Текст книги "Ксенос и фобос (СИ)"
Автор книги: Александр Карнишин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
За столом сидел знакомый подполковник, с которым всегда контактировали. Но сейчас он был сух и официален:
– Товарищ майор, прошу выложить все из карманов на стол.
– Да вы понимаете?
– Мы-то понимаем. А вот вы, прошу вас, исполняйте, что вам предложено.
Степанов в полном ошеломлении – его, начальника отдела, как простого бомжа вокзального – выгреб какую-то мелочь из карманов, высыпал все в кучу на стол.
Подполковник пошевелил простой шариковой ручкой кучку, отодвинул в сторону носовой платок, ключи, сотовый телефон.
– А это – что?– тихо спросил он.
Степанов смотрел молча, потому что сказать ничего не мог. На столе среди его вещей, которые он лично достал из карманов, лежал пакетик, наподобие тех, в которых хранятся разные компьютерные мелкие приблуды, и в пакетике поблескивал на свету белый порошок.
– Что это, товарищи майор?
– Не знаю...
– А вот мы сейчас узнаем. Порошок – на экспертизу. Майора – в камеру. Вы задержаны по подозрению в хранении и сбыте наркотических веществ!
***
– Я попросил вас приехать сегодня, потому что мне нужна помощь. Вернее, похоже, всем нам нужна помощь.
Начальник управления остановился: он прохаживался вокруг стола, за которым сидели люди в штатском и в форме.
– Прошу прощения, но я хожу тут, просто потому что немного нервничаю. А пока, давайте, так. Представимся: это – исполняющий обязанности начальника моего аналитического отдела – подполковник Петров. Начальник службы собственной безопасности сейчас подойдет. От КГБ?
Приподнялся незаметный человек с каким-то серым тусклым лицом, сказал обтекаемо, не представляясь:
– Мы получили рекомендации сотрудничать в вопросе, который будет рассмотрен.
– Спасибо. УИН?
Полный одышливый полковник, вытер потный лоб платком:
– Сан Саныч, ну, мы же всегда... О чем разговор?
– Хорошо. Внутренние войска?
– Товарищ генерал, это наша служба. Мы готовы.
Стук в дверь прервал начавшего было что-то говорить генерала:
– Разрешите?
– Подполковник Саенко. Рекомендую. Наша служба внутренней безопасности.
– Почти коллега,– хмыкнул представитель КГБ.
– Да. Почти,– кивнул ему подполковник, присаживаясь с края.– Товарищ генерал, все в порядке.
– Ну, что же, господа, я собрал вас, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие... Тьфу, черт... Прошу прощения, товарищи. Нервы, знаете ли, совершенно ни к черту со всем этим... Сегодня я разговаривал с Москвой. Там понимают, что у нас что-то не так. Требуют точные данные. Я немного повинился, сообщил чуток побольше, чем в статистике передаем...
– Сколько?
– Сказал – тысячу.
– А на самом деле?– приподнял голову "чекист".
– А на самом деле – уже больше пяти тысяч.
– Гадство какое,– громко прозвучало в наступившей тишине. Полковник еще больше покраснел и опять стал вытирать мгновенно вспотевшее лицо.
– Гадство, гадство... И еще какое. В городе работает комиссия из Москвы. Мы ее чуток прикрутили. Информация не уйдет. Но то, что ушло – ушло.
– Вот именно. Москва все равно будет в курсе...
– Аналитики, прошу. Проясните нам, пожалуйста.
Петров привстал.
– Сидите. Давайте, товарищи, сидя. Свои ведь кругом.
– Товарищи, наш аналитический отдел провел работу по поиску хоть каких-нибудь вариантов, хоть каких-нибудь совпадений, что ли. Что мы имеем на сегодня? Первое: все исчезновения происходят в темноте. Второе: практически все выявленные исчезновения происходят, когда человек находится один.
Он поднял голову от бумаг:
– Это зарегистрированные исчезновения, конечно.
– Ну, это понятно...
– Никаких пиков по дням и по времени. Никаких центров. Такое ощущение, как будто огромный компьютер делает совершенно случайную выборку. Алгоритм вычислить невозможно.
