Текст книги "Ельцин. Кремль. История болезни"

Автор книги: Александр Хинштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Был ли у Ельцина страх перед Москвой? Несомненно. К тому времени ему исполнилось уже 54. Для того чтобы начинать все заново, довольно поздно. То есть он боялся рисковать, менять синицу в руках на залетного журавля.

(«В столице предстояло заново самоутверждаться, в Свердловске же авторитет и влияние Ельцина были безграничными», – пишет по этому поводу его многолетняя тень генерал Коржаков.)

И в то же время – Ельцин ничего не терял. Картинно отказываясь от должности зав.отделом, он лишь повышал собственную капитализацию . Пусть там, в Москве, знают, что он тоже не пальцем деланный . Да и совсем не комильфо это – соглашаться с первого же захода, сделанного вдобавок всего-то кандидатом в члены Политбюро.

Зато, когда в бой вступила тяжелая артиллерия, Борис Николаевич, слегка поломавшись для вида, предложение принял.

По свидетельству очевидцев (например, Коржакова или члена Политбюро Медведева), решающую роль в его переезде сыграл секретарь ЦК Егор Кузьмич Лигачев: тот самый знаменитый впоследствии инициатор антиалкогольной кампании и заклятый ельцинский враг. Собственно, не кто иной, как Лигачев, и предложил Горбачеву кандидатуру неординарного уральца, о чем, надо полагать, не раз потом горько пожалел.

О свердловском секретаре Лигачев впервые услышал в декабре 1983 года еще от Андропова. Умирающий генсек позвонил ему прямо из больничной палаты и «попросил при случае побывать в Свердловске и “посмотреть” на Ельцина».

Через месяц повод такой представился: областная партконференция. Приехав на Урал, Лигачев мгновенно попал под каток ельцинского обаяния.

«Меня привлекли в Ельцине живость общения с людьми, энергия, решительность», – писал он по прошествии многих лет…

Вот оно – опять – роковое стечение обстоятельств. И опять – напрямую связанное с болезнями и хворобами.

Если бы не тяжелейшее состояние Андропова, он вполне мог посмотреть Ельцина сам, лично поехать в Свердловск, и здесь уж – будьте уверены – многолетний председатель КГБ, психолог от Бога, – сразу бы разобрался, что к чему. У провинциального Лигачева (только-только переехавшего в Москву из далекого Томска) такого жизненного опыта попросту не было. Именно его местечковая восторженность и проторила Ельцину дорогу наверх.

Но об этом, правда, Борис Николаевич в своих мемуарах не упоминает. По обыкновению он не хочет делиться успехами с посторонними, да еще с такой одиозной фигурой, как Егор Кузьмич.

Трудно сказать, с какими чувствами наш герой покидал весной 1985 года родной Свердловск. Вряд ли были они минорными и грустными.

Опытный аппаратчик, он прекрасно понимал, что назначение – это лишь прелюдия, пролог перед новыми высотами. А брать такие высоты он любил сильнее всего на свете; еще с самого детства…

ПРИМЕЧАНИЯ АЛЕКСАНДРА КОРЖАКОВА

1 Несмотря на крестьянское происхождение, Ельцин любил напускать туману насчет своей родословной. При росте 186 сантиметров, нога у него была маленькая: 41-го размера. Это – он считал – признак аристократии, и полушуткой, полувсерьез рассказывал всем, что у него какие-то аристократические корни. Даже сравнивал себя с Петром Первым: у того нога тоже была 41-го размера.

Когда Ельцина стали называть «царем» – первым запустил это кремлевский завхоз Бородин – Борис Николаевич на полном серьезе принялся размышлять вслух: может, он и вправду потомок царской фамилии?

Но обувь он все равно старался носить большую. Специально покупал на два размера больше: чтобы казаться крупнее.

2 Борис Николаевич, действительно, уделял слишком много внимания форме, а не содержанию. Он ставил сам себе какие-то абсурдные цели, а потом с гордостью их преодолевал. Несколько раз, например, он хвалился мне, что прочитал все собрание сочинение Ленина: все 53 тома. Причем – дважды.

Я ему говорю: «Борис Николаевич, зачем целиком-то читать? Всякую переписку с Каутским? Вам это в жизни точно не пригодится».

