Текст книги "Аномальная зона"

Автор книги: Александр Филиппов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

2

– Дураки вы, а не золотоискатели, – утирая слезящиеся от дыма глаза, сказал милиционер двум сидевшим рядом с костерком приятелям, и принялся с новой силой раздувать плохо горящие от болотной сырости ветки. – И тот, кто вас послал сюда, тоже дураки. Они ни золота, ни вас назад не дождутся…

Студейкин, постиравший одежду и ощутимо дрожащий в накатившей вечерней прохладе в тонком спортивном трико, возразил, клацая зубами:

– Да никакие мы не золотоискатели. И не курьеры. Я вам уже сто раз объяснял. Мы – гоминологи, ищем реликтового гоминоида…

Богомолов помалкивал, лёжа на боку и с тоской посматривая на никак не разгоравшийся костерок и подвешенный над ним котелок с холодной, набранной из впадающего в болото ручья водой.

– А раз так, – оторвался от своего занятия Фролов, наблюдая с удовлетворением, как заплясали в глубине охапки хвороста красные язычки пламени, – то мне, как сотруднику правоохранительных органов, вы вовсе не интересны. А потому с рассветом пойду я своей дорогой, а вы – своей…

– Как?! – встрепенулся отчаянно боявшийся таёжных дебрей писатель. – Вы не можете вот так просто взять и удалиться, бросив на произвол судьбы товарищей!

Милиционер, вскрыв ножом банку тушёнки, вытряхнул содержимое в котелок, сыпанул туда же пару щедрых горстей пшённой крупы и принялся помешивать деревянной ложкой, лениво возражая попутчикам:

– Во-первых, вы мне не товарищи. Во-вторых, к дальним переходам вы явно не приспособлены. В-третьих, ничего противозаконного не совершили и в пригляде моём не нуждаетесь.

– Вы… вы не имеете права! – дрожащим от негодования голосом возразил Богомолов. – В противном случае, если с нами, не дай бог, что случится, вы будете нести за это не только моральную, но и уголовную ответственность!

– Это почему же? – заинтересовался капитан.

– Да потому, – воодушевился, найдя способ удержать милиционера возле себя, Богомолов, – что вы намеренно ввели нас в заблуждение, представившись проводником, завели в таёжную глухомань и бросили на поживу хищникам!

– А я, когда в следующий раз в болоте тонуть буду, записку черкну. Дескать, прошу винить в моей смерти капитана Фролова! – поддакнул серьёзно Студейкин.

– Так потонет записка-то вместе с тобой!

– А я её на веточку наколю. В назидание потомкам. Или следственным органам…

– Ладно, ладно, – со смехом поднял руки над головой капитан. – Сдаюсь. Только, – становясь серьёзным, предупредил он, – отныне слушаться меня беспрекословно во всём. Сказал «Стоять!» – замираете, «Бежать!» – мчитесь что есть духу… А сейчас, гражданин гоминолог, возьми-ка мою телогрейку. А то ещё простынешь, свалишься с температурой…

Приняв рваную телогрейку как знак примирения, Студейкин охотно натянул её на себя и оживленно принялся болтать, обнаруживая незаурядные знания путешественника-теоретика.

– Я ведь специально август и сентябрь для экспедиции выбрал. Летом нас бы гнус здесь кончил. От этой напасти даже дикие животные гибнут. А у человека одна защита – противомоскитная сетка, пропитанная дёгтем, да дымокур. Репелленты от насекомых помогают мало. Гнус укусами тело до язв разъедает. Говорят, даже казнь раньше такая у местных была: разденут человека донага и к дереву привяжут, а к утру его мошкара до костей объест…

– Вот мерзость какая, – поёжился опасливо Богомолов.

