Текст книги "Цезарь"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава 34

Срок консулата Помпея и Красса уже истекал. Новыми соискателями должности консула выступили Анний Милон, Плаций Гипсей и Метелл Сципион.

Клодий же выставил свою кандидатуру на должность претора. – Мы уже говорили о том, что об этой магистратуре ходатайствовали, когда окончательно разорялись; человек, домогавшийся претуры, как бы говорил своим кредиторам: «Решено, я готов; отдайте мне ваши голоса, и я заплачу вам из кармана моих подчиненных все долги с процентами».

Нам известно, какая вражда была между Милоном и Клодием. Клодий прекрасно понимал, что если Милон добьется консулата, претором ему не быть. Тогда он начал подкапываться под кандидатуру Милона и поддерживать Сципиона и Гипсея.

Все сцены убийств и пожаров, о которых мы рассказывали, возобновились. Эти происшествия каждый раз срывали комиции, так что к январю ни консулы, ни преторы так и не были избраны.

Честные людибыли на стороне Милона; народ– заметьте, что в античные времена честных людей и народ всегда разделяют, – народ был на стороне Гипсея и Сципиона.

Сенат, видя, что дело ничем не кончилось, назначил интеррекса. Этим интеррексом стал Эмилий Лепид. Что такое был этот интеррекс? Сейчас мы расскажем.

Когда по причине сопротивления трибунов или неблагоприятных предзнаменований комиции откладывались на большой срок, так что к началу следующего года консулы оказывались неизбранными, наступало то, что принято было называть междуцарствием, поскольку консулы слагали свои полномочия, не получив преемников.

Тогда сенат, чтобы не оставлять государство без правительства, назначал интеррекса; это был магистрат, власть которого, равнозначная власти консула, продолжалась только пять дней; он созывал комиции, председательствовал на них, и как только консулы избрались, передавал власть им; если же за эти пять дней консулы так и не были избраны, назначался новый интеррекс.

Почитайте Тита Ливия; он расскажет вам, как однажды консульская власть в течение пятидесяти пяти дней находилась в руках одиннадцати сменяющих друг друга интеррексов.

Так вот, на следующий день после того, как Эмилий Лепид был назначен интеррексом, за тринадцать дней до февральских календ, 20 января по современному календарю, Милон, направляясь в Ланувий – город-муниципию, где он был диктатором, – чтобы избрать та жреца, где-то на девятом часу дня, то есть в три часа пополудни, встретил Клодия, который возвращался из Ариция и остановился возле храма Доброй богини, чтобы побеседовать с арицийским декурионом.

Клодий ехал верхом; позади него следовали тридцать вооруженных мечами рабов; рядом с ним держались один римский всадник, Кассидий Схола, и два плебея, два выскочки, два деревенских мужлана, П. Помпоний и К. Клодий, его племянник.

Милон путешествовал в повозке; он выехал на via Appiaпо проселочной дороге, примерно в том месте, где сегодня находится деревня Гензано; он поехал дальше по Аппиевой дороге и, таким образом, пересекся с Клодием чуть ниже Альбано. С ним ехала его жена Фавста и его друг М. Туфий; его свита из рабов превосходила отряд Клодия по меньшей мере в два раза; кроме этого, с ним было еще двадцать гладиаторов, двое из которых отличались особой силой и сноровкой: их звали Эвдам и Биррия.

Эвдам и Биррия шагали последними, образуя арьергард. Они затеяли потасовку с рабами Клодия; Клодий, услышав шум, тут же примчался. Вы знаете Клодия: он с угрозами ринулся на двоих гладиаторов. Один из них нанес ему удар копьем, который пробил ему плечо. Тяжело раненый Клодий свалился с лошади. Оба гладиатора, не зная, хорошо или плохо они поступили, поспешили вернуться в свиту Милона.

Тем временем рабы Клодия отнесли его в придорожную харчевню. Гладиаторы, оборачиваясь, чтобы убедиться, что их никто не преследует, заметили, в какую харчевню отнесли Клодия. Милон заметил в своей свите какое-то волнение. Люди перешептывались, оглядывались назад; одни смеялись, другие казались испуганными. Он поинтересовался, в чем дело.

