Текст книги "Графиня Де Шарни"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 103 страниц) [доступный отрывок для чтения: 37 страниц]

Глава 24.
ЖЕНА БЕЗ МУЖА – ЛЮБОВНИЦА БЕЗ ВОЗЛЮБЛЕННОГО

Хотя королева сама вызвала Андре и должна была приготовиться к тому, о чем ей доложил Вебер, она содрогнулась всем телом, когда Вебер произнес эти пять слов.

Королева не могла отделаться от мысли, что после их с Андре, если можно так выразиться, соглашения, заключенного в первый же день их свидания в Таверне, Мария-Антуанетта оставалась должницей.

А ничто так не тяготит коронованных особ, как подобные обязательства, в особенности когда услуги оказывают им от чистого сердца.

Вот почему, послав за Андре, королева считала себя вправе высказать графине свои упреки; но едва она оказалась лицом к лицу с молодой женщиной, как сейчас же вспомнила, чем была ей обязана.

А Андре была, как всегда, холодна, спокойна, чиста, как алмаз, и так же, как алмаз, тверда и непоколебима.

Королева на минуту задумалась, как ей обратиться к этому белому видению, выступавшему из полумрака и входившему в круг света, отбрасываемого трехсвечным канделябром на столе, на который облокотилась королева.

Наконец она протянула бывшей подруге руку со словами:

– Добро пожаловать, сегодня, как и всегда, Андре. Как бы ни была Андре внутренне подготовлена к своему визиту в Тюильри, теперь настал ее черед затрепетать: в словах, с которыми к ней обратилась королева, она услышала прежние ласковые нотки Марии-Антуанетты.

– Надо ли говорить вашему величеству, – отвечала Андре со свойственными ей искренностью и прямотой, – что если бы вы всегда говорили со мной так, как сейчас, то когда бы я вам понадобилась, вам не пришлось бы искать меня за пределами своего дворца?

Королеве было на руку такое начало разговора, и она решила воспользоваться минутой.

– Увы, вам следовало бы это понимать, Андре; вы красивы, чисты, целомудренны, вам не знакомы ни любовь, ни ненависть; грозовые облака не могут вас заслонить, словно звезду, стоит подуть ветру, и она еще ярче заиграет на небосводе! Все женщины на свете, даже занимающие самое высокое положение, не могут похвастать вашей непоколебимой безмятежностью, а еще меньше других – я; ведь я попросила у вас помощи, и вы меня спасли…

– Королева говорит о времени, которое я давно позабыла, – отвечала Андре. – Я полагала, что и королева о нем больше не вспоминает.

– Суровый ответ, Андре, – заметила королева, – однако я его заслуживаю, и вы вправе меня упрекнуть; нет, это верно: пока я была счастлива, я не вспоминала о вашей самоотверженности; возможно, это потому, что отплатить вам за то, что вы сделали, не в силах ни одна женщина, будь она хоть королевой. Вы, должно быть, сочли меня неблагодарной, Андре, но то, что вы принимали за неблагодарность, было, возможно, в действительности лишь бессилием.

– Я могла бы вас обвинять, ваше величество, – молвила Андре, – если бы я когда-нибудь чего-либо желала или просила, а королева воспротивилась бы моему желанию или отвергла просьбу; на что же я могу пожаловаться, раз я ничего не хотела и ни о чем не просила?

– Хотите, дорогая Андре, я скажу вам всю правду? Что мне в вас претит, так это равнодушие, с которым вы относитесь к окружающему миру. Да, вы мне кажетесь существом необыкновенным, занесенным к нам с другой планеты подобно очищенным огнем камням, падающим не знаю с какого солнца… Вот почему первое, что испытываешь, сталкиваясь с вами, это ужас от сознания собственной слабости; а потом постепенно понимаешь, что безупречное существо обладает даром всепрощения; что это чистейший родник, в котором можно очистить свою душу; а в минуту страдания можно прибегнуть к этому существу, как сделала это я, Андре: можно послать за этим необыкновенным существом, осуждения которого я так боялась, и попросить у него утешения.

– Увы, ваше величество, если вы действительно просите у меня утешения, я боюсь, что не оправдаю ваших ожиданий, – отвечала графиня.