– Компьютер?– уперся пальцем в лоб представитель КГБ.
– Это только так говорится, для большей понятности. Что и как на самом деле – мы сказать просто не можем. Даже догадки никакие не подходят тут. Можем только сказать: это не наша, не милицейская и не войсковая операция и никакие это не "врачи-убийцы",– аналитик постукивал пальцем по столу, как бы подтверждая, ставя точки после каждого предложения.
– Стоп,– поднял ладонь генерал.– Проверка и стыковка фактов: что по колониям? Количество побегов не возросло? На вечерних поверках пропажи не обнаруживаются?
– Ну,– уверенно улыбнулся краснолицый полковник,– у нас же светло всегда. И по одному не ходят. Исчезновений-пропаж никаких нет. Так что, это подтверждается.
– Хорошо. У меня тогда просьба к комитету.
– Что можем – сделаем.
– Вы же можете распустить слухи, ну, какие надо? Есть у вас такой механизм действий, да?
– Предлагайте, что бы вы хотели.
– Понимаете, скрыть исчезновения людей уже не представляется возможным. Сплетни разносятся: во всех очередях, во всех офисах об этом говорят. А нельзя как-то запустить информацию – ну, может не информацию, а слух, сплетню, там, что, мол, инопланетяне какие-то, что ли, и что только в темноте и только одиночек выхватывают? Может, приостановится у нас, притормозится, если все на свету и не по одному будут? Опять же, когда хоть какое объяснение – паники меньше, а? Ну, и этих, как их, энлэошников...
– Уфологов, товарищ генерал.
– Пусть смотрят, что и как, мало ли...
– Записал. Сделаем. Хотя...,– покачал головой "незаметный".– Скользко все это как-то. И ничуть, мне кажется, не лучше, чем "врачи-убийцы".
– Да нет, лучше уж пусть инопланетяне... А то пожгут нам все клиники и врачей бить начнут. Уже охрану вынуждены были усилить. Просто, понимаете, товарищи, мы с вами сидим сейчас на пороховой бочке и пытаемся посветить вокруг, чтобы понять, как оно рванет, если что. Опять слово аналитическому отделу. Прошу.
– Мы подсчитали тут кое-что, обыграли некоторые варианты. В общем, получается, что с момента появления в Москве информации об исчезновении более одного процента населения мы можем ждать жесткой блокады города. Блокады информационной, транспортной... В общем, физической блокады. Ее не будет, только если исчезновения будут везде, по всей стране, а не только у нас. Или если, не достигнув процента от численности населения города, они прекратятся.
– А проигрывали вы, чисто умозрительно, сколько может исчезнуть народа за, положим, год? Если ничего не изменится?
Петров все-таки встал, приопершись руками о стол. Пробежал взглядом опухших от бессонной работы глаз по лицам участников совещания, глухо бросил:
– Сто тысяч, если такими же темпами. И даже более того. Это самый приблизительнй прогноз.
– Ну, ни-че-го себе... Десять процентов? Давайте все же ученых, товарищ генерал. Хоть каких-нибудь ученых. Надо же как-то все это... Странное и непонятное.
Часть 2. Весна
Глава 6
Как известно, Молотов горазд на всяческие «инопланетные» выкрутасы. В свое время деревня Молебка и прилегающий к ней «Прикамский треугольник» получили прописку в мировой уфологии как устойчивое пространство наблюдений НЛО. Толпы любопытствующих и вереницы исследователей направляли свои стопы в сторону Прикамья. Затем бум поутих – очевидно, не было повода. И вот – снова...
UFO WOLRD.RU Внеземной мир
Такая знакомая, пропахшая пылью, краской от постоянных ремонтов и табачным дымом на тесных лестничных площадках, превращенных в места для курения, неуютная серая офисная многоэтажка с узкими лестницами, ведущими вверх. А, и правда, зачем там широкие-то лестницы, когда все ездят на лифтах – даже на второй этаж. Но сегодня видимо что-то случилось с лифтами. Похоже, ни один из трех не работает. Только поэтому, наверное, народу на лестницах – просто тьма. Ну, в принципе, как и положено в большом офисном центре. Все что-то таскают всё вверх и вверх, пробегая потом вниз с пустыми руками, толкаясь, обтирая рукавами и плечами стены, пропуская идущих с вещами вверх.
