, где начала проглядываться небольшая пока плешь. – Эх, да мы же теперь… Да ты понимаешь, что ты сказал?

– Ну, дык, – важно кивнул Петрович. – Это ж главное: пропорцию соблюдать и не смешивать. И тогда все, что выпьешь – на пользу пойдет и на удовольствие.

Финансисты унеслись в свой банк, перекидываясь на ходу репликами:

– Ты пропорции запомнил? Он там цифры называл… А если за пиво принять рубли а за водку доллары? Нет, доллары – это портвейн, наверное. Водка сегодня – это евро, потому что дороже… Эх, как мы закрутим! Завтра же!

А Петрович сидел расслабленно на лавочке, смотрел вокруг мягко и нежно, а возле него стояла литровая бутылка, пластиковый стакан, полбуханки черного в полиэтиленовом пакете.

Петрович сегодня консультировал.

«Наши»

В субботу Клим проснулся с головной болью. Источник боли обнаружился сразу: с открытого из-за летней жары балкона плотно несло краской.

«Нитроэмаль для наружных работ», – стараясь не ворочать головой, понял Клим.

Злости ни на что уже не хватало. Утро. Суббота. А вместо свежего воздуха с балкона втекал едкий запах растворителя, кружа и так до тошноты кружащуюся и болящую тупой затылочной болью голову. Натянув спортивные разношенные штаны, в которых когда-то он собирался бегать по утрам, но так и не начал этим заниматься, Клим буквально выполз на балкон, придерживая одной рукой голову.

Справа красил железные балконные прутья деревянные перила и даже стену на балконе сосед Лёха, которого во дворе все звали просто Кентом. Не потому что он там какой-то особый кент, в смысле кореш, то есть свой пацан, в доску, а потому что в давнее время он «подломил» киоск, а взял только блок сигарет «Кент». И ушел домой. Ну, просто с похмелья закурить хотелось – а не было. Милиция пришла к нему в тот же день. Он даже одну пачку докурить не успел. Заставили возместить ущерб, да еще ментам поставить пришлось, а Лёха стал для всех Лёхой Кентом. Никогда и никто не замечал за ним интереса к ремонтным работам. А сегодня с самого утра перемазанный белой краской длинный и лысый Лёха тщательно закрашивал всё, до чего могли дотянуться его мосластые жилистые руки.

– Привет, сосед! – весело окликнул он Клима. – Ты что так поздно?

Клим хмуро смотрел на веселого Лёху, не понимая вопроса. Что значит – поздно? Для чего – поздно? Кому – поздно?

– Ты глянь, глянь, – махнул тот вокруг себя кистью, разбрасывая во все стороны капли краски. – Сила-то какая, а? Смотри, ведь почти весь дом!

Клим посмотрел налево. Там весело улыбалась Ирка-студентка в белой футболке и свернутой из газеты шляпе-треуголке. Она уже покрасила сам балкон и теперь тоже красила стену, куда могла дотянуться. Прямо перед Климом упала на перила и разбилась жирная белая капля. Его затошнило от густого химического запаха. Вверху красили. И внизу – он осторожно высунул голову – тоже. И дальше, и еще, и еще. Субботник, что ли? Чего это они?

– А чего это вы? – наконец произнес он возникший вопрос.

– …А ты не в курсе? – удивился Лёха. – Так, может, тебе и не положено? Не, ну ты не подумай, я знаю, ты пацан правильный. Нормальный наш пацан, так ведь? Может, тебя просто дома не было?

– Да что случилось-то? – уже вскипел Клим. – Субботник, что ли? Чего вы все кинулись-то с утра пораньше?

– Климушка, ты не шуми, – прозвенела слева колокольчиком Ирка. – Ну, если тебе не положено, так и не крась. Чего шуметь-то? Кто тебя заставляет?

Никто его не заставлял, только вот после этих ее слов и Лёха и Ирка отвернулись от Клима, начав усиленно растирать краску по бетону.

