Текст книги "Жизнь Людовика XIV"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 57 страниц)

ГЛАВА VI. 1639 – 1643

Рождение Герцога Анжуйского. – Замечания о сентябре. – Благосклонность к Сен-Мару. – Французская Академия. – Трагедия «Мириам». – Первое представление трагедии «Мириам». – Фонтрайль. – Ла Шене. – Г-н ле Гран. – Анекдот о Сен-Маре. – Фабер. – Страшный заговор. – Отъезд короля на юг Франции. – Болезнь кардинала. – Последние минуты кардинала. – Два суждения об этом министре.

В первые два-три года жизни Луи XIV важными обстоятельствами были: кончина патера Жозефа, о котором мы уже упомянули в начале нашего рассказа, возрастающее расположение короля к Сен-Мару вместо девицы д'Отфор и, наконец, рождение у королевы второго сына, герцога Анжуйского, последовавшее 21 сентября.

Это обстоятельство обращает внимание на то странное влияние, которое месяц сентябрь имел на тогдашний век. Кардинал родился 5 сентября 1585 года, король – 27 сентября 1600-го, королева – 22 сентября 1601-го, дофин – 5 сентября 1638-го, герцог Анжуйский – 21 сентября 1640-го, наконец, Луи XIV умер в сентябре 1715 года.

Вследствие изучения этих обстоятельств ученые пришли к выводу, что и сотворение мира было также в сентябре – это очень обрадовало Луи XIII и служило ему порукой будущего благополучия его государства.

Между тем, хотя королева и не вернула своего прежнего влияния на короля, их отношения сделались лучше, в то время как постоянными угнетениями со стороны кардинала Луи XIII все более и более тяготился, и его расположение к нему стало незаметным образом превращаться в тайную ненависть, чего кардинал при своем проницательном уме не мог не заметить. И то сказать, все окружающие короля были на стороне его высокопреосвященства – слуги, придворные, чиновники и любимцы. Во всем многочисленном придворном штате только трое – де Тревиль, Дезэссар и Гито – твердо держали: два первые – сторону короля, последний – сторону королевы.

Луи XIII снова сблизился с девицей д'Отфор, но это сближение, несмотря на то, что в нем не было ничего предосудительного, могло быть пагубно для кардинала, потому что и королева питала самую искреннюю дружбу к этой фрейлине. Ришелье сумел удалить д'Отфор, как некогда удалил м-ль де Лафайет, и заменил ее молодым аристократом, на которого он мог рассчитывать. Луи XIII, как и всегда, не противился распоряжениям своего министра, ибо для него было как бы все равно – иметь ли у себя фавориток или фаворитов, хотя, по всей вероятности, любовь его к одним была не так прочна, как к другим.

Молодым человеком, представленным королю в качестве нового фаворита, был маркиз Сен-Map, имя которого стало известным благодаря прекрасному роману Альфреда де Виньи.

Ришелье давно уже заметил, что король с особенным Удовольствием разговаривает с этим молодым человеком и, рассчитывая на него, поскольку и маршал д'Эффиа, отец маркиза, был им облагодетельствован, желал доставить ему у короля то место, которое занимал Шале. Этим кардинал как бы желал показать, что одинаковые причины порождают обыкновенно и одинаковые последствия. Итак, Сен-Мар поступил ко двору Луи XIII, но не в качестве гардеробмейстера, каковую должность занимал тогда Лафор, а как главный шталмейстер малой конюшни.

Сен-Map более полутора лет не доверял опасному благорасположению, которое ему оказывали. Он помнил обезглавленного Шале, изгнание Баррадаса и по своей молодости, красоте и богатству мало заботился о приобретении королевского благорасположения, последствия которого могли быть для него крайне опасны. Но Ришелье и судьба влекли его по этому пути, сопротивляться было невозможно. Впрочем, Луи XIII ни к кому не был так расположен, как к Сен-Мару, и при всех громко называл его своим милым другом, не мог быть без него ни одной минуты, так что когда Сен-Мар приехал на осаду города Арраса, король взял с него слово, что тот будет писать ему два раза в день. И если в продолжение суток от Сен-Мара не было письма, то король весь вечер скучал, даже плакал, говоря, что Сен-Map, без сомнения, убит и что он всегда будет сожалеть об этой потере. Между тем, кардинал не переставал питать ненависть к королеве, а со вторыми, удачными родами королевы она еще более усилилась. Поэтому его преосвященство, выстроив себе великолепный кардинальский дворец, кажется, пожелал при освящении своего нового жилища показать новый пример своего мщения королеве.