Что-то очень нехорошее, неправильное и страшное от той неправильности происходило там, внизу и на улице, поэтому надо было двери наружные закрыть и забаррикадировать. Там внизу охрана, она уже вызвала подмогу, наверное, милицию или кого из своих. А самим, всем остальным вместе – надо бежать вверх, вверх, вверх. Мужчины в строгих темных костюмах тащат зачем-то столы, спотыкаются, мешают друг другу. Эта видимая бесполезность – столы-то зачем – и непонятность происходящего давит, вызывает дополнительный страх. Женщины пробегают вверх на неустойчивых высоких каблуках, бледные и испуганные. Но никто при этом не шумит, и нет криков или истерик. Все происходит почти в полной тишине. Слышится только тяжелое дыхание и изредка тихие извинения, когда сталкиваются те, кто вниз, и те, кто вверх.
Кто-то пытается устроить баррикаду на третьем этаже, отгородив прозрачными стеклянными дверями и наваленными друг на друга столами один отсек вправо. Вверх по лестнице тащат какие-то компьютеры, пачки бумаг, которые рассыпаются по дороге, сыплются вниз по этажам, планируют в лестничном пролете, скользят по ступенькам, мешая народу, проскальзывая под ногами.
Все больше и больше суетливой паники и спешки от непонятности происходящего. Все чаще и чаще группки, компании небольшие, просто знакомые по общей работе, уходят на этажах налево или направо по коридорам, понимая, видимо, что до самого верха дойти они просто не успеют в такой толчее. Они закрываются в отдельных кабинетах и слышен шум сдвигаемой к дверям мебели.
Вот уже темный после ярко освещенной лестницы технический этаж, впереди вверху – светлое пятно. Это выход на крышу.
И тут вдруг снизу, из закрытого вестибюля, сквозь все двери и этажи из лестничной шахты доносится громкий крик. Кричит сразу много человек. В крике одновременно ужас и боль. И тут же – тишина.
Проходит минута, ну, может, две или три – немного, и такой же крик раздается ближе, на следующем этаже. И снова тишина.
Как будто что-то страшное и смертельное затопляет снизу эту офисную башню. Как будто кто-то огромный окунает коробку с крысами в ведро с водой, и крысы видят, чувствуют эту воду, пищат, царапаются, лезут вверх друг по другу, а через мгновение уже мертвы.
Те, кто шли впереди Ксении, толкаясь, кидаются к лестнице, ведущей на крышу. Ей точно туда не успеть. Она падает на колени от внезапного толчка в спину. Весь этаж засыпан шлаком, как на чердаках старых домов. Больно коленям и локтям на острых крошках. Наверняка, продраны колготки. Кто-то наступает ей на руку и отскакивает в испуге. Вдруг в сумраке Ксения увидела под лестницей, ведущей на крышу, небольшой закуток, отгороженный решеткой. Какой-то, похоже, маленький склад для разной рухляди устроили там хозяйственники, несмотря на все запреты пожарных. И решетчатая дверь приоткрыта и покачивается от постоянных касаний и ударов с этой стороны. Из последних сил на четвереньках она кидается вперед, расталкивая народ, проскальзывает в падении в эту дверь, забивается в самый конец, под ступеньки, в самое узкое и темное место, откуда и самой-то ничего почти не видно. А людской крик, а потом сразу мертвая тишина – уже прямо под ними, на самом верхнем этаже.
Даже когда никто не кричал, что-то там все равно шумело. Кто-то внизу ходил, слышно было, как двигали мебель, разговаривали, шикали друг на друга, спорили о чем-то. Было слышно, что – живые. А тут: крик – и тишина. Мертвая тишина.
И в этой тишине медленные шаркающие шаги по лестнице.
Кто-то поднимается уже на технический этаж, на котором сейчас никого нет, кроме одной Ксении, забившейся в эту дыру под лестницей. Все уже пробились наверх, к свету, на крышу.
Шаги все ближе, ближе, ближе.
