Текст книги "Дочкина свадьба"

Автор книги: Александр Рекемчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

В одной из косых створок трельяжа отражались стенные часы. На них было без четверти два. Теперь Натуся могла быть уверена, что все успеет. Ведь ей оставалось лишь одеться.

В другой створке была Аня.

Она по-прежнему сосредоточенно вчитывалась в свои японские… эти… фигли-мигли. Ее худенькая шея была напряжена, пальцы прижаты к вискам, а ресницы часто поднимались и опускались: будто она читала страницу не с боку на бок, а сверху вниз; или так и читают по-японски?.. Ресницы были длинные, густые.

Натуся перевела взгляд на среднюю створку зеркала. Увидела себя.

Что ж, а ведь у нее самой ресницы не хуже. Нет-нет, не хуже… И вообще, если говорить откровенно, совсем откровенно, – то она, Натуся, красивей своей дочери. Старше, конечно (кто с этим спорит?) – но определенно красивей. И вроде бы похожи они друг на дружку, как две капли воды – соседи иногда их путают, – а все-таки она, Натуся, красивей. Лицо у нее тоньше, благородней, породистей, что ли… А у этих нынешних девчонок, почти у всех, есть какая-то грубоватость в лицах. Умны чересчур. Слишком учены.

Натуся, вздохнув, поднялась и сбросила халат.

– Горь-ко! Горь-ко! Горь-ко!..

Гости требовали подсластить им питье. И хором скандировали это «горь-ко!».

Натуся, которая давно не бывала на свадьбах, заметила, что теперь кричат по-иному. Прежде орали в разноголосицу, тянули: «Го-о-орько-о!..» А вот теперь – отрывисто, дружно, молодцевато, будто на хоккее: «Шай-бу! Шай-бу!»

Хотя нынешним вечером – в первый свадебный вечер – за столом собрались весьма почтенные люди: мужчины с лысинами либо сединами, с брюхами либо незавидной худобой; достойные дамы в строгих платьях и с настоящими камнями в перстнях и серьгах. Но все они дружно требовали: «Горь-ко!» и Натуся кричала вместо со всеми: «Горь-ко! Горь-ко!..»

Жених и невеста повернулись друг к другу.

Натуся подалась вперед. Ей было очень интересно посмотреть, как они будут целоваться. Ее одолевало любопытство: умеет ли целоваться Анька, ее дочь?

Но застольный поцелуй новобрачных выглядел совершенной формальностью. Губы их лишь на секунду сблизились. Тем не менее, все захлопали в ладоши и выпили за здоровье молодых.

Натуся залпом осушила бокал шампанского.

– Вы позволите?

Сосед справа галантно накренил бутылку.

– Ой, не знаю… Спасибо. Только немножечко.

Вообще-то Натуся, собираясь на свадьбу, твердо решила не напиваться. Это было бы неудобно: в чужом доме, среди чужих людей. И кроме того, она – мать невесты. Ей надлежит сегодня выглядеть не менее солидно, чем все эти грымзы в серьгах.

Однако сосед справа ухаживал за ней заботливо и настойчиво. Симпатичный такой дядечка: седой, а не лысый. К сожалению, Натуся не знала его имени и отчества. И не знала, кто он такой. Но уже определила, что он тут был один, в отличие от всех остальных, рассевшихся супружескими парами. И догадалась, что, может быть, его нарочно подсадили к ней, чтобы он за ней ухаживал, не давал ей скучать. Ведь Натуся никого не пригласила на свадьбу из своих. Родственников в Москве у нее не было. А звать кодлу со студии? Я вас умоляю…

– Друзья! – Владимир Игнатьевич поднялся с бокалом. В голосе его была торжественность. – Мы только что выпили за здоровье молодых. И мы еще сделаем это неоднократно. А сейчас позвольте мне произнести тост, обращенный к родительнице невесты, – дорогой Наталье Александровне…

Он еще долго говорил всякие приятные слова. Однако Натуся ничего не слышала. Она растроганно сморкалась в платок.

