Текст книги "Бог располагает!"
Автор книги: Александр Дюма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
IV
ПОСЛАНЕЦ ВЫСШЕГО СОВЕТА
Была половина двенадцатого, когда Самуил Гельб постучался в ворота дома на улице Сервандони, что позади церкви святого Сульпиция.
Встречу ему назначили на одиннадцать ровно, однако Самуил умышленно опоздал, чтобы не ждать или – кто знает? – желая, чтобы подождали его.
Особняк, куда он стучался, выглядел самым обыкновенным, ничто в нем не привлекало внимания: подобно любому из соседних строений, то был молчаливый, уединенный дом, безучастный к уличному шуму.
Ворота отворились. Самуил проскользнул внутрь и быстро прикрыл их за собой. А сам пробормотал:
– Вхожу как вор, но выйти могу как король. И даже более того…
Привратник, выглянув из своей каморки, остановил его:
– Кого вы ищете?
– Тех, что поднялись на сорок две ступени, – отвечал Самуил.
По-видимому, удовлетворенный таким странным ответом, привратник вернулся к себе в каморку. Должно быть, то был не просто привратник!
Самуил прошел по коридору, повернул направо и поднялся на второй этаж, насчитав двадцать одну ступеньку.
Там к нему приблизился некто, шепнув на ухо:
– Франция?..
– … и Германия, – откликнулся Самуил так же тихо.
Человек отступил, давая ему дорогу, и Самуил поднялся по лестнице еще на двадцать одну ступень.
Перед ним была дверь. Открыв ее, он оказался в чем-то вроде прихожей, где ему встретился другой незнакомец.
– Народы?.. – вполголоса начал он.
– … суть короли, – закончил Самуил.
Тогда его проводили в залу, обставленную чрезвычайно просто. Если не считать гобеленов, здесь не было никаких излишеств. Стены, пол, окна, потолок – все было затянуто плотной тканью, по-видимому предназначенной для того, чтобы заглушать голоса и любые другие звуки. Нечего и говорить, что двери были двойными, а ставни – плотно закрытыми.
И ни ламп, ни свечей. Залу освещал только огонь камина, отсветы которого, мелькая по стенам, порой, казалось, оживляли изображенные на гобеленах фигуры, и те приходили в движение.
Шесть человек сидели здесь, ожидая Самуила.
У пятерых лица были открыты, шестой же не только надел маску, но и задрапировался в широкий длинный плащ, словно маска не казалась ему достаточной защитой, и держался в дальнем от камина углу, где свет не достигал его.
Кресла присутствующих были повернуты так, что все они располагались лицом к человеку в маске, по-видимому председательствующему на этом собрании.
При появлении Самуила все встали с мест, лишь тот, в маске, не пошевелился.
Ответив поклоном на приветствия, Самуил тотчас устремил взгляд на незнакомца.
Вот с кем ему предстояло иметь дело. Это с ним придется вести борьбу.
– Вы, – обратился он к неизвестному, – член Высшего Совета, оказавший нам честь присутствовать на нашем собрании?
Человек в маске молча кивнул. В душе Самуила всколыхнулось сложное чувство – смесь горечи и торжества. Заняв свое место рядом с другими, он продолжал:
– Верительные грамоты нашего гостя, разумеется, при нем?
Не произнося ни слова, незнакомец затянутой в черную перчатку рукой протянул ему запечатанный конверт.
Приблизившись к огню, Самуил осмотрел печать.
– Да, – сказал он, – это печать Совета.
Сломав печать, он развернул письмо:
– Знаки и подписи в порядке.
И стал читать вслух:
«Нашим братьям из Парижа надлежит допускать на любые свои собрания подателя сего, коему мы доверяем всю полноту нашей власти. Во всех спорных вопросах ему принадлежит решающий голос. Его лицо всегда будет скрыто маской, и он никогда не заговорит. На все вопросы он станет отвечать знаками согласия либо отрицания или же молчанием, ибо мы хотим, чтобы все личное в нем исчезло, устранилось, всецело поглощенное нашей общей идеей: он будет не человеком, а самим Советом, немым и незримым, перестав быть самим собой, чтобы сделаться всеми нами».
– Отлично, – обронил Самуил, складывая письмо и кладя его к себе в карман. – Начнем заседание, господа.
Все снова сели.