Известно, что кардинал любил поэзию. В 1635 году он основал Французскую академию, которую Сан-Жермен назвал «птичником Псафона»; благодарные академики превозносили Ришелье выше небес и по его приказанию раскритиковали «Сида». Скажем больше, они велели написать портрет его высокопреосвященства на фоне огромного солнца, от которого расходились сорок лучей, и каждый оканчивался на имени академика.

Кардинал показывал себя большим любителем поэзии и во время своих литературных занятий никого не принимал. Однажды, разговаривая с Демаре, он вдруг спросил:

– В чем, как вы думаете, я нахожу наиболее удовольствия?

– По всей вероятности, – отвечал Демаре, – в том, чтобы сделать Францию счастливее.

– Вы ошибаетесь, – возразил Ришелье, – в сочинении стихов.

Как в этом, так и в других ситуациях, кардинал не любил возражений. Однажды д’Этуаль самым скромным образом заметил кардиналу, что между его стихами, которые его преосвященство сам изволил ему читать, он нашел один тринадцатистопный стих.

– Что за беда, сударь! – отвечал Ришелье. – Мне так было угодно. И будь он одной стопой больше или меньше, это все равно – он у меня пойдет!

Но несмотря на возражение великого министра, этот стих не прошел ему даром – стихи писать не то, что писать законы!

Хорошо ли, худо ли, но кардинал окончил, однако, свою трагедию «Мириам», которую он сочинил при помощи Демаре, и, желая поставить ее на новоселье в своем новом дворце, пригласил короля, королеву и весь двор на представление. Зала, в которой должна была быть представлена трагедия, стоила ему 300 000 экю.

В один и тот же вечер его преосвященство должен был одержать две победы – одну над королевой, то есть отомстить ей за все прошедшее, другую – над слушателями, то есть получить единодушные похвалы за свою трагедию. В пьесе было много сатиры и едких намеков, направленных против Анны Австрийской, осуждались и ее отношения к Испании, и ее любовь к Букингему. Поэтому следующие стихи не могли не обратить на себя внимания:

Та, которая вам кажется небесным светилом,

Есть пагубное светило моей семьи,

И, может быть, для государства…

Далее король говорил опять:

Внутри, Акаст, различными путями

Все царству моему стараются вредить:

Волнуют мой народ, я окружен врагами,

То явно, то тайком, хотят меня убить.

Мало того, когда Мириам была обвинена в преступлениях против государства, она сама обвинила себя в другом преступлении, и видя, как все ее оставляют, говорит своей наперстнице:

Преступной чувствуя себя, влюбившись в иностранца,

А он, в любви своей, погубит наше государство.

Все эти стихи сопровождались громкими рукоплесканиями. Кардинал, восхищенный успехом своей трагедии и мщением, был вне себя от радости – он то и дело высовывался из своей ложи для того, чтобы себе самому аплодировать или водворить тишину, дабы зрители не проронили ни одного слова из прекраснейших мест его пьесы. Что касается Анны Австрийской, то можно себе представить, как она себя чувствовала!

Пьеса была посвящена королю академиков Демаре, который взял на себя ответственность за ее содержание. Король принял посвящение; правда, в то же время он отказался принять посвящение ему «Полиевкта», чтобы не платить Корнелю то, что Моторон заплатил за посвящение ему «Цинны», то есть двухсот пистолей. Вследствие этого «Полиевкт» был посвящен королеве.

Сен-Map вместе с Фонтрайлем присутствовали па представлении. Они оба сидели в ложе короля, много между собой разговаривали и мало слушали. За такое невнимание кардинал возымел недоверчивость к одному и поклялся отомстить другому.