– Андре! Андре! Вы забываете, при каких ужасных обстоятельствах вам удавалось меня поддерживать и утешать! – воскликнула королева.

Андре заметно побледнела. Видя, что она закрыла глаза и покачнулась, словно ей изменяют силы, королева протянула руку, чтобы усадить ее рядом с собой на диван. Однако Андре справилась со слабостью и продолжала стоять.

– Не угодно ли будет вашему величеству сжалиться над своей верной служанкой и не напоминать мне о том, что мне почти удалось забыть: плоха та утешительница, если сама она не просит утешения ни у кого, даже у Бога, Потому что сомневается, что Господь в силах ей помочь в ее горе.

Королева внимательно посмотрела на Андре.

– В горе? – переспросила она. – Неужто вам довелось пережить еще что-то такое, о чем вы мне не рассказывали?

Андре промолчала.

– Настал час нашего решительного объяснения, – молвила королева, – за этим я вас и пригласила. Вы любите графа де Шарни?

Андре смертельно побледнела, но не проронила ни звука.

– Вы любите графа де Шарни? – повторила свой вопрос королева.

– Да!.. – пролепетала Андре.

Королева зарычала, будто раненая львица.

– Так я и думала!.. Как давно вы его любите?

– С той самой минуты, как я его впервые увидала. Королева в испуге отпрянула, поразившись тому, что у мраморной статуи, как оказалось, есть душа.

– И вы молчали?

– Вам это известно лучше, чем кому бы то ни было, ваше величество.

– Почему же вы молчали?

– Я заметила, что его любите вы.

– Не хотите ли вы сказать, что любили его больше меня, раз я ничего не видела?

– Вы ничего не видели потому, – с горечью отвечала Андре, – что и он вас любил, ваше величество.

– Да… А теперь я прозрела, потому что он меня больше не любит. Это вы хотели сказать? Андре опять промолчала.

– Отвечайте же! – приказала королева, вцепившись ей в плечо. – Признайтесь, что он меня больше не любит!

Андре не отвечала ни словом, ни жестом, ни взглядом.

– Нет, лучше бы умереть!.. – вскричала королева. – Убейте же меня, скажите, что он меня не любит!.. Ну, он меня не любит, так?..

– Любит граф де Шарни или нет – это его тайна. Не мне ее открывать, – отвечала Андре.

– Его тайна… Не только его!.. Вам-то, я полагаю, он ее доверил? – с горечью заметила королева.

– Никогда граф де Шарни ни единым словом не обмолвился со мной о том, любит он вас или нет.

– А нынче утром?

– Я не видела сегодня графа.

Королева взглянула на Андре так, словно пыталась прочесть самые сокровенные тайны ее сердца.

– Вы хотите сказать, что вам ничего не известно об отъезде графа?

– Я этого не сказала.

– Как же вы узнали о его отъезде, если не виделись с графом де Шарни?

– Он сообщил мне об этом в письме.

– Он вам написал?.. – обронила королева. Подобно Ричарду III, вскричавшему в решительную минуту: «Полцарства за коня!», Мария-Антуанетта была готова закричать: «Полцарства за письмо!» Андре поняла, о чем страстно мечтает королева. Однако она позволила себе жестокую радость, заставив свою соперницу немного помучиться.

– У вас, разумеется, нет при себе письма, которое граф написал вам перед отъездом?

– Вот тут вы ошибаетесь, ваше величество, – проговорила Андре. – Это письмо при мне.

Достав из-за корсажа письмо, еще теплое и пропитавшееся запахом ее кожи, она подала его королеве.

Королева так и затрепетала, коснувшись письма; она на мгновение сжала его в руке, не зная, должна ли она его прочесть или его следовало вернуть графине. Нахмурившись, она взглянула на Андре, потом, решительно отбросив сомнения, воскликнула:

– Искушение слишком велико!

Она развернула письмо и, подавшись к канделябру, прочитала следующее:

«Сударыня!

