355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Дюма » Жизнь Людовика XIV » Текст книги (страница 14)
Жизнь Людовика XIV
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 18:55

Текст книги "Жизнь Людовика XIV"


Автор книги: Александр Дюма



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 57 страниц)

ГЛАВА XI. 1643 – 1644

Возвращение герцога Энгиенского. – Герцог де Гиз. – Двадцатилетний архиепископ. – Его шалости. – Его гордость. – Его любовницы. – Пастырское посещение. – Настоятельница монастыря Авенэ. – Архиепископ в изгнании. – Архиепископ становится воином. – Его бракосочетания. – Его поединок с Колиньи. – Страсть к дуэлям.

В это время в Париж прибыл победитель при Рокруа. Кардинал считал его дружбу столь важной для себя, что, скрывая истинные намерения и демонстрируя дружбу, он последовательно исходатайствовал у королевы публичное удовлетворение принцессы, потом арест герцога и герцогини Вандом и герцога Меркёра, удаление герцогини де Шеврез и ссылку г-жи д'Отфор, наконец, отрешение графа де ла Шартра от должности главного начальника швейцарцев.

Герцог Энгиенский, по всей вероятности, нашел удовлетворение, данное г-жой Монбазон, неравносильным оскорблению, нанесенному его сестре. Зная, что и герцог де Бофор участвовал в этом оскорблении, он хотел с ним рассчитаться. Однако желание это не могло исполниться, ибо по приезде своем в Париж он узнал, что де Бофор арестован. Следовательно, не оставалось ни одного врага, перед которым бы первый принц крови мог обнажить свою шпагу, поэтому он решил отыграться на второстепенных обидчиках.

Читатель, вероятно, припомнит, что имя графа Колиньи, внука адмирала Колиньи, убитого в Варфоломеевскую ночь, было замешано в эту историю. Говорили, что письма, которые приписали герцогине Лонгвиль, выпали из его кармана. Таким образом, когда Колиньи узнал, что герцог Энгиенский за отсутствием равного противника отказывается от личного мщения, он, побуждаемый герцогиней Лонгвиль, просил у него позволения вызвать на дуэль герцога де I иза, который открыто принимал сторону герцогини Монбазон, и, как говорили, заменил в ее сердце арестованного герцога де Бофора.

Этот герцог де Гиз был внуком великого Гиза, как граф Колиньи был внуком великого Колиньи; он был одним из самых храбрых вельмож и одним из эксцентричных людей при дворе, если это слово можно применить к тому времени. Скажем несколько слов об этом человеке, игравшем при дворе довольно странную роль.

Анри Лотарингский, герцог де Гиз, граф д’Е, принц Жуанвильский, пэр Франции и обер-камергер двора родился в Блуа 4 апреля 1614 года; в описываемое время ему было 29 лет.

Назначенный с детства к духовному званию, принц еще в колыбели получил четыре первых аббатства Франции и на шестнадцатом году был уже архиепископом Реймеским. Но, обладая несметными богатствами и будучи с ранней юности обласкан разного рода почестями, он неохотно исполнял свои религиозные обязанности. Он начал шататься по улицам Парижа в светском платье, и аббат Гонди, встретив его однажды в коротеньком плаще и при шпаге, сказал:

– Вот маленький прелат, принадлежащий к весьма воинственной церкви!

В самом деле, г-н Реймс, как его тогда называли, был красивым мужчиной, с орлиным носом, выразительным взглядом и прекрасными аристократическими манерами. Надобно полагать, что он действительно производил впечатление, поскольку строгая г-жа Моттвиль, очень порицавшая его любовные похождения, не могла удержаться, чтобы не сказать: «Поневоле согласишься, что эта фамилия происходит от Карла Великого, потому что тот, кого мы видим в настоящее время, очень походит на паладина и героя рыцарских времен».

Более всего препятствовал молодому принцу гоняться за удовольствиями светской жизни сам Ришелье, который, не теряя из виду потомков великих и знатных фамилий, наблюдал за ним. И всякий раз как принц приезжал в Париж, кардинал призывал его к себе и так обстоятельно расспрашивал о новостях его архиепископства, что бедный прелат чувствовал необходимость возвратиться в свою епархию, как ни хотелось ему пожить при дворе. Правда, он утешал

Себя в изгнании дружбой г-жи Жуаез, муж которой Робер Жуаез, владетель Сен-Ламберта, был наместником короля в Шампани. Принадлежавший к знатному дому, этот Робер был, впрочем, мужем старинных нравов и смотрел на эти вещи, как смотрели на них при Анри IV – он брал с любовников своей жены деньги и проживал их открыто с распутными женщинами.