– Ты не понимаешь. Я должен знать все.

3 Приходы Бориса Николаевича домой я сам видел. Тысячу раз. Прямо в прихожей Наина с Татьяной бросались к нему, а он только руки и ноги приподнимал, изображая изнеможение. Раздевали целиком – прямо до белых трусов: он носил трусы исключительно белого цвета.

4 Ельцин очень плохо всегда отзывался о Рябове. Всячески его костерил. Помню его рассказ, как он подловил Рябова и уважать себя заставил.

Когда Рябов был первым секретарем Свердловского обкома, они еженедельно ходили в баню. Парились и, понятно, выпивали. Причем пили на равных, но всякий раз почему-то выходило, что Ельцин оказывался более пьяным, чем Рябов. Борис Николаевич здорово это переживал. Как же так! У меня, мол, и рост, и габариты – больше, а перепить его не могу.

И вот приходят они однажды в баню. Мокнулись в бассейне, тут же на бортик ставят поднос со стопками и фужерами. И Рябов, видно, расслабился. Опрокинул рюмку, взял фужер с водой и как будто бы запивает. А на самом деле он водку набирал в рот, а потом незаметно выплевывал ее в фужер. Ельцин это дело просек.

Я, говорит, таким зверем на него посмотрел, Рябов замельтешил, засуетился. И с тех пор стал пить на равных и приходить с Ельциным домой вместе: жили они в одном доме.

5 Насчет того, что спасал он якобы застрявшую на переезде машину с бетоном – вранье. Это Ельцин придумал специально для книжки.

Он машину не научился водить до сих пор. Я его лично экзаменовал по вождению: чуть всех нас не угробил. А тем более – бетономешалка. Там лишнее движение-то делать опасно; не дай Бог, резче на газ нажмешь.

Помню, году в 1994-м был случай: с «АвтоВАЗа» пригнали в Кремль новую модель «Жигулей» – «десятку» – еще опытный образец. Борис Николаевич решил на ней прокатиться. Поскольку он уже с обеда был «хорош», то ездил исключительно зигзагами: от столба – к столбу. Нам пришлось даже экстренно закрывать Кремль для посетителей: спасать людей от президента.

6 То, что был он активным руководителем, ничего не скажешь. Но зачастую эта активность граничила с глупостями и кампанейщиной.

Он все время хвалился, например, что единственный из всех первых секретарей посетил в Свердловске двести птицефабрик. «Зачем? – спрашиваю. – Проблемы-то у всех хозяйств одинаковые. Достаточно съездить на две-три». «Нет, я себе дал такой зарок: объехать все до единой». А сколько при этом горючего было сожжено, сколько людей понапрасну от работы отвлекли – это его не волновало. «Я решил, и все!»

7 Очень показательной была его поездка в Чехословакию во главе свердловской делегации. В Праге у них возникло свободное время, и они зашли в оружейный магазин. От ружей, которые он увидел, Борис Николаевич ошалел: таких в Союзе отродясь не бывало. Но особенно ему запал в душу карабин «Зброевка». Уж он и прикладывался к нему, и приценивался, только денег – все одно – не было. Даже руководителю делегации в загранпоездки давали гроши. Ельцин, грустный, ушел.

А перед самым отлетом ему вдруг преподносят эту самую «Зброевку». Оказалось, что Федор Михайлович Морщаков – секретарь обкома (он потом будет у нас работать управделами в Кремле) – обобрал всю делегацию, чтобы потрафить первому секретарю. Вытряс всю валюту до копейки.

Так Ельцин искренне посчитал, что это – знак любви подчиненных. Когда он пересказывал мне эту историю, специально подчеркивал: видите, как люди меня любили. Уж так любили, что ни детям, ни внукам – подарков, ни больной матери – лекарство: последний кусок дорогому Борису Николаевичу.

Глава вторая
ПОКОРЕНИЕ МОСКВЫ

Подобно большинству провинциалов, Ельцин не любил Москву. Однажды его публично даже обвинят в этом – на приснопамятном октябрьском пленуме, когда догматик из КГБ Виктор Чебриков станет трясти крючковатым пальцем: «Не полюбил, Борис Николаевич, ты москвичей».