Спустя некоторое время, Фонтрайль, Рювиньи и несколько других дворян находились в приемной кардинала, в Рюэле, ожидая какого-то иностранного посланника. Ришелье вышел из своей комнаты, чтобы встретить важного гостя, и, увидя Фонтрайля, который не только был некрасив, по еще имел сзади и спереди горбы, сказал ему:

– Посторонитесь, не стойте на виду, г-н Фонтрайль! Посланник не за тем ведь приехал во Францию, чтобы смотреть на уродов!

Фонтрайль заскрежетал зубами и удалился, не ответив.

– Ах, злодей! – говорил он про себя. – Ты мне вонзил нож в сердце, но, будь спокоен, при малейшем удобном случае я отомщу тебе!

С этой минуты единственным желанием Фонтрайля было отомстить кардиналу, и дерзкое, безрассудное слово Ришелье отозвалось ему ровно через год в ужасном заговоре, какого до сих пор не бывало.

Фоитрайль был в числе лучших друзей Сен-Мара. Он дал ему понять, что для него стыдно служить шпионом кардиналу и обманывать короля, который осыпал его ласками и благодеяниями. Сен-Map не любил короля и принимал его дружбу, пожалуй, с некоторым отвращением, но он был честолюбив и видел, что против кардинала составляется заговор. Поэтому Сен-Map не удержался и принял в нем участие.

Фавориту надоело быть подчиненным и он попросил себе место обер-шталмейстера, которое король ему дал, несмотря на сопротивление Ришелье. Но прежде чем Сен-Мар получил новое назначение, кардинал узнал об этом от первого камердинера его величества Ла Шене, который был шпионом его преосвященства.

Министр, желая в самом начале помешать успеху Сен-Мара, поспешил приехать в Лувр, чтобы принести на него жалобу. Луи XIII советовал Сен-Мару никому не говорить о будущем своем назначении, о котором знали только он и Ла Шене. Сен-Мар клялся, что никому ничего не говорил, обвинял Ла Шене и просил выгнать его из дворца. В то время король ни в чем не отказывал своему фавориту – Ла Шене с бесчестием был выгнан и отправился жаловаться кардиналу, который с ужасом увидел, до чего дошла власть нового любимца.

Желающие знать, как Сен-Мар достиг этого могущества, могут почерпнуть подробные сведения из записок Таллемана де Рео. Впрочем, Сен-Мар был странный фаворит и вечно ссорился со своим государем, ибо, исключая кардинала, Сен-Мар любил все, что ненавидел Луи XIII и ненавидел то, что тот любил.

Между тем, представление трагедии «Мириам», как можно было видеть, отнюдь не сблизило, или лучше сказать, не помирило королеву и кардинала. Имея после двух родов уже более силы и влияния, она уговорила герцога Орлеанского – этого вечного заговорщика и изменника своим соучастникам – попытаться предпринять что-нибудь против Ришелье. Ободряемый Фонтрайлем и ослепленный любовью короля, Сен-Мар желал сделаться главой заговора, ибо полагал, что и сам Луи XIII рано или поздно согласится принять участие в заговоре.

В то время готовились к войне с Испанией. Каталония желала присоединиться к Франции, чтобы доказать, что Франция может рассчитывать на Арагон и Валенсию. Генерал Ламот-Худанкур прислал к кардиналу курьера по имени Лавалле для уведомления об этом обстоятельстве. Кардинал ответил, что через два или три месяца он сам вместе с королем приедет в Испанию.

Вследствие этого обещания, которое он действительно намеревался исполнять, кардинал потребовал к себе в августе 1641 года адмирала Брезе, приказал ему немедленно вооружить корабли, стоящие в гавани Бреста, и вести их через Гибралтар к Барселоне, между тем как король отправился сухим путем на Перпиньян. И так как Ришелье назначил эту экспедицию на конец января, то адмиралу нельзя было терять время и он обещал в течение недели выехать из Парижа.