Клим снова осторожно высунул голову и глянул вниз. Внизу в сквере стоял пузатый Петрович, и приставив ко лбу ладошку, прищурив глаза, рассматривал дом. Клим накинул джинсовую рубашку и не застегивая ее быстро спустился на первый этаж. Вышел из подъезда, оглянулся на дом: почти все жильцы стояли с кистями на балконах и усиленно развозили белый цвет по фасаду старого дома. Несколько балконов, не покрашенных с утра, выглядели грязными тусклыми пятнами на общем фоне.

– Петрович, а что, собственно, происходит? – обратился Клим к Петровичу, по хозяйски рассматривавшему панельный дом.

– В смысле? – задумчиво ответил Петрович. – В Гондурасе переговоры. В Африке голод. В Китае землетрясение. Тебе, парень, надо радио слушать, тогда тоже все знать будешь.

– Да я не об этом, Петрович! Чего вдруг все кинулись дом красить?

Петрович оторвался от рассматривания дома и посмотрел на молодого с укоризной:

– Так ты, это, ничего не знаешь, что ли?

– Да что случилось-то?

– …Хотя, может, тебя просто дома не было? – почти повторил тот слова Лёхи Кента. – Ты же не виноват, да?

– В чем – не виноват?

– Ты вчера когда домой пришел?

– Ну, так пятница же, Петрович! Честная пятница!

– Ты. Когда. Домой. Пришел. А?

– Ну, в два часа. Я совершеннолетний, если что, – нахмурился Клим.

– А-а-а… Ну, тогда ты просто пропустил. А ящики наши всегда открытые стоят. Все понятно. Ты, парень, беги давай в магазин за краской и кистями, и крась балкон белым цветом.

– Блин, Петрович! Да что случилось-то?

– Ничего не случилось. Но наши все покрасили. Понял? Нет? Повторяю, читай по губам: НАШИ, – он выделил слово, дополнительно к голосу еще и расширив глаза, – понял? НАШИ – все покрасили. Ясно?

Клим замер. Разговоры о «наших» на работе ходили. Их обычно ругали за полный дебилизм. Но те «наши» были совсем молодые придурки. С флагами ходили, листовки клеили. А тут…

– А не наши? – спросил он осторожно.

– А не наши – не покрасили. Вон, смотри сам.

Клим повернулся и еще раз посмотрел на фасад своего дома. А ведь точно, почти все покрасили. И только несколько – раз, два, три… восемь балконов – остались не покрашенными.

– Петрович, так это как, значит? Значит, время?

– Выходит, так, – кивнул Петрович. – Выходит, время. И вот так поглядишь – и все ясно. Любому ясно, даже в самом малом звании.

– Так я, это…

– Беги, беги, пацан. Может, успеешь еще.

…

Вечером на скамейках в сквере мужики пили пиво, а одинокие девчонки – портвейн пополам с колой. Возле Петровича стояли ящики, и он щедрой рукой вытаскивал бутылки и раздавал лично в руки, глянув предварительно на дом за спиной. Получил бутылку и Клим. Сковырнул пробку, отпил половину и подошел снова послушать, что говорят старожилы.

– Так, Петрович, это как же? – угрюмо гудел Лёха Кент. – Ты что же, вот это все – сам, что ли?

– Скажи мне, Лёха, – округлыми движениями рук с бутылками в них Петрович сопровождал почти каждое слово. – Ты покупал это пиво?

– Нет.

– Но тебе нравится его пить?

– Да.

– Так в чем проблема, и о чем твой вопрос?

– Петрович, нас ведь никто проверять не приходил?

– И не придет никто. Вот я проверяю и я раздаю. Я вижу – Лёха Кент наш мужик. И я из этого ящика вынимаю и даю ему бутылку. Пей, Лёха. Ты – наш. И Клим – наш. Хоть и поздно встал, но успел он – вон его балкон, смотри. А кто не успел – тот, значит, бутылку не получит. Зачем мне поить тех, кто не наш?

Лёха поморгал молча. Логика в рассуждениях Петровича была. Действительно, зачем поить тех, кто не наш? Но все же…

– Петрович, так это ты придумал?

– А кому еще? Приходил вчера хозяин хозмага, плакался. Кризис, понимаешь, строители перестали закупаться. А он, хозяин, он – местный. Наш он. И вот смотри, что получилось: хозмагу мы выручку дали – это раз.

Петрович загнул палец.

