Текст книги "Актуальные сказки (СИ)"

Автор книги: Александр Карнишин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Так победим!

Вся страна сегодня прильнула к телеэкранам.

В прессе и в новостях было обещано, что сегодня у нас будет в первый раз, как в Китае. Ну, как в Китае, все, собственно, если не знают, то представляют. Все грамотные. Выстрел в затылок на большом стадионе при скоплении народа – и все. У нас такое нельзя. На такое никто смотреть не станет, потому что это не показательно и не интересно. Не по-русски как-то. Поэтому объявили, что премьер-министра будут казнить в самый прайм-тайм и прямо здесь, на Красной площади.

С самого утра все новостные каналы регулярно включали прямую трансляцию с Красной площади и показывали новенькую плаху, стоки для крови по краям площади, напоминали о стрелецкой казни при Петре, ставшем Великим и выведшем Россию в Европу. И сейчас внезапный поступок президента, как считали многие обозреватели, говорил о том же – о прорыве в Европу, отрицании старого и замшелого, и одновременно единении со своим народом.

Плаху установили так, чтобы на экранах телевизоров видны были сразу и кремлевская стена и храм Василия Блаженного, как символ и знак места действия. То есть, включаешь телевизор и сразу видишь – Красная площадь, плаха, казнь.

Казнить проворовавшихся чиновников предполагалось разными способами. Говорили даже о возможности четвертования и колесования, но историки до сих пор спорили о последовательности действий. Одни утверждали, что сначала ломом ломали руки и ноги, а потом уже отсекали их, другие протестовали: никаких лишних мук, только отсекание конечностей! Были в депутатском корпусе радикалы, предлагавшие не останавливать кровь, а прижигать рану факелом, мол, как в старину.

В одном сходились все: банальный расстрел сегодня невозможен. Эти выстрелы в затылок слишком напоминали сталинские репрессии. А страна должна была повернуться не к тоталитарному "совку", а к гордой и мощной империи!

За пять минут до указанного в программе часа все каналы телевидения, даже частные и кабельные, прекратили болтовню и показали заставку: трепещущий на ветру трехполосный флаг.

После последнего удара часов из ворот Спасской башни выбежали солдаты в парадном обмундировании и выстроились с двух сторон прохода. А потом палачи в красных атласных рубахах, кидающих алые отблески на все вокруг, и таких же красных колпаках повели под руки одетого в кипенно-белую рубаху и такие же белые штаны премьер-министра.

Ранее уже было решено, что он останется премьером до самого момента казни, чтобы все видели, что у нас нет незаменимых и тех, кто неподвластен закону.

Невысокий щуплый премьер-министр шел медленно и чинно, согласно протоколу. Все, что творилось сегодня, должно было стать в дальнейшем традицией.

Вот к премьер-министру подошел священник, специально выбранный для этой роли. Он выслушал исповедь, во время которой камеры тактично отвернули в стороны, показывая празднично украшенные дома и радостные лица людей, собравшихся ради такого зрелища на Красной площади.

Вот камеры снова сфокусировали на спокойном, как бы немного даже заторможенном, если можно так выразиться, лице премьер-министра. Потом они снова мазнули по толпе, по трибуне, как бы спрашивая, а кто – следующий? Кто станет во главе правительства?

Камеры приблизили улыбающееся лицо президента, который поднял руку, как бы показывая: я вас вижу, я с вами, мы – вместе!

Вот премьер-министра подвели к плахе и поставили на колени. Он долго укладывает голову, пробуя то так, то этак.

Потом долго зачитывают приговор. Трижды в течение чтения, услышав "приговаривается", палач поднимает огромный топор. И трижды останавливается, слушая далее длинный список прегрешений.

Наконец, чтение закончилось. С трибуны спускается президент и подходит к плахе. Палач замер, ожидая команды. Премьер-министр замер, ожидая удара.

Но президент вдруг опускается на колени, поднимает премьер-министра, обнимает его, и они сливаются в братском все прощающем и все понимающем поцелуе.

Камеры показывают народ на площади. Народ ликует со слезами на глазах.

Через пять минут все камеры уже около премьер-министра, который, улыбаясь, отвечает на вопросы:

– Буду краток. Мне понравилось. Думаю, эту традицию надо продолжать. Мы подумаем, кто будет следующим. Да, надо будет немного приподнять плаху – неудобно стоять. И под колени подложить что-нибудь. Главное же, что вот таким образом, регулярно проводя очистку аппарата, мы сможем прийти к окончанию системного кризиса. Так победим!