Тогда старший над рабами подошел к остановившейся повозке своего хозяина и рассказал ему, что один из гладиаторов только что тяжело ранил Клодия, которого отнесли в харчевню; и он показал пальцем, в какую именно.

Милон на мгновение задумался.

– Раз уж он ранен, сказал он, пусть он умрет. Хуже мне от этого не будет: напротив!

И, обращаясь к старшему над рабами:

– Фустен, – сказал он, – возьми пятьдесят человек, захвати эту харчевню и сделай так, чтобы Клодия в свалке прикончили.

Фустен взял пятьдесят рабов, ворвался в харчевню и принялся за поиски Клодия; тот спрятался, но Фустен искал так тщательно, что, в конце концов, обнаружил его. Через десять минут посреди Аппиевой дороги лежал труп, перевернутый лицом вниз.

Милон, разумеется, не стал задерживаться, чтобы взглянуть на экзекуцию; он продолжил свой путь, целиком полагаясь на Фустена. Как мы видим, тот оправдал доверие хозяина.

Один сенатор, Сест Тодий, возвращался из своей загородной усадьбы в Рим. Он увидел лежащий на дороге труп, сошел с носилок, осмотрел его и узнал Клодия. Тогда он велел положить тело на свои носилки и, шагая пешком, препроводил его в Рим. Когда Клодий лишился домов Цицерона, он купил у Скавра нечто вроде дворца на Палатинском холме. Туда-то Тодий и доставил его труп.

При первой же вести о случившемся выбежала Фульвия. – Клодия, как и всех мерзавцев, обожали женщины, и в особенности его собственная жена. – Фульвия истошно завопила и стала рвать на себе волосы и царапать лицо, потрясая с порога своего дома окровавленным плащом мужа. В один миг дом заполнился народом. Смерть Клодия тут же вернула ему популярность.

Все это происходило в самый вечер убийства. Тело принесли на Палатинский холм к первому часу ночи, то есть в шесть часов вечера. Ночь прошла в стенаниях Фульвии и в мстительных мечтаниях друзей Клодия.

К началу следующего дня толпа у дома выросла; вокруг него толпились шесть или восемь тысяч человек из народа, и так наседали друг на друга, что трое или четверо были задавлены.

Среди этой толпы были два народных трибуна, Минуций Планк и Помпоний Руф. Вняв их подстрекательствам, плебс поднял труп на носилки и понес его, ничем не прикрытый, но обутый, – то есть в том виде, в каком его положили на ложе, чтобы осмотреть его раны, – и понес его, как мы сказали, на ростры, где Планк и Руф, сторонники Клодия, начали своими речами возмущать народ против убийцы.

Тогда ремесленники и рабы, которым Клодий столько раз обещал свободу, взяли тело и перенесли его в Гостилиеву курию, где и сожгли его на костре, наспех сооруженном из столов и скамей, на которых проходили заседания трибуналов и сената. Костер разожгли тетрадями писцов.

Был сильный ветер; от костра загорелась вся курия; с курии огонь перекинулся на ту знаменитую базилику Порция, которую, как вы помните, так отчаянно защищал Катон; базилика сгорела дотла.

Отсюда разъяренные фанатики ринулись на осаду домов Милона и интеррекса.

Милона в доме не было; в отношении него это был акт простой и чистой мести; но в отношении Лепида это был акт политический. Его хотели принудить провести комиции и воспользоваться раздражением народа против Милона, чтобы способствовать назначению консулами Сципиона и Гипсея.

Но Лепид не дал себя запугать. Он заложил все двери, собрал всех своих слуг, рабов и телохранителей, предоставленных ему как интеррексу, возглавил их и отбросил осаждающих стрелами. Дюжина из них осталась на поле боя.

Остальные, увидев это, вернулись на Форум, взяли фасции и принесли их домой Сципиону и Гипсею; но те не осмелились их взять.

Тогда народ понес их к Помпею, – который, как всегда, укрывался в своих садах, – приветствуя его громкими криками и титулами консула и диктатора; затем тот же народ, узнав, что восемь или десять человек были убиты или ранены Лепидом и его слугами, вернулся толпой, чтобы осадить дом интеррекса, который, наконец, на пятый день междуцарствия, был взят.