Я уезжаю через час из Парижа по приказу короля. Я не могу Вам сказать, ни куда я еду, ни зачем я уезжаю, ни как долго меня не будет в Париже: все это Вас, вероятно, мало интересует, однако я счел себя вправе сообщить Вам об этом.

Была минута, когда я едва не пришел к Вам, чтобы сказать об этом лично, но не осмелился сделать это без Вашего позволения…»

Королева узнала все, что хотела знать, и собралась было вернуть письмо Андре; но та, словно забыв, что она должна повиноваться, а не приказывать, властно проговорила:

– Читайте до конца! Королева продолжала читать:

«…Я отказался от предложенной мне недавно поездки, полагая, – безумец! – что меня удерживает в Париже чья-то симпатия. Однако с тех пор я, увы, получил доказательство обратного и потому был рад возможности удалиться от тех, кому я безразличен.

На случай, если в этой поездке меня ждет судьба бедного Жоржа, я принял все необходимые меры к тому, чтобы Вы первой узнали о постигшем меня несчастье и о возвращаемой Вам свободе. Я хочу, чтобы Вы знали, какое глубокое восхищение вызывает в моем сердце Ваша беззаветная преданность той, которая не смогла по достоинству вознаградить Вас за все, чем Вы пожертвовали ради нее: своей молодостью, красотой и счастьем.

Об одном я прошу Бога и Вас: вспоминайте несчастного, который слишком поздно понял, какое сокровище держал в своих руках.

Примите уверения в моем глубочайшем уважении,

Граф Оливье де Шарни».

Королева протянула письмо Андре, та со вздохом взяла его и уронила почти безжизненную руку.

– Ну что, ваше величество, предала ли я вас? – прошептала Андре. – Я не спрашиваю, нарушила ли я обещание, потому что ничего вам не обещала. Обманула ли я ваше доверие?

– Простите меня, Андре, – прошептала королева. – Ведь я так страдала!..

– Вы страдали?.. Как вы можете рассказывать о страдании мне, ваше величество! Что же тогда говорить мне!.. О я не скажу, что страдала, чтобы не употреблять слова, произнесенного другой женщиной для определения того же чувства… Нет, мне бы нужно употребить новое слово, еще не известное, неслыханное, в котором я могла бы выразить все перенесенные страдания, все пережитые мучения… Вы страдали… Однако вам не доводилось видеть, ваше величество, как любимый вами человек, равнодушный к вашей любви, стоит на коленях перед вашей соперницей, предлагая ей свое сердце; вам не приходилось наблюдать за тем, как ваш брат, ревнующий эту женщину, тайно обожающий ее, поклоняющийся ей, словно божеству, сражается из-за нее на шпагах с любимым вами человеком; вы не слышали, как этот человек, раненный вашим братом почти смертельно, зовет в забытьи лишь ту другую женщину, поверявшую вам свои сердечные тайны; вы не видели, как ваша соперница тенью пробирается по коридору, где бродите вы сами, ловя каждое слово, оброненное им в бреду и доказывающее, что если его безумная любовь не способна победить смерть, то с этой любовью он по крайней мере сойдет в могилу; вы не видели, как этот человек, едва вернувшись к жизни чудесным образом, встает с постели только для того, чтобы припасть к ногам вашей соперницы… – вашей соперницы, да, ваше величество, потому что в любви все равны; вы не знаете, каково это – в двадцать пять лет удалиться от отчаяния в монастырь, пытаясь остудить на холодных плитах молельни всепожирающее пламя этой любви; и вот однажды, когда после года бесконечных молитв, бессонных ночей, постов, подавляемых в себе страстей у вас появилась надежда, что вы если и не погасили, то во всяком случае обуздали пылавшую страсть, вы вдруг видите перед собой эту соперницу, бывшую вашу подругу, ничего не понимающую и ни о чем не догадывающуюся, которая нашла вас в вашем уединении, чтобы попросить.., о чем бы вы думали? во имя прежней дружбы, которую не смогли задушить ваши страдания; ради спасения своего доброго имени, ради сокрытия своего позора она пришла просить меня стать супругой.., кого же именно?., этого самого человека, которого я уже три года обожала! Я должна была стать безмужней женой, разумеется; мною., она хотела отгородиться, спрятаться от взглядов толпы, скрыть от них свое счастье, я должна была стать саваном, прячущим покойника от мира живых. Приходилось ли вам обуздывать себя, – нет, не из жалости, ревность не знает милосердия, вам это прекрасно известно, ваше величество, ведь вы принесли меня в жертву, – случалось ли вам, взяв себя в руки из чувства долга, пойти на величайшее самоотречение? Вас не спрашивал священник, берете ли вы в мужья человека, который никогда не будет вам мужем; вам не надевали на палец золотое кольцо, залог вечного союза, который был для меня не более, чем ничего не значивший символ; вы не знаете, что такое расстаться с супругом через час после брачной церемонии.., и увидеть его вновь.., в качестве любовника своей соперницы! Ах, ваше величество! Ваше величество! Должна вам сказать, что три истекших года – это страшные годы в моей жизни!..