– Теперь, глянь на дом: дом освежили – это два.

Второй палец оказался прижат к мясистой ладони.

– Дальше, думай: мы же теперь знаем, кто наш, а кто – нет. И это – три. А четыре – это вот это пиво, и портвей, и водка, если нам этого не хватит. Хозяин поставил, как и договаривались. И что мы имеем? Смотри, смотри!

Петрович показал Лёхе четыре прижатых пальца и пятый, большой, отставленный вверх.

– Ну?

– Ох, Петрович… Ну, ты умен, блин. Во!

И Лёха Кент тоже выставил вверх большой палец.

Петрович экспериментирует

– Скажи мне, Лёха, как ты понимаешь, что нас объединяет? – Петрович был суров и задумчив. Вчера он разговаривал с опустившимся пенсионером-политологом, и теперь его ела и глодала мысль, что было непривычно.

– Ну, – задумался Лёха Кент, чеша правой рукой в затылке и подняв глаза к небу. Вернее не к небу, а к густой листве тополей, за которыми не только неба видно не было, но и солнце пробиться не могло.

– Говори, говори, – Петрович ждал ответа, ему это было не просто интересно, а необходимо. Мысль требовала развития.

– Пиво? – неуверенно спросил-ответил Лёха Кент.

– М-м-м… Пиво… Это интересная мысль. Но тогда почему нас так мало? Ты видишь вокруг других? Кто вышел с нами вместе в парк, чтобы вечером после работы выпить пива? Никто? Почему? Неужели они не любят пиво?

– Э-э-э…, – Лёха наморщил лоб, пытаясь переварить слишком много слов и смыслов сразу.

– Вот смотри, смотри на наш дом, – они оба повернули головы. – Видишь, мы все в субботу красили. Мы были вместе. А почему? Что объединило нас, тех, кто красил?

– Ну, так… Пиво! – уже уверенней сказал Лёха.

– Разве? Ты знал о пиве? Нет? Но ты красил. И сосед твой красил. И соседка – красила. Почему?

– Потому что ты сказал!

– А-а-а…, – Петрович задумался. В этом что-то было. Да, он сказал, он придумал – и все объединились и стали красить. Но неужели объединяет людей он, Петрович?

Они с Лёхой синхронно подняли полуторалитровые пластиковые «сиськи» и сделали по несколько глотков пива. Пиво было холодным.

– Все же, Лёха, ты не прав. Да, я тоже был фактором объединения, но где те люди сегодня? И объединились ли они сами?

– Да ты заставил!

– О! Я заставил… Это как на демонстрацию согнать народ. Вроде все и вместе, но не едины. А когда мы едины мы – что? – строго спросил Петрович.

– Когда мы едины – мы непобедимы! Венсеремос, венсеремос! – запел Лёха и тут же замолк, запивая внезапно пробившееся творческое начало очередной пивной порцией.

– Молодец! – поддержал его Петрович и снова тяжело задумался.

Легкий ветерок шелестел листьями над головой и гонял какие-то фантики вокруг урны. На лавочках в сквере не было никого – народ только что вернулся с работы домой. И только двое старых знакомых попивали пиво, сидя на ближайшей к дороге скамейке на чугунных ножках.

– Лёха, а у тебя краска осталась? – вдруг спросил Петрович.

– Белая? Полбанки!

– Тащи!

– Нафиг?

– Тащи, будем делать эксперимент! – глаза Петровича сверкали. Мысль нашла свое решение и теперь требовалось проверить его экспериментальным путем.

Еще через пять минут они стояли во дворе своего дома, и Петрович старательно вел кистью толстую белую линию.

– И чего это? – удивился Лёха.

– Вот тут – можно. А вот тут – нельзя, – и Петрович написал: «Машины не ставить».

– Ну, ничего себе. Ты прям гаишник, Петрович!

– Не ругайся на меня нехорошим словом. Вот – двор напополам. Что будет?

…

Ночью Петрович вышел во двор. Пара автомобилей залезли капотами за линию. Остальные тесно сгрудились на половине двора. Некоторые заняли даже аллею в парке. Петрович вздохнул – но эксперимент есть эксперимент. Той же кистью он провел линию по капотам тех двух, что залезли за черту, подсунул под щетки заготовленные заранее записки: «В следующий раз – отпилим».