Эльфы – они Светлые!

И настал день, которого все так ждали: эльфы вернулись из-за океана! Перворожденные сошли со своих кораблей с серебряными парусами, пришедших с далеких западных островов, преклонили колени на песчаном берегу и спели неземными голосами свои чудесные песни. И весь мир плакал и смеялся от радости.

Правда, пока эльфов не было в Средиземье, их волшебные леса заполонили невероятно размножившиеся лесные гоблины. Но у гоблинов все еще не было своей государственности, почему на них смотрели свысока не только конники Рохана и рыцари Гондора, но даже далекие хоббиты и заселившие сарумановы пустоши и Изенгард не боящиеся солнечного света орки-урукхай.

Трое оставалось тогда высших магов. Всего трое после отстранения Сарумана, ведь Галадриэль и Элронд и Кирдан покинули эти земли, когда эльфы уплыли за океан. А к оставшимся Гэндальфу и Радагасту примкнул вернувшийся с военной помощью с Востока Алатар. Трое и составили Белый совет, принимавший решения, надолго определившие пути развития всего Средиземья. Они же и решили тогда, когда получили весть через палантир от эльфов об их возвращении, что Лориэн будет теперь совместным жильем для эльфов и гоблинов. Половина – эльфам, так решили они, половина – гоблинам. По справедливости.

Но гоблины возмутились, что их гораздо больше, и поэтому никакой справедливости в половине тут быть не может. И еще возмутились они, что нельзя отнимать у них земли, на которых они давно живут. Мало ли, что в заповедные годы здесь был Ривендел, и эльфы хранили его от полчищ Саурона! Нет, – сказали гоблины. И совсем не странным оказалось, что и Рохан вдруг поддержал гоблинов: а зачем им, собственно, сильное государство эльфов на севере? Не странным оказалось, что и орки вооружились и пошли на помощь лесным: все же гоблины и орки – порождения Тьмы. Странным было то, что далекие хоббиты тоже что-то бурчали в своих норах, а потом даже послали продукты и какое-то оружие гоблинам.

И была опять война в Средиземье. Эльфы в результате взяли себе не половину Лориэна, а весь лес. И еще кусок степи Рохана. И еще чуть не заняли Изенгард. Досталось и хоббитам, на которых посыпались магические огненные стрелы с чистого неба. И если бы не глубокие норы – кто бы вспомнил сегодня мохноногих?

А гоблины рассеялись по порубежью, продолжая размножаться – что они еще могут, кроме этого? – и стреляя из своих маленьких луков отравленными стрелами в каждого эльфа, независимо от пола и возраста. Иногда они собирались в немаленькие ватаги и бросались в лес, стремясь вернуть его себе. Но мало кто из них возвращался из похода. Эльфы убивали всех. А когда постоянные нападения надоели перворожденным, то они просто вышли из леса. Не с грибами и ягодами, не с подарками и песнями, а с луками и мечами. В кольчугах и шлемах. С магами и вождями во главе.

Нет, они вовсе не хотели убить всех гоблинов. Эльфы – они же Светлые! Но – всех, кто носит оружие. Кинжал у пояса есть? Убить. Меч? Убить. Копье носит? Убить.

Вот и не будет больше угрозы Лориэну.

Что там Рохан со своей конницей? А что они могут против луков эльфов? Тем более, что Гондор, в котором как раз опять сменился король, предупредил соседей, чтобы не высовывались и не лезли на рожон, ибо эльфы – светлые, а гоблины – темные. И все, что светлые делают против темных – законно и справедливо.

А орков приструнил Белый совет, напомнив, что в Средиземье давно уже власть светлых, и нечего тут порождениям Тьмы поднимать свой хриплый голос.

А хоббиты? А что – хоббиты? Кому нужны эти мохноногие, если нет Саурона, и нет назгулов, и нет кольца Всевластия, и нет всеобщей войны за выживание? Мнение хоббитов никого сегодня не интересует. Пусть сидят в своих норах и читают в газетах сообщения с фронтов.

А уж когда новый король в Гондоре обживется, тогда и очередь орков придет. И не станет больше в Средиземье этих гнезд Тьмы, этих очагов сауроновской заразы. Не будет гоблинов и не будет орков – не будет и самой Тьмы.

И настанет, наконец, мир, потому что не с кем будет больше воевать.

И чудесные эльфийские песни будут литься из всех окон.