Старческие какие-то, шаркающие, как будто идет, еле волоча ноги, дико уставший человек. Или, как если бы очень больной. Старый, больной и очень тяжелый. Вот остановился возле самой лестницы. Она не видит, кто это. Может только представлять, догадываться по звукам. Лежит, не дыша, зажав в панике рот ладонью. Сердце колотится все сильнее и сильнее.
Страшно до обморока. До крика, до истерики – но надо молчать, вцепившись зубами в ладонь и тряся головой.
А этот подошел и стоит. Вздыхает. Вот покачалась, поскрипывая, решетчатая дверца. Опять хриплый вздох. Смотрит, видимо, вверх, на светлое пятно выхода на крышу. Там, на крыше, еще шум. Там много людей.
И вот шаги продолжаются. Мимо двери. Мимо Ксении, забившейся в самый угол, потной от страха, с сердцем, почти выскакивающим из груди.
Шаги вверх по лестнице. Снова остановка. Оглядывается вокруг, похоже. Вздыхает тяжко. И – наверх, в люк. И сразу там, наверху, громкий крик многих голосов. И тишина. Мертвая тишина. Тихо везде. И только ее сердце стучит. Нет больше звуков. Только сердце. Все громче, громче, громче...
...
– А-а-а!– проснулась с криком Ксения, вцепившись в подушку, прижимая ее к груди, в которой колотилось испуганно сердце.
– Ну, что ты, лисёнок?– знакомый голос не успокоил на этот раз.
– Только не уходи! Останься сегодня! Сегодня – останься!
Она прижалась к нему, закрыв глаза, обхватив руками и сцепив пальцы замком за его спиной.
– Не уходи! Мне так страшно...
– Чего ты боишься, дурочка моя?
– Почему ты обзываешься? Какая я дурочка? Мне просто страшно, что вот ты уйдешь – и не вернешься. Никогда больше не вернешься. Как сейчас бывает. Я так не смогу... Я не смогу одна!
– Но, послушай, я же должен работать! И еще... Ну, представь себе: вот мы поженились...
– Ой, скорее бы!
– Да, что там осталось? Три недели всего? ...И вот, поженились мы с тобой. И живем вместе. Долго-долго живем.
– Ага, ага,– она уютно задышала ему во впадинку между ключицами, виднеющуюся в вороте расстегнутой рубашки.
– А потом я умру.
– Тьфу на тебя!– отскочила она от него, сжав кулачки.– Что ты такое говоришь! Как это можно такое говорить!
– Но, ведь, правда же, солнышко! Я же все равно умру. Я уже не молод... И все умрут. И ты тоже. Нет никакого бессмертия! Не бывает...
– За-мол-чи! Ты сам дурак! Как можно такое говорить! Как даже думать об этом можно? Как можно вообще жить, зная это, думая об этом каждый день...
– Но ведь живем, солнышко.
***
А в город вдруг пришла весна.
Потеплело сразу после вьюг и морозов, привычно выбеливших всё на двадцать третье февраля. "Февраль – кривые дороги" – повторяли корреспонденты в новостных лентах раз за разом. А вот потепление сразу после праздничных выходных было непривычным и необычным. Старожилы говорили, что такой ранней весны никогда еще не было. И со значением кивали друг другу головами. Мол, неспроста это, ой, неспроста. Слышали, что творится в городе?
Вдруг потекли ручьи, как-то разом покосились и почернели вчера еще высокие сугробы, с каждым днем становясь все ниже и ниже. Поверхность их вылизывалась ветром, становилась гладкой, блестящей на солнце, твердой.
И воздух тоже сразу стал другим. Он стал каким-то синим, густым, влажным, свежим. Ветер туго бил вдоль реки, в лицо любому, вышедшему на набережную, ярко освещенную вечером и ночью. Так же ярко всю ночь были освещены центральные улицы города. Перерасход электроэнергии был не таким уж и большим. Все-таки по темному времени всегда шел "пережог". Правда, день постепенно прибавлялся, а вот расход электроэнергии так и не снижался, а только рос. Но вопрос этот, говорят, был согласован на самом верху.