– Поскольку Высший Совет на этот раз нас услышал, я полагаю, разумнее всего будет для начала объяснить, каково наше положение здесь, во Франции, и изложить суть наших надежд и уже достигнутых успехов.
Человек в маске сделал утвердительный жест, и Самуил Гельб продолжал:
– Со времени падения императора Наполеона вот уже четырнадцать лет как Союз Добродетели изменил если не свои идеалы, то цели. Деспот повержен, но борьба против деспотизма продолжается. Короли, пообещав Германии независимость, сделали это лишь затем, чтобы побудить ее участвовать в борьбе с Наполеоном. И вот Наполеон мертв, они же делают все то, в чем прежде упрекали деспота, разменивая его тиранию на мелкую монету. Наша дорогая отчизна, некогда захваченная этим гигантом, немного выиграла оттого, что теперь ее душат царственные лилипуты, связывая по рукам и ногам своими жалкими нитяными оковами. Угнетение от этого становится только еще более оскорбительным. Военный союз освободил нас от иноземного гнета, ныне настал черед Союза Добродетели разбить цепи своего отечественного рабства. Независимость мы завоевали, теперь нам нужна свобода.
– Мы получим ее! – вскричал один из пятерых.
– По крайней мере кое-что мы уже для этого сделали, – продолжал Самуил. – Сердце народовластия бьется здесь, в Париже. Стало быть, необходимо, чтобы наш Союз поддерживал с Парижем прямую непрекращающуюся связь. Надобно, чтобы несколько умных и надежных людей связывали две страны, протягивая одну руку немецкому Высшему Совету, другую – французской венте карбонариев.
Эту роль взяли на себя пятеро друзей, которые два года тому назад, когда я возвратился из Индии, пожелали принять меня в свой кружок. И я утверждаю, что никогда еще не было миссионеров, распространявших свою веру с такой преданностью и отвагой, как они.
– Мы только исполняли свой долг, – проронил один из присутствовавших.
– Теперь, сударь, – продолжал Самуил, обращаясь непосредственно к своему немому слушателю, – вы, может быть прибывший издалека, вероятно, пожелаете узнать, как здесь обстоят дела? Так вот: развязка приближается. Полулиберальное правительство, ныне управляющее Францией, падет не сегодня, так завтра. В своем желании примирить противоборствующие силы общества оно восстановило против себя обе стороны. Король и Палаты будут соревноваться в нападках на него, поскольку оно мешает им драться друг с другом. Господин де Полиньяк только что прибыл из Лондона и теперь занят созданием нового правительства. Как вам известно, господин де Полиньяк являет собой одного из тех кошмарных сторонников монархии, которые оказывают на общество чрезмерное давление, что не может не привести к взрыву. Приход этого человека к власти знаменует объявление войны, войны прошлого против будущего.
– Да! Вопрос в том, кому достанется победа, – качая головой, произнес один из присутствующих.
– Кому достанется? Нам! – с твердостью произнес Самуил. – Мне превосходно известно, что если не все, то, по крайней мере, большинство поборников прогресса и свободы из числа современных политиков лишь самовлюбленные посредственности, чье честолюбие сводится без остатка к жажде завладеть министерским портфелем. Для меня очевидно, что они просто-напросто хотели бы устроить нечто вроде революции тысяча шестьсот шестьдесят восьмого года и заменить Карла Десятого герцогом Орлеанским. Да, эти великие политики готовы развязать народный бунт, всю Европу перевернуть с ног на голову только затем, чтобы изменить принцип престолонаследования в пользу боковой династической ветви. Но им-то какая разница? Если при этой замене они станут министрами, вся та кровь, что прольется на городских улицах, покажется им пролитой недаром.
– А что из этого следует? – вновь подал голос тот, кто уже прерывал его.