Аня выбежала из-за стола, обняла ее, расцеловала. А следом подошел Петя, облаченный в черную тройку, и тоже, немного смущаясь, поцеловал ее в щеку.

Она сама долила свой бокал и, благодарно кивая, выпила.

– Вы позволите? – тотчас поднес бутылку бравый ухажер.

– Да… то есть… А вы сами что пьете? – справилась она.

– Я пью водку. Водку, одну только водку и ничего, кроме водки.

– Да? – обрадовалась Натуся. – Тогда и мне водку. У меня от шампанского… голова ходит.

– Пожалуйста, Наталья Александровна. И вот рекомендую – салат. – Он налил ей водки, положил салата.

– А вас как по батюшке?

– Николай Авдеевич.

– Ну, так будем знакомы, – Натуся протянула ему ручку.

И они, по случаю состоявшегося знакомства, сепаратно выпили.

– А вы кто? – напрямик осведомилась Натуся. Она не церемонилась с мужчинами, зная, что они этого не заслуживают.

– Я? Сосед.

– В смысле – мой сосед?

– Нет. Ольги Степановны и Владимира Игнатьевича. Живу этажом ниже.

– Но чем вы занимаетесь?

– Филуменистикой.

– О-о, – протянула почтительно Натуся. – Это что-нибудь такое, да? – Она приложила палец к губам. Аня говорила, что сам Владимир Игнатьевич и его знакомые, которые будут на свадьбе, работают в номерном институте.

– Филуменистика – это спичечные этикетки, – пояснил Николай Авдеевич. – Я собираю спичечные этикетки.

– Ха-ха-ха… – запрокинув голову, расхохоталась Натуся. Она ценила остроумных людей. – Я вас… ха-ха-ха… умоляю!

При всей своей малюточности и хрупкости, Натуся обладала очень громким, баритональным и резким смехом. Поэтому все за столом обратили внимание на этот смех.

Аня тоже: она с тревогой посмотрела на мать.

– Ей-богу, – подтвердил Николай Авдеевич. – То есть, раньше я работал. Вместе с Владимиром Игнатьевичем. Мы с Володей давние друзья… А теперь я на пенсии. Уже год. Остались – этикетки. Между прочим, это далеко не пустячное дело…

– На пенсии? – поразилась Натуся. – Но ведь вы еще совсем молодой!

Николай Авдеевич пожал плечами.

– А где ваша… – начала было Натуся.

Но сосед слегка коснулся ее локтя, прерывая беседу.

Оказалось, что один из гостей – тот, что с незавидной худобой – заканчивал проникновенный тост за здоровье родителей жениха, Ольги Степановны и Владимира Игнатьевича.

Натуся первая, даже не дав тому договорить, зааплодировала и, первая же, поднявшись с места, демонстративно выпила до дна. Ей хотелось, чтобы все видели, как глубоко она уважает породнившихся с нею людей, сватьюшку и свата.

И все это увидели.

Потом за столом снова зажужжали разговоры.

– А вы, Наталья Александровна, кажется, работаете на телевидении? – в свою очередь спросил Николай Авдеевич.

– Да, ассистентом режиссера.

– Должно быть, это очень интересно?

– О-очень! Как вам интересно – так и нам.

– Нет, почему же… – он поспешил засвидетельствовать свою лояльность. – Бывают очень хорошие передачи. Ка-вэ-эн, потом этот… «Кабачок». Иногда неплохие постановки…

– Я вас умоляю, – согласилась Натуся. Но в голосе ее уже слышалось тайное злорадство: – А как вам понравилась передача «Магнитное поле в вакууме»? Блеск, правда? А это… «Испарение и конденсация»? Здорово?

Николай Авдеевич моргал смущенно.