Обессилевшая королева протянула Андре руку.

Андре не пожелала подать ей свою.

– Я ничего не обещала, – продолжала она, – однако вот как я исполнила свой долг. Вы же, ваше величество, – в голосе Андре зазвенели обвиняющие нотки, – вы обещали мне две вещи…

– Андре! Андре! – попыталась остановить ее королева.

– Вы обещали мне не видеться больше с графом де Шарни – клятва тем более священная, что я вас об этом не просила…

– Андре!

–..И еще вы мне обещали – о! на сей раз – письменно – обращаться со мной, как с сестрой, – милость тем более высокая, что я ее не домогалась.

– Андре!

– Должна ли я вам напомнить выражения, в которых вы составили это письмо в торжественную минуту, ту самую, когда я принесла вам в жертву свою жизнь, больше, чем жизнь.., свою любовь?., то есть счастье в этой жизни и спасение в другой!.. Да, мое спасение в другой, потому что люди совершают грехи в поступках, ваше величество, а кто мне скажет, что Господь простит мне безумные желания, кощунственные клятвы? Так вот, в ту минуту я все принесла вам в жертву, а вы вручили мне записку; она и сейчас у меня перед глазами, я вижу каждую ее букву; записка была написана в следующих выражениях:

«Андре, Вы спасли меня! Моя честь сохранена Вами, моя жизнь принадлежит Вам. Во имя этой чести, которая так дорого Вам стоит, я клянусь Вам, что Вы можете называть меня своей сестрой. Попробуйте назвать меня так, и Вы увидите, что я не покраснею.

Я передаю эти слова в Ваши руки – это залог моей признательности; это приданое, которое я Вам даю.

Ваше сердце – самое благородное из всех сердец, оно будет мне благодарно за подарок, который я преподношу Вам.

Подписано:

Мария-Антуанетта Лотарингская,

эрцгерцогиня Австрийская».

Королева подавила вздох.

– Да, понимаю, – проговорила Андре, – вы думали, я забыла, что в этой записке, потому что я ее тогда сожгла?.. Нет, ваше величество, нет, вы видите, что я помню все до единого слова, и по мере того, как вы забывали эти слова.., я вспоминала их все чаще…

– Прости меня, прости меня, Андре… Я думала, что он тебя любит!

– Вы полагали, ваше величество, что если он стал любить вас меньше, значит, он полюбил другую? Разве таков закон любви?

Андре столько выстрадала, что теперь позволяла себе жестокость.

– Вы тоже, значит, заметили, что он меньше меня любит?.. – вырвалось у королевы.

Андре ничего не ответила. Она лишь взглянула на потерявшуюся от горя королеву, и на ее губах мелькнула улыбка.

– Что же делать, Боже мой! Как мне удержать его любовь, ведь с нею уходит моя жизнь! Если ты знаешь, Андре, дорогая моя, сестра моя, скажи, умоляю.., заклинаю тебя…

Королева протянула к Андре руки.

Андре отшатнулась.

– Как я могу это знать, ваше величество, ведь он никогда меня не любил, – заметила она.

– Да, но он может тебя полюбить… В один прекрасный день он может прийти к тебе с повинной, просить у тебя прощения за все, что ты из-за него вынесла; и все твои страдания будут забыты так скоро – Боже мой! – в объятиях возлюбленного! Мы так скоро прощаем тех, кто причинял нам боль!