Говорили о многом. Слухи всегда распространяются быстро. Особенно слухи о плохом. Это какую-то информацию полезную никак бывает не получается довести до населения. Вот что-нибудь нужное, срочное, что-нибудь о выборах, например, о референдуме – никак. А слухи – в момент! И верят именно слухам, а не тому, что написано в газетах.
Правда, в этот раз слухи совпали с огромной статьей в молотовской "молодежке", где энергичным языком рублеными фразами писалось о разных странных случаях с пропажами людей. Приводились примеры, назывались фамилии, назывались места и время таких исчезновений. И вывод делался смешной на первый взгляд. И на второй взгляд – тоже совсем не серьезный. Но как еще объяснить? А логика в рассуждениях присутствовала. Опять же, все знали о Молебке и сумасшедших уфологах, всегда наводнявших город.
Этот номер передавали из рук в руки, как раньше, когда вдруг стало "можно", но все еще не верилось, передавали газетные листки на плохой желтоватой рыхлой бумаге с текстами о политике и истории страны.
– Дашка! Да ты у нас звезда теперь! Вообще теперь учиться-то перестанешь?– остановила ее перед входом в институт (он с недавних пор назывался университетом, но все по-прежнему звали его институтом) староста группы, высокая и крупная Ирина Токарева.
– Чего это?– угрюмо прохрипела сквозь намотанный шарф Дашка. Она просто ненавидела иногда такую погоду, когда не поймешь, что надо одевать. Вот и теперь, погуляв накануне в легкой куртке по солнечной мартовской набережной, сегодня она хрипела и сопливилась на самый настоящий грипп, да вот только без температуры. Правда, говорят, без температуры грипп гораздо страшнее, но кто же даст ей справку-освобождение, раз нет ее, температуры этой?
– Да вот же! Это же ты написала?– Ирина сунула ей в руки развернутую газету.– Вот, внизу и подпись твоя: "наш корр.Дарья Аникина". Весь город гудит, слушай! Ну, ты и завернула тему... Ну, ты сильна, мать... Подпишешь?
Но Дашка уже не слушала, она молча смотрела в газету, где действительно был ее материал... Ее материал? Это она написала? Ого, какой большой подвал получился. Даже не подвал, а почти пол полосы. Она по диагонали, наискосок, пробежалась по тексту – там были какие-то цифры, ссылки, фамилии, какие-то диалоги, которых она никогда не писала и не видела.
– Ир, я приболела что-то... Прикрой, а?– жалобно прогундосила она, не отрывая глаз от заветной подписи внизу "наш корр.".– За мной не заржавеет. Вон, гонорар дадут – проставлюсь.
– Иди уж, звезда нашей журналистики,– рассмеялась староста, похлопав уже отвернувшуюся Дашку пониже спины и как бы придав ей ускорение. Та быстрым шагом, по лужам, через ручьи рванула к трамвайной остановке.
Через двадцать минут она уже влетала в знакомые двери и прыжками поднималась на второй этаж.
– О, Дашка! Аникина! Смотри ребята, "наш корр" идет!– послышалось от курилки, но она только отмахнулась, простучала мокрыми каблуками по коридору и толкнулась в дверь заместителя редактора.
– Петр Николаевич!– зашумела, заблажила Дашка с порога.– Это как же понимать? Кто вам дал право? Это просто некрасиво, в конце концов! Нельзя же так меня подставлять! Я же человек – чего надо мной издеваются! Я требую опровержения!
Петр Николаевич Корнилов, бессменный многолетний заместитель редактора молодежной газеты поднял голову от макета свежего номера, на котором вымерял линейкой размер какой-то фотографии и задумчиво посмотрел на молодую внештатницу.
– Даш, а ты, знаешь, молодец. Такой материал выдать, да так вовремя...,– спокойно и тихо проговорил он, одновременно чуть-чуть сдвигая какую-то фотографию в сторону. Перевел взгляд на макет, прищурясь, сдвинул фото еще немного, приложил линейку, кивнул сам себе, снова поднял глаза на Дашку.
Та стояла, хватая воздух ртом от возмущения:
– Я? Это я – молодец? Мой материал? Да вы же сами его сняли месяц назад!