На самом деле это не совсем верно. Ельцин не то чтобы не любил Москву, а тем более москвичей. Скорее он страшился ее, как страшатся всего далекого, недоступного, а потому непонятного.

В своей «Исповеди…» Ельцин пишет, что «с предубеждением относился к москвичам». Из многочисленных с ними встреч вынес он уверенность, что москвичи-де – снобы, не скрывающие высокомерного снисхождения к глубинке. Тогда как согбенная провинция «рвется отдать своих выросших детей в Москву, на любых условиях, за любые унижения».

Этакая сценка у парадного подъезда: наш не любит оборванной черни.

Хотя, понятно, с каким контингентом пересекался Ельцин. Не с артистами или учеными, а с холеными номенклатурщиками. С тем же успехом представление, скажем, об Азербайджане можно вынести из посещений колхозных рынков, а отношение к славянам строить сугубо под впечатлением сценок из вытрезвителя…

«Не было никогда у меня мечты или просто желания работать в Москве, – кокетливо сообщает Ельцин дальше. – Я не раз отказывался от должностей, которые мне предлагали, в том числе и от должности министра. Свердловск я любил и люблю, провинцией не считал и никакой ущербности для себя в этом вопросе не чувствовал».

Борис Николаевич, как обычно, в своем репертуаре. Зовут его в столицу, зовут, чуть ли не на коленях умоляют, должности министров сулят (каких , правда, не называется; вряд ли союзного масштаба, скорее – республиканского, иначе он не преминул бы уточнить, сакцентировать ). А герой наш – неприступен, как Уральский хребет.

Такие наивные уловки могут впечатлить разве что восторженных пенсионерок. Конечно же, Ельцину очень хотелось переехать в Москву, о чем подробно написал я в предыдущей главе. Но столица одновременно и манила, и пугала его: вроде и хочется, и колется…

Яков Рябов, «крестный отец» Ельцина, свидетельствует, что регулярно слышал от своего питомца один и тот же вопрос: почему в ЦК выдвигают людей из областей, несравнимой с нашей Свердловской? Эта мысль не давала будущему президенту покоя.

Он ждал приглашения в Москву, как влюбленные барышни – звонка от предмета своего обожания. А предмет – подлец! – не звонит и не звонит, и вот уже барышня вся извелась, и на смену любви приходит раздражительная обида. До первого, впрочем, звонка.

Уже умер Брежнев, не стало Андропова. Уже отправил страной, не приходя в сознание, Черненко, а приглашения так и не поступало. Или поступало – но уровня его не достойное, вроде того, неназванного, таинственного министерства.

Справедливости ради следует признать, что и пост зав.отделом строительства ЦК, который предложили ему весной 1985 года, по степени престижности тоже уступал прежнему, свердловскому креслу. Но, как говорилось уже, это был лишь трамплин перед следующим броском.

По иронии судьбы, к работе в ЦК Ельцин приступил 12 апреля. Для него это было тоже датой своеобразного начала покорения космоса: только политического.

«Включился бурно, и отдел заработал активно, – с типичной ельцинской скромностью пишет он в мемуарах. – Возвращался домой в двенадцать – полпервого ночи, а в восемь утра уже был на работе».

Наверное, в вопросах строительства Ельцин толк действительно понимал. Только профессионализм его был весьма узок. Нигде, кроме Урала, он не работал. Специфики других регионов не знал, хотя любому понятно: стройки в Средней Азии или в Магадане не имеют ничего общего с уральскими. Это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Да и за последние десять лет от проблем отрасли Ельцин давно уже отошел.

Неудивительно, что о каких-то конкретных итогах его работы на посту зав.отделом строительства ничего не известно. За исключением лишь того, что и в столь короткий период Борис Николаевич успел не раз продемонстрировать крутой норов и даже разругаться со своим непосредственным куратором – секретарем ЦК Владимиром Долгих («ему первому пришлось столкнуться с моей самостоятельностью»).

Он продолжал действовать в своей привычной дерзкой манере: что мое – то мое. Никакого вмешательства в свои дела, советов и указаний Ельцин не терпел. Он никак не мог, да и не хотел расставаться с прежними начальственными замашками.

