Текст книги "Ильгет. Три имени судьбы"

Автор книги: Александр Григоренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Нара

С того мгновения появилось у меня занятие – я готовился к побегу. Каждую вещь, каждое услышанное слово прилаживал к своему замыслу. У меня был свой лук – один из трех, которые сделал когда-то широкий человек своим сыновьям, каждому по силе. Того, что достался мне, хватало, чтобы добыть глухаря или зайца, но я знал, что это уже полдела. Оставалось где-то раздобыть побольше стрел, подновить лыжи и достать еды на первое время.

Стрелы я пробовал мастерить сам – уходил к реке, срезал маленьким ножом лозу в заледенелых прибрежных зарослях, откладывал трубчатые полые кости, чтобы потом вырезать из них наконечники. Это было трудным делом: меня почти никогда не брали на охоту – прекрасным охотником рос Ябтонга, его удачи и удачи широкого человека хватало на то, чтобы семья не голодала.

Явире ходил по пятам брата и отца и изнывал от медлительности времени, которое мешало в одночасье стать таким, как они.

А я, Собачье Ухо, оставался в становище помогать Уме и Наре. Женщины не обижали меня, но и не отпускали от себя без надобности. Девочка Весна – в ту пору ей шел четырнадцатый год – наверное, считала меня одной из своих кукол, и требовала, чтобы заморыш постоянно был на виду.

– Ты слабый, тебе нельзя уходить далеко, – говорила она.

– Я – мужчина.

– Какой ты мужчина, – смеялась Нара. – Сходи на реку, там есть светлый лед, отчисти его от снега и посмотри на себя.

Я брал топор, ручные нарты и говорил матери, что иду за дровами, а сам шел к тайному месту, в котором хранил заготовки для стрел и наконечников. Если каждый день делать хотя бы по одной стреле, то к исходу зимы можно наполнить колчан, с которым не страшно уходить в тайгу, – так думал я. Но руки еще плохо знали работу, наконечники получались кривыми и громоздкими, как клюв ворона, древки ломались… А самое главное, в ту пору я не знал, что стрелы из лозы делают только на забаву детям. Для настоящей стрелы нужен отобранный один из сотни высушенный лиственничный ствол, острое тесло, крепкие руки и несколько лет учения. Ничего из этого я не имел, ни разу не видел, как их делают. Но незнание мне заменило упорство.

Прошло много дней, прежде чем получилась первая стрела, какой я ее видел, – ровная, острая, с пестрым оперением филина. Вторая появилась быстрее, третья – за день.

Однажды, отправляясь за дровами, я бросил в нарты свой невеликий лук. Добравшись до тайника, бережно убрал снег с большого куска бересты, прикрывавшей хранилище, и достал первую стрелу. Чтобы не потерять драгоценность в ветвях, не сломать наконечник об твердое дерево, я выстрелил в небо. Стрела ушла ввысь, превратившись в мерцающую черную точку, на мгновение зависла в небе и начала возвращаться. Не задев ни единой ветви, кратким хищным шипом она вошла в снег в десятке шагов от меня. Но взять стрелу в руки я уже не мог – ее держала Девочка Весна и улыбалась. Она шла по моему следу и спряталась за широким стволом мертвой сосны. Нара улыбалась.

– Так-то ты рубишь дрова, – сказала она.

– Отдай.

Одной рукой Нара взяла стрелу за основание наконечника, другой за оперение.

– Хочешь – сломаю?

– Отдай.

Девочка Весна услышала дрожь в моем голосе.

– Зачем тебе стрелы?

– Охотиться. Хочу добывать зверя.

– Разве тебе не дают мяса?

– Хочу сам.

– Сам? Какой ты охотник? Сходи на реку, там есть светлый лед, отчисти…

– Я уже был на реке.

– Может, ты хочешь жить своим очагом? – сквозь смех спросила Нара.

– Хочу, – неожиданно для себя произнес я.

– Твой ум где-то далеко ходит, когда ты это говоришь. Ты мал ростом, ниже меня.

– Что из этого?

– Ты не осилишь лук, которым можно убить оленя или сохатого. Чем будешь кормить свою жену? Куропатками и рыбой?

– Мне не нужна жена.