Двенадцать

– Шапку – долой! – внезапно раздался окрик сзади. И через мгновение, почти без паузы. – Стоять! Предъявиться!

Я замер, чуть даже присев от неожиданности. Обернулся на окрик. За спиной какой-то патруль, что ли. Идут, много их, все в гражданском, в темном, выстроившись поперек улицы. И, главное, нет почему-то больше никого этим вечером рядом. Один я здесь. Мне кричат, выходит.

– Это вы мне? – все еще надеясь на ошибку какую-то, спросил я. Ничего же не понятно. Только из метро вышел. Только поднялся по улице…

– Тебе, тебе, – они уже близко, уже окружили, уже смотрят в лицо пристально и с усмешками нехорошими.

– Ты, что ли, иудей? А?

– Как это? С чего вы взяли? Русский я…

– Тебя о национальности и не спрашивает никто. В паспортах нет национальности. Ты колокола слышишь? Крест – видишь? – ткнул вверх рукой тип в длинном черном пальто со шляпой в руке.

– Колокола? – непонимающе переспросил я.

– Может, он глухой, а? Братцы, может, больной он, а? – тут же заблажил самый молодой и самый накачанный, крепкий как боровичок, рыжий и патлатый.

– Помолчи. Ну-ка, ты, человек нездешней породы, предъявись, пока казаков не позвали.

– Вам паспорт мой? А вы кто?

– Точно – больной! Или, вернее, иудей. Ишь, как его колбасит от колоколов-то…

– Граждане, то есть, товарищи, – рискнул было обратиться я. Мало ли, может, революция какая или переворот очередной. Может, патрули добровольческие…

– Иудей! – радостно вздохнул еще один, подошедший совсем близко и уже щупающий край моей куртки.

– И вовсе я не иудей!

– Крест покажь. А то идет, колокола слышит, а в шапке, не крестится – и не иудей?

– А что, без креста – сразу уж и иудей? – попытался хоть как-то отговориться я.

– Муслим, штоль? И это проверить легко. Вон, с мурзой нашим в сторонку отойдешь и докажешь ему, что право имеешь. Ну?

– Вообще-то я буддист… – и почему так сказал, от привычки, что ли. Всегда этим отговаривался, когда тетки в церковь тянули.

– Тьфу, ты! Интеллигент, похоже. Ишь, законы заучил. Знает, паскуда, как отмазаться! – плюнул в сторону самый высокий, несущий на плече переломленную двустволку с торчащими наружу гильзами.

– Не плюйся у храма, – дернул его за рукав тот, что в пальто. – А вы шли бы себе быстрее отсюда, гражданин хороший. Это вам пока еще разрешено тут шастать. Но мешать отправлению государственного культа вам уже запрещено. А мне вот кажется, что своим показным неуважением вы как раз мешаете…

– Да какое неуважение, что вы?

– Праздник православный, а вы дома не сидите, а еще буддист. Колокольный звон, а вы шапку не сымаете. Нет, точно, нарушаете…

Он повернулся чуть в сторону, достал из кармана свисток и засвистел в него громко и пронзительно. Буквально тут же из-за угла церковной ограды вывернула верхом пара самых натуральных, как в кино, казаков в лохматых шапках, с шашками у левой ноги, с карабинами, торчащими из-за плеча, с погонами на солдатского вида куртках.

– Что за свист? – еще издали крикнул один.

– Иудея, гля, поймали! – радостно закричал рыжий.

– Да не, не слушайте дурного. Вон, интеллигент буддистом называется, а сам у церкви шастает. Не иначе, атеист. Только вот доказать не могу.

– Не можешь? Жаль… – они подъехали вплотную и уже умело отделили меня из толпы, подталкивая то корпусом лошади, то пиная ногой, вынутой из стремени.

– Так, говоришь, буддист? – наклонился один из них ко мне.

– Ну, да… Вроде того…

– Так буддист или вроде того? – с другой стороны уже и второй смотрел требовательно в глаза.

– Буддист!

– И что ты нам скажешь, буддист? Скажи, что есть жизнь?

– Жизнь – это страдание, – радостно выдохнул я заученное еще на втором курсе университета.

– Вот именно. Страдание. Спасибо, православные, дальше мы уж сами, – кивнул сверху один из казаков, разматывая, расправляя нагайку. – Ну, буддист, пять горячих тебе.

– За что? – только и прохрипел я, ничего не понимая.