«Практически никогда мне не приходилось ходить в подчинении, – неуклюже объясняется он в мемуарах. – Я не работал замом. Пусть начальник участка, но не зам.начальника управления… и поэтому всегда привык принимать решения, не перекладывая ответственность на ко-го-то… Конечно, для моего вольного и самолюбивого характера такие холодно-бюрократические рамки оказались тяжелым испытанием».

Ладно хоть стульями на начальников своих не замахивался, как когда-то в ДСК. И на том спасибо.

Но ведь опять никто и слова дурного ему не сказал. Внутренняя жизнь ЦК проистекала совсем с другой, куда более замедленной скоростью. (Это все равно как пластинку на тридцать три оборота воткнуть в проигрыватель, где пружина заточена под семнадцать.) Тот же Долгих едва только примерился он к строптивому зав.отделом; едва решился приступить к воспитательному процессу , как уже – фью-ить – только Ельцина и видели.

И трех месяцев не проработал он в этой должности, не успел даже мало-мальски войти в курс дел, как сразу был отправлен на повышение: секретарем ЦК. Отныне с Долгих они находились на равных, но при этом отдел строительства по-прежнему оставался за Ельциным.

Это была первая волна горбачевской смены экспозиции . Летом 1985 года новый генсек начинает избавляться от доставшейся ему по наследству команды. Первой полетела голова секретаря ЦК Григория Романова – еще недавно его наряду с Горбачевым прочили в генсеки. С креслом министра иностранных дел распрощался вечный, как Дункан МакГлауд, Андрей Андреевич Громыко: знаменитый «mr. No». Их места заняли выходцы из регионов: лидер ленинградских коммунистов Зайков, 1-й секретарь ЦК Грузии Шеварднадзе.

Михаилу Сергеевичу требовались новые люди: не свидетели его восхождения , помнящие генсека юным провинциальным князьком и снисходительно взирающие на потуги нового генерального. А его личные выдвиженцы – горбачевцы – им самим приведенные на Олимп, благодарные и преданные ученики.

По крестьянской наивности Горбачев считал, что Ельцин подходит под эту категорию как нельзя лучше. Потом, конечно, выяснится обратное, но будет уже поздно…

29 июня на заседании Политбюро Горбачев, посетовав на низкие темпы строительства и замораживание капиталовложений, предлагает «посмотреть» Ельцина на посту секретаря ЦК.

«Посмотреть» – хорошее, хоть и забытое слово из прежнего партийного обихода. Есть в нем очевидный подспудный смысл – присмотреться, приглядеться, опробовать.

У Горбачева – большие виды на активного уральца. Впоследствии Михаил Сергеевич признается, что, выписывая Ельцина в ЦК, он уже примеривал его на Москву – главный партийный форпост, где правил бессменный кремлевский старец Виктор Гришин.

Надо думать, члены Политбюро о планах генсека догадывались, а посему инициативе его не препятствовали. Да и не принято такое было: генеральный секретарь – это партия, а партия – ошибаться не может.

Лишь престарелый премьер-министр Тихонов позволил себе в ходе заседания пробурчать что-то невнятное. Мол, «не чувствует» он Ельцина. Но замечание это вызвало только улыбку: к тому времени Тихонову стукнуло уже восемьдесят и чувствовать он мог разве что смену погоды, вызывающую ломоту в старческих, ревматических костях.

(Через три месяца Тихонова тихо сплавят на пенсию «по состоянию здоровья», так что злопамятному Ельцину даже мстить ему не придется.)

1 июля пленум ЦК утверждает Ельцина секретарем по строительству. Назначение это неожиданностью для него не было. (Описывая свои размолвки с недолгим куратором Долгих, он пишет, что тот понимал: «Мое нынешнее положение временное, и скоро мой статус может резко измениться».)

Была ли теперь его душенька довольна? В том-то и закавыка : казавшийся еще вчера недоступным и таким вожделенным пост секретаря ЦК стал для него теперь лишь очереднымтранзитом. Планка ельцинских амбиций росла не по дням, а по часам. Аппетит, как известно, приходит во время еды.

Если внимательно пролистать его первую книжку, складывается странное ощущение, что ему вообще ничего не нравилось, все казалось мелким и недостойным.

Должность – не та. Секретарство в ЦК – не сразу. Избрание в Политбюро – лишь через год (точнее, 10 месяцев). Опять же – партийная дисциплина.