– Сам снял, сам и поставил. На то я тут и сижу, вот в этом кабинете,– он обвел пальцем вокруг себя, показывая, что вот он, кабинет.
– Да вы хоть понимаете?
– Даша, милая моя девочка, я понимаю гораздо больше тебя. Я так скажу: вот ты принесла мне этот материал еще в январе, а я его не пустил. Почему? А?
– Ну, и почему?– повторила та.
– Потому что – не время было тогда. Ясно?
– А сейчас, выходит, время?
– А сейчас – самое время. Сейчас этот материал очень своевременен и даже нужен. Он проверен. Он вычитан. Он разъясняет...
– Да кем он проверен, Петр Николаевич?– прервала его Дашка.– Там же ошибка на ошибке! Там же...
– Эх, молодежь... Кем проверен... Кем надо проверен. И кем надо одобрен. И кем надо дописан, и кем надо поправлен. Тебе бы радоваться, молодой, – вон какой подвалище. Звездой не звездой, а звездочкой нашей стала за один день...
– Я уже ничего не понимаю,– упала на стул Дашка.– Я сейчас, наверное, плакать буду... Я же...
– Даша,– мягко, как с больным человеком, говорил Корнилов,– успокойся ты – все в порядке. Твой материал одобрили на самом верху. И поправки внесли там же. Радуйся, дурочка. Да, и не забудь зайти к бухгалтеру. Гонорар-то – ого-го!
– А вот мне сказали, что все это – мои выдумки,– приподняла Дашка плечи.
– Девочка, ты мне этого не говорила, хорошо? А я не слышал. Мне не интересно, кто и что и особенно – где тебе говорил. Главное на сегодня – твой материал стал той самой бомбой, которая опять подняла наш тираж и наш авторитет. Город сегодня читает нашу газету. Город читает и обсуждает. И завтра они все тоже пойдут и купят нашу газету. И это – правильно. Всё, Даша, всё. Иди и получай свои деньги.
Он снова склонил над макетом свою седую многоопытную голову.
А она пошла в бухгалтерию. Ну, а что? Посидела еще минут пятнадцать в кабинете заместителя редактора. Отдышалась, успокоилась и даже успела просмотреть, наконец, что же за материал-то вышел в газете под ее именем. Это было не совсем то, что написала она. То есть, совсем не то. Слов и фактов было больше. Гораздо больше. А вот те факты, про которые ей сказали, что выдумки все это, так тех и вовсе не было в тексте. В общем, идея была ее, наполнение – чужое, но в кассе лежали реальные деньги – ее гонорар. И не маленький по сравнению с обычной мелочью за небольшие новостные заметки.
"Ну, что ж,– вздохнув, подумала Дашка.– Краткость, как говорится, сестра таланта, но тёща гонорара. Пойду поить коллег. И Ирке ведь было обещано...".
***
В этом мутном кошмарном сне за ним гнались с собаками. Виктор долго уходил от преследователей по темным незнакомым окраинным улицам, делал неожиданные повороты, скидки, петли, закрывал за собой какие-то двери, прислонялся в изнеможении к холодной кирпичной стене горячим лбом, но почти тут же слышал приближающийся лай собак, шум толпы, и снова срывался в бег. Ноги тяжелели, дыхания уже не хватало, стучало в висках. На вдох, на полный вдох не хватало сил. Давила головная боль. Как будто на каждом шагу кто-то бил сверху тяжелым мешком с крупной дробью. Он так это чувствовал, что с дробью, а не с песком, потому что коже тоже было больно. Но останавливаться было нельзя, потому что сзади, слева, справа и уже даже будто и где-то не очень далеко впереди был слышен лай собак, заполошный, атакующий, все приближающийся и приближающийся. Надо было бежать, заставляя себя переставлять ноги в страшно тяжелых ботинках. Хотелось снять их, сбросить. Казалось, что без ботинок сразу станет легче бежать. Но было некогда остановиться, не было времени наклониться, распустить шнуровку. Надо было бежать – потому что иначе догонят. С собаками – наверняка догонят. Что будет, если догонят, он представлял себе хорошо. Картины самосудов, снятые на видео, и те, что он видел сам, стояли перед глазами. А теперь гнали его. Вперед, вперед...