– Это ты никому не нужен. Я бы удавилась постромками, но не пошла бы за такого заморыша. Если желаешь жить дальше, то живи здесь. Всегда живи.

Я сделал шаг навстречу Наре. Стрела в руках Девочки Весны согнулась дугой.

– Сломаю…

На мгновение я онемел, когда понял: еще слово – и эта злая тварь вытянет из меня спасительную тайну. Она и так знает почти все. Я зарычал от отчаяния и бросился…

Взвизгнула Нара, древко хрустнуло, вместе мы рухнули в снег, превратившись в зверька, бьющегося в силке.

Я пришел в себя, когда увидел розовое пятно на снегу – это была кровь. Костяной наконечник распорол щеку Нары, она сидела напротив, зажав рану ладонью, – красные змейки появились между пальцев и заползали в рукав парки.

– Покажи…

– Росомаха, рыбье дерьмо, – глухим шепотом выпалила Девочка Весна, вскочила и понеслась к стойбищу.

Первой мыслью была мысль сбежать прямо сейчас. У меня есть лук, несколько стрел, ручные нарты, маленький нож и топор.

Широкий человек, Ума и братья увидят распоротую щеку Нары, спросят, кто поднял на нее руку, и Девочка Весна расскажет о тайнике заморыша, который, скрываясь, делает стрелы, а кроме того, хочет охотиться сам, уйти и жить своим очагом. Больше всех удивится Ябтонга – он уже привык к тому, что человек, которому он мочился в лицо, почти совсем перестал разговаривать. Старший сын Ябто будет думать, что можно сделать больше того, что он уже сделал с человеком, носящим лицо ненавистного Ерша. Блестящий будет ему советовать…

Подумав об этом, я решился – достал стрелы из тайника, положил их в нарты, где уже были лук и топор, взял постромки и пошел.

Я не знал, куда идти, меня занимала только одна мысль – о том, что все решилось вдруг и помимо воли. Ходьба разгоняла кровь по телу, я уже думал о том, как добыть еду…

Но внезапный порыв снежного ветра разбудил чудесный слух, и впервые я различил речь – два женских голоса. Один выкрикивал ругательства, другой, сквозь плачь, тянул слова: «Тальник разорвал лицо, когда я покатилась с обрыва…».

Здесь и остановились мои ноги. Я вернулся к тайнику, спрятал стрелы и пошел в стойбище.

* * *

Нара не предала меня, и я был благодарен ей. Но благодарность смешалась со страхом, что моя спасительная тайна висит на паутинке, которая есть прихоть Девочки Весны. И самое скверное было в том, что она, как мне казалось, понимала свою власть. В первые дни после полученной раны она не обмолвилась со мной ни словом, даже не глядела в мою сторону, и тем измучила меня до слабости в руках и ногах.

Но однажды я понял, что делать, – благодарность должна быть отплачена.

У меня не было ничего, кроме одежды, детского лука, тайника и маленького ножичка для рукоделия, которые носят с собой женщины. Несколько дней я бегал в лес, поднимал припорошенную снегом бересту и сосредоточенно работал. Я уже не думал о стрелах – из костей, предназначенных для наконечников, я выточил бусы в виде малых птиц. Эту стаю, вздетую на тонкий ремешок, вырезанный из куска старой ровдуги, я преподнес Наре однажды утром, когда широкий человек с сыновьями ушел на большую ходьбу, а Ума сидела в чуме и скоблила шкуры.

Девочка Весна не удивилась: она взяла подарок, держала его на вытянутой руке и смотрела, как белая стайка прыгает и вертится на ветру.

– Нравится? – с надеждой спросил я.

Нара помолчала немного, будто желая всласть налюбоваться бусами.

Из ее рта вырвался лукавый смешок, искоса она глянула на меня.

– Боишься, что все расскажу отцу?

Слова Девочки Весны меня добили. Я ответил глухо и зло: «Нет», – и пошел к своей работе.

Той же ночью я решил бежать и проклинал себя за прежнюю слабость.

Железный рог

Все рухнуло, когда солнце заняло над сопкой место, означавшее середину дня.

К стойбищу приближалось не три, а четыре ездовых оленя.