Вот дают ему московскую квартиру – пятикомнатную! – в самом центре, на 2-й Тверской-Ямской. До Кремля – 10 минут пешком, дом – элитный, кирпичный, «только для своих». Но и это ему не по нутру.

«Шум, грязный район. Наши партийные руководители обычно селятся в Кунцеве, там тихо, чисто, уютно».

На самом деле Тверская – намного престижнее Кунцева. В Кунцеве живут те, кому не положена служебная дача, только и дача Ельцину не нравится. «Небольшая дачка», «одна на две семьи». Прямо-таки несчастная сиротка![2]2
  Ничего себе – «небольшая дачка на две семьи»! Это была бывшая дача Буденного в поселке Вешки по Дмитровскому направлению. Одних спален там насчитывалось штуки четыре; кинозал, каминный зал, бильярдная, баня. Территория – гектара четыре. Даже домик для охраны, где мы останавливались вместе с водителями, имел прекрасные условия. У каждого из нас было по отдельной комнате, душ. А «две семьи» – это он с Наиной и старшая дочь Елена с мужем. Елену он считал вроде как за отдельную семью.


[Закрыть]

Через три месяца, после избрания секретарем ЦК, ему дают новую дачу – еще недавно на ней жил Горбачев. И что же?

«Уже снаружи дача убивала своими огромными размерами… холл метров пятьдесят с камином: мрамор, паркет, ковры, люстры, роскошная мебель… Одна комната, вторая, третья, четвертая, в каждой – цветной телевизор, здесь же на первом этаже огромная веранда со стеклянным потолком, кинозал с бильярдом, в количестве туалетов и ванных я запутался… Больше всего убивала бессмысленность всего этого».[3]3
  Когда Горбачев предложил ему переселиться на свою бывшую дачу, Ельцин помчался туда сломя голову. Потом в Управделами говорили, что это был первый в истории случай, когда человек переехал жить безо всякого ремонта. После Горбачева там остались дырки в стенах, выцветшие обои, гвозди везде торчали. Но Борис Николаевич так хотел выказать преданность генсеку, что никакие неурядицы его не могли остановить. Правда, потом, когда он уехал в отпуск, на даче сделали косметический ремонт. Эта дача – так называемый объект «Москва – река – 5» – ненамного отличалась от прежней ельцинской дачи. Может, только размерами. Все остальное было как в Вешках: спальни, бильярдная, кинозал. Единственное – старую дачу строили еще при Сталине, а новая была одна из самых свежих: конец 70 – х. Типичная «посохинская» коробка, но с особым, современным дизайном внутри. И еще участок – 17 гектаров . После 1991 года Ельцин эту дачу Горбачеву вернул обратно. Там он теперь и живет.


[Закрыть]

Подождите: маленькая «дачка» – плохо. Большая – тоже плохо. На него просто не угодишь. Будь Борис Николаевич женщиной, впору подумать, что живет он под гнетом вечного ПМС.

Он даже на Горбачева дуется , даром что тот вытащил его из далекого Свердловска, за полгода сделал секретарем ЦК, даже старую дачу свою отдал, хотя по иерархии подобная роскошь полагалась только членам Политбюро.

Но все это – вроде как само собой разумеющееся. Зато Горбачев не находил времени с ним встречаться, разговаривал только по телефону, и этих мелочных деталей оказалось вполне достаточно, чтобы перечеркнуть остальной позитив.

«Горбачев отлично понимал, – талдычит как пономарь Ельцин, – что он, как и я, тоже перешел в ЦК с должности первого секретаря крайкома. Причем края, который по экономическому потенциалу значительно ниже, чем Свердловская область».

Ау! Какой, к лешему, экономический потенциал. Уже семь лет как уехал Горбачев со Ставрополья; он отныне генеральный секретарь, глава государства, но Ельцин все не может забыть прежнего равенства, по старинке продолжая местечковое соперничество.

Он ведет себя точь-в-точь как одноклассник какой-нибудь знаменитости, который, видя своего школьного приятеля на телеэкране, не преминет заметить: тоже мне – звезда. Помню, как в третьем классе накостылял я ему по шее…

МЕДИЦИНСКИЙ ДИАГНОЗ

Маниакально-депрессивный синдром, как правило, сопровождается депрессией с проявлениями необоснованной раздражительности или даже злобности. Это единственный вариант депрессии, где на фоне тоскливо-злобного аффекта больные высказывают претензии не к себе, а к окружающим. Они испытывают мучительное желание как-то разрядить свое внутреннее напряжение, выместить раздражение на ком-нибудь или на чем-нибудь.