– Вот что, – скривив губы в усмешке, пояснил Самуил, – та высокая идея, которую мы лелеем в душе, должна подсказать нам всем именно то, что она подсказывает мне: эти господа с их великими расчетами считают без хозяина. Властолюбивые устремления будут опрокинуты идеей. Ведь чтобы воодушевить народ, им придется призывать к свободе и народовластию. Но их поймают на слове. Начать движение куда проще, чем остановить его. Как только подпорки божественного права будут убраны из-под колес Франции, она покатится под откос и остановится не прежде чем станет республикой. Одно из двух: или абсолютная власть, или абсолютная свобода. Эта нация слишком благородна, чтобы примириться с мелким или посредственным, она создана для великого. Она тотчас, на одном дыхании пойдет до конца, то есть достигнет цели. О, если бы эти достопочтенные политические кроты, роющие свои подкопы под королевский трон, могли понимать, какой великолепный обвал они готовят! Трон обрушится в тартарары, но пусть и они поберегутся, не то сами рухнут в бездну вместе с ним!
Самуил сдержал порыв насмешливого торжества, овладевший им, и заключил сурово:
– Таково нынешнее положение вещей, вот какие надежды мы питаем, вот чего мы добились. Да будет нам позволено вопросить таинственного свидетеля, что выслушал наши соображения, доволен ли этим Союз Добродетели.
Человек в маске кивнул, что означало: «Да».
– Стало быть, мы достойным образом исполнили пожелания Высшего Совета?
Тот кивнул вторично.
Довольная улыбка промелькнула на тонких губах Самуила. Он думал об обещаниях, данных им Фредерике. Теперь он сможет выполнить их. Выдержав паузу, словно ему надо было перевести дух, он прибавил:
– Если так, надеюсь, посланец Совета разрешит Даниелю, одному из наших собратьев, задать ему несколько почтительных вопросов?
Посланец отвечал жестом, который можно было истолковать как «Разрешаю».
– Говори же, Даниель, – обратился Самуил к одному из сидящих.
И Даниель не преминул взять слово.
– О том, что мы здесь, во Франции, сделали во имя Союза, – начал он, – лучше всяких описаний свидетельствуют итоги продвижения революции. Самуил Гельб убежден, что, если каждый из нас должен быть скромным в отношении самого себя, он не имеет права быть таковым в оценке заслуг своих собратьев. Итак, я обязан заявить, что мои соратники оказали, оказывают и впредь будут оказывать достаточно услуг нашему делу, чтобы рассчитывать и на какое-то моральное вознаграждение. А между тем получают ли они его? Хотя все они достигли довольно высоких степеней в иерархии Союза, ни один из них не удостоен первой ступени, не входит в Высший Совет, не принимает участия в обсуждении общего плана действий, не может с полной ясностью осознавать смысл того, что он делает. Справедливо ли это? Предусмотрительно ли?
Во времена, подобные нынешним, когда политическая катастрофа может разразиться в любую минуту, когда старое общество вот-вот взлетит на воздух, едва ли благоразумно не иметь здесь, в Париже, в самом что ни на есть пороховом погребе, кого-то, кто бы имел возможность в нужную минуту действовать по своему разумению, не дожидаясь указаний от тех, кто находится за двести льё отсюда? Неужели подобная медлительность допустима при таком лихорадочном и раскаленном состоянии общества? Ведь пока доберешься до Берлина, чтобы получить там нужный приказ, потеряешь столько времени, что за такой срок можно совершить четыре европейские революции. Союз располагает легионами своих приверженцев и немалыми денежными средствами. Но где он мог бы сейчас применить их с большей пользой, чем в Париже? Именно в интересах дела мы обязаны спросить нашего всемогущего гостя, что сейчас слушает нас: разве необходимость не требует, чтобы, по меньшей мере, один из наших членов вошел в состав Высшего Совета?
Человек в маске не шелохнулся.
Самуил Гельб с трудом сдерживал раздражение.
– Однако мне кажется, – произнес он после паузы, заполненной напрасным ожиданием, – что наша просьба достаточно скромна и законна, чтобы ее удостоили хотя бы отказа.
– Но, может быть, – вмешался один из пятерых, – наши руководители, предвосхищая желание Самуила Гельба и всех нас, именно затем и прислали к нам в Париж представителя Высшего Совета, присутствующего здесь, чтобы ответить на потребность, о которой сейчас шла речь?
На этот раз неизвестный в маске сделал утвердительный жест.
Самуил в ярости кусал губы.