Впереди ехал Ябто, а рядом с ним на огромном чернолобом быке – чужой человек. Он казался единоутробным братом хозяина стойбища, ибо так же не имел шеи, был одинаков с ним ростом и шириной плеч.

Но Ябто не имел братьев.

Этот человек был тунгус и носил прозвище Железный Рог. По его щекам скакали олени, с нижних век на щеки падали стрелы, по переносице полз змей, а рот был квадратным. Из всех тунгусов, покрывающих себя татуировками, он был первым в умении скрывать настоящее лицо.

Ябто и Железный Рог знали друг друга много лет – с тех самых пор, когда мужчины нескольких ненецких и тунгусских семей объединились для похода к верховьям Йонесси. Оба были тогда мальчишками, такими, как нынешние сыновья широкого человека.

Ябто встретил тунгуса в половине малой ходьбы от стойбища, и эта встреча заставила широкого человека отказаться от охоты.

– Славные у тебя парни, – сказал Железный Рог, – сильные. Мне бы таких, да я, брат, одинок.

– Отчего не женишься?

– Не хочу.

Шитолицый расхохотался, запрокинув лицо, и олени на его щеках отпрянули от змея.

– А парни славные, – повторил он. – Наверное, ждут от отца наследства – панцирей или железных рубах. Эй ты, – тунгус развернул оленя в ту сторону, где стоял Ябтонга, – есть у тебя железная рубаха?

Пока старший сын терялся, открывать ли ему рот для ответа, ответил отец:

– Хорошее железо дорого стоит. Не нажил еще…

– Пока наживет – состарится. Да и зачем наживать таким здоровым парням?

Ябто понимал, о чем говорил тунгус. Он сам не получил в наследство доброго оружия – отец по большей части предпочитал войне охоту. Панцирь светлого железа с желтой птицей на груди и островерхую железную шапку, добытые во время похода к верховьям Йонесси, отец потом променял на стадо в сто голов – он хотел стать оленеводом и навсегда уйти в тундру. Но в тот же год всех оленей прибрал мор.

В юности широкий человек мечтал об этом панцире, тайком доставал его и рассматривал желтую птицу.

Когда отец умер, Ябто не дал деревянной кукле, вырезанной в память о нем, ни капли свежей крови с охоты, ни куска мяса – дух отца расплачивался за глупость и унижение сына, проявленные в смертном теле. И после слов тунгуса он вдруг подумал о том, будет ли сыт после смерти.

Когда не на что купить доброе оружие, его можно добыть войной. Но подходящей войны боги не посылали широкому человеку, кругом жили и кочевали либо сильные, либо бедные. Эти мысли кратким остатком ветра пронеслись в его голове.

– Может быть, ты знаешь, где можно взять хорошее железо так же легко, как глухаря с ветки? – спросил он почти с издевкой.

Тунгус вновь рассмеялся и, внезапно прервав хохот, сказал голосом, в котором Ябто не услышал и отголоска смеха:

– Знаю.

Недолго они глядели друг другу в глаза.

– Поедем ко мне, – наконец произнес Ябто. – В лабазе много мяса. Будь моим гостем, Железный Рог.

* * *

По случаю приезда старого знакомца был праздник. Котлы кипели, и сытный дух плыл над тайгой.

Там в большом чуме за едой тунгус рассказал широкому человеку, что еще в месяц налима он гнал сохатого и загнал в чужие угодья. Добыча была слишком хороша, чтобы ее бросить, и Железный Рог бежал, не жалея груди. Зверь уходил туда, где горы становились выше и обрывались рекой. Сил в нем оставалось немного – стрела, попавшая на излете в заднюю ногу, только пробила кожу, но увязла наконечником в плоти, и жизнь уходила из сохатого, как вода из крохотной дыры в котле. Напротив, лыжи тунгуса шли споро, он перешел с бега на мерный шаг, и шел по следу, ожидая последнего верного выстрела.

Железный Рог был выносливее любого зверя – мог преследовать добычу или врага несколько дней без сна и еды. Он был одинокий охотник, живший там, где пожелает остановиться его душа. Он происходил от семьи известного рода Кондогир, за ним оставались угодья, но если Железный Рог и появлялся в родных местах, то тайком, как вор. Родичи давно его прокляли.