…

И еще день прошел. И пили они вечером пиво, посматривая на скопившихся во дворе злых автомобилистов, размахивающих руками. И вышел ночью Петрович на балкон. И смотрел сверху на костерок, вокруг которого стояли три мужика с монтировками. И улыбался он нежно.

…

– Вот, смотри, Лёха! – Петрович показал на двор, где почти все машины, ну, сколько смогли, наверное, тесно встали за белой линией, в том месте, где было написано «Машины не ставить», а на лавочке сидели злые водители, поигрывая разными тяжелыми штуками. У кого монтировка в руке, у кого – бейсбольная бита. Они сидели молча и хмуро, наблюдая за своими машинами. И было ясно, что если что, если найдется герой с краской или с пилой, то за этим первым патрулем из дома выскочат все автомобилисты, и тогда будет кому-то больно, стыдно и обидно.

– Ни фига себе! – сказал Лёха.

– И ты думаешь, их объединил я?

– А кто же еще?

– Нет, Лёха, нет. Этих людей объединил запрет. Вот, что объединяет нас всех. Если запретят пить пиво в парке – мы будем это делать. Если запрещено переступать черту – мы ее обязательно переступим. Мы – такие люди, Лёха, что нам нельзя запрещать. Нарушим, да еще все вместе, чтобы было не страшно. Всех не накажут! Вот в чем смысл.

– Ну, за смысл?

– За смысл! За объединение!

Петрович и время

– Петрович, закалымить хочешь? – подошел от своей машины косящий под крутого Василий Косой, что с первого этажа. У него была толстая золотая цепь. И часы были из желтого металла. И вел он себя, как настоящий крутой. Но никто не верил в его крутость, потому что жил он на первом этаже, поставив решетки на все окна, а на работу ездил на «девятке» с тонированными стеклами. И хоть походка, разговор, бычья шея, пузо, выпирающее из-под одежды – все говорило о его крутости, но жилье и машина перевешивали в глазах местных жильцов.

– Ну? – поднял голову Петрович. Он привычно сидел на скамейке в парке, отдыхая от долгого летнего дня, и только что аккуратно слил в большой пластиковый стакан остатки «Арсенального Классического» из полуторалитрового пластикового баллона. «Крепкое» он не брал принципиально. Цена была почти та же, и в голову било сильнее, но смешивать водку с пивом Петрович считал в корне неправильным подходом к вечернему отдыху.

– Не нукай! – попытался обидеться Василий. Но у него не очень получилось.

– А ты не подначивай, – спокойно ответил Петрович, грустно заглядывая одним глазом в стакан, в котором как раз все закончилось. – Ты говори конкретно.

– Я тебя конкретно и спрашиваю, Петрович, ты подкалымить хочешь?

– В этом вопросе я чувствую подвох, – со вздохом начал Петрович. – С одной стороны, правильный мужик должен ответить – да. Но с другой стороны, у правильного мужика всегда хватает на пиво.

– Ну? – неудачно изобразил мыслительную деятельность Косой.

– Скажи мне, Василий, откуда берутся деньги?

– Ну, так, известно откуда – из кассы.

Ошалевший от такого подхода Косой даже и не заметил, что теперь уже у него спрашивали, а он отвечал, стоя, как школьник перед учителем.

– А почему тебе в кассе дают деньги, Василий?

– Ну, так… Работаю же!

– И это правильно. Трудиться надо. Но скажи мне, много ли времени ты работаешь?

– Как положено, весь восьмерик. Ну, и если мастер попросит…

– А чтобы больше заработать, надо, наверное, больше трудиться?

– А как же!

– А теперь подумай, сосед. Чтобы больше получать, надо больше работать. Так?

– Так.

– Чтобы больше работать, надо больше времени. Так?

– Ну, наверное так, – Василий чувствовал подвох, но никак не мог понять – где.

– А чтобы было больше времени, надо меньше работать. Понял?

– Э-э-э… Нет.

– Вот поэтому ты стоишь и предлагаешь мне подработку, а я сижу и пью пиво, – вздохнул Петрович. – А все потому что не могут люди свести вместе узлы своих рассуждений.