Любовная связь архиепископа с г-жой Жуаез сопровождалась забавными эпизодами. Однажды ее горничная попросила для своего брата приход, и принц согласился, но с условием, что поскольку приход дан именно ей, то она должна одеть платье каноника. И в продолжение почти трех месяцев архиепископство имело назидательное удовольствие видеть, как архиепископ прогуливается в своей карете не только с г-жой Жуаез, но и с ее горничной, одетой каноником.

К несчастью для любовниц г-на Реймса, он был весьма влюбчив и непостоянен. Уверяя г-жу Жуаез, что он ее обожает, принц, время от времени, единственно ради любовных приключений, предпринимал путешествия в Париж. Однажды г-жа Жуаез обратила внимание, что он возвратился в желтых чулках; это не было обыкновенным цветом архиепископских чулков, но он продолжал их носить, и г-жа Жуаез постаралась узнать причину этой странности. Выяснилось, наконец, что во время последнего пребывания в Париже принц увидел в Бурбонском отеле знаменитую актрису Лавильер, которая играла трагические роли, и, влюбившись в нее, велел выяснить, какой цвет она любит более всего. Когда молодой архиепископ узнал, что желтый, то, объявив себя ее рыцарем, принял этот цвет и сдержал слово.

Несмотря на все свои шалости, г-н Реймс весьма гордился своим происхождением, хотя был младшим из братьев. При вставании он приказывал самым благородным прелатам подавать себе сорочку; восемь или десять епископов, чтобы не навлечь на себя его неудовольствия, подчинились этому королевскому церемониалу, но когда однажды это предложили аббату Гонди, он под предлогом, что хочет погреть сорочку, уронил ее в огонь, а когда принесли другую, аббата уже не было, и в этот день высокородный архиепископ был вынужден одеться при помощи своего камердинера.

В описываемую нами эпоху во Франции было три принцессы Гонзаго – дочери Карла Гонзаго, герцога Неверского и Мантуанского. Старшая, Луиза-Мария, воспитывалась у герцогини Лонгвиль; ее звали принцесса Мария. Гастон Орлеанский любил ее и хотел на ней жениться, но королева-мать решительно воспротивилась этому браку. В Марию Гонзаго был впоследствии влюблен несчастный Сен-Map, а замуж ей суждено было выйти за Владислава VII, короля Польского. Второй была Анна Гонзаго Клевская, названная впоследствии принцессой Палатинской. И, наконец, третья, Бенедикта Гонзаго Клевская, была настоятельницей в монастыре Авенэ в Шампани, почему звалась г-жой Авенэ.

Г-н Реймс влюбился в г-жу Авенэ заочно, единственно потому, что у нее, как он слышал, были прекрасные руки. Ему, высокому прелату, был открыт свободный вход во все монастыри, более того, посещение монастырей было обязанностью его высокого сана. Г-н Реймс объявил, что до него дошли слухи о многих злоупотреблениях в монастырях, а посему необходимо объехать все свое архиепископство. Однако этот объезд не имел для принца другой цели, как, не возбуждая подозрений, познакомиться к г-жой Авенэ и удостовериться, в самом ли деле у настоятельницы такие прелестные ручки, как о том говорили.

Г-н Реймс до прибытия в Авенэ заехал в несколько монастырей и изумил сопровождавших его великих викариев строгостью предписываемых им правил и красноречивым негодованием против злоупотреблений. Таким образом, он доехал до монастыря в Авенэ, предшествуемый молвой о его ужасной строгости, и монахини с трепетом отворили ему ворота, сама настоятельница вышла навстречу, но, увидев красивого восемнадцатилетнего архиепископа, она инстинктивно успокоилась.

Г-н Реймс начал свое посещение с той же строгостью, какую демонстрировал при посещении других монастырей – расспросил обо всем, о часах церковной службы и ее продолжительности, о наказаниях, которым подвергаются монахини за нарушение правил. Потом объявил, что имеет несколько вопросов непосредственно к настоятельнице и попросил отвести его в комнату, где можно было бы поговорить с настоятельницей наедине. Бедная настоятельница, за которой, быть может, и водились какие-нибудь грешки, провела его в свою комнату.