Лучшим его удовольствием было найти товарища для малого набега – для хорошей войны у тунгуса не было войска.

За годы после смерти отца и матери он накопил столько кровников, что мог в любой миг ждать засады. Но жизнь бродяги его радовала. Железный Рог любил опасность, ему нравилось догонять, выслеживать и скрываться. И потому тунгус не заботился, что гору мяса, которую он добудет сейчас, нужно тащить домой, – дом будет там, где он сделает последний выстрел. Тунгус выроет углубление в снегу, соорудит балаган из трех палок, небольшой ровдуги, которую он носит за спиной, бересты и камней, и будет жить один с огнем, есть мясо, жаренное на рожнах, или сырое…

Сохатый уже давно не показывался, но по следу Железный Рог видел, что зверь падал на передние ноги. Красные точки сопровождали след. Путь шел на подъем, к округлой вершине сопки тунгус поднимался, не ускоряя шага, – он знал почти наверняка, что на другой стороне горы лось сдастся. Он увидел зверя на плоской вершине – сохатый стоял боком, подставив все огромное тело под выстрел, и чутьем большого охотника Железный Рог понял, что зверь отдаст жизнь без последней схватки. Тунгус достал большую вильчатую стрелу, и оперение легло на тетиву.

Лось поглядел в последний раз на человека и – исчез. Охотник опешил – ведь он лишь на мгновение опустил глаза. Тунгус бросился по следу, и то, что увидел он, повергло его в еще большую оторопь.

* * *

Пробуравив толщу снега, огромный зверь катился по крутому склону – уже почти мертвый. К зверю, крича, бежали люди. Они были с луками, и, вглядевшись, тунгус увидел стрелы на теле лося, много стрел…

Люди – их было четверо – окружили нежданную добычу. Один из них, подошел к неподвижному зверю и большим ножом перерезал горло, чтобы выпустить из тела остаток жизни.

Эти четверо говорили на языке, который Железный Рог знал так же хорошо, как свой, – то были остяки, называющие друг друга «кет» и предпочитающие собак ездовым оленям.

Рысьим слухом тунгус уловил слова, означавшие крайнее удивление. Какое-то время он раздумывал, стоит ли спуститься вниз и поспорить о добыче, но вскоре понял, что делать этого не стоит.

Из низины поднимался густой дым, какой бывает от множества чумов, и, наверное, эти люди – лишь малая часть тех, кто остался в стойбище. Но в тот день тунгус удивлялся не в последний раз.

К тем четверым шел пятый, кривоногий, низенький, еще крепкий старик. В его голосе был треск падающего дерева, и он сказал громко, будто нарочно для того, чтобы его услышал тот, кто скрывался на вершине сопки:

– Гнал – и бросил гнать. Нехорошо. Накажет его бог… Идите за нартами…

– Это был Тогот! – почти кричал тунгус в лицо Ябто. – Понимаешь, Тогот!

– О… – промолвил широкий человек. – О…

Каждый народ делал железо по своему умению, но остяки превосходили в этом умении всех, а Тогот – превосходил всех остяков. Он говорил с железом, как с любимым псом, и железо повиновалось ему. Ходил слух, что Тогот ведет свой корень от переселившихся в преисподнюю охотников на земляных оленей, отчего он так же, как эти люди, кривоног и ничтожен ростом, а самое главное – видит нижнюю часть земли лучше, чем ее поверхность.

Тогот кочует в поисках рыжего камня, так же как другие люди кочуют за стадами, либо в поисках изобильной добычи. Потому никто не знал, где живет старик. Он одевал в железо аринов, ассанов, югов, – всех, в ком жила остяцкая речь, и просил лишь о том, чтобы его работа не уходила к чужим.

Но, почитая Тогота, как великого шамана, люди соблазнялись огромной ценой, которую иноплеменники давали за ножи, пальмы, панцири и железные рубахи. К тому же остяки погибали в войнах, и работа старика уходила в добычу победителя – так о нем узнали все, и остяцкое оружие светлого железа стало во всей тайге признаком богатого наследства, а остяцкий скребок лучшим подарком невесте.