– Не скажите! – горячо возразил журналист. – В природе всё взаимосвязано и ничего просто так не бывает! Ведь что такое гнус? Это собирательное название кровососущих насекомых, к которым относятся крупные – такие, как слепень, овод, или мелкие представители этого класса – мошка, мокрец, комар… Они, между прочим, выполняют важнейшую функцию, осуществляя миграцию микроэлементов или вирусов от одних животных к другим. Кроме того, они являются кормовой базой для многих пород птиц, рыб…

– Бросьте вы, – отмахнулся от оседлавшего любимого конька журналиста писатель. – Тоже мне, гринписовец нашёлся. По мне, их травить всеми способами надо… Дустом, или там… дихлофосом.

– Да как… как вы можете так рассуждать! – всплеснул руками Студейкин. – Это мнение обывателя, а не учёного-натуралиста. В природе нет полезных или вредных созданий. Всякая тварь божья имеет своё предназначение, а её существование – смысл, который не всегда доступен для понимания человека. Уж если на то пошло, не насекомые, которые всего лишь питаются кровью, чтобы продолжить свой род, не преследуя при этом, так сказать, личных мотивов, а человек является главным злом на планете! Комар кусает вас не от ярости, злобы. Да и пьёт кровь лишь самка комара, которая обеспечивает таким образом свою способность к воспроизводству потомства. А человек прирежет вас из мести, из озорства, просто потому, что у него настроение плохое, и глазом не моргнёт!

– Эт точно, – со знанием дела подтвердил милиционер. – Другого паразита надо бы прихлопнуть просто как вошь или комара, а мы с ним возимся, права его личности соблюдаем, проявляем гуманность. – Помешав в очередной раз в котелке, он, дуя на ложку, хлебнул и махнул удовлетворённо рукой. – Давай миски, ребята, знатный кулеш получился!

Похлебав жидкой каши, путники, экономя провизию, не слишком сытыми стали обустраиваться на ночлег. Нарубили лапника, сложили его у подножья огромной пихты, раскатали спальные мешки и уже в полной темноте юркнули в них, зябко обхватив себя руками за плечи.

3

В ту ночь Богомолов спал плохо. Он долго ворочался на жёстком ложе, ощущая спиной сучья лапника и стылую сырость земли, смотрел с тоской на тёмную, обступившую со всех сторон маленький лагерь тайгу. Костерок мигал в сгустившемся мраке, бился, догорая, словно мотылёк-однодневка. Дунь на него и погаснет, растворится в ночи без следа… Противно гундели, наплевав на то, что исход лета для них – не сезон, самые стойкие и отважные комары, норовили прорваться сквозь накинутую на лицо противомоскитную сетку, и в существовании этих мерзавцев, конечно же, был, если верить Студейкину, недоступный пониманию писателя Богомолова высокий космический смысл…

От спального мешка, застёгнутого до подбородка, у Ивана Михайловича разыгралась клаустрофобия. Ему чудилось, что его, помимо воли, заперли в тесном гробу, заколотили крышку, погрузив в темень могилы, и начали засыпать сверху землей. Он даже слышал, как застучали комья о доски, а когда, отчаянно пытаясь смахнуть крышку гроба прижатыми к туловищу руками, забился в истерике и стянул-таки с себя накомарник, то понял, что над тайгой пошёл тихий осенний дождь. Редкие капли пробивали крону пихты, прикрывшей место ночлега, и падали монотонно, стуча в брезент спального мешка: бум… бум… бум-бум…

Тело писателя ныло от усталости, накопившейся за день, ломило натруженные рюкзаком плечи, ноги при каждом неловком движении сводило судорогой, и он проклял ту минуту, когда в погоне за низкопробным сюжетом, подогреваемый тщеславием и чрезмерным употреблением крепкой кедровки, согласился стать попутчиком экстремала-журналиста, одержимого манией найти реликтового гоминоида в таёжной глуши.