Красавец архиепископ тщательно затворил за собой дверь и подошел к смущенной молодой настоятельнице.

– Боже! Что вам от меня угодно? – спросила аббатисса.

– Взгляните на меня, – попросил архиепископ. Настоятельница со страхом подняла на него глаза.

– Какие чудные глаза! – сказал прелат. – Мне говорили правду.

– Но, ваше преосвященство, – удивилась аббатисса, – что вам до моих глаз?

– Покажите мне ваши руки, – продолжал архиепископ. Настоятельница протянула к нему свои дрожащие руки.

– Какие прелестные ручки! – воскликнул он. – Молва нисколько не преувеличила истины.

– Но, милостивый государь, что вам до моих рук? Прелат схватил одну из этих рук и поцеловал ее.

– Ваше преосвященство, что это значит? – слегка улыбнулась настоятельница.

– Разве вы не понимаете, любезная сестрица, – отвечал г-н Реймс, – что услышав о вашей красоте я в вас влюбился, что оставил мою резиденцию только для того, чтобы сказать вам об этом, что посредством маленькой хитрости я устроил это свидание, что свидание усилило мою страсть, что я люблю вас до безумия?! – При этих словах он бросился к ногам настоятельницы, которая за минуту до этого сама была готова упасть к его ногам.

Хотя молодая настоятельница, которой было не более девятнадцати лет, не ожидала такого объяснения в любви, однако же она испугалась его менее, чем ожидаемого допроса. В общем, они условились не продолжать далее разговор, чтобы не возбудить подозрений, но что на следующий день она, переодевшись молочницей, выйдет из монастыря через потайную дверь, а архиепископ, со своей стороны, переодевшись в крестьянина, будет ждать ее. Таким образом в продолжение двух недель они могли ежедневно видеться друг с другом.

Во время пребывания г-на Реймса в окрестностях Авенэйского аббатства к г-же Авенэ приехала ее сестра Анна Гонзаго, которая была моложе двумя годами. Несмотря на свою новую и романтическую любовь, де Гиз, как только ее увидел, стал ухаживать и за ней. К несчастью, в это время его отец, герцог Шарль Лотарингский, присоединившийся к партизанам покинувшей Францию Марии Медичи и старавшийся безуспешно возмутить Прованс, был вынужден удалиться в Италию, куда вызвал трех своих сыновей.

Во время пребывания в Италии наш архиепископ познакомился с языком и обычаями страны, что послужило ему на пользу впоследствии, особенно во время покорения им Неаполитанского королевства. Но молодому прелату скоро наскучила однообразная и скучная жизнь изгнанника, и после нескольких лет пребывания в Тоскане он отправился в Германию, поступил на службу в императорские войска и отличился такой отчаянной, даже рыцарской храбростью, что мальтийские рыцари родом из Прованса, вознамерившись покорить остров Сан-Доминго, избрали Анри Лотарингского споим предводителем. Бывший прелат принял это предложение, но, несмотря на свое изгнание, ему не хотелось браться за это дело без согласия кардинала Ришелье, который, впрочем, отказал ему в своем согласии.

Между тем, два старших брата Анри Лотарингского умерли, и он стал хлопотать о дозволении вернуться ко двору в Париж. Получив это позволение, он, как единственный наследник имени Гиз, решил по возвращении в Париж наделать столько глупостей, что кардинал Ришелье должен был бы отнять у него архиепископство.

Де Гизу нетрудно было исполнить свое намерение, и мы видели, что еще до отъезда в Италию он показал успехи в шалостях. Итак, он начал с того, на чем остановился, и случай ему удивительно благоприятствовал, ибо он опять встретился с принцессой Анной, которая еще более похорошела и была расположена любить его не менее прежнего. Сестра ее, настоятельница в Авенэ, к этому времени умерла. «Эти молодые люди, – утверждает принцесса Монпансье, – любили друг друга как в романах. Реймс уверил принцессу Анну, что хотя он и архиепископ, но в силу особенного папского разрешения он имеет право вступить в супружество. 11ринцесса поверила или притворилась, что верит ему, и один реймеский каноник обвенчал их в часовне отеля Невер». Спустя некоторое время, когда принцессу Анну стали уверять в недействительности ее странного брака, она спросила у каноника, их венчавшего:

– Не правда ли, сударь, что де Гиз мне муж?

– Право сударыня, – отвечал ей простак, – я не могу вас в этом уверять, но наверное могу сказать, что обстоятельства имеют такой вид, что он как будто и действительно ваш супруг.