Выломав двери, разъяренная толпа рассеялась по дому, опрокидывая выставленные в атриуме изображения предков семейства Эмилия, круша ложе и мебель Корнелии, жены Лепида, и осадила его самого в самой задней части дома, где его и убили бы, если бы сбежавший было из Рима Милон не вернулся в него с отрядом своих сторонников, чтобы потребовать комиций, не примчался ему на помощь и не освободил его.

Так что Рим и в самом деле был потоплен в огне и крови: кровь текла по улицам рекой, а пепелища на месте курии и базилики еще дымились.

Глава 35

Эта волна насилия в определенном смысле создала противовес убийству Клодия, так что, как мы видели, Милон почувствовал, что события начинают разворачиваться в его пользу, и не побоялся вернуться в Рим.

Вернувшись, он продолжил свою подготовку к выборам, и, не скрываясь, раздал всем гражданам, которые пожелали их взять, по тысяче асов на душу, что составляет тридцать пять франков семнадцать сантимов нашей монетой.

Но все эти широкие жесты не принесли никаких результатов. Убийство Клодия слишком глубоко ранило сердце народа, и из этой раны хлынула неистовая ненависть к Милону. Тщетно трибун М. Целий, К. Гортензий, Т. Цицерон, Марцелл, Катон и Фавст Сулла защищали его, ничто не могло успокоить вскипающее возмущение. Каждый день комиции потрясали какие-нибудь новые мятежи. Наконец массовые волнения приняли такой серьезный характер, что сенат издал постановление, повелевающее интеррексу, народным трибунам и Помпею, которому, как мы помним, народ принес фасции, предпринять меры, чтобы Республике не был нанесен ущерб.

До какой степени Помпей был посторонним в этих волнениях? Трудно сказать. Факт состоит в том, что только ему одному они пошли на пользу.

За пять дней до мартовских календ, 23 февраля, интеррекс Сервий Сульпиций провозгласил Помпея единственным консулом, и тот сразу же вступил в должность. Получив власть, Помпей сразу понял, что удержать свое влияние он сможет, только восстановив спокойствие. А кем это спокойствие было нарушено? Теми, кто требовал суда над Милоном.

И в самом деле, разве Милон не был виновен или, по крайней мере, обвинен в убийстве Клодия? Бесспорно. И разве Клодий не был римским гражданином? Тоже бесспорно. И разве не должен Милон понести наказание, если он будет признан виновным, или очиститься от обвинений, если он будет оправдан? Опять-таки бесспорно.

И тогда Помпей решил отдать Милона под суд, хотя Милон был его человеком и, по правде сказать, три года назад Помпей сам его выдвинул. Так что через три дня после своего вступления в должность он попросил сенат издать два постановления, которыми ему позволялось бы провести два чрезвычайных судебных разбирательства, что-то вроде полевых трибуналов, где суд вершился бы более тщательно и строго, чем обычно.

Это означало попробовать диктатуры; никто не дал себя одурачить.

Трибун Целий всей своей властью воспротивился проведению этих чрезвычайных трибуналов; но Помпей чувствовал, что на его стороне стоят все те, кого мало беспокоило, что он введет диктатуру, лишь бы только в Рим вернулось спокойствие; Помпей заявил, что его не пугает сопротивление трибунов, и что, если понадобится, он сумеет защитить Республику с оружием в руках.

Бедная Республика! она и в самом деле нуждалась в защите.

Оппозиция трибуна была задушена усилиями богатых и аристократических сословий. Закон, о котором просил Помпей, прошел; оба чрезвычайных трибунала были разрешены, и против зачинщиков волненийбыли выдвинуты три обвинения: одно – в насильственных действиях, – к ним было отнесено убийство Клодия и поджог Гостилиевой курии и базилики Порция; другое – в грабежах; и третье – в подкупе избирателей.

Народ избрал квезитором [50]50
  Дюма транскрибирует слово quaesitor, которое обозначает судебного следователя для разбирательства преступления.


[Закрыть]в суде по обвинениям в насилии и грабежах Л. Домиция, а в суде по обвинению в подкупе голосов – А. Торквата. – Квезитор, как указывает его название, был одновременно тем, что у нас называют судебным следователем и имперским прокурором.