– Не видели? Так я, к вашему сведению, этим и занимаюсь. Учебная программа. Вы не видели, и другие не видели, и никто не видел. И мои бы глаза не глядели – да приходится…

– Ну-ну. Это – очень полезные передачи. Ведь есть студенты, особенно заочники, которым необходимо…

– Чихали они на все это. Они футбол смотрят. И Грету Гарбо по четвертой программе.

Натуся пылала негодованием. Она сама потянулась за бутылкой, налила себе и соседу.

– Постановки? Сплошная халтура. Вы бы побывали у нас на репетициях. Прибегает актер с киностудии – снимался там, весь в мыле, – а вечером ему еще в театре играть. Прямо в ожидалке плюхнется в кресло, партнер напротив, и пошли бубнить роли. А за соседним столом – другой спектакль…

Какой-то гость уже несколько раз поднимался с бокалом в руке: вероятно, он имел намерение произнести тост.

Однако Натусин голос, покрывавший теперь все остальные голоса, заставлял его снова садиться на место.

Она оказалась в центре внимания. Ей уже задавали вопросы со всех сторон, и она едва успевала на них отвечать:

– Что?.. Надоел? А кому он не надоел? Самому себе не надоел – потому что ням-ням хочется…

– Господи, да ведь это все – пленка! Сплошная пленка, крутят и крутят, – а они дома сидят, чай пьют. Только не чай, конечно…

– Какая пересадка? Да что вы!.. Он просто занимает: сзаду наперед… – Она даже показала, как это делается. – За-ни-мает… Спереди-то это незаметно!

Аня, оказавшаяся вдруг рядом с Натусей, нежно обняла ее. И зашептала в ухо: «Мама, не надо… и, пожалуйста, не пей больше».

Шифоновая фата, что была на ней, щекотала Натусе шею: она поежилась, засмеялась, шутливо оттолкнула дочку:

– Да ну тебя! Иди-ка к своему… Нет, постой. А где музыка? Почему нет музыки?

– Мама, не надо…

Натуся, однако, уже кричала:

– Петенька! У вас есть музыка? Ну, какая-нибудь…

– Да-да. Есть.

Жених кинулся в угол, где стоял магнитофон. Наверное, он просто забыл о том, что нужно завести музыку и начать танцы.

Забренчали гитары, зазвенели тарелки, застучал барабан. Юношеские голоса – наивные, чистосердечные – затянули песню.

– Фу, битлы, – сморщилась Натуся.

Но сосед, Николай Авдеевич, уже встал и, одернув манжеты, поклонился ей.

Танцевал он, прямо скажем, паршиво. Он, видно, предполагал, что это танго, а это было совсем не танго. Да уж ладно. Натуся боялась только, что он наступит на ее новые красные туфли.

Добрый почин нашел последователей. Петя повел Аню. Владимир Игнатьевич – Ольгу Степановну. А тот, которому так и не дали произнести тост, утешился тем, что вывел танцевать свою жену. И еще поднялась какая-то пара…

Но в этот самый момент Натуся решительно бросила посреди комнаты своего кавалера, отделила Петю от Ани и потащила его к магнитофону.

– Петенька, милый! Ну, зачем эта тягомотина?.. У вас есть что-нибудь такое? – Натуся нетерпеливо прищелкнула пальцами.

– Да-да, – заверил жених и нажал клавишу. – Твист или шейк?

– Ну, хотя бы твист.

Петя нашел твист.

И с первых же звуков Натуся, как цирковая лошадка, уловившая знакомый ритм, затрепетала всем телом. Уже пританцовывая на ходу, обострив локотки, она двинулась к Николаю Авдеевичу.

Но тот лишь испуганно замахал руками:

– Нет, извините… я не умею этого.

Будто он что другое умел.

– Эх! – укорила Натуся.

И направилась к жениху.

Петя тоже отступил в смущении. Но гости одобрительно зааплодировали. И ему пришлось подчиниться.

Теща с зятем танцевали твист.