Подошло время заговора графа Суассона. Наш архиепископ имел слишком беспокойный характер, чтобы не воспользоваться этим случаем для новых приключений, но после Марфейского сражения, в котором победитель погиб таким непостижимым образом, Анри Лотарингский удалился в Седан, а затем переехал во Фландрию, где во второй раз поступил на службу в имперские войска. Принцесса Анна, переодевшись в мужское платье, поехала, чтобы соединиться с возлюбленным, но прибыв на границу узнала, что наш архиепископ уже вступил во второй брак, женившись на Онорате Глим, дочери Жофруа Гримбергского, вдове Альберта-Максимилиана Геннена, графа Бюссю. Пораженная известием, принцесса Анна немедленно возвратилась в Париж.

Что касается новобрачного, объявленного виновным в оскорблении величества в 1641 году, то он преспокойно дождался смерти кардинала Ришелье и Луи XIII, а также возвращения всех прав регентшей и разрешения вернуться во Францию. Анри Лотарингский не заставил напоминать себе об этом два раза, но, не афишируя это приятное известие и не предупредив графиню Боссю, как в свое время принцессу Анну, в одно прекрасное утро уехал из Брюсселя. Впрочем, он был внимателен к новой своей супруге, и оставил ей письмо, в котором писал, что «хотел избавить ее от горестного прощания, но как скоро устроит в Париже приличный для нее лом, то напишет, чтобы она к нему приехала». Спустя немного времени графиня Боссю получила ожидаемое письмо, которым Анри Лотарингский уведомлял ее, что хотя он искренне уверен, что на ней женился, но по возвращении во Францию многие ученейшие богословы убедили его в незаконности этого брака, и он был вынужден им поверить.

Де Гиз приехал в Париж в то самое время, когда происходила ссора г-жи Монбазон и г-жи Лонгвиль и он, как мы знаем, принял сторону г-жи Монбазон, любовником которой он вскоре стал. Тогда-то герцог Энгиенский позволил графу Морису Колиньи вызвать герцога де Гиза на дуэль.

Колиньи взял в секунданты Эстрада, который впоследствии стал маршалом Франции, и поручил ему поехать к герцогу Гизу с вызовом. Однако Эстрад, бывший родственником Колиньи и не хотевший, чтобы тот дрался едва только оправившись после продолжительной болезни, сказал, что де Гиз вовсе не участвовал в оскорблении, нанесенном г-же Лонгвиль, и если де Гиз подтвердит это, то надо считать Колиньи удовлетворенным.

– Нет, не в этом дело, – отвечал Колиньи. – Ступай и скажи герцогу, что я хочу драться с ним на Королевской

Площади.

Герцог де Гиз не отказался от вызова, и дуэль состоялась через несколько дней. Г-жа Лонгвиль приехала к старой герцогине де Роган, дом которой окнами выходил на эту площадь, чтобы видеть поединок. Четыре противника встретились на середине Королевской площади – двое пришли с одной стороны и двое с другой. Секундантом герцога де Гиза был Бридье.

– Милостивый государь, – сказал герцог де Гиз, подходя с обнаженной шпагой к Колиньи, – сегодня мы решим старинный спор между нашими домами и покажем, чем отличается кровь Гизов от крови Колиньи.

При этих словах противники скрестили шпаги. Через несколько минут Колиньи, получив раны в плечо и грудь, упал. Тогда герцог де Гиз приставил к его горлу шпагу и потребовал, чтобы тот сдался. Колиньи отдал герцогу свою шпагу.

Между тем Эстрад, со своей стороны, довел Бридье до такого состояния, что тот не мог более сражаться.

Колиньи через несколько месяцев, хотя и начал было поправляться, умер от раны. Судьбой определено было, что дом Гизов должен быть пагубен для дома Колиньи.

Герцогиня Лонгвиль в поражении своего защитника потеряла все выгоды победы над г-жой Монбазон, и по этому случаю была написана песня, которую ее брату, герцогу Энгиенскому, до возвращения в армию часто приходилось слышать на улицах Парижа:

Отрите Вы свои прекрасные глаза,

Прелестная Лонгвиль, зачем Вам сокрушаться?

Пусть взоров не мрачит горячая слеза,

Здоровье Колиньи уж стало улучшаться.

И если он желал еще на свете жить.

То нет, не Вам его за это хулить, конечно.