Обвинение в насилии и грабежах на суд вынес старший из Клодиев, Аппий Клодий. Вот как звучало это обвинение: [51]51
  См. превосходный труд Дезобри под названием Рим в век Августа.


[Закрыть]

«В третий консулат Гнея Помпея Великого, единственного консула, за восемь дней до апрельских ид (6 числа нашего месяца апреля), перед лицом квезиторов Домиция и Торквата Аппий Клодий заявляет, что в соответствии с законом Помпея о насильственных действиях он обвиняет Т. Анния Милона и утверждает, что названный Милон за три дня до последних февральских календ (20 января) приказал убить Клодия в харчевне Копония, что по Аппиевой дороге. В связи с этим он просит, чтобы в соответствии с законом Помпея Т. Анний Милон был приговорен к лишению его воды и огня».

Это означало ссылку. Напоминаем, что римский гражданин не мог быть осужден на смертную казнь.

Домиций записал имена обвинителя – Аппия Клодия, и обвиняемого – Анния Милона, и назначил им явку в суд за 6 дней до апрельских ид (8 апреля). Таким образом, Милону было отпущено десять дней, чтобы он мог подготовить свою защиту.

Слушание, как обычно, проходило на Форуме, в трибунале претора, между Священной дорогой и каналом. Оно начиналось с первого дневного часа, то есть с 6 часов утра.

Можно было подумать, что в ночь с 7 на 8 апреля никто в Риме спать не ложился, настолько площадь была заполнена народом, когда первые лучи солнца только-только показались из-за гор Сабины.

Это живое море за ночь поднялось с мостовой площади до ступеней храмов, которые казались скамьями амфитеатра, специально приготовленными для зрителей; а затем со ступеней до самых коньков их крыш, и не было ни одной кровли, которая не была бы покрыта этим морем любопытных, волнующимся, как несжатое поле на ветру. Люди сидели и на крыше тюрьмы, и на храмах Фортуны и Согласия, и на Табулярии, и на стенах Капитолия, и на базилике Павла, и на базилике Аргентария, и на арке Януса, и на арке Фабия, и на Грекостазе – и так до самого Палатинского холма.

Понятно, что три четверти этих зрителей не могли ничего слышать в точном смысле этого слова; но для древних римлян, как и для современных итальянцев, видеть было то же самое, что слышать.

В шесть с половиной часов утра глашатай вышел на трибуну и вызвал обвинителя и обвиняемого.

И тот, и другой появились почти одновременно.

Появление Милона было встречено глухим ропотом, и не только потому, что это было появление убийцы Клодия: Милон, презрев принятые обычаи, не отпустил ни волосы, ни бороду, – впрочем, за восемь дней они вряд ли бы заметно отросли, особенно волосы, – и был одет в элегантную светлую тогу, вместо темной и рваной одежды, как было положено в таких случаях.

И он отнюдь не выглядел смиренным и удрученным, каким обычно в Риме обвиняемый представал перед судом.

Сопровождавшие его друзья и родственники своими печальными лицами и разорванными тогами являли разительный контраст с ним.

У него было шесть адвокатов, во главе которых шагал Цицерон, оратор защиты. Обвинитель, обвиняемый и защитники заняли свои места.

Затем Домиций велел принести шарики, на которых были написаны имена всех граждан, включенных в составленный Помпеем список; он сложил все эти шарики в корзину, и потом не глядя вытянул оттуда восемьдесят один шарик, по числу судей, назначенных законом Помпея.

Граждане, которые были внесены в список, ожидали в специально отведенном для них месте; каждый из них выходил, по мере того, как выкликали его имя, и занимал свое место в амфитеатре, если только он не называл какой-нибудь уважительной причины, чтобы отказаться от участия в процессе.

Когда суд был сформирован, квезитор привел судей к присяге. Сам он не присягал, поскольку не был судьей, выносящим приговор: он был следователем, руководителем прений, счетчиком голосов и вершителем закона.

Обычно прения открывали речью обвинителя, а затем заслушивали свидетелей, которых он вызывал; но на этот раз процедурой управлял закон Помпея, который предписывал начать с выступления свидетелей. Итак, сначала суд выслушал свидетелей.