Получив приказания кардинала, адмирал Брезе должен был представиться с ними королю. Пользуясь своим высоким званием, он явился прямо в кабинет его величества. Король стоял у окна и так горячо разговаривал с Сен-Маром, что ни тот, ни другой не заметили присутствия адмирала. Поэтому последний, хотя и против своего желания, услышал часть разговора – Сен-Map изливал свой гнев на кардинала, упрекал его в различных преступлениях, и король, казалось, не защищал своего первого министра.

Брезе не знал, что и делать, но добрый гений вдохновил его, и он молча, затаив дух, вышел из королевского кабинета, не будучи замечен. Брезе был одним из самых преданных кардиналу людей, но он был также и честным человеком. Что ему было делать? Пересказать министру содержание разговора выглядело бы шпионством, а умолчать об услышанном значило изменить дружбе. Тогда он решил воспользоваться первым случаем, чтобы как-нибудь поссориться с Сен-Маром, вызвать его на дуэль, убить его и тем все покончить. Однако случаю было угодно распорядиться иначе: в продолжение четырех или пяти дней адмирал ни разу не встретился с обер-шталмейстером.

Прошло еще два дня, а Брезе безуспешно искал случая встретиться с Сен-Маром. Недельный срок кончился и нужно было выезжать в Брест. При встрече кардинал напомнил Брезе о времени отъезда, тот попросил отсрочки еще на два дня; прошли и эти дни, а молодой адмирал все не выезжал из Парижа. Наконец, заметив холодное обращение с ним кардинала и не зная, что делать, он обратился к Нуайе и все ему рассказал.

– Хорошо, – сказал Нуайе, – вы не отправляйтесь ни сегодня, ни завтра.

– А если кардинал будет сердиться на то, что я ему не повинуюсь? – с некоторым замешательством спросил адмирал.

– Если кардинал будет сердиться, – заявил Нуайе, – я все беру на себя.

Полагаясь на это обещание, Брезе остался. На другой день кардинал, увидев его, сказал с ласковой улыбкой:

– Вы хорошо сделали, г-н адмирал, что взяли отсрочку, и что вы остались. Теперь можете ехать в Брест и будьте спокойны, я не забываю ни моих друзей, ни моих врагов!

Адмирал Брезе уехал, а Ришелье стал еще более внимательно следить за Сен-Маром, сильная привязанность короля к которому тревожила его все больше.

Между тем заговор развивался. Фонтрайль, переодевшись в капуцина, поехал в Испанию, чтобы лично представить испанскому королю договор, в который с ним хотели вступить Гастон Орлеанский, королева, де Буйон и Сен-Мар. Любимец Луи XIII по гордости своей думал, что никто не может поколебать королевского к нему расположения, но ошибался – настал черный день и для него. Король потерял к нему любовь и вот по какому случаю.

Авраам Фабер, впоследствии ставший маршалом Франции, служил тогда капитаном в королевской гвардии, и король был о нем очень хорошего мнения. Уверяют даже, что однажды Луи XIII, вспомнив, каким образом он освободился от маршала д'Анкра, признался Фаберу в намерении умертвить кардинала, давая понять, что исполнение замысла он хочет поручить ему. Фабер, как говорили, покачал головой и отвечал:

– Государь, я не Витри.

– Кто же вы? – спросил король.

– Государь, я – Авраам Фабер, слуга ваш на все другое, но не на убийство.

– Хорошо, – резюмировал Луи XIII, – я хотел только вас испытать, Фабер, я вижу, что вы благородный человек, и благодарю вас за это. Благородные люди со дня на день встречаются все реже.

Однако Фабер, несмотря на смелость своего ответа, не потерял хорошего к себе отношения короля. Однажды он разговаривал с его величеством об осадах и сражениях, а Сен-Map, будучи молод, храбр и предприимчив, во многих мнениях не соглашался с Фабером и довольно дерзко ему противоречил. Этот спор гордости со знанием наскучил королю, и желая прекратить его Луи XIII сказал:

– Послушайте, г-н Ле Гран (так звали Сен-Мара со времени получения звания обер-шталмейстера), вы не правы… Странно, человек, который ничего никогда не видел, хочет спорить с опытным в своем деле.