Впрочем, тогда еще всех особенностей характера своего протеже Горбачев не знал. Ельцин импонировал ему своей активностью, неординарным подходом к работе.

Не все разделяли этот щенячий восторг. Секретарь ЦК и будущий премьер Николай Рыжков, например, весьма скептически относился к Ельцину. Когда Горбачев с Лигачевым поинтересовались мнением бывшего директора «Уралмаша» (он-то знал Ельцина еще по Свердловску), тот дал земляку просто-таки уничижительную характеристику.

«Ельцин… по натуре своей – разрушитель. Наломает дров, вот увидите! Ему противопоказана большая власть. Вы сделали уже одну ошибку, переведя его в ЦК из Свердловска. Не делайте еще одну, роковую».

Но генсек советам Рыжкова не внял. Хотя правая рука его – небезызвестный Егор Лигачев – и вызвался для очистки совести скататься в Свердловск: проверить, так сказать, факты.

Горбачев позднее вспоминал:

«Выехал, через несколько дней звонит:

– Я здесь пообщался, поговорил с людьми. Сложилось мнение, что Ельцин – тот человек, который нам нужен. Все есть – знания, характер. Масштабный работник, сумеет повести дело».

Через пару лет этот масштабный работник схватится с Лигачевым не на жизнь, а на смерть. Именно в нем Ельцин узрит главного своего врага, перенеся на бедного Егора Кузьмича весь обличительный правдоискательский пафос.

Вот уж воистину: не делай добра – не получишь зла…

Уже потом, распрощавшись с властью, и Горбачев, и Лигачев наперебой кинутся уличать Ельцина во всех смертных грехах.

«Лично я знал его мало, а то, о чем знал, настораживало, – как бы отгораживается от своего питомца бывший генсек. – У меня была информация, свидетельствующая о том, что свердловский секретарь очень властолюбив и несамокритичен. Вспомнилось и такое наблюдение: как-то в разгар дискуссии на сессии Верховного Совета Ельцин покинул зал, опираясь на чье-то плечо. Многие заволновались – что произошло?.. А земляки улыбались: с нашим первым случается, иной раз перехватит лишнего. Этот человек дома строил, правда, не знаю как, но, по-моему, в основном “обмывал” их пуск».

Может, я чего-то недопонимаю? Если Ельцин – такая противоречивая личность, да еще и «перехватывает лишнего», какого рожна потребовалось Горбачеву его возвышать? Сидел бы себе в Свердловске, да и дело с концом.

Человек неизвестно как строит дома, в основном «обмывает» их пуск, а его вместо вызова на ковер разом назначают секретарем ЦК по строительству. С тем же успехом заподозренного в браконьерстве субъекта можно сделать министром рыбного хозяйства.

Вообще, разница в оценках Ельцина – в зависимости от времени их – тема для целой диссертации. Те, кто вчера еще всячески продвигал нашего героя и нарадоваться на него не мог, в одночасье вдруг опомнились, прозрели и начали вытаскивать какие-то пропахшие нафталином упреки, мелочные обиды и кляузы.

Особо преуспел в этом секретарь ЦК Яков Рябов, который, собственно, и вывел Бориса Николаевича в люди .

Послушать его – уж такой Ельцин сякой: и характер тяжелый, и культуры не хватает, и с людьми груб, и карьерист до мозга костей. Одно только непонятно: зачем, в таком случае, тот же Рябов тащил его наверх просто-таки за уши?

Отговорки, будто изменился он, переродился, в расчет, извините, не принимаются. Ельцин всегда оставался одним и тем же: и на стройке, и в обкоме, и в ЦК. Просто бульдожья хватка его, маниакальное упорство и жесткость недостатком прежде не считались. Наоборот даже, почиталась за достоинство.

Это как в футболе: все зависит от того, за какую команду ты болеешь. Пока побеждают твои любимцы – и откровенное подсуживание судьи, и грубость игроков воспринимаются в порядке вещей – лишь бы выиграть. Но как только происходит обратное, и судью – на мыло, и хулиганов – с поля.