«Какой, к чёрту, снежный человек?! – дрожа от ночного холода, тоскливо соображал Богомолов. – Кого нынче заинтересуют такие истории с бородой? Журнал „Вокруг света“? Да и тот, кажется, писал на эту тему в шестидесятых годах прошлого столетья…»

Сейчас издателям женскую ироническую прозу подавай, изотерику, на худой конец детективы и триллеры. Вот о чём надо книги писать! Взять себе псевдоним, что-нибудь вроде Стеллы Мамашкиной, и строчить по роману в месяц. А первый из этой серии можно начать так: «Следователь по особо важным делам Элеонора Тяпкина шла в туфельках по газонной траве напрямик, не разбирая дороги. По её прекрасному одухотворённому лицу, смывая с длинных ресниц синюю тушь, катились крупные жемчужные слёзы…»

Иван Михайлович всё глубже погружался в сон и уже отчётливо видел эту следовательшу – худощавую, высокую, с длинными стройными ногами, тонкой талией, в кителе с майорскими погонами, вздыбленном на груди, рвущемся из тесноты мундира бюстом. Отважная милиционерша пёрла напролом по тайге с пистолетом в руках, а от неё уходил, злобно оглядываясь, огромный и косматый, абсолютно голый мужик, вооруженный каменным топором…

Проснувшись, писатель попытался ухватить, зафиксировать в памяти ускользающий сюжет будущего произведения. Ведь именно так, во мне, зарождались идеи многих гениальных книг… Однако, увы, не в его голове. Потому что, окончательно придя в себя, он понял, что приснилась ему заурядная ерунда.

Он сорвал с лица противомоскитную сетку, расстегнув «молнию», выбрался из мешка, огляделся.

Низко над землёй стлался утренний туман, струился, возвращаясь в преддверии наступавшего дня, опять в болото.

Стряхивая остатки сна, Богомолов встал, протёр глаза. Намереваясь справить малую нужду, он шагнул было к близлежащим кустикам, но тут же замер остолбенело.

Потому что увидел в десятке шагов от себя давешнего, приснившегося ему, снежного человека. Тот стоял, расположившись спиной к путешественникам, склонившись над кустом и споро орудуя огромными волосатыми ручищами, рвал с ветвей и заталкивал горстями в рот ягоды дикого шиповника.

Несмотря на согбенную позу, гоминоид был высокого роста, с головы до пят покрыт густой бурой шерстью и, судя по утробному урчанию, довольно свиреп.

Задохнувшись от восторга, писатель принялся расталкивать безмятежно спящих попутчиков. Первым проснулся Студейкин, сел, изогнувшись, будто гигантская гусеница, в спальном мешке, из которого торчала только его голова, забормотал заполошно, поправляя на носу очки:

– Кто?! Что?!

– Ч-человек! С-снежный! – тыча пальцем в реликтового гоминоида, свистящим шёпотом сообщил Богомолов. – Где твой фотоаппарат?!

Проснулся и Фролов, и тоже, вылезая из спальника, закрутил тревожно по сторонам всклоченной головой.

Решив, что пробил наконец его час и он может войти в мировую историю как первый исследователь, не только видевший, но и вступивший в контакт с йети, писатель смело шагнул к снежному человеку, окликнул громко:

– Э-э… товарищ! Послушайте… Можно вас на минуточку?

Тот, увлечённый лакомством, подпрыгнул от неожиданности, обернулся стремительно, рявкнул что-то явно недружелюбное на своём реликтовом языке:

– Ур-р-рглаук!

– Простите, не понимаю… – растерянно улыбнулся Богомолов. – Не волнуйтесь. Мы не сделаем вам ничего плохого…

– Медве-е-едь! – заорал вдруг под ухом писателя благим матом Фролов.

– Где? – обеспокоился, озираясь по сторонам, Иван Михайлович.

– А-а-а!!! – в ужасе подхватил Студейкин, мгновенно, словно намыленный, выскользнув из спального мешка. – Спасайтесь! А-а-а-а!

Он стремительно ринулся удирать вслед за улепетывающим в одних носках милиционером, а Богомолов застыл столбом, будто загипнотизированный злобными глазками зверя, который, конечно же, оказался не снежным человеком вовсе, а громадным медведем.