– Не за что, а потому что жизнь твоя – страдание. И еще, потому что буддизм у нас вера не правая, а примкнувшая. И мнится мне – временно примкнувшая… В общем, начнем с пяти, а там – как пойдет. Куда шел-то?

– Да, в библиотеку я… В историческую.

– Это вон туда? – он что-то прикинул в уме. – Точно – пятерик. Меньше не сумеешь. А вот больше… Сейчас и проверим, каков твой Будда. Добежишь до двери, цапнешь ручку – свободен. А пока…

– Р-р-раз! – крикнул первый.

Боль удара ожгла, как от пули.

– Два, – спокойно сказал второй, но боль от его удара была не меньше, чуть не сломав по ощущениям мою спину. – Беги, дурилка. Мы же не шутим. И радуйся, что не атеист.

И я побежал, а за мной легкой рысью скакали два казака и время от времени хлестали длинными витыми нагайками по плечам, по спине, по голове, прикрытой шерстяной шапкой-петушком и капюшоном куртки.

А за спиной двенадцать человек в обыденном, но без шапок, выстроившись поперек улицы, двинулись дальше, всматриваясь в проходные и заглядывая в темные подъезды.

Открытие Америки (А.Громову)

– Что вы мне все время тычете в нос своими цифрами? Я вам счетовод, что ли? Сказать по-русски нельзя?

– Экономика в ступоре. Скоро начнется кризис. Климат у нас не тот, чтобы, как в Египте или Греции, собирать по два-три урожая. И денег взять негде: кто ж нам даст? Нас же все уже знают!

– Так… Министр внутренних дел?

– Народишко волнуется. Возможны эксцессы, – со значением произнес со своего места министр внутренних дел.

– Ну, и какие рекомендации будут от господ министров?

– Нам нужна маленькая победоносная война! – подскочил со своего места министр обороны и нападения в раззолоченном мундире.

– Сядь, ты, чурбан в эполетах! Не серди меня! Война ему, придурку… С кем воевать-то хочешь?

– С Германией! Исконный враг наш!

– Вот дурак, ей-богу. Нашел себе врага. Они же сильнее! И близко Германия. Как нам к ним, так и им – к нам. Как бы до Москвы не дошли тевтоны проклятые.

– Может, с Турцией? За проливы? Мол, наша историческая цель и так далее? – задумчиво произнес, протирая пенсне, министр образования и культуры.

– Ну, разве только… А Суворов у нас есть? Нет у нас Суворова! И Румянцева нет! И кто воевать будет? Как бы Крым после этого не отдать… Да и промышленность наша долго не продержится. И эти, блоки у них там есть военные. Франция с Англией тут же помогут туркам-нехристям. Нет, слишком опасно. Еще есть предложения?

Что-то подсчитывающий на карманных счетах министр промышленности поднял голову:

– Нельзя воевать нам! У нас всей промышленности – на три недели войны едва хватит. А потом – полный пшик!

– Вот! Вот умный человек, а не это бревно с орденом… И что делать? У кого есть предложения?

– А может, не воевать?

– Да ты предлагай, предлагай!

– Нужна национальная идея, которая сплотит народ, и которая пересилит трудности.

– Ух, ты! Умный какой. Ну, излагай, излагай свою идею.

– Мы – народ-богоносец. Наша жизнь – это жизнь за царя. За царя земного и царя небесного…

– Да-а-а… Завернул как. Температуры у тебя нет ли, братец? Может, слабительного выпить для облегчения? А? Или клистир тебе поставить, чтобы нормально говорил, словами, понятными народу?

– Так, я ж и хочу дальше-то…

– Вот дальше и говори, не тяни кота за хвост!

– В общем, мы – лучшие, так?

– Оле-оле-оле-оле, Россия, вперед! – заорал, вскочив от толчка в бок прикорнувший в углу министр спорта и туризма.

– Тьфу, ты… Ну, сядь, сядь уже. Кончился чемпионат.

– Что, правда?

– Для нас – кончился. Ясно тебе?

После паузы, во время которой рыдающего министра отпаивали водкой из графина, обсуждение возобновилось.

– Ну, так что там с идеями? Продолжай.

– Мы – лучшие. Господи, да успокойте вы его, наконец… Он нам тут слезами весь стол залил уже… Я повторю свою мысль: мы лучшие. Но нам мешают. Поэтому нам плохо.

– Ну, так ты тоже за войну, что ли?

– Нет-нет! Ни в коем разе! Воевать мы не можем! Но врага своего надо знать, и надо объединиться всем вместе против врага!