Петя, надо отдать ему должное, несмотря на свои очки и на свою чопорную тройку, оказался достаточно искусным в этом танце. Он старательно выворачивал ступни, выбрасывал поочередно кулаки, будто работал с боксерской «грушей». Натуся повернулась спиной, и Петя повернулся спиной. Натуся присела к самому полу, и он, вслед за ней, сделал то же самое.

Но уже через минуту волосы его взмокли, белая сорочка отсырела, а движения его делались все мельче, все затруднительней, все бездыханней…

А Натуся только входила в раж.

Ее маленькие ноги выделывали черт знает что. Она высоко задирала одну, будто в старинном канкане, и каким-то чудом продолжала танцевать на другой. Она закручивала немыслимые вензеля. Она наклонялась влево, а ноги между тем танцевали вправо, потом наоборот: она – вправо, а ноги – влево. И все это у нее получалось так легко, что вызывало представление о невесомости.

Посрамленный жених отошел в сторонку.

Натуся осталась одна. Теперь она солировала.

И, вертясь волчком, успевала еще следить за окружающими.

Аня нюхала белый цветок, приколотый к ее платью.

Ольга Степановна и Владимир Игнатьевич с пристальным вниманием смотрели на нее.

Гостьи в серьгах сидели, поджав губы. А гости, все как один, – и седые, и плешивые, – восхищенно улыбались.

Николай Авдеевич с гордостью взирал на остальных.

Напоследок, уловив, что музыка идет к концу, Натуся выдала самый высший класс.

Она откинулась назад, будто переломившись в пояснице, так, что голова едва не касалась пола, и, продолжая выделывать ногами немыслимые па, стала мелко креститься в такт музыке…

Пожалуй, лучше она никогда не танцевала.

Вернувшись за стол, Натуся подняла рюмку и, воскликнув: «Горько!» – вылила водку себе в рот, а потом – согласно традиции, на счастье – разбила эту рюмку об пол.

Наутро она силилась вспомнить, как попала домой. Кажется, ее привезли на такси. Да, на такси… Потому что – это осталось в памяти – пришлось очень долго стоять на улице, ждать машины. А машин не было. Наконец, какая-то остановилась…

И еще Натуся припомнила, что ехала в такси не одна. Кто-то провожал ее… Но кто? Владимир Игнатьевич, Петя?.. Или этот, как его… ну, сосед по столу…

Она испуганно вскочила: оглядела свою постель, комнату… Нет, как будто все в порядке.

Только вот голова раскалывается. Пошарила в тумбочке, нашла пакетик анальгина, проглотила таблетку.

Раздался телефонный звонок.

Кто бы это мог в такую рань?

Но, обувая шлепанцы, Натуся посмотрела на часы и обнаружила, что уже четверть первого. Ничего себе – рань. Я вас умоляю…

– Алло.

– Наталья Александровна?

– Я…

Она охрипла, и сейчас у нее не вышло «мяу». Откашлялась, прикрыв ладонью трубку.

– Наталья Александровна? – переспросил мужской голос.

– Я-у…

– Здравствуйте. Это Петя звонит.

– Ах, Петенька? Доброе утро… то есть, добрый день. Я только что встала.

– Мама…

Сердце Натуси вздрогнуло. Она впервые в жизни услышала это слово, обращенное к ней не дочерью, не Аней. Басовитый мужской голос сказал ей: «Мама».

Но это не показалось ей неприятным. Даже наоборот. Ей вдруг сделалось очень тепло, хотя она и стояла неодетая в холодной передней.

– Мама… – повторил басовитый голос.

– Да, Петенька, я слушаю. Ну, как вы там поживаете? Воображаю, сколько у Ольги Степановны хлопот со вчерашнего, а сегодня – опять. Может быть, надо…

– Мама, знаете, – перебил Петин голос. – Вы, наверное, тоже очень устали… а сегодня у нас будет одна только молодежь… студенты…

Он умолк в нерешительности. Трубка будто опустела. Совсем стихло. Только дыхание. И Натусе показалось, что она слышит там еще одно дыхание – взволнованное, порывистое, очень знакомое ей.