...
Холодно. Очень холодно. Нет, не так. Страшно холодно, больно холодно. Холодно до страха, до ужаса какого-то внутреннего, и еще более страшно от такого холода. Холод съеживает, скручивает, трясет, щиплет, сдавливает до боли, несмотря на то, что прижимаешься спиной к теплым собачьим бокам. Хорошо, когда есть за спиной теплое, надежное.
Еще тогда, по зиме, после всех странных и страшных событий в городе, когда ему просто некуда стало идти, он стал жить здесь, в этом всегда пустом, непонятно для кого сделанном, подземном переходе. Переход был построен не поперек широкой магистрали, по которой несся поток автомашин, а вдоль нее, под узкой поперечной улочкой, уже несколько лет перегороженной строительным забором и потому непроезжей.
Оттуда и выходил на "промысел", в поисках пропитания. По началу весны в один из выходов в переулках над набережной он случайно спас смешную девчонку-гота (или надо говорить "готичку", что ли?) в черной коже и всю размалеванную от пьяной толпы (толпа всегда пьяна!). И стал с того еще больше таиться, прятаться.
Жить в этом переходе стал вместе с собаками, давно гнездившимися здесь. Сначала они косились на него, лаяли, отбегали, шарахались, но он быстро сам пропах псиной, провонял, буквально пропитался ею, и стал для них своим, таким же членом стаи. Так же как обычные бомжи таскал еду отовсюду, иногда покупая со скидкой в киоске на оставшиеся деньги залежалые пирожки и запивая их водой из колонки, оставшейся на перекрестке после сноса частных домов. Так же укладывался спать в самую кучу, где потеплее, распихивая и рыкая на недовольных псов. И ведь прожил, выжил же в самые сильные морозы, что как всегда совершенно неожиданно ударили в конце февраля! А как стало чуть теплее – так и заболел сразу.
Так часто бывает, что ждешь всю жизнь пакости какой-нибудь, болезни, опасности. Ждешь, готовишься – и ничего не происходит. Едешь в боевые командировки, теряешь бойцов, подставляешь себя под пули, спишь на земле, пьешь из лужи – и ничего. А как только расслабишься слегка – тут тебе и оп-па...
Виктор вздрогнул, тяжело и медленно выплывая из кошмара, и ему тут же ощутимо больно ударил в глаза по-настоящему тяжелый и режуще-острый луч света, а на обе руки навалилась неподъемная тяжесть.
А ведь собаки-то, выходит, лаяли не во сне. Это не сон, нет. Это гораздо хуже сна.
– Держать крепче!– скомандовал кто-то рядом. Потом хлопнул негромко выстрел, второй, и тут же собачий визг, и сразу обвалилась тишина, нарушаемая только дыханием тех, кто держал руки.
– Он очнулся!
– Виктор Сергеевич!– луч фонаря убрали чуть в сторону, и над Виктором замаячило чье-то лицо белым пятном на фоне закопченного потолка.– Вы слышите меня? Виктор Сергеевич!
– Ну,– с трудом откликнулся он, прикидывая, что можно сделать.
– Мы из управления. Нас за вами послали. Давно уже вас ищем...
– Из какого еще управления?– он говорил негромко, стараясь усыпить, убаюкать, успокоить противника. Да и не мог он громко говорить – свистело и хрипело в груди от любого движения.
Разговаривает? Это хорошо. Будем, будем говорить о чем угодно. Говорить и готовиться. Вот только слишком много их. Больше трех, чувствуется. А он ослаб от этой гадской и такой несвоевременной болезни. На драку, на серьезную драку, на рукопашный бой его просто не хватит. Только если расслабить, успокоить разговором, а потом – плавно и незаметно руку в карман. А в кармане – наградной.
Служебный тяжелый "стечкин" он сдал сразу после той страшной провальной операции на Кислотном. И больше не получал его, потому что сразу оказался за штатом. Его дело изучалось в отделе собственной безопасности. Его самого не раз вызывали для "разъяснений", как они говорили. А вот наградной ПСМ с маленькой блестящей табличкой на рукоятке остался с ним. Его Виктор получил на другой работе и хранил дома.