– Ваше величество, – отвечал удивленный Сен-Мар, как бы гневаясь на то, что король не захотел принять его сторону, – на свете есть много вещей, которые с помощью рассудка и воспитания можно знать, даже не видев их.

Затем, сделав королю легкий поклон, Сен-Мар направился прочь и проходя мимо Фабера, сказал:

– Благодарю вас, г-н Фабер, я не забуду того, чем вам обязан.

Король не расслышал последних слов своего фаворита. Проводив его глазами и оставшись наедине с Фабером, он спросил:

– Что сказал вам этот ветреник?

– Ничего, ваше величество, – отвечал капитан.

– А мне послышалось, что он позволил себе какую-то дерзость.

– Кто же смеет говорить дерзость в присутствии вашего величества.., притом, я бы их не стерпел.

– А знаете ли, Фабер, – продолжил король после некоторого молчания, – я хочу сказать вам все.

– Мне, ваше величество? – удивился капитан.

– Да, вам, как человеку честному.., знаете ли, мне этот Ле Гран надоел.., ужасно надоел!

– Ле Гран? – капитан несколько растерялся.

– Ну да, Фабер, Ле Гран мне в тягость, вот уже полгода, как он мне опротивел.

Фабер вытаращил глаза.

– Но, ваше величество, – сказал он после минутного молчания, – все знают, что г-н Ле Гран пользуется особенным благорасположением вашего величества.

– Да, – продолжал король, – да, это заключают из того, что он остается при мне, когда все уходят, но он остается совсем не для того, чтобы разговаривать со мной наедине, нет, Фабер, совсем не то – он уходит в гардеробную читать Ариосто. Мне кажется, никто не может лучше меня знать, что он значит в моем доме, не так ли? Итак, я вам говорю, что нет на свете человека, который имел бы так мало благодарности и был так склонен к порокам, как Сен-Map. Он иногда по целым часам заставляет меня ожидать себя в карете, между тем как сам гоняется за хорошенькими Марион Делорм или Ла Шомеро. Он меня разоряет, Фабер, государственные доходы не в состоянии покрывать его издержки. Знаете ли вы, что в настоящее время у него до трехсот пар одних сапог?

В тот же день Фабер известил кардинала о положении, в котором Сен-Map находился при короле. Ришелье не хотел этому верить, он три или четыре раза заставил капитана повторить разговор его с королем, спрашивая, были ли то собственные слова его величества. Вполне полагаясь на честность Фабера и не сомневаясь в его донесении, но видя, что Сен-Map, несмотря на охлаждение короля, остается совершенно спокойным, кардинал подозревал, что какой-нибудь заговор поддерживает эту власть обер-шталмейстера. И он не ошибался – Сен-Map, потеряв расположение короля, был поддерживаем королевой и герцогом Орлеанским. К тому же, договор был уже принят в Мадриде, и Фонтрайль возвратился в Париж с лестными обещаниями испанского короля.

Спустя несколько дней после этого события де Ту пришел к Фаберу, своему приятелю, чтобы склонить его на сторону Сен-Мара, но при первых же словах Фабер его остановил:

– Милостивый государь, я знаю о Сен-Маре многое, чего вам не могу сказать. И прошу вас, не говорите мне о нем.

– В таком случае, – предложил де Ту, – поговорим о чем-нибудь другом?

– Пожалуй, но только не о делах государственных, ибо предупреждаю вас, что перескажу об этом кардиналу.

– Ах! Боже мой! – воскликнул де Ту. – Какое же добро сделал вам его высокопреосвященство, что вы сделались таким его другом? Он даже не дал вам гвардейской роты, вы ее купили!

– А вам не стыдно, – возразил Фабер, – угождать мальчику, который только вышел из пажей? Берегитесь, де Ту! Не встречайтесь с ним более, ибо, поверьте мне, он ведет вас по худой дороге!

Не говоря более ни слова, Фабер распрощался с де Ту, который по нерешительности своего характера пришел в большое недоумение и удивление.