– Алло.

– Мама… так если вы…

И она, все вдруг поняв, заторопилась, чтобы он не договаривал:

– Да, Петенька, я очень устала. Голова, знаете, прямо на части… Только что приняла таблетку.

– Так вы отдыхайте сегодня, ладно? – раздался приободренный голос Пети. – А мы вам завтра позвоним. Или даже приедем. Аня вам передает привет… Ну, до свиданья.

Войдя в комнату, Натуся бросилась ничком в постель. Разрыдалась. Она прятала рыдание в подушку, хотя и никто не мог его услышать – ведь теперь она осталась одна в этой комнате. Она плакала долго, отчаянно, будто решила выплакать все свои горести до дна. И уже подушка была совершенно мокра от слез.

Натуся подняла голову, глянула на подушку: вон какое пятно… Она озабоченно нахмурилась. Но не из-за подушки, нет.

Встала, подбежала к зеркалу, заглянула в него.

М-да. Личико. Я вас умоляю… Вспухшее, зареванное, одутловатое после вчерашнего.

Она похлопала себя по щекам, пригладила всклокоченные волосы. Ну, ничего. Ничего. Все это поправимо. Принять душ – и сразу вернется свежесть. А потом потратить еще часок – сделать себе лицо. Времени, слава богу, еще достаточно. До вечера далеко…

Какого вечера?

Натуся присела на пуфик.

Потом опрометью бросилась к телефону. Быстро набрала привычный номер.

Длинный гудок. Длинный гудок. Гудок… Ну, скоро ли? Неужели тоже еще дрыхнет? Пора бы уж…

Или она ошиблась какой-нибудь цифрой?

Натуся раздраженно надавила на рычаг. И стала набирать снова – медленно, внимательно. Вот так.

Длинный гудок. Длинный гудок. Гудок…

Она до боли вжимала ухо в холодный эбонит.

Гудки. Гудки.

Хлопоты

1

Царев прилетел из Ясногорска поздней ночью.

Он не успел созвониться оттуда ни с институтом, ни с домом (Москву не дали даже по срочному), и поэтому в Домодедове его никто не встречал. Автобуса, конечно же, не оказалось, а полуночные таксисты рядились, отнекивались, что-то выгадывали им одним лишь ведомое, – не везли. В конце концов Цареву удалось подцепить тихого левака на черной «Волге», и уже в третьем часу он добрался к себе на проспект Мира.

Однако он отлично выспался в оставшееся до побудки время. Потому что он умел спать: сосредоточенно и серьезно, будто дело делал. И потому, что не было ничего слаще, чем уткнуться в мягкое Женькино плечо, – к тридцати пяти годам она, его Женька, сделалась чудо как уютна. И еще, должно быть, потому, что его командировка в Ясногорск вышла на редкость удачной: все, за чем он ездил, утряслось легко и быстро.

Он встал в половине восьмого и побрился «первым номером» – безопаской, с горячей водой и мылом; а назавтра он будет бриться «вторым номером» – электрической жужжалкой, послезавтра же – снова «первым»; такой у него был заведен порядок, вносивший некоторое разнообразие в эту ежедневную повинность.

Царев позволил в гараж, вызвал машину.

Девочки, Наташа и Вера, уже ушли в школу – школа была неблизко, зато специальная, с английским уклоном. Он так и не успел повидать их. Ну, да ничего – встретятся вечером.

На кухне Женька скребла о жестяную терку кусок сыра. К макаронам, стало быть. Хорошо.

Взяв ключ, он спустился на лифте к почтовому ящику. Писем не было, только газета. И – снова вверх, на девятый этаж. Кое-кому, вероятно, и пришлось в тягость это нововведение, облегчившее жизнь почтальонам, но Царев не роптал: это стало для него тоже привычной частицей бодрого утреннего церемониала.

За столом, насовав полон рот горячих и пахучих макарон, он развернул газету.