А ведь нет, пожалуй. В карман руку сунуть просто не дадут. Держат крепко, хорошо так держат, умело, профессионально. А кто-то – значит, их точно больше трех!– так же умело уже охлопал всего, расстегнул куртку, проверил карманы, достал из застегнутого на молнию внутреннего служебное удостоверение, вытащил из бокового пистолет:
– Вот, товарищ капитан, пукалка у него какая...
– Скажи спасибо, боец, что он нас первым не засек. А то бы из этой пукалки, с двадцати пяти метров, ничего у тебя не спрашивая... Даже в этой темноте. Он – спец. Ну-ка, взяли его! Взяли, давай, взяли и понесли. Быстро, быстро все по машинам!
Вчетвером подняли Виктора. Растянули за руки, за ноги. Понесли быстро в темноте ночного перехода. Еще двое, похоже, подсвечивали фонариками под ноги, чтобы не упасть, не уронить случайно ценный груз.
У Виктора внезапно резко закружилась голова, и он закрыл глаза, на ходу снова проваливаясь в холодный тревожный кошмар, в котором была постоянная опасность и невыносимая болезненная потная слабость, не позволяющая от этой опасности уйти.
Глава 7
Лето и осень 1989 года стали для Молотовской области «Годом НЛО». За несколько недель до прогремевшей на всю страну экспедиции «Молебка-89» произошел еще один контакт, значимость которого до сих пор в полной мере не оценена и не проанализирована, не смотря на профессиональную работу журналистки Влады Дрожак, освещавшего в прессе этот инцидент.
С 14 по 21 июля пионерский лагерь "Солнечный" у деревни Новая был буквально оккупирован большими и маленькими человекоподобными существами. Видели их преимущественно дети. Когда один из школьников начал бросать в пришельцев кусками асфальта, один из них дал предупредительный выстрел из оружия, напоминающего расческу, загорелась трава... Свидетелей этого инцидента много.
Сообщение в Интернете
– Ты сам-то это читал?– министр с какой-то непонятной неприязнью, как в жабу, потыкал пальцем в пухлую бордовую папку с золотыми тиснеными буквами.
Вот за такое его многие и не любили. Ко всем и всегда – на "ты", вроде по-товарищески, но к нему самому обращаться надо было всегда по всей форме и с превеликим уважением.
– Не только читал, товарищ генерал-лейтенант. Но и подписывал эти рекомендации,– худой и седой полковник стоял, слегка склонив голову.
– Рекомендации... Бред какой-то. Подумать только, мой начальник моей, блин, собственной безопасности мне, своему министру, рекомендации дает... И куда я эти рекомендации засуну? Кому покажу? Премьеру? – ткнул министр большим пальцем себе за спину.– Ладно, садись. Полчаса у меня есть на эту твою... На этот вот бред,– он снова ткнул пальцем в папку.
При всей своей внешней грубости был министр умен и хитер. Дураки в это кресло попадали крайне редко, как правило, на волне очередных революционных подвижек. Но как попадали, так и вылетали быстро и с шумом. Этот же был кадровым, с морщинистым лицом старого участкового из дальнего башкирского села. Такого из кресла не вытряхнешь. Он сам – кого угодно.
– Полчаса много, товарищ генерал-лейтенант. Данные проверенные, отфильтрованные. Требуется административное, я бы даже сказал – политическое решение.
– Данные? Это вот те рассказики-жутики ты данными называешь? Фантастику эту? Кинга начитались твои аналитики?
– Никак нет. Данные – это когда нашего писателя рассказиков-жутиков, майора-аналитика из министерства, запирают втихую, ничего не сообщая нам. Данные – это когда разбирают на части посланную по жалобам комиссию, и ее руководителя, моего, кстати, преемника возможного, тоже прячут. Они, люди наши, оказывается, наркокурьеры и наркодилеры оба двое. А капитанов-оперативников с почетом возвращают в Москву. Только вот материалы все – у майоров были. Хорошо еще, хоть те рассказы мы получали вовремя.