В противном случае никогда в жизни Горбачев с Лигачевым не доверили бы Ельцину важнейший стратегический пост – московский горком.

Надо сказать, что тогдашний первый секретарь МГК Виктор Гришин, правящий столицей без малого два десятка лет, давно уже вызывал недовольство Горбачева.

Гришин – человек сталинского склада (подчиненные боялись его как огня, были случаи, когда прямо в кабинете первого они падали в обморок, а если кого-то называл он по имени-отчеству, это приравнивалось к величайшей похвале) – явно не вписывался в команду нового генсека.

Его пытались уйти и прежде: именно Гришин был основной мишенью в начатой Андроповым антикоррупционной кампании. Тогда, в начале 80-х, по Москве прокатились масштабные чистки. Были арестованы начальник Главторга Трегубов, директор Елисеевского магазина Соколов, директор «Океана» и десятки торговых работников рангом поменьше.

Столицу сотрясали слухи один кошмарнее другого – о гигантских взятках, передаваемых якобы «наверх», чуть ли не самому Гришину; о найденных в тайниках миллионах. Впрочем, слухи эти, почти уверен, тоже были частью антигришинской операции, ибо Лубянка, как никакая другая организация, мастерски умела целенаправленно распускать нужные себе сплетни.

Вообще, история эта темная, овеянная множеством легенд и мифов. В массовом сознании крепко-накрепко застыло убеждение, что Гришин и верхушка московского горкома венчали собой многоуровневую мафиозную пирамиду. Впрочем, массовое сознание – штука весьма ненадежная…

Если вдуматься, кто попал тогда под чекистско-прокурорский каток? Десяток директоров? Начальники торгов и плодовоовощных баз?

Эка невидаль. В советской торговле воровали испокон веку. Еще со Сталина зарплату работникам прилавка платили смехотворно мизерную. Остальное, дескать, доворуете сами.

Вот и доворовывали . Как, впрочем, и во всех остальных отраслях. При Андропове, помнится, пытались даже объявить борьбу несунам , которые тащат с предприятий и учреждений образцы своей продукции – от колбасы до автозапчастей – но кампания, не успев толком набрать обороты, заглохла. Потому как иначе всю страну пришлось делить на две части: одни бы сидели, другие – охраняли.

Даже слабоумному ясно, что начатое Андроповым наступление на московскую коррупцию имело под собой вовсе не процессуальную, а чисто политическую причину.

Когда в начале 1982 года из председателей КГБ Андропов перешел в секретари ЦК, вопрос с будущим вождем завис в воздухе. Мнения в Политбюро разделялись: далеко не все жаждали видеть на посту генсека вчерашнего шефа Лубянки. В их числе был и Гришин.

И тут, по случайному совпадению – стихия , ничего не скажешь – и начинается борьба с коррупцией. Метут одного за другим директоров и торговых начальников. Опять же сами собой возникают слухи об их связях с Гришиным и столичной верхушкой.

А дальше все проходит как по маслу. В ноябре умирает Брежнев. Недовольная прежде часть Политбюро по умолчанию избирает Андропова генсеком. И кампания разом сбавляет обороты.

Да если б даже и не сбавила, ничего это не изменило, потому как ни одного показания против Гришина арестованные торгаши не дали. Не в пример Узбекистану, где под молох КГБ и прокуратуры угодили десятки партийных вождей.

Теперь ответьте мне на один вопрос. Можно ли было найти на бескрайних просторах страны хоть один регион или республику, где в торговле не наличествовали бы массовые хищения и приписки? Ответ понятен априори. Значит, арестовать можно было каждого торгового номенклатурщика: бери любого – не ошибешься.

Но означает ли это, что все без исключения партийные вожди – секретари горкомов, обкомов, крайкомов – воровали вместе с ними? Сильно сомневаюсь.

Да и какой был смысл тому же Гришину собирать взятки с подчиненных торговцев, если и так жил он практически в раю? Бескрайняя дача, роскошная квартира, членовоз под боком. Зарплата – тыща двести. Продукты и вещи – на любой вкус. Захоти он даже полакомиться птичьим молоком – не тортом, понятно, а натуральным, волшебным этим напитком – орава лизоблюдов и прихлебателей в лепешку расшиблась бы, но поручение шефа исполнила.