Слушания продолжались с семи часов утра до четырех часов пополудни. Ко второму часу глашатаи возвестили, что свидетели сказали.

На эту первую формальность ушел весь первый день.

Толпа уже начала расходиться, когда Минуций взбежал на трибуну, крича:

– Граждане, завтра здесь будет решаться судьба подлого злодея Милона. Закрывайте же свои харчевни и приходите сюда все, чтобы убийца не избежал справедливого возмездия!

– Судьи! – вскричал в свою очередь Цицерон, – вы слышали! Этих людей, которых Клодий вскормил грабежами и вымогательствами, призывают прийти завтра сюда и вынести за вас ваше решение! Пусть же эта угроза, столь бесстыдно брошенная вам в лицо, подвигнет вас обойтись со всей справедливостью с гражданином, который ради благополучия честных людей всегда пренебрегал угрозами разбойников, какими бы они ни были.

Все разошлись под ужасающий шум.

Глава 36

Как вы прекрасно понимаете, эту ночь обе стороны провели с толком. Красс, который днем не показывался, с наступлением сумерек развел бурную деятельность.

Чтобы поддержать свою популярность, он объявил себя на стороне Клодия. Он пошел сам к самым высокопоставленным из судей; он позвал остальных судей к себе; он раздавал деньги полными горстями, он ручался за клодианцев, наконец, он повторил и даже превзошел все то, что было сделано, когда против самого покойного было выдвинуто обвинение.

Назавтра, за три дня до апрельских ид, когда суд должен был завершить разбирательство, все харчевни, как и призывал накануне Минуций, были закрыты.

Поскольку Помпей опасался, что возможны не только оскорбления, но и прямые насильственные действия против членов трибунала, он разместил вокруг Форума и на ступенях храмов свои войска; так что со всех сторон сияли латы, мечи и копья, отражая солнце.

Суд был словно опоясан железом и огнем. Ко второму дневному часу, это значит, к семи часам утра, судьи заняли свое место, и глашатай потребовал тишины. Когда все судьи были вызваны, квезитор в свою очередь потребовал тишины. Когда тишина установилась настолько, насколько этого можно было требовать от такого большого скопления народа, слово дали обвинителям.

Ими были Аппий Клодий, его младший брат Марк Антоний и Валерий Непот.

Они говорили в течение двух часов, которые были им отпущены законом. – Римские трибуналы ввели эту мудрую меру предосторожности, которую не признают наши суды: ограничивать время, в течение которого адвокаты могут говорить.

Милон позаботился о том, чтобы доставить Цицерона в своих носилках. Мы уже говорили, что Цицерон был не очень смелым человеком. Накануне толпа осыпала его оскорблениями; его назвали грабителем и убийцей; дошло до того, что ему крикнули, будто он сам посоветовал совершить это убийство.

–  Me latronem et sicarium abjecti homines et perditi describerunt, сказал он в своей речи в защиту Милона.

Одним словом, предосторожность Милона оказалась полезной, пока они пробирались по улицам; но когда они прибыли на Форум, и когда Цицерон увидел солдат Помпея, окружавших его, и самого Помпея в кругу избранной гвардии и с правительственным жезлом в руках, и его ликторов, стоявших рядом с ним на ступенях храма Сатурна, Цицерон начал волноваться.

После выступления обвинителей настал его черед говорить. Цицерон поднялся, провел рукой по лбу, тяжело вздохнул, обвел печальным и умоляющим взглядом судей и толпу, опустил глаза на свои руки, стиснул пальцы и, как бы захваченный обуревавшими его чувствами, начал дрожащим голосом свою речь.

Но при первых же словах клодианцы прервали его злобными выкриками и бранью.

Тогда Помпей, который поклялся до конца сохранять беспристрастность, приказал прогнать возмутителей спокойствия с Форума ударами меча плашмя; а поскольку эта операция проходила не без борьбы и оскорблений, несколько человек было ранено, а двое убито; это отчасти восстановило спокойствие.

Цицерон возобновил свою речь. Но удар уже был нанесен; несмотря на рукоплескания друзей и родни Милона, несмотря на возгласы: «хорошо! очень хорошо! превосходно! великолепно!», которые достигали его ушей, он оставался слабым, растерянным, окоченевшим – недостойным себя, наконец.