Между тем пришло время отъезда, о котором Ришелье говорил адмиралу Брезе. Король выехал из Сен-Жермена 27 февраля 1642 года. В Лионе он остановился, чтобы отслужить благодарственный молебен за Сен-Кампенскую победу, которую граф Гебриан одержал над генералом Ламбуа. Выходя из церкви по окончании молебна, отслуженного кардиналом, король встретил депутацию жителей Барселоны, которые приглашали его в свой город.

Все шло как нельзя лучше: победами графа Гебриана кардинал наносил удары империи, при помощи Ламот-Худанкура он порабощал Испанию.

Король и кардинал отправились в дальнейший путь через Вьенну, Валенсию, Ним, Монпелье и Нарбонну. В Нарбонне Фонтрайль присоединился ко двору. Он вез с собой договор, заключенный между ним и герцогом Оливаресом; договор был подписан чужими именами: Фонтрайль подписался как Клермон, герцог Оливарес – как дон Гаспар Гусман. Этот договор привел Сен-Мара в совершенный восторг. Он получил также блистательные обещания письменно или устно от Гастона. Здоровье короля было так слабо, что, казалось, не долго оставалось ожидать смерти. Гастон, в этом случае, обязывался разделить регентство с Сен-Маром, поэтому бывший любимец короля был более чем спокоен и весел, что немало тревожило кардинала.

Уезжая в Нарбонну, король имел целью завоевание Руссильона и окончание осады Перпиньяна. Но здесь с кардиналом случилось чрезвычайное – у него образовался сильный нарыв на руке, и одержимый лихорадкой и с трудом перенося боль он объявил, что не может ехать далее. Король остался еще на несколько дней в Нарбонне, ожидая что кардиналу сделается лучше, однако болезнь усиливалась, и король, чтобы не терять напрасно времени, решился ехать в лагерь без своего министра.

Между тем кардинал, оставшийся в Нарбонне, тем более беспокоился о своей болезни, что она давала Сен-Мару, его врагу, возможность снова сблизиться с королем. Он догадывался, что какой-то ужасный заговор составлен против него, а следовательно и против Франции, и в то время, когда требовалась вся его энергия, весь его гений, как нарочно, сильная лихорадка удерживала его в постели, вдали от короля, вдали от осады, вдали от государственных дел. К довершению несчастья, врачи объявили кардиналу, что морской воздух ему вреден и если он останется в Нарбонне, то болезнь может усилиться. Ришелье вынужден отправиться в Прованс; он выехал из Нарбонны в столь отчаянном состоянии, что перед отъездом велел призвать к себе нотариуса и продиктовал ему свое духовное завещание.

В то время как кардинал отправился искать лучшего климата в Арле и Тарасконе, король, на котором снова лежала ответственность за все дела королевства, чувствовал себя не в силах заниматься в одно и то же время войной и политикой. Поэтому, думая, что Ришелье еще в Нарбонне, он отправился 10 июня в этот город в сопровождении своих приближенных, между которыми находились также Сен-Мар и Фонтрайль.

Но вот что произошло в то время, как король возвращался в Нарбонну – так, по крайней мере, рассказывает Шарпантье, главный секретарь кардинала.

Ришелье, отправляясь в Тараскон, остановился за несколько лье до этого города на одной станции для отдыха. Не успел еще кардинал войти в комнату, как ему доложили о приезде испанского курьера с весьма важными известиями и что курьер требует аудиенции у его высокопреосвященства. Шарпантье представил курьера кардиналу, и тот вручил письмо.

При чтении этого письма кардинал сделался еще бледнее и сильная дрожь пробежала по всему его телу. Он приказал всем удалиться, кроме Шарпантье, и когда они остались одни, попросил:

– Г-н Шарпантье, прикажите принести мне бульону, я чувствую себя совершенно расстроенным. Когда принесли бульон, Ришелье сказал:

– Заприте дверь на ключ. – И еще раз перечитал депешу. Передавая ее Шарпантье, он приказал:

– Теперь ваша очередь. Прочтите ее и снимите с нее копию.