На первой странице ничего из ряда вон выходящего не оказалось. И он сразу же обратился к последней странице.

Вчера был тур хоккейного чемпионата… ах, черт, «Спартак» проиграл. И кому!..

Царев в сердцах грохнул кулаком по столу.

– Что? – испуганно спросила Женька.

– Ничего.

Царев заглянул еще в программу телевидения, в сводку погоды. Хотел отшвырнуть газету – она его не порадовала нынче. Но взгляд задержался на черной рамке в верхнем углу листа, на фамилии, заключенной в эту траурную рамку.

«Г. М. Зяблов».

То есть как?.. Он не поверил собственным глазам.

Еще раз, медленно, по буквам, прочел: «Г. М. Зяблов». Но, может быть, другой – однофамилец, тезка?.. Нет, не другой. Он самый. Георгий Михайлович Зяблов.

Царев протяжно присвистнул.

– А? – обернулась Женька.

– Зяблов… дуба дал.

– Что?

– Зяблов, говорю, умер.

Женька округлила глаза, присела к столу, ладонями горестно подперла щеки. Потом, немного помолчав, спросила:

– Дима, а он кто?

– Тьфу, – рассердился Царев. – Я же тебе сто раз о нем говорил. Зяблов, начальник главка, которому подчинен наш институт. Кто да кто…

Женька, обидевшись, вернулась к плите.

А Царев, теперь уже внимательно и подробно, слово за словом, стал изучать газетный некролог.

«…скоропостижно скончался… ушел от нас…» Ну, это лирика. «Г. М. Зяблов родился в 1909 г. на Урале, в семье крестьянина-бедняка…». Значит, сколько ему под конец набежало? Пятьдесят семь… нет, пятьдесят восемь. Совсем чуток не дотянул до пенсии. «…окончил рабфак, затем учился в институте…» Ах, вот как, только учился – доучиться не пришлось, без диплома, стало быть. «В 1938 г. возглавил…» Сколько же ему было, когда он возглавил?.. Двадцать девять, всего двадцать девять лет – и уже возглавил!.. «В годы войны Г. М. Зяблов, руководя важными работами по обеспечению государства сырьевыми ресурсами… высоко оценила его заслуги, наградив Г. М. Зяблова орденом Кутузова первой степени, орденом Красной Звезды…» Да, нынче-то штатский люд такими орденами не балуют. Например, ему, Цареву, дали недавно «Знак Почета». «…в Государственном комитете… в министерстве… сохраним в наших сердцах…» Ну, это опять лирика. «Группа товарищей».

Всего-навсего? «Группа товарищей». Подписей нет. И некролог без портрета. Не шибко… Бывает, что помрет какой-нибудь председатель колхоза – и всё тут: правительственное извещение, портрет, подписи. А вот Георгий Михайлович Зяблов не сподобился.

Интересно, а если бы, все-таки, некролог был с подписями, то ему, Цареву, предложили бы подписаться? Как-никак директор головного НИИ.

Но ведь он все равно в отъезде был, в командировке.

Признаться по совести, Царев не питал нежных чувств к начальнику главка. И знал, что Зяблов тоже не имел к нему особого расположения. Случалось им ссориться: и с глазу на глаз и на людях. Впрочем, это были деловые ссоры. И сейчас не время вспоминать их – умер человек.

Из-за стены донесся телефонный звонок.

Звонил Лясковец, заместитель Царева.

– Здравствуй, Борис Яковлевич… Ночью… да вот, понимаешь, не удалось… Уже знаю – в газете прочел. Как случилось-то?.. Ну, это – хуже пули. И прямо на работе? Вот так, живешь-живешь… Уже сегодня? Во сколько?.. Я сейчас выезжаю. Венок заказать догадались?.. Ну, молодцы.

Машина стояла под окном.

Царев, одевшись, еще раз зашел на кухню. Поцеловал Женьку в затылок. Она обмякла, проводила его до двери.