Между тем топтыгин опять взревел и, опустившись уже на четыре мощные, мускулистые лапы, кинулся на писателя! Тот, стряхнув сковавшее его оцепенение, тонко взвизгнув, бросился за товарищами. Он мчался, не разбирая дороги, получая со всех сторон хлёсткие пощечины ветвями, пружинно распрямляющихся вслед за удиравшими сквозь заросли подлеска Фроловым и Студейкиным, и отчётливо ощущал, как содрогается позади земля от тяжелого топота настигавшего его медведя.

Бежавший впереди капитан вдруг остановился, пропустил вперёд ломившегося следом через кусты журналиста. Поравнявшийся с милиционером писатель успел заметить лишь бледное лицо капитана и блеснувший тускло в его руках пистолет – такой маленький, жуто не всамделишный, несопоставимый в сравнении с массивной тушей свирепого зверя.

– Ну, держи, гад! – услышал Богомолов сдавленный голос Фролова, и в тот же миг, споткнувшись о подвернувшуюся некстати под ноги корягу, грохнулся с размаху, обдирая руки и лицо, носом в землю, в прелую хвою.

И сейчас же где-то над его головой сухо защёлкали пистолетные выстрелы: тах-тах-тах-тах…

А за ними наступили покой и умиротворяющая, ватная тишина – от пережитого ужаса писатель лишился чувств.

4

Удивительно, но пули, выпущенные из никак не рассчитанного на медвежью охоту пистолета Макарова, укокошили все-таки матёрого зверя.

Капитан, всё ещё трепещущий от пережитого шока журналист, а потом и очнувшийся писатель сначала с опаской, на расстоянии, долго всматривались в застывшую неподвижно в груде валежника тушу. И лишь убедившись, что медведь не подаёт признаков жизни, подошли ближе.

– У-у, какой здоровенный, – уважительно протянул Богомолов и, набравшись мужества, ткнул носком ботинка в мёртвый шерстяной бок. А потом предложил журналисту: – Ты, Александр Яковлевич, фотоаппарат принеси. Надо с таким редким трофеем сфотографироваться.

– Это не охотничий трофей, а жертва, – поджал губы Студейкин. – Милицейского произвола. Убить животное, которое всего лишь защищало свою территорию от непрошеных гостей, – это безнравственно!

– Ишь ты, – обиженно хмыкнул Фролов. Он как раз вынул обойму из пистолета, выщелкнул из неё три оставшихся патрона и с сожалением думал о том, что с учётом запасного магазина у него осталось всего одиннадцать выстрелов. В грозящей встречей с опасным зверем и лихим человеком тайге – совсем немного. – Вот и объяснил бы косолапому, что мы всего лишь мирные путешественники, а не еда. А ты впереди всех удирал – только пятки сверкали.

– Я пытался отойти от зверя на дистанцию, с которой он перестал бы воспринимать меня, как врага, претендующего на его ареал обитания, – горячо возразил журналист. – К вашему сведению, существует масса способов мирно разойтись со зверем. Можно встать на его пути, поднять руки над головой, показав, что ты выше и сильнее, а потом, пятясь, отступить. Можно вступить с ним в переговоры, успокоить плавной, размеренной речью. Или отпугнуть громким криком.

– Что ты и сделал, завопив, как резаный. Без особого, впрочем, успеха, – ядовито заметил милиционер

– На худой конец, – не обращая внимания на издёвку, продолжил Александр Яковлевич, – можно было упасть, притвориться мёртвым. Видя, что противник не представляет больше угрозы, сытый медведь его не тронет.

– А голодный? – полюбопытствовал добродушно писатель.

– Он был сыт! – не слишком убедительно стоял на своём Студейкин. – Сейчас ранняя осень, и медведь как раз нагулял жир перед зимней спячкой!

– Вот и подхарчился бы человечинкой, то есть нами, – гнул своё капитан. – Ему бы после такой жировки только крепче спалось.