– Что ж, – выдавил он из себя. – Теперь с нами будет некто, имеющий право действовать по собственному усмотрению, так что в решающую минуту нам не надо будет отправляться в Германию за распоряжениями. Что до пользы дела, то вопрос решен, но остается еще вопрос справедливости. Прошу у нашего достославного гостя прощения за такую настойчивость, однако речь не обо мне, но о тех, что избрали меня своим советником и представителем. Я не вправе пожертвовать их интересами как чем-то, не имеющим большого значения. Перед вами люди, занявшие места в авангарде нашей общей борьбы, мы все здесь держим зажженный факел над пороховой бочкой, так ответьте же, наконец, можем мы рассчитывать хоть на что-нибудь? В день, когда в Совете появится вакантное место, получит ли его кто-либо из нас?
Молчание человека в маске можно было понять в лучшем случае как «Быть может».
– Не подумайте только, будто я хлопочу о себе! – с живостью продолжал Самуил. – Да вот вам и доказательство: как самого способного и заслуженного из наших товарищей я рекомендую Даниеля.
– Зато я, – вмешался Даниель, – рекомендую Самуила Гельба.
– И мы тоже! – в один голос вскричали остальные четверо.
– Благодарю вас, братья, – сказал Самуил. – Теперь я могу отстаивать себя, ибо речь пойдет уже не о моих желаниях, а о правах вашего избранника, о нашем деле, о вашей воле, воплощенной во мне. Что ж! Я спрашиваю того, кто слушает нас и безмолвствует: существует ли какое-либо препятствие к тому, чтобы в случае надобности я мог войти в состав Высшего Совета?
Человек в маске кивнул.
– Да? – переспросил Самуил, и его рот искривился гримасой, тут же исчезнувшей. – И нам даже не позволено спросить почему?
«Позволено», – дала понять маска.
– В таком случае я хочу знать причину, – заявил он. – Вероятно, дело в том, что цели мои недостаточно высоки, мне не хватает душевной твердости, воли и отваги?
Бесстрастным скупым жестом человек в маске ответил: «Нет».
– Раз так, очевидно, существует мнение, будто я лишен того, что обыватели именуют совестью, порядочностью, добронравием или еще чем-то в этом роде?
Маска отвергла и это предположение.
– Прошу вас заметить, – произнес Самуил, еле скрывая нетерпение и досаду, – что мы не можем вести беседу на равных. Молчание делает вашу позицию куда более неуязвимой. Говоря с немым собеседником, я принужден выискивать и находить доводы против самого себя. Если это продлится еще хоть немного, мы рискуем разыграть мольеровскую сцену, когда господин заставляет слугу обвинить себя во всех мыслимых провинностях и ошибках, до того как сказать, чем именно он недоволен. Что ж! Придется продолжить скорбное перечисление моих прегрешений. Итак: может быть, непригодным для Совета меня делает отсутствие того, что всегда ослепляет толпу, а порой и людей выдающихся, того, что, сознаюсь со стыдом, подчас влияло даже на меня, скептика по отношению ко всем этим божественным правам? Короче, мне не хватает прославленного имени, высокого происхождения? Меня отвергают за то, что я не принадлежу ни к какому царственному семейству и даже вовсе не имею семейства?
Неизвестный хранил молчание.
– Вы не говорите ни да ни нет. Это то же самое, как если бы вы прямо объявили мне, что, будь я князем, у меня были бы наилучшие шансы, однако существуют и преимущества иного рода, способные восполнить недостаток родовитости. Не так ли?
Последовал утвердительный жест.
– Какие же это преимущества? – спросил Самуил. – Там, где дело касается общественных привилегий, мне известна лишь одна привилегия, что стоит знатности, – деньги. Итак, будучи незаконнорожденным, мне, по крайней мере, следовало бы иметь значительное состояние?
«Да», – кивнул господин в маске.
– Ах, вот оно что! – протянул Самуил с горьким сарказмом. – Таковы, стало быть, основы миропонимания тех, кто претендует на роль основателей свободного общества! Они уважают лишь аристократию, будь то аристократия крови или кошелька. По их мнению, все решает звучание имени или звон монет!
Человек в маске покачал головой, давая знать, что его неправильно поняли.