После Цицерона вышли восхвалители. Восхвалителями были родственники, друзья, покровители и даже клиенты обвиняемого; каждый из них по очереди произносил какую-нибудь хвалебную речь, превознося в ней его славные качества и свидетельствуя о его благородстве, отваге и порядочности.

Адвокату отводилось два часа, восхвалителям – один час; итого три часа.

Как только последний восхвалитель произнес принятую формулу: Dixi; как только глашатай громко повторил: Dixerunt, приступили к отводу судей.

Обычно отвод производился до начала защитительных речей и выступлений свидетелей; но закон Помпея, в соответствии с которым заседал этот трибунал, предписывал произвести отвод после того, как были произнесены все речи и выслушаны все свидетели.

Это было выгодно и для обвиняемого, и для обвинителя: они знали своих судей, и могли понять их настроение по выражению их лиц во время прений. Обвиняемый и обвинитель дали отвод каждый по пяти сенаторам, пяти всадникам и пяти трибунам от Казначейства, всего тридцати судьям; таким образом, общее число судей уменьшилось до пятидесяти одного. Процедура отвода, разумеется, не обошлась без криков и воплей.

Затем членам трибунала раздали маленькие таблички шириной в четыре пальца, покрытые воском, чтобы каждый из судей мог написать на них свое решение.

Те, кто считали, что подсудимого следует оправдать, ставили букву А, absolvo; те, кто считали, что следует вынести обвинительный приговор, ставили букву С, condemno; те, кто хотели остаться нейтральными, ставили N или L, non liquet: дело не ясно.

Слова дело не ясноозначали, что ни вина, ни невиновность подсудимого не кажутся достаточно очевидными, чтобы судья мог решительно высказаться за или против.

Судьи бросали свои таблички в урну, приподнимая край тоги, чтобы обнажить руку, и держа табличку в ладони надписью внутрь.

Только один судья проголосовал, держа табличку надписью к зрителям, и произнеся вслух:

– Absolvo.

Это был Катон.

Во время голосования друзья и восхвалители Милона заполонили амфитеатр, где сидели судьи, припадая к их ногам и целуя колени в тот момент, когда они писали свое решение.

Внезапно хлынул сильный ливень; тогда некоторые в знак глубочайшего смирения стали зачерпывать с земли грязь и пачкать ею лицо, что чрезвычайно растрогало судей.

Это сказал не я; это сказал Валерий Максим.

Os suum cæno replevit, quod conspectum totam questionem a severitate ad clementiam et mansuetudinem transtulit.

Потом подсчитали голоса. Было подано тринадцать голосов за оправдание обвиняемого и тридцать восемь за обвинительный приговор.

Тогда квезитор Домиций поднялся и с видом скорбным и торжественным разорвал на себе тогу в знак траура; и затем произнес в полнейшей тишине:

– Судьи приняли решение, что Милон заслуживает изгнания, и что его имущество должно быть распродано; в связи с этим мы объявляем о лишении его воды и огня.

Когда он умолк, Форум взорвался громкими криками радости и яростным хлопаньем ладоней. Это клодианцы отмечали свою победу.

Тогда квезитор закрыл заседание и обратился к судьям:

– Вы можете расходиться.

Красс задержался одним из последних и попросил разрешения взглянуть на таблички. – Они должны были выставляться на всеобщее обозрение, с тем, чтобы каждый гражданин мог убедиться, что подсчет голосов был верным; тем более, что подпись на этих табличках не ставилась, и они не могли никого скомпрометировать.

Но у Красса были свои соображения; подкупленным им судьям он раздал таблички, покрытые красным воском, тогда как на остальных воск был естественного цвета; таким образом, он мог узнать, кто из судей сдержал слово, а кто украл его деньги.

А Милон в тот же самый вечер покинул Рим и уехал в Марсель. Там ему вручили речь Цицерона, переписанную набело его секретарями. Он прочитал ее, когда возлежал за столом и ел барабулек. Прочитав ее, он глубоко вздохнул и просто ответил знаменитому оратору:

«Если бы Цицерон говорил так, как он написал, Анний Милон не ел бы сейчас барабулек в Марселе».