– Не ссорьтесь, друзья, – принялся успокаивать их изрядно оголодавший на скудном походном провианте и подножном корме Иван Михайлович. – Мы избежали счастливо страшной опасности. Предлагаю снять со зверя шкуру, раз уж он всё равно убит, разделать тушу, часть мяса съесть, а часть, закоптив на костре, взять в дорогу. Меня угощали медвежатиной. Она восхитительно вкусная!

Богомолов плотоядно облизал губы и громко сглотнул набежавшую рефлекторно слюну. Студейкин с негодованием дёрнул плечами:

– Это отвратительно – пожирать тела убитых животных! И, да будет вам известно, крайне вредно. Перед смертью организм вбрасывает в кровь особые гормоны, которые отравляют мясо…

– Ничего, – буркнул Фролов. – У меня после встречи с этой мохнатой скотиной тоже гормоны, а ещё желудочный сок усиленно вырабатываются. Кишки от голода так и сосёт…

– Не надо ханжества, Александр Яковлевич, – укоризненно покачал головой Иван Михайлович. – Крестьянин испокон веков свою бурёнку любит, лелеет, а как время придёт – ножичком по горлу чик – и в суп! И никаких комплексов по этому поводу, душевных терзаний не испытывает.

– Правильно, – поддакнул Фролов. – Вот что значит писатель – инженер человеческих душ. А ты… – глянул он остро на журналиста.

– Развёл толстовщину. Или достоевщину, – подхватил Богомолов. – А всего-то дел – провизией запастись. Подкрепить силы перед дальним походом. Имеющим, между прочим, тоже благородную, важную, научную цель!

– К тому же, – доставая из чехла длинную обоюдоострую финку, окончательно успокоил совестливого защитника природы капитан, – рассматривайте этот инцидент не как заурядную охоту, а вынужденную самооборону. И я, как представитель закона, абсолютно правомерно применил табельное орудие для защиты граждан от преступных посягательств. И обезвредил злоумышленника, способного нанести вам, друзья, тяжкие телесные повреждения. А то и вовсе сожрать.

Студейкин вздохнул сокрушённо. А потом, глянув на запястье, выругался громко:

– Вот чёрт! Я когда от медведя удирал, компас обо что-то разбил. Стекло напрочь снёс и магнитную стрелку…

5

К полудню, разделав медвежью тушу и упаковав куски мяса в рюкзаки, троица готова была пуститься в дальнейший путь. Писатель с величайшим сожалением расстался со шкурой. Он так наглядно представил, как бросил бы её, выделанную, в Доме писателя у камина и на протяжении последующих лет рассказывал, дымя сигареткой, всем любопытствующим историю о том, как, не дрогнув, встретил зверя в тайге, завалил его в честном поединке, практически один на один, если не считать изрядно струхнувших попутчиков… Но сырая шкура оказалась так тяжела, так остро воняла окровавленной шерстью да ещё и при ближайшем рассмотрении кишела блохами, что нести её в неведомую даль не представлялось возможным.

– Километров через пятнадцать к северу, – изучив карту, сказал принявший командование на себя Фролов, – обозначена горная гряда, углубляющаяся в Гиблую падь. Достигнем её и пойдём вдоль подножья скал, чтоб в болото не лезть. К тому же, если там золото добывают, то не в топях же! Доберёмся до горных пород, и, глядишь, старателей нелегальных прихлопнем!

Через четыре часа пути ничего похожего на горы или даже сопки им не попалось. Милиционер с отвращением рассматривал карту:

– Если скорость пешехода составляет шесть километров в час, то мы уже двадцать пять, как минимум, прошагали. А где же, вашу мать, обещанные скалы? Слева – топь, справа – тайга дремучая… Может быть, мы и не на север идём? А очень даже на юг?