– Этот дым не от чумов, – говорил Железный Рог. – Он нашел свое железо, много железа, и жжет для него огромные деревья… Понимаешь?

Тунгус замолк, вопросительно глядя на Ябто. Широкий человек уже давно понял, к чему клонит гость.

– Много с ним людей? Только эти четверо? – наконец спросил он.

– Не думаю, что больше, чем я видел. Эти сопляки – его сыновья. Может быть, он взял с собой рабов. У Тогота всегда были рабы… Но на них оружия не нужно, хватит вот этой штуки.

Тунгус улыбнулся и показал пальцем на плеть, лежавшую рядом с Ябто. Широкий человек улыбнулся в ответ.

В тот день они больше не говорили о старике. Железный Рог был умен и знал, что надо подождать, пока осторожный разум Гуся довершит работу.

Утром, едва проснувшись, они вновь принялись за еду – задолго до рассвета Ума сварила мясо. Ябто заговорил первым:

– Нас всего двое.

– Твой старший сын – почти мужчина. Как его прозвище?

– Гусиная Нога. Другого зовут Блестящий.

– Я видел, есть еще один, маленький…

– Этого не считай. Заморыш, хотя годами ровесник Гусиной Ноге. Он больше пригодится здесь, в женской работе. Его прозвище Собачье Ухо. В детстве он слышал птиц за полдня полета. Слышит ли сейчас – не знаю.

– Вот как, – удивился Железный Рог. – Можешь позвать его?

Широкий человек крикнул во всю глотку, и через мгновение Ябтонга и Явире – неподалеку они упражнялись в стрельбе по куску оленьей шкуры, подвешенной к ветке сосны, – схватили меня и затолкали в большой чум.

– Твой отец говорит, что ты слышишь птиц за полдня полета. Правда?

Я услышал приветливый голос, но промедлил с ответом. Всякий раз, попадая в жилище широкого человека, нутро мое твердело, предчувствуя опасность, и теперь я видел ее в большой оленьей кости, которую Ябто разбивал камнем, пытаясь достать мозг. Ожидание не обмануло – кость со свистом полетела в мое лицо, но я успел увернуться.

– Ловок, – похвалил тунгус.

– Отвечай, – сказал Ябто.

– Раньше слышал, теперь – не знаю.

– Иди, – приказал Ябто.

Выскочив из чума, я не знал, что моя судьба была решена, едва я успел отойти на несколько шагов.

– У него глаза, как у соболя в петле, – сказал Железный Рог. – Нельзя таким глазам пропадать без дела.

– Пропадут – не жалко, – сказал широкий человек, и, помолчав, добавил. – Хорошо, возьмем его.

Ябто шел одеть в лучшее железо тайги себя и сыновей и чтобы Ябтонга и Явире попробовали войну. Тунгус жил разбоем, но из доброго железа имел только прозвище.

Чтобы умилостивить духов, широкий человек решился на неслыханное – принес в жертву оленя-манщика, с которым добывал до десятка диких за одну охоту. Ябто, веривший в собственную щедрость, покидал стойбище со спокойным сердцем. Оставшимся широкий человек не сказал куда и зачем идет – то было не их ума дело, особенно, если лабаз полон.

Аргиш – десяток оленей и пять нарт – вышел на рассвете и через девять ночевок пришел к тому месту, где Железный Рог потерял сохатого.

Тогот

Тунгус был разумом набега.

Во время пути, на ночевках, он о чем-то говорил с Ябто в отдалении, так, что никто из молодых не слышал слов. Отец заставлял Ябтонгу и Явире упражняться в стрельбе. Моим уделом было следить за оленями, ставить походный чум, разводить огонь и варить мясо. Ябтонгу, как молодого пса, изнутри колотила радость первой охоты, и эта радость распаляла младшего брата.

Приблизившись к тайному становищу остяка, Железный Рог расставил людей на месте войны. Мне было велено оставаться с оленями и нартами в логу между сопками. Родные сыновья широкого человека заняли места в засаде по краям стойбища Тогота, примыкавшего к малому озеру, в котором были сделаны проруби, чтобы брать воду и остужать железо.