– Ну что же, когда несчастье случится.., это будет настоящее несчастье для нас обеих, ваше величество. Разве вы забыли, что прежде чем стать супругой графа де Шарни, мне придется открыть ему одну тайну.., кое в чем ему признаться… А это – страшная тайна, признание, равносильное смерти, оно в то же мгновение убьет его любовь, которая так вас пугает! Разве вы забыли, что мне придется рассказать ему о том, что вы уже слышали от меня?

– Неужели вы ему скажете, что Жильбер совершил над вами насилие?.. Вы скажете, что у вас есть ребенок?..

– За кого же вы меня в самом деле принимаете, ваше величество, если сомневаетесь в этом? – спросила Андре.

Королева вздохнула с облегчением.

– Значит, вы ничего не будете делать для того, чтобы привлечь к себе графа?

– Ничего, ваше величество, в будущем так же, как в прошлом.

– И вы ему не скажете, не подадите и виду, что любите его?

– Если только он сам мне не скажет, что любит меня, ваше величество.

– А если он вам это скажет, если вы ответите, что любите его, то можете ли вы мне поклясться, что…

– О ваше величество! – перебила королеву Андре.

– Да, вы правы, Андре, – согласилась королева, – сестра моя, друг мой, я к вам несправедлива, я слишком многого требую, я жестока. Но когда все меня покидают: друзья, власть, честь, – я бы хотела, чтобы у меня осталась по крайней мере эта любовь, ради которой я пожертвовала добрым именем, властью, друзьями.

– А теперь, ваше величество, – обратилась Андре ледяным тоном, изменившим ей за все время разговора только в ту минуту, как она заговорила о перенесенных ею страданиях, – не хотите ли вы еще о чем-нибудь меня спросить.., не угодно ли вам дать мне какие-нибудь новые приказания?

– Нет, благодарю. Я хотела вернуть вам свою дружбу, а вы ее отвергаете… Прощайте, Андре. Примите по крайней мере уверения в моей признательности.

Андре взмахнула рукой, словно отказываясь от этого второго предложения, как перед тем отвергла первое, и, холодно, но почтительно поклонившись, вышла так же медленно и тихо, как вошла.

– О, ты совершенно права, холодная статуя, золотое сердце, пылающая Душа, что отказываешься и от моей признательности, и от дружбы: я чувствую – да простит меня Господь! – что ненавижу тебя больше всех на свете!.. Ведь если он тебя еще не любит, то… О! Я уверена, что придет тот день, когда он полюбит тебя!..

Она позвала Вебера.

– Вебер, ты видел господина Жильбера?

– Да, ваше величество, – отвечал камердинер.

– В котором часу он прибудет завтра утром?

– В десять, ваше величество.

– Хорошо, Вебер. Предупреди моих дам, что сегодня я лягу сама. Скажи им, что я очень устала и плохо себя чувствую, пусть меня не будят завтра раньше десяти… Первый и единственный, кого я завтра приму, будет доктор Жильбер.

Глава 25.
БУЛОЧНИК ФРАНСУА

Мы даже и не пытаемся описать, как прошла эта ночь для обеих женщин.

Мы вновь встретимся с ее величеством только в девять часов утра. У королевы были красные от слез глаза, она была бледна после бессонной ночи. В восемь часов, то есть на рассвете, – дело было в такую пору, когда дни коротки и пасмурны – она поднялась с постели, где напрасно искала отдохновения всю ночь и где лишь на рассвете забылась лихорадочным и беспокойным сном.

Хотя никто и не осмеливался нарушить ее распоряжение и не входил к ней в спальню, до нее доносились чьи-то шаги, резкий стук, какая-то возня; это свидетельствовало о том, что произошло нечто непредвиденное.

Королева закончила свой туалет, когда часы пробили девять.

Среди всеобщего шума она услышала голос Вебера: он призывал соблюдать тишину.

Она кликнула верного камердинера.

В то же мгновение все стихло.

Дверь отворилась.

– В чем дело, Вебер? – спросила королева. – Что происходит во дворце и что означает этот шум?