То, что Ришелье дал прочитать своему секретарю, было договором испанского короля с заговорщиками. По снятии копии его преосвященство попросил к себе де Шавиньи, того самого, который три года тому назад известил короля о беременности королевы.

– Г-н де Шавиньи, – сказал Ришелье, – возьмите с собой Нуайе и поезжайте с этой бумагой к его величеству. Найдите его, где бы он ни был. Король скажет вам, что это вздор, но вы настаивайте на аресте Ле Грана. И скажите, что если депеша ложная, то всегда будет время вернуть ему свободу, а между тем, если неприятель вступит в Шампань и герцог Орлеанский овладеет Седаном, то тогда помочь беде будет труднее.

Де Шавиньи тоже прочитал депешу, которую ему следовало отдать королю и, взяв с собой Нуайе, немедленно отправился в путь. Посланные нашли короля в Тарасконе. В то время как король разговаривал со своими придворными, между которыми находились и Сен-Map с Фонтрайлем, ему доложили о приезде двух государственных секретарей. Король, догадываясь, что они приехали от кардинала, тотчас же попросил их к себе в кабинет.

Фонтрайль не мог не догадаться о причине, по которой явились к королю де Шавинье и Нуайе. Видя, что конференция между ними и королем затягивается, он отвел в сторону Сен-Мара и шепотом сказал ему:

– Послушайте, Ле Гран, мне кажется, дела приобрели худой оборот! Не лучше ли нам бежать?

– Ба! – отвечал Сен-Map. – Какой вы глупец, любезный Фонтрайль!

– Милостивый государь, – возразил ему Фонтрайль, – если вам отрубят голову, вы, по вашему высокому росту, еще останетесь красивым и стройным человеком, а я, по правде сказать, слишком мал и не могу так легко рисковать головой, как вы… Итак, я ваш покорный слуга. – С этими словами Фонтрайль поклонился и уехал.

Что кардинал думал, то действительно и случилось. Король раскричался, рассердился и отослал де Шавиньи обратно к кардиналу, говоря, что только при другом, безусловном доказательстве он может решиться посадить в тюрьму Ле Грана и что все это ничего более, как интриги кардинала против несчастного юноши.

Де Шавиньи возвратился к министру и через несколько дней привез королю подлинник испанского договора.

Когда де Шавиньи вошел, Луи XIII разговаривал с Сен-Маром. Де Шавиньи подошел к королю, будто явился с обыкновенным визитом, без особой надобности, но, разговаривая с королем, тихонько потянул его за полу платья, что делал тогда, когда ему надо было сообщить королю нечто особенное. Луи XIII тотчас повел его в свой кабинет.

Сен-Map пришел на этот раз в некоторое беспокойство и хотел последовать за королем и де Шавиньи, но тот значительным тоном заявил ему:

– Г-н Ле Гран, мне нужно кое-что сказать его величеству!

Сен-Map посмотрел на короля и заметил, что его величество бросил на него свойственный ему суровый взгляд. Предчувствуя свою погибель, он устремился к себе, чтобы взять деньги и бежать, но не успел он войти в свою комнату, как к главным дверям дома, занимаемого двором, были поставлены солдаты. Ему едва удалось выйти через заднюю дверь в сопровождении своего камердинера Беле, который скрыл его в доме одного мещанина, дочь которого он любил. Камердинер выдумал какой-то предлог, чтобы склонить хозяина и его дочь, не знавших Сен-Мара, спрятать его у себя дома.

Вечером Сен-Map приказал одному из своих слуг посмотреть, не отворены ли где-нибудь городские ворота, через которые он мог бы выйти из Нарбонны. По лености или от страха, но лакей не выполнил данного ему поручения и донес своему господину, что все ворота заперты. Лакей солгал, потому как в эту ночь было приказано не запирать те ворота, через которые ожидали въезда маршала Ла Мейльере со свитой. Итак, Сен-Мару суждено было остаться в Нарбонне.