Ведь только для того, чтоб вечно Вас любить

Он, бедный, хочет жить на этом свете вечно.

Прибавим, что на этой же самой Королевской площади и по такой же почти ничтожной причине, пятнадцать лет тому назад г-да Бутвиль, де Шапель и ла Берт дрались с г-дами Бевроном, Бюсси д’Амбуазом и Шоке. Читатель, вероятно, не забыл, что Бутвиль и де Шапель поплатились головой за нарушение указа кардинала Ришелье.

Что же касается герцога де Гиза, то правительство за дуэль его даже не побеспокоило, и эта безнаказанность сделалась сигналом к возобновлению поединков, уничтоженных железной рукой министра Луи XIII. Ришелье основывал строгость своего запрещения дуэлей на подсчете, сделанном в марте 1607 года г-ном Ломени, который сосчитал, что со времени восшествия на престол Анри IV в 1589 году число убитых на дуэлях достигло 4000 дворян и составило почти 220 человек в год.

ГЛАВА XII. 1643 – 1644

Двор переезжает из Лувра в Пале Рояль. – Детство Луи XIV. – «Почетные дети». – Воспитание молодого короля. – Уроки его камердинера. – Ненависть короля к Мазарини. – Гардероб короля. – Скупость кардинала-министра. – Портрет Мазарини, написанный Ларошфуко.

Королева Анна Австрийская со своими сыновьями Луи XIV и герцогом Анжуйским 7 октября 1643 года оставила Лувр и переехала в Кардинальский дворец. По предложению маркиза Прувиля, оберквартирмейстера королевского дома, который сказал Анне Австрийской, что королю неприлично жить в доме подданного, надпись, красовавшаяся над бывшим дворцом Ришелье, была снята и сделана другая – Palais Royal. Это было известной неблагодарностью по отношению к памяти того, кто завещал дворец в подарок своему монарху, подарок драгоценный, если верить стихам Корнеля:

Нет редкости во всей Подсолнечной такой, Что можно было бы сравнить с чертогом кардинала. В нем видим пышный град, волшебною рукой Воздвигнутый из недр старинного канала. Невольно нам придет на ум, что те чертоги Жилищем выбрали иль короли, иль боги.

Действительно, Кардинальский дворец был вначале обыкновенным отелем, находившимся на окраине Парижа, у основания городской стены. В 1629 году новый дворец был выстроен на месте отелей Рамбуйе и Меркер, купленных кардиналом, и потом увеличивался вместе с растущим богатством Ришелье. Будучи могущественнее короля, кардинал хотел и жить великолепнее своего государя. Поэтому городская стена была сломана, ров зарыт, а сад по ликвидации всего, что мешало его правильным очертаниям, был разбит до самых лугов, по которым впоследствии были проведены улицы Нев-де-пети-Шам и Ла-Вивьенн. Кроме того, Ришелье проложил новую улицу, носившую его имя: она шла прямо от его дворца к его ферме Ла-Гранж-Бательер, расположенной у подножия Монмартра. Все эти приобретения, включая отель Сильери, который он купил для того, чтобы сломать, стоили кардиналу 816 618 ливров, что составляет на нынешнюю французскую монету 4 000 000 франков.

Когда г-жа д'Эгийоп, племянница Ришелье, увидела, что сняли надпись, свидетельствовавшую, что это восьмое чудо света было построено ее дядей, она подала королеве прошение, в котором умоляла ее величество восстановить ее, «Нехорошо, – писала она, – наносить обиду покойникам, поскольку они не могут отплатить за обиду. Поставив на свое место надпись, которую Вашe Величество приказали снять, Вы почтите память кардинала Ришелье и обессмертите его имя».

Королева, тронутая справедливой просьбой, согласилась восстановить прежнюю надпись, но привычка взяла верх, и название Пале Рояль, данное дворцу по причине жительства в нем молодого короля, пережило прежнее – Пале Кардиналь.

Луи XIV, имевший тогда от роду пять лет, поместился в комнате Ришелье. Это была небольшая, но удобно расположенная комната между Галереей знаменитых людей, занимавшей левый флигель второго этажа, и галереей вдоль флигеля переднего двора, которую Филипп де Шампень, любимый живописец его высокопреосвященства, украсил множеством прекрасных произведений своей талантливой кисти, имеющих предметом изображения замечательные события из жизни кардинала.