– То есть, все равно в итоге – воевать… Вот ведь… Как ни предложат советчики, а все война выходит. Назовешь врагом евреев – война. Назовешь немцев – тоже война. Англичан вообще трогать нельзя – вся Европа на дыбы встанет… Французы? Поляки? Итальянцы? Кто враг, но чтобы войны не было?

– Так, вот именно! Враг должен быть! Иначе, почему у нас так плохо, не от руководства же…

– Что-что? Ты говори, да не заговаривайся!

– Я как раз и говорю, что плохо – не из-за руководства! Плохо из-за врага! А воевать этого врага мы не можем, потому что он очень далеко от нас!

– Оп-па… Это ты что, про инопланетян шарманку завел, что ли? Этим народ не пронять… Хотя, попробовать можно.

– Нет-нет. Никаких инопланетян. Все должно быть понятно даже уборщице общественных туалетов. Даже простому участковому должно быть ясно, что вот он, враг. Все из-за него. Но вот не дойти до него нашим армиям, потому и терпим. Потому и плохо нам. Но – всем вместе. Иначе они нас просто съедят.

– Ну-ка, ну-ка… Идея проблеснула неплохая, вроде… Только где же мы такого врага найдем, чтобы и далеко, и правдоподобно, и непонятно и проверить нельзя?

– А вот же, вновь открытый южный материк!

– Антарктида, что ли? – почмокал языком, как будто пробуя слово на вкус. – Ан-тарк-ти-да. А враги, стало-быть, ан-тарк-тид-цы… Язык сломаешь. Нет, так не пойдет. Надо короче как-то. И потом, наши же знают, что там мороз и белые медведи.

– Пингвины! Медведи – на севере, – поднял руку, как в школе, министр образования и культуры.

– Одна фигня: пингвины, пингвинсы, пиндосы… О! Пиндосы! Какое позорное слово… Его можно использовать. Но только – не Антарктида. Русский человек, да после стакана водки, просто не в силах такое выговорить. Должно быть короче, меньше согласных, легче произносить…

– Антаркта?

– Ты тупой совсем? Так еще труднее!

– Антарика?

– Лучше. Но слишком своим этим "ант" на Антарктиду указывает.

– Амтарика?

– Это что-то на индийское смахивает…

– А-ме-ри-ка? – осторожно произнес министр информации и пропаганды. – А? Как вам – Америка?

– Во! Пойдет! Объявим врагом всеобщим Америку, врагами – американцев, а по-простому, по-пошлому – пиндосов. Это пройдет. Должно пройти. А где тут мы Америку эту установим? – крутанул глава правительства большой золоченый глобус.

– Как можно дальше от нас. Лучше – на другой стороне света.

– То есть, вот тут, значит, – палец с холеным полированный ногтем ткнул в сплошное синее пятно западного полушария. – Так. Решено. Значит, записываем нашу политику: мы – лучшие… Успокойся, успокойся, дурик. Лучшие мы, просто пиндосы помешали опять, понимаешь? Американцы эти во все щели лезут. А нам, народу-богоносцу, до них ничем не достать. А их методами мы не можем, ибо избранные суть. Министру информации и пропаганды: открыть народу Америку. Министру образования и культуры: вставить про Америку в историю и географию. Объяснить все. Организовать командировки писательские… Ну, придумайте там сами. В общем, книг побольше чтобы было. И в газетах новости чтобы. Министр наш спортивный утрет глаза и сообщит народу, что проиграли из-за пиндосов проклятых. Все они лучами нас разными мучают. И погода! Погода наша плохая – от них. И урожаи хреновые… И мы все должны, как один человек, в тесном строю и так далее и так далее… Ну, не мне вас учить. В общем, эль пуэбло унидад хамас сера венсидо. Ясно?

– Так точно! – встали дружно министры.

И пошли открывать народу Америку.

Демократия – это когда большинство!

– А ну, постой-ка, гражданин хороший! – выдвинулся из тени местный участковый. – Ты чего мимо опять бежишь, с мужиками вместе не выпиваешь?

– Да я это… Не заметил я вас, извините, – вынужден был я остановиться.

– Заметил, не заметил – это без разницы… Штрафная тебе.

– Ну, не могу я никак! Жена дома ждет. И еще… О! – вспомнил я с радостью. – У меня ж предъязвенное!