На другой день утром мещанин, выйдя из дома к обедне, услышал, что при звуке труб на перекрестках объявляют о поиске беглеца и что тот, кто выдаст Ле Грана, получит в награду 100 золотых экю, кто же скроет его, будет предан смерти.

– Эге, – сказал про себя мещанин, – не о том ли господине идет речь, что скрывается у меня? – И с этими словами, подойдя к одному из глашатаев, попросил его прочитать ему приметы беглеца. Он сразу узнал, что человек, скрывающийся в его доме, тот самый, которого разыскивают, поэтому он тут же объявил об этом и повел за собой стражу, которая арестовала Ле Грана.

Подробности процесса и смерти Сен-Мара так известны, что мы даже не будем здесь о них говорить. Скажем только, что де Ту, как предсказал ему Фабер, был на дурной дороге, однако же прошел благородно по ней до конца и в пятницу 12 сентября взошел на тот же эшафот, на котором умер его друг Сен-Map – он не захотел ни изменить, ни расстаться с ним.

Но кардиналу недолго оставалось наслаждаться своим торжеством. Возвращаясь в Париж, он велел нести себя на знаменитых своих носилках, перед которыми распадались стены и сокрушались дома. В Рюэле ему сделалось лучше и он потребовал, чтобы врач его де Жюиф прорезал ему нарыв. Врач повиновался, но объявил в тот же день академику Жаку Эспри, что его высокопреосвященство долго жить не будет. Ссора, происшедшая между королем и кардиналом, по всей вероятности, ускорила кончину последнего. Причиной этой ссоры были капитан мушкетеров де Тревиль, его свояк Дезэссар, Тилльяде и Ла Саль, которых Ришелье считал своими врагами. Он до того докучал королю, что, наконец, трем последним было велено 26 ноября подать в отставку, однако Луи XIII хотел, чтобы их места остались незамещенными. Это желание короля привело кардинала в отчаяние, так как он видел, что все ожидают его скорой кончины, и когда она последует, Дезэссар, Тилльяде и Ла Саль тотчас же вступят вновь в свои должности. Тогда он напал на Тревиля, которого король тоже отстаивал и послал ему отставку 1 декабря, объявив в то же время через своего адъютанта, чтобы он не отчаивался и продолжал рассчитывать на благорасположение к нему короля, что он посылается в Италию на самый непродолжительный срок. Тревиль уехал в тот же день, и король сказал Шавиньи и Нуайе, что он удаляет этих четырех вернейших своих слуг только в угоду кардиналу, чтобы не ссориться с ним в те немногие дни, которые тому осталось прожить на свете.

Слова эти были переданы кардиналу и так сильно на него подействовали, что боль в боку усилилась и пришлось прибегнуть к помощи врачей, которые дважды пускали ему кровь.

1 декабря, в тот самый день, когда Тревиль получил отставку и уверения короля, что отставка будет непродолжительна, кардиналу сделалось, по-видимому, лучше, но к 3 часам пополудни лихорадка усилилась. В следующую ночь кардинал находился в таком же состоянии, несмотря на то, что были сделаны еще два кровопускания.

Во время болезни кардинала при нем находились его ближайшие родственники и близкие друзья; маршалы Брезе, Ла Мейльере и г-жа д'Эгийон также не отходила от кардинала.

2 декабря утром составился консилиум. К двум часам пополудни его величество, которому напомнили, что грешно питать ненависть к умирающему, приехал навестить кардинала и вошел к нему в сопровождении Вилькье и нескольких адъютантов. Ришелье, увидев подходящего к постели короля, немного приподнялся.

– Государь, – сказал он, – я знаю, что мне пришла пора отправиться в вечный, бессрочный отпуск, но я умираю с той радостной мыслью, что всю жизнь посвятил на благо и пользу отечества, что возвысил королевство вашего величества на ту степень славы, на которой оно теперь находится, что все враги ваши уничтожены. В благодарность за мои заслуги, прошу вас, государь, не оставить без покровительства моих родственников. Я оставлю государству после себя много людей, весьма способных, сведущих и указываю именно на Нуайе, де Шавиньи и кардинала Мазарини.