Комнаты, занятые королевой-регентшей, были гораздо просторнее и великолепнее. Неудовлетворенная тем, что в них сделал Ришелье, она прибавила много роскоши к интерьерам и без того богатым, поручив это своему архитектору Лемерсье и художнику Вуэ, почитавшему себя первым живописцем Европы.

В ее кабинете, считавшемся парижским чудом, находились: одна картина Леонардо да Винчи, «Рождество Девы Марии» Андреа дель Сарто, «Эней, спасающий Анхиза» Аннибале Каррачи, «Бегство в Египет» Гвидо Рени, «Святой Иоанн» Рафаэля, две картины Николя Пуссена, «Эммаусские богомольцы» Паоло Веронезе. Кабинет был устроен еще Ришелье, а Анна Австрийская добавила к нему ванную, образную и галерею. Все, что вкус времени мог произвести изящного, как-то: цветы, вензеля и аллегории, – было рассеяно по золотому полю стен ванной комнаты. Образная была украшена картинами Филиппа де Шампеня, Симона Вуэ и Бурдона Стеллы, представлявшими важнейшие события из жизни пресвятой Богородицы; эта комната освещалась окном, рама которого была украшена серебром. Галерея, потолок которой был расписан Вуэ, а пол сделан по рисункам Масе, регентшей была определена для заседаний Совета; здесь были арестованы в 1650 году принцы Конде, Конти и герцог Лонгвиль. Комнаты королевы выходили окнами в сад, который тогда не имел вида правильности, которым он теперь характеризуется. В нем имелось место для игры в кегли, а также манеж и два пруда: Круглый, осененный леском, и Принцский, куда маленький Луи XIV однажды упал и чуть было не утонул.

Мазарини также переехал в Пале Кардиналь. Отведенные ему комнаты выходили на улицу де-Бонз-Анфап, при дверях этой комнаты, как и при всех прочих, стояли часовые.

Луи XIV до семилетнего возраста находился под надзором женщин; кардинал наблюдал за его воспитанием; г-н де Вильруа был гувернером, де Бомон – учителем, а Лапорт, оставивший о детстве короля очень любопытные записки, был его главным камердинером.

Кроме «Французской газеты», публиковавшей сообщения о времяпрепровождении и официальных выходах юного короля, первые сведения, которые мы имеем, сообщены Луи-Анри Ломени, сыном того графа Бриенна, который был назначен государственным секретарем на место де Шавиньи.

Родившись в 1636 году, он на восьмом году был уже представлен отцом королю в качестве «почетного ребенка»; представление было совершено в галерее, увешанной портретами королей Франции. Представлялись также маленький маркиз ла Шартр Куален, племянник канцлера Сегье, Вивонн, впоследствии маршал Франции, и граф дю Плесси-Прален с братом.

Г-жа ла Салль, камер-юнгферша королевы, назначенная состоять при короле, приняла представленных мальчиков под барабанный бой в товарищи его величеству, сама командовала ротой «почетных детей», число которых было уже значительно. Г-жа ла Салль держала в руке пику, из-под ее накрахмаленной и тщательно выглаженной косынки виднелся офицерский значок, на голове была мужская шляпа с черными перьями, а на боку висела шпага. Каждому вновь представляемому ребенку она давала в руки маленькое ружье, которое они принимали, прикладывая правую руку к шляпе, потом целовала каждого в лоб, благословляла и, наконец, вела на учение, которое производилось раз в день.

Хотя королю еще приходилось подтирать слюни, однако же он уже находил большое удовольствие в упражнении с ружьем. Все его развлечения имели воинственный характер, и он беспрестанно барабанил то по столам, то по стеклам, а как скоро ручки его смогли держать барабанные палочки, он велел дать барабан такой же, какой употреблялся в роте швейцарцев, и бил по нему без устали.

Маневры «почетных детей» были прекращены на несколько дней ввиду событий, о которых мы выше рассказали и которые привели весь двор в беспокойство, но после переезда королевы в Пале Кардиналь маневры возобновились с большим размахом, с той лишь разницей, что при той же командирше г-же ла Салль ими завидовала уже не г-жа Аансак, а маркиза Сенессей.

Король и «почетные дети» делали иногда друг другу маленькие подарки. Бриенн рассказывает, что он, между прочим, подарил королю маленькую золотую пушку, ящичек с хирургическими инструментами, вес которого был в несколько гранов, и маленькую агатовую шпагу, украшенную золотом и рубинами. В ответ король хотел однажды подарить