Участковый нахмурился, передал куда-то в темноту за спиной два стакана, что держал в радушно распахнутых руках, поправил фуражку. Фуражки теперь они носили по новой моде. Обязательно с очень маленьким козырьком. И обязательно – с захлестнутым на подбородке ремешком, как будто вот-вот вскочат в седло и помчат куда-то совершать угодные обществу дела.

– Та-ак…,– обошел он вокруг меня, всматриваясь. – Жена у него, значит… И еще предъязвенное еще у него.

– Да-да! – поддакнул я.

– А не врешь? Ну-ка дай мне твоих закурить, что ли!

Я торопливо вывернул из кармана пачку сигарет, носимых для такого случая, открыл перед ним, потом щелкнул зажигалкой. Участковый не торопясь со вкусом затянулся, а потом с прищуром сквозь дым посмотрел на меня:

– А сам что же? Или брезгуешь с народом перекурить?

Ну, вот… Опять…

– Господин участковый, вы же знаете – я не курю!

– Как это? – прищуренные было глаза распахнулись в деланном изумлении. – Не куришь? Совсем?

– Ну, так вышло… Не могу я, организм не дает.

– Не пьешь, – загнул он палец. – Не куришь. Подозрительный ты человек, сосед! Придется пройти.

– Да вы и так меня почти каждый день проверяете!

– Что делать, что делать… А у меня, может, техники с собой нет, чтобы на месте тебя проверить. И не должен я все помнить. И вообще – чем вам труднее, тем государству лучше. Ясно?

Участковый свистнул, и из той же тени вышли два дружинника с красными веселыми лицами.

– Вот, ребятки, смотрите: не пьет, не курит… Убыток государству нашему приносит. Зачем живет? Кому нужен? А?

Я молчал. Через день, практически через каждый день я не успевал вовремя скрыться и попадался участковому. И каждый раз он устраивал такой спектакль. С громкими криками, с разъяснением почтенной публике, тут же откуда-то появляющейся во дворе. Потом он по рации вызывал машину. Потом меня везли в райотдел на экспертизу, где врач проверял все мои справки и внимательно рассматривал рентгеновские снимки. Я предъявлял квитанции оплаты акцизных сборов, обязанность уплаты которых теперь была возложена на тех, кто сам не пил и не курил.

…

А начиналось все так просто и даже смешно: решили наши политики по западному образцу запретить курение. Вообще запретить. Пусть, мол, курят по квартирам своим. Пусть никому не мешают своим курением. И тут-то и выяснилось, что такое настоящая демократия. На ближайших выборах сокрушительную победу над всеми остальными политическими силами одержали недавно созданная Партия любителей табака и примкнувшие к ней в качестве верных союзников Партия любителей водки и Партия любителей пива. Созданные вроде на смех, неоднократно высмеянные в анекдотах и разных КВН, они в один момент оказались у руля. Да и деньги табачных и водочных заводов оказались не лишними в предвыборной кампании.

Хотя, не в деньгах даже дело. Просто оказалось вдруг, что большинство народа – курит. И большинство – пьет. А демократия – это как решит большинство. Вот большинство и приняло новые законы, полностью поменявшие приоритеты.

"Страна живет с водки и табака!" – а кто и когда спорил с этим? А вот те, кто не пьет и не курит, выходит, подрывают экономическую мощь страны. А потому…

Ну, и так далее. Все акцизы теперь платят непьющие-некурящие. Штрафы – тоже на них регулярно. Медосмотры платные, чтобы доказал, что пить-курить не можешь. А вот если выясняется, что можешь, но не хочешь – принципиальный, мол. Ну, тогда и административка, а в дальнейшем – уголовное преследование.

…

– Ну, что, отпустили? – стоял на крыльце и опять щурился сквозь дымок сигареты участковый.

– Отпустили. Вы же и так знаете, что не могу я…

– Не можешь – поможем, не хочешь – заставим, – отозвался он лозунгом Партии любителей табака, теперь выложенным золотыми буквами под крышей Думы. – Лечиться тебе надо, сосед. Желудок лечить – и пить с мужиками, как все. Голову лечить – и начинать, наконец, нормально курить. А то, как маленький прямо… Ну, ты же не диссидент, я надеюсь? А? Сосед?

Обратно домой я брел, опустив голову, целый час. Медленно поднимался по лестнице на восьмой этаж: в лифте было слишком накурено. Эх, жена опять будет ругаться, что поздно пришел. И деньги ведь не лишние совсем, которые ежемесячно приходится отдавать в казну за право не пить и не курить…

А может и правда…

Как все…