– Ваше величество! Кажется, в Сите беспорядки, – отвечал Вебер.

– Беспорядки? – удивилась королева. – Чем они вызваны?

– Точно еще ничего не известно, ваше величество; поговаривают, что там волнения из-за нехватки хлеба.

Когда-то королеве не могло бы даже прийти в голову, что на свете есть люди, умирающие с голоду; однако с тех пор, как во время возвращения из Версаля ей довелось увидеть слезы дофина, просившего у нее хлеба, а ей нечем было его накормить, она стала понимать, что такое нужда, отсутствие хлеба, голод.

– Несчастные люди! – прошептала она, вспоминая, что говорили о ней во время путешествия, а также объяснения Жильбер. – Теперь они видят, что в их беде не повинны ни Булочник, ни жена Булочника.

Потом она прибавила в полный голос:

– Есть ли опасения, что это не выльется во что-либо более серьезное?

– Не могу вам сказать, ваше величество. Все донесения противоречат одно другому, – отвечал Вебер.

– Тогда беги в Сите, Вебер, это недалеко, – продолжала королева, – посмотри собственными глазами, что там происходит, и доложи мне.

– А как же доктор Жильбер? – спросил камердинер.

– Предупреди Кампан или Мизери, что я его жду, пусть кто-нибудь из них о нем доложит.

Вебер уже взялся за дверь, когда она прибавила:

– Передай, чтобы его не заставляли ждать, Вебер; он осведомлен обо всех событиях и сможет все нам объяснить.

Вебер выбрался из дворца, дошел до калитки Лувра, заслышав шум, бросился бегом по мосту и, подхваченный людскими волнами, вскоре оказался на паперти Собора Парижской Богоматери.

По мере того, как он продвигался к центру старого Парижа, толпа все увеличивалась, а крики становились все громче.

Крики толпы, вернее, ее рев, не могли заглушить отдельных призывов, грозных, словно громовые раскаты:

– Спекулянт! Бей его! Бей его! На фонарь! На фонарь!

И тысячи людей, даже не понимавших, о чем шла речь, а среди них было немало женщин, уверенно вторили этим крикунам в ожидании зрелища, приводившего их в восторг:

– Спекулянт! Бей его! На фонарь!

Неожиданно Вебера швырнуло в сторону, как это случается при большом скоплении народа, когда в нем происходит движение; он увидел, что со стороны улицы Шануанес хлынул людской поток, живой водопад, в котором барахтался какой-то несчастный в изодранном платье.

Именно из-за него собралась толпа, его осыпали угрозами, встречали воем.

И лишь один человек защищал его от толпы; один-единственный человек пытался преградить путь этому живому потоку.

Человек этот, взявшийся за дело, непосильное и для десяти, и для двадцати, и для ста человек, был Жильбер Надобно признать, что кое-кто в толпе его узнавал и кричал:

– Это доктор Жильбер, патриота друг Лафайета и Байи! Послушаем доктора Жильбера!

Наступила минутная заминка, нечто вроде временного затишья, опускающегося на море перед новым шквалом.

Вебер воспользовался остановкой и с большим трудом пробился к доктору.

– Доктор Жильбер! – молвил камердинер Жильбер обернулся на его голос.

– А-а, это вы, Вебер?

Знаком приказав ему подойти ближе, он шепнул:

– Ступайте к королеве и передайте ее величеству, что я, возможно, опоздаю. Я пытаюсь спасти этого человека.

– Да, да! – вскричал несчастный, услыхав последние слова Жильбера. – Вы спасете меня, правда, доктор? Скажите им, что я не виноват! Скажите им, что у меня молодая жена, что она ждет ребенка!.. Клянусь вам, что я не прятал хлеба, доктор!

Однако его жалоба и мольба словно подлили масла в огонь: утихшие было ненависть и злоба вспыхнули с новой силой, а угрожающие крики готовы были вот-вот смениться ударами.

– Друзья мои! – воскликнул Жильбер, делавший нечеловеческие усилия, чтобы попытаться противостоять разбушевавшейся стихии. – Этот человек – француз, такой же гражданин, как все; мы не можем, не должны убивать этого человека, не выслушав его. Ведите его в участок, а там решат, что с ним делать.