– Проще всего ориентироваться в лесу по деревьям, – с лёгкой одышкой, продираясь вслед за капитаном сквозь бурелом, заявил безапелляционно разжалованный в рядовые путешественники Студейкин. Ему явно не терпелось вновь обрести утраченный в глазах товарищей статус бывалого следопыта. – С северной стороны кора на стволе всегда грубее, с большим количеством трещин. В сырую погоду на деревьях хвойных пород вследствие намокания коры образуется тёмная полоса. Так вот, на северной стороне она сохраняется дольше. Зато на южной, лучше прогреваемой солнцем, наблюдаются обильные натёки смолы. С северной у комля гуще растёт мох, лишайник…

Раздражённый его трескотнёй, Фролов хмуро ткнул пальцем в ближайшую сосну:

– Ну-ка, покажи мне, где юг, и где север.

Студейкин, поправив очки, с видом знатока шагнул к стволу:

– Э-э… минуточку… вот! Очень просто. Видите? Мох! Значит, север с этой стороны. Выходит, что мы движемся в правильном направлении.

– А это что?! – указал на противоположную часть ствола капитан.

– Это? – беззаботно пожал плечами журналист. – Тоже мох. Потому что ориентироваться надо по отдельно стоящему дереву, а это, в глубине леса, не так явно демонстрирует нам стороны света. Но если пощупать ствол, то с северной стороны он будет сырее.

Богомолов потрогал осклизлый мох вокруг ствола, сказал, брезгливо вытирая о штанину ладонь:

– Он везде одинаково мокрый. И на ощупь довольно противный. Тем более что ночью дождь моросил… – А потом добавил в отчаянье: – Хренотень все эти ориентиры. Без компаса мы чёрт знает куда забредём!

– Компас, если хотите знать, не проблема! – снисходительно пояснил впавшим в уныние попутчикам журналист. – Его в два счёта можно изготовить из подручных средств!

– Ну-ну, – скептически скривился милиционер.

– Экий вы! – возмутился Студейкин. – Говорю вам – проще простого! Достаточно взять намагниченную с одного конца иголку, булавку… На худой конец, стальную проволочку… Осторожно уложить на поверхность воды, натерев предварительно, чтобы не утонула, жиром…

– Кого? Воду? – усмехнулся Фролов.

– Да булавку же! И тогда, плавая, она укажет намагниченным концом точно на север.

– У тебя булавка есть? – не ожидая от затеи журналиста ничего хорошего, пытал его капитан.

– Есть!

– Намагниченная?

– Э-э… нет, естественно. Но можно использовать для этого магнит…

– Который у тебя в рюкзаке, – подсказал милиционер.

– У меня нет, – пожал плечами журналист.

– У меня, естественно, тоже, – сообщил писатель.

– А вот ещё способ! – озарило неугомонного Студейкина. – Иголку можно намагнитить с помощью индукционной катушки. Наматываем вокруг иглы проволоку, пропускаем постоянный электрический ток…

– Да заткнись ты! – озлобившись, рявкнул на него Фролов. – Кулибин недорезанный! Я и без компаса вижу, что вокруг суше становится. Идём тяжелее, вроде как в горку. А у корней вон той вывороченной сосны осколки камня, щебень виднеется. Думаю, и гряда горная скоро появится. Там и передохнём!

И действительно, через четверть часа бодрой ходьбы лес заметно проредился, сквозь макушки сосен забрезжило солнышко. Неожиданно дорогу путникам перегородил… забор! Серый от старости, покосившийся, с обрывками ржавой колючей проволоки поверху, он, тем не менее, смотрелся здесь, в дебрях дикой тайги, как несокрушимый оплот цивилизации. Тем более что по ту сторону из-за накренившегося ряда длинных трёхметровых досок выступала крытая листами бурого от ржавчины кровельного железа крыша какого-то строения.

– Ух ты… Деревня, что ли? – изумился писатель.

– Вряд ли, – остудил его восторг милиционер. – Может быть, как раз тот прииск, что я ищу… Ну-ка, тихо! – перейдя на шёпот, скомандовал он. И, достав из-за пазухи пистолет, предупредил грозно: – Двигайте потихоньку за мной. И чтобы ни одна веточка под ногою не хрустнула!