Он был в прямом смысле слова небожителем. Не удивлюсь, если Гришин даже не знал, как выглядят деньги: доставать портмоне много лет ему уже не доводилось…

Я никоим образом не пытаюсь обелить Гришина и ему подобных. Грехов у этих людей выше крыши. Но своих , а не придуманных, приписанных грехов.

Да и на фоне нынешних коррупционеров те, прежние – Соколовы, Трегубовы, Чурбановы – выглядят просто нашкодившими пионерами.

За что в итого осудили того же злополучного Чурбанова, всесильного зятя генсека, первого зам.министра внутренних дел? За взятку в виде расшитого золотом халата. Все остальные обвинения – более 60 эпизодов – в суде развалились.

И не развалиться не могли, ибо в антикоррупционной горячке следователи не особо утруждали себя закреплением доказательств. Есть признание – и слава богу. Причем частенько доказательства эти выглядели весьма и весьма смехотворно. (Скажем, заведующую Гагаринским райторгом посадили на 8 лет за флакон духов «Красная Москва», полученный в подарок ко дню рождения.)

Знаете, например, в чем знаменитые Гдлян-Иванов (именно так, через дефис, точно сиамские близнецы, они и остались в истории) обвиняли председателя Верховного Суда СССР Теребилова?

Цитирую показания первого секретаря ЦК Узбекистана Усманходжаева:

«Осенью 1985 г. Владимир Иванович (Теребилов. – Авт .) прибыл в республику для встреч с избирателями… В беседе я воспользовался случаем и попросил Теребилова увеличить штаты судебных работников Узбекистана… Утром у себя в кабинете положил в дипломат черного цвета красочные альбомы и буклеты об Узбекистане и деньги – 20 000 руб. в конверте. Приехал к Владимиру Ивановичу в номер. Поставил на пол дипломат… Спустя некоторое время Теребилов мне позвонил и сообщил, что смог разрешить вопросы о расширении штатов судебных работников республики. Действительно, в 1986 г. Верховным судом СССР Верховному суду Узбекистана было выделено 24 или 26 дополнительных единиц судебных работников…»

Нехитрый арифметический подсчет: 20 тысяч за 25 (для ровного счета) штатных единиц. Получается 800 рублей за одну судейскую голову. Не слишком ли? И главное, какой республиканскому вождю с этого навар ? Ну, будет в Узбекистане на 25 судей больше. И толку-то?

Ладно, бог с ним, с Узбекистаном. Там-то как раз я охотно готов поверить в то, что вся республиканская верхушка превратилась в воровскую малину: Восток есть Восток.

Вернемся лучше к Гришину.

В 1984 году, после смерти Андропова, борьба с торговой столичной мафией резко пошла на спад. Гришин, ясное дело, успокоился. Но ненадолго.

С приходом Горбачева весь этот компромат – реальный, надуманный, не суть важно – мог быть снова запущен в дело.

Конечно, Горбачеву было далеко до Андропова. Организовывать кампании, проводить аресты и обыски – было не в его стиле. Генсек предпочитал действовать плавно, извечными аппаратными методами, и в «Советской России» появляется разгромная публикация о недостатках строительства в Москве, о процветающих приписках и воровстве.

Гришин понял намек правильно. Он даже собрал самых доверенных своих подчиненных, посетовал, что статья прямо направлена против него. «Может быть, мне уйти самому?»

Но не ушел. До тех пор, пока Горбачев напрямую не вызвал его и не сделал предложение, от которого тот не смог отказаться.

Забегая вперед, скажу, что в начале 90-х Гришин умер в глубокой нищете, сидя в собесовской очереди, куда пришел хлопотать насчет персональной пенсии. Может, я наивен, но как-то не вяжется это с образом «крестного отца» московской мафии.

…С уходом Гришина новым столичным вождем становится Ельцин.

«22 декабря 1985 года меня вызывают на Политбюро, – так описывает он свое назначение. – О чем пойдет разговор, я не знал, но когда увидел, что в кабинете нет секретарей ЦК, а присутствуют только члены Политбюро, понял, что речь будет идти, видимо, обо мне.