Казалось, рыжий камень ждал остяка, приготовив к его приходу тьму мертвых лиственниц. Одни люди кузнеца, остервенело работая топорами, кряжевали стволы, таившие в себе смолистый, жестокий жар, и стаскивали их к печи, – почерневшим зевом печь глядела в глубь тайги. Другие, вставши по двое, огромными пестами толкли рыжий камень в неглубоких, плоских ямах. Издали было невозможно отличить, кто из них сыновья, а кто невольники – все были в одинаковых грязных малицах, с лицами, на которых каменная пыль и сажа смешались с многодневным потом.

Сам старик ходил по стойбищу и клял всех злыми остяцкими словами. В то утро его работа еще не началась. Тогот злился, что вчера эти ленивые росомахи, пожиратели дерьма и падали, улеглись спать сразу после еды, не заготовив дров и рыжего камня столько, сколько нужно, а день короток. Наверное, рабы и сыновья слышали эти слова так часто, что никого из них крик старика не заставил работать быстрее, да и сам Тогот только размахивал палкой…

Как рысь бросается на голову зазевавшегося охотника, так двое чужих упали на стойбище. Они скатились с крутой, почти отвесной возвышенности и, сделав несколько шагов, оказались в середине, возле печи.

– Родился – живи до старости, Тогот, – громко сказал тунгус.

Изумление перехватило речь старика, и его люди вздрогнули, как от удара, и прекратили труд. В тишине остался только один звук – веселый голос Железного Рога.

– Счастливое место ты выбрал, дедушка. Богатство само с неба валится – то мяса целая гора, то добрые гости. Съел моего сохатого?

Тогот долго смотрел на тунгуса и наконец вымолвил нехотя – из одной надобности не длить молчание.

– Зачем гнал и бросил? Бог тебя накажет… с голоду умрешь.

– Я – Железный Рог. Слышал обо мне?

– Может, и слышал да забыл. Зачем помнить каждого бродягу? У меня свои люди есть.

Старик приходил в себя, его голос становился все тверже, и его твердость передавалась людям. Четверо из них отступились от лиственничных кряжей и с топорами в руках окружили говорящих с четырех сторон. Это были сыновья старика.

– Не слишком ты добр.

– Разве шитолицый – к добру? – Тогот вскинул палку и показал на Ябто. – Юрак – шея песцовая – тоже с добром пришел?

Старик наступил на больное, ибо каждый человек его народа знал, что юраки и тунгусы – враги от начала времен. Юраки и тунгусы знали то же самое об остяках и селькупах.

– Зря ты, старик, – сказал Железный Рог, вкладывая в слова все миролюбие, на какое был способен. – Мы хотели посмотреть на твое дело – ведь, сказывают, великий ты мастер…

– Зачем пришли?! – рявкнул Тогот.

Его сыновья подошли на шаг ближе.

– Продай нам твоего железа.

– Не продам.

– Хорошо заплачу.

– Нет, сказано тебе…

– Почему? Может, поторгуемся?

– Это остяцкое железо. Я ни с кем не торгуюсь, тем более с шитолицым.

– Послушай, если ты еще не успел наковать достаточно панцирей, ножей и клинков, мы подождем. Твоя работа стоит того, чтобы потерпеть оскорбления. Почему бы тебе не пригласить нас в гости?

Тогот примолк, опустив голову, а когда поднял лицо, пришельцы увидели его желтозубый рот, изрыгающий частые толчки беззвучного смеха.

– У тебя голова, тунгус, всего лишь жилище для вшей, – сказал он сквозь одышку. – Иначе бы ты понимал, что твое дело – живым отсюда уйти, а не в гости напрашиваться.

После этих слов стойбище запрыгало от хохота – хохотали сыновья поигрывая сверкающими отказами, хохотали рабы, обнимая песты, хохотал сам Железный Рог…

Не смеялся только Ябто – он подошел к старику и всадил ему нож в живот.

Он сделал это без суеты, молчаливо и привычно, как будто поддел кусок мяса из котла, и сыновья Тогота, не сумевшие сразу постичь неуловимого провала из смеха в смерть, промедлили мгновение, которое стоило им жизни.