– Узлы? – рука Василия непроизвольно поднялась к затылку. – Какие узлы, Петрович? Я же…

– Погоди, дай договорю. Итак, показываю на пальцах: чтобы больше зарабатывать – надо больше работать. Чтобы больше работать – надо больше тратить времени. Чтобы больше тратить времени, надо его больше иметь, свободного от работы. Отсюда, следи за пальцами, сосед, все по-честному: чтобы больше зарабатывать, надо иметь больше свободного времени. Усёк? Пока все верно?

– Ну, вроде…

– А раз так, чем меньше работаешь, тем больше свободного времени – тем больше заработаешь. Во как.

– Не понял…, – ошалело выкатил глаза Василий.

– Я тоже не сразу допер. Сбегай-ка за бутылочкой, мы с тобой сейчас всю цепочку пройдем. Будет у нас сегодня тренинг, – он вкусно причмокнул толстыми губами, – по таймменеджменту.

– Чего?

– За бутылкой, говорю, тебе бежать.

Ну, Василий и побежал, смешно переставляя ноги под торчащим вперед пузом.

А кто бы не побежал?

Возмездие для черножопых

– Наконец-то! – громко сказал Клим оглянулся вокруг – слышно ли было? Он вчера купил себе в кредит ноутбук, и сидел сегодня на скамейке в парке, щелкая кнопками, стрейфясь по Интернету. Ему очень хотелось, чтобы все заценили предмет роскоши, а заодно зауважали его, Клима.

– Теперь прижмут черножопых! – еще громче сказал он.

– Скажи мне, Климка, а в чем коренное отличие жопы черной от такой же жопы белой? Функции у них одинаковые. И форма такая же. А цвет под штанами не виден.

Рядом присел Петрович, неодобрительно смотря на бутылку в собственной руке. Бутылка была почти пуста. Глоток, может два – и все.

Обычно, если получалось взять пиво в пластиковых баллонах, Петрович прикупал в том же киоске и пару стаканов. Пару – чтобы не мялись и не ломались. А вот если пиво было в стекле, то из горла пилось легче и лучше. Опять же – не выдыхалось. И температуру держало лучше.

– Так, скажи мне это, Климка! Скажи честно и откровенно, чем же тебе так не нравится черная жопа Анджелины, мать ее, Джоли?

– Да нет, Петрович, ты не понял, я это о черножопых, что засирают Россию!

– Малыш, – голосом Карлсона откликнулся Петрович. – А ты не срешь, что ли? Может, ты и не ссышь? А?

Клим сконфузился. Он, конечно, хотел внимания, и чтобы его признавали и с ним беседовали, как со своим. Но с Петровичем просто так не побазаришь. Петрович всегда зрит в корень. Клим понял, что проигрывает раунд, и отступил:

– Да я так просто, Петрович! Я без смысла заднего какого! Это просто тут написано, что тех, кто наркотой торгует, расстреливать станут…

– А! Так дело, выходит, вовсе не в черной жопе, а в белом порошке? Интересная логика, имеющая право на существование, – задумчиво произнес Петрович. Теперь он глядел на бутылку с некоторой грустью. Бутылка была пуста.

– Петрович, ну, как тебе не понятно, я же не за расизм, я за наказание!

– А наказание, как надо понимать, смертная казнь? Это кто же наказывать будет?

Петрович втягивался в беседу. Пива не было. Время было. Ветерок шумел листьями над головой. Дурной и молодой сосед по дому сидел рядом и требовал воспитывающего слова. А слова Петровичу было не жалко:

– Вот смотри, сосед, – Петрович приподнял до уровня глаз пустую бутылку. – Я выпил эту бутылку. Значит ли, что теперь остальные бутылки могут в отместку «выпить» меня?

– Петрович, это не о том! Просто надо же, чтобы за каждое деяние, – Клим запнулся на мгновение – «деяние» ему понравилось. – За каждое, повторяю, деяние, должно быть возмездие.

– Так ты – о возмездии! Вон как! А должно ли возмездие быть в зависимости от проступка или ты рекомендуешь просто убивать всех, у кого жопа не того цвета?