– Правильно! – прокричали несколько человек, узнавших доктора Жильбера.

– Господин Жильбер! – обратился к нему камердинер королевы. – Постарайтесь продержаться, а я побегу предупредить офицеров в участке.. Он в двух шагах отсюда. Через пять минут они будут здесь.

Не дожидаясь одобрения Жильбера, он юркнул в толпу и вскоре исчез из виду.

Тем временем человек пять пришли доктору на помощь и своими телами загородили несчастного от разъяренной толпы.

Этот оплот, как бы ни был он слаб, на некоторое время остановил убийц, заглушавших своими криками голоса Жильбера и его сторонников.

К счастью, по истечении пяти минут в толпе опять произошло движение, потом пробежал ропот:

– Офицеры! Офицеры из участка!

При их появлении угрозы стихают, толпа дает им дорогу. Убийцы, по-видимому, еще не получили точных указаний.

Несчастного ведут в Ратушу.

Он прижимается к доктору, берет его за руку и ни на минуту не выпускает ее.

Кто же этот человек?

Сейчас мы об этом расскажем.

Это несчастный булочник по имени Дени Франсуа, о котором мы уже упоминали; он поставляет булочки депутатам Национального собрания.

Поутру какая-то старуха зашла к нему в лавку на улице Марше-Палю как раз в то время, когда он распродал шестую выпечку хлеба и взялся за седьмую.

Старуха спрашивает хлеба.

– Хлеба больше нет, – отвечает Франсуа, – но вы можете дождаться седьмой выпечки и тогда первой получите свой хлеб.

– Мне нужно прямо сейчас, – говорит женщина, – вот деньги.

– Я же вам сказал, что хлеба пока нет… – замечает булочник.

– Я хочу поглядеть, так ли это.

– О, пожалуйста! – отвечает булочник. – Входите, смотрите, ищите, я ничего не имею против.

Старуха входит, ищет, вынюхивает, шарит по углам, распахивает один шкаф и в этом шкафу обнаруживает три черствых булки по четыре фунта каждая, которые оставили себе подмастерья.

Она берет одну булку, выходит не заплатив и в ответ на требование булочника собирает толпу, выкрикивая, что Франсуа – спекулянт и что он прячет половину выпечки.

Стоило в те времена назвать кого-нибудь спекулянтом, и можно было быть уверенным в том, что ему конец.

Бывший вербовщик драгунов по имени Флер-д'Эпин, потягивавший вино в кабачке напротив, выходит на улицу и спьяну вторит старухе.

На их крики с воем стекается народ, все спрашивают друг у друга, что произошло, и, узнав, в чем дело, подхватывают обвинение, набиваются в лавку к булочнику, сметают четырех человек охраны, приставленной полицией, как у всех булочных, разбегаются по лавке и помимо двух черствых булок, оставленных старухой, обнаруживают еще десять дюжин свежих булочек, оставленных для депутатов, заседающих в сотне шагов от булочной.

С этой минуты несчастный обречен; теперь не один, а сто, двести, тысяча голосов подхватывают:

– Спекулянт!

А толпа вторит: «На фонарь его!» В это время доктор, навещавший сына у аббата Берардье в коллеже Людовика Великого, слышит шум. Он видит, что толпа требует смерти какого-то человека, и бросается ему на помощь.

Франсуа в нескольких словах рассказал ему о случившемся; он понял, что булочник невиновен, и попытался его защитить.

Тогда толпа подхватывает и несчастную жертву, и ее защитника, предавая анафеме их обоих, и уже готова их растерзать.

В это время посланный королевой Вебер добрался до площади Собора Парижской Богоматери; он узнал Жильбера.

Мы уже видели, что вскоре после того, как Вебер ушел, из участка прибыли офицеры и повели несчастного булочника в Ратушу.

Обвиняемый, гвардейцы из участка, раздраженная чернь – все толпой ввалились в здание Ратуши, а площадь перед Ратушей в одно мгновение затопили безработные ремесленники, голодные нищие, всегда готовые примкнуть к любому восстанию и отомстить за все свои беды кому угодно, кого обвиняли в причастности к общей беде.