Откуда-то из пространства вылетело две стрелы – одна прошила голову молодого остяка, другая пробила плечо его брату, стоявшему в нескольких шагах. Двое оставшихся судорожно шарили невидящими от изумления глазами, ища стрелков, – этого замешательства было достаточно для того, чтобы Ябто и Железный Рог бросились к ним и прикончили ножами.

Жизнь тайного стойбища пресеклась, как жизнь бледного насекомого, о котором говорил кузнец, смеясь над шитолицым.

Тогот был еще жив, когда тунгус подошел к нему и сказал:

– Зря, старик, ты не позвал нас в гости. Где твое оружие?

– Горе тебе будет от остяцкого железа, – промолвил Бальна побелевшими губами. – Тебе и твоему юраку. Падальщику…

Сыновья широкого человека выбрались из своих засад и бежали в середину становища. Ябтонга будто повредился умом, он не кричал – он скулил, ибо в его утробе бесновался обезумевший дух легкой победы. Он пускал стрелы в мертвые тела остяков и остановился только когда отец кинул в его голову кусок рыжего камня, валявшегося под ногами. Явире, приплясывая, искал свою стрелу, которая попала в плечо одного из сыновей Тогота.

Ябтонга примчался к отцу и заговорил, показывая на укрытие рядом с лазом в горе, откуда люди кузнеца выносили рыжий камень.

– Отец, там хаби, они живы. Они прячутся – дай мне их убить, отец, не откажи мне…

Гусиная Нога почти плакал.

– Понравилась война, сынок?

Ябтонга дрожал, будто вылез из ледяной воды. Он не ответил.

– Ты, наверное, думаешь, что такая война будет всегда?

– Отец, разреши мне…

Подбежал Блестящий – его взгляд был таким же умоляющим. Ябто принялся думать о рабах старика, но мысли прервал Железный Рог и показал пальцем на распадок.

– Смотри…

Только сейчас Ябто увидел две едва заметные ровные полосы – след лыж уходил в низину и пропадал между сопок.

– Я глядел близко, след уже под снегом, – сказал тунгус. – Он ушел давно, наверное, почти сразу, как мы пришли сюда.

Не сговариваясь, оба бросились к укрытию в горе, где, как щенки в метель, клубком лежали невольники Тогота – все они остались живы. Шитолицый выхватил одного за шиворот малицы.

– Сколько вас?! – заорал он. – Сколько, говори!

Раб хватал воздух широко открытым беззубым ртом и пытался что-то сказать, но голоса не было.

– Сколько!

Железный Рог поднес нож к горлу раба. Тот замер, перестал дышать и показал растопыренную пятерню, два пальца которой были отрублены до половины. Тунгус убрал нож, раб тут же юркнул в дыру и слился с грязным клубком собратьев.

– Он ушел туда, где наши олени, – сказал он Ябто. – Твой парень мог остановить его?

Широкий человек ответил, немного помолчав:

– Кажется, у него даже лука нет.

– Тогда скоро сюда придут остяки, – сказал тунгус. – Придут со всем своим железом и упадут на наш след.

– Надо собирать добычу.

– Подожди немного…

Тунгус встал на лыжи и побежал по следу.

* * *

Тот человек был самым ничтожным из всех пятерых рабов Тогота. Он не годился кряжевать лиственничные стволы, толочь рыжий камень пестом. Он, как и я, варил еду и следил за чумами.

Никто – ни сам старик, ни его сыновья – не помнили какого народа этот человек. Его замечали меньше, чем самую незаметную собачонку. Но это был тихий, работящий и самый верный раб. Тогот, не выпускавший из рук палки, ни разу не ударил его, ибо раб исполнял то, чего хозяин еще не успел захотеть.

Когда пришли чужие, невольник рубил на плахе подмерзшую сохатину – плаха была за дальним чумом, немного в стороне от стойбища, и пришельцы не заметили раба, а раб видел все. Он встал на лыжи, едва Железный Рог начал свой разговор.

Никто не знает, как он угадал беду, которой не чаяли другие люди Тогота. Он прошел совсем немного, когда увидел впереди малый аргиш. Олени разрывали неглубокий для такой поры снег в поисках мха. Неподалеку от груженых нарт стоял человек и держал лук, готовый к стрельбе.

Это был я.