– Ты не прав, Самуил, – вмешался тот из присутствующих, кто однажды уже защищал намерения Совета. – Интересы дела требуют, чтобы его предводители имели более обширные возможности действия в отношении их подчиненных. Куда же деться, если высокое происхождение и богатство еще имеют такую власть над людьми? Звучание имени и звон монет завораживают этих постаревших детей, и Совет не повинен в таком положении вещей, но вынужден его использовать, хотя бы затем, чтобы покончить с ним. Нет, вовсе не Совет поклоняется золоту, его обожает человечество. Если мы намерены им управлять, приноровимся к его пристрастиям. Когда надо взять вазу, мы ведь берем ее за ручку, не так ли? Ты, носящий имя Самуила Гельба, разумеется, стоишь в тысячу раз больше, чем глупцы, обвешанные фамильными титулами, словно реликвиями. Но если обывателя внешний блеск привлекает куда больше, чем духовное превосходство гения, разве Совет тому виной? И не ты ли сам признался, что подчас бывал взволнован мыслью о высоком ранге тех, кто повелевает тобою? Тем самым ты, считающий себя сильным, сознался в общечеловеческой склонности, которой не мог противостоять. Людей следует держать в руках с помощью человеческих слабостей. То же касается и богатства – оно, кроме материальной, представляет собой моральную силу. Нашим врагам ее не занимать, вот почему они распространяют свое влияние повсюду. Мы обратим против них их же оружие и выиграем сражение, а уж какими средствами – не важно!
– Я с тобой согласен, Огюст, – прибавил Даниель. – И считаю, что при нынешнем положении вещей Союз не мельчает, а напротив, растет именно благодаря тому, что старается привлечь к себе как можно больше знати и богачей. Ведь Союз, в моем понимании, не что иное, как поглощение прошлого будущим, завоевание либеральными идеями всех жизнеспособных сил общества. Что ж, коль скоро высокое происхождение и богатство, будь то разумно или нет, пока принадлежат к числу таковых, призовем их к себе и обратим в свою пользу. Уподобимся Океану, вберем в себя все источники могущества людского. Озаренный идеей, которая превыше всех богатств и всех аристократий мира, Союз, тем не менее, должен иметь на службе у себя великие имена и великие состояния, дабы подчинять себе богачей своей славой, а бедняков – своими щедротами. Союз должен стать духовенством свободы!
Незнакомец в маске несколько раз кивнул, выражая полное согласие.
Был ли Самуил уязвлен, заметив, что немой свидетель поладил с его товарищами лучше, чем с ним самим? Как бы то ни было, когда он заговорил снова, его голос звучал резче, чем до того:
– Золото! Вы так толкуете о золоте, как будто это нечто в самом деле драгоценное и труднодоступное! Да если бы я только пожелал, неужели вы думаете, что я не имел бы его сколько угодно? Подумаешь, велика хитрость – разбогатеть! Разве это цель, достойная человека? Как вы полагаете, меня бы не озолотили, вздумай я, к примеру, продать секреты Союза?
Трепет неприязненного изумления пробежал среди собравшихся. Самуил заметил это движение и высокомерно продолжал:
– Успокойтесь, не стоит предполагать, что я уже продался. Надеюсь, меня здесь знают слишком хорошо, чтобы всерьез подозревать в подобных замыслах. К тому же те, кто их питает, не говорят об этом вслух. Я хотел лишь показать вам, что, строго говоря, богатство не столь уж недостижимое благо: существует немало разных способов им завладеть. И потом, мне бы хотелось, чтобы те, кто, видимо, не слишком нам доверяет, поняли: волей-неволей они вынуждены полагаться на нас, ибо, как бы они ни прятали свои секреты, мы все же знаем о них слишком много.
А теперь подведем итоги. Стало быть, насколько я понял ваше решение, а я бы желал понять его точно, хотя бы и пришлось ради этого немного затянуть нашу беседу, – итак, несмотря на то что я был избран моими пятерыми присутствующими здесь соратниками, мне, такому, каков я есть, вопреки всем моим прежним и будущим заслугам перед нашим делом, не следует претендовать на место среди тех, кто руководит Союзом.
Энергичным кивком человек в маске подтвердил правоту его слов.
– Однако, не имея громкого имени, коль скоро у меня вообще никакого имени нет, я мог бы поставить на службу Союзу и отечеству свободных людей свое огромное богатство. В этом случае я мог бы рассчитывать на право – или долг – войти в состав Высшего Совета?
Последовало еще одно молчаливое подтверждение.
– Что ж! – вскричал Самуил, и в глазах его мелькнул глубокий, странный блеск. – Вы этого хотите? Я стану богатым.