Едва несчастный Франсуа скрылся в распахнувшихся дверях Ратуши, как толпа взревела с новой силой.

Всем собравшимся на площади людям казалось, что они выпустили из рук свою жертву.

Отвратительные личности шныряли в толпе и вполголоса подстрекали:

– Это платный спекулянт двора! Вот почему его хотят спасти.

И эти слова: «Спекулянт! Спекулянт!» пошли гулять по рядам оголодавшей черни, разжигая, подобно фитилю, ненависть и злобу.

К несчастью, был еще очень ранний час, и ни один из тех, кто имел власть над толпой: ни Байи, ни Лафайет – не могли предотвратить надвигавшейся грозы.

Обвиняемый все не возвращался, и тогда крики переросли в улюлюкания, а угрозы – в оглушительные завывания.

Люди, о которых мы сказали, просочились в двери, стали карабкаться по лестницам и ворвались в зал, где под защитой Жильбера находился несчастный булочник.

Тем временем на шум сбежались соседи Франсуа и стали рассказывать, что с самого начала революции он работал не покладая рук, что он выпекал в день до десяти партий хлеба; что когда у его собратьев кончалась мука, он всегда готов был с ними поделиться; что он, желая поскорее обслужить своих покупателей, использовал печь соседнего с ним кондитера, в которой сушил дрова.

Оказалось, что этот человек заслуживает не наказания, а награды.

Облако на площади, на лестницах, в зале продолжали кричать: «Спекулянт!» и требовать смерти виновному.

Вдруг неведомая сила врывается в зал, разбивает кольцо гвардейцев, охранявших Франсуа, и вырывает булочника из рук его защитников. Жильбер, отброшенный в сторону и оказавшийся рядом с импровизированным трибуналом, видит, как два десятка рук тянутся к Франсуа… хватают его; обвиняемый зовет на помощь, умоляюще протягивает руки, но тщетно… Жильбер делает отчаянное усилие, пытаясь к нему пробиться, но, увы! брешь, через которую выволакивают несчастного, уже закрылась! Словно пловец, попавший в водоворот, он отбивался кулаками… А в глазах его застыло отчаяние! А в горле застрял стон! И вот его накрыла волна… Его поглотила бездна!

Теперь спасти его было невозможно.

Он катился по лестнице и на каждой ступени получал по удару. Когда его выволокли на крыльцо, тело его представляло собою сплошную огромную рану.

Теперь он просит не жизни, но смерти!..

Где же пряталась в те времена смерть, если она была готова прибежать к человеку по первому зову?

В одну секунду несчастному Франсуа оторвали голову и надели ее на пику.

Услыхав долетавшие с улицы крики, бунтовщики, остававшиеся в зале и на лестнице, устремляются вон. Надо же досмотреть спектакль!

Ах, до чего интересно: голова, надетая на острие копья! Такое зрелище видели в последний раз шестого октября, а нынче уже двадцать первое!

– Ах, Бийо, Бийо! – прошептал Жильбер, бросаясь вон из залы. – Как хорошо, что ты уехал из Парижа и не видишь всего этого ужаса!

Он пересек Гревскую площадь, идя вдоль Сены, оставив позади и эту пику, и эту окровавленную голову, и воющую толпу, двинувшуюся через мост Нотр-Дам. Едва дойдя до середины набережной Пелетье, он почувствовал, как кто-то дотронулся до его руки.

Он поднял голову, вскрикнул, хотел остановиться и заговорить; однако человек сунул ему в руку записку, прижал палец к губам и пошел.

Человек этот, несомненно, хотел остаться незамеченным; однако какая-то торговка при виде его захлопала в ладоши и закричала:

– Это наш дорогой Мирабо!

– Да здравствует Мирабо! – сейчас же подхватила сотня голосов. – Да здравствует народный заступник! Да здравствует оратор-патриот!

И последние ряды тех, кто следовал за головой несчастного Франсуа, заслышав эти крики, развернулись и бросились за Мирабо; когда он дошел до аббатства, толпа за его спиной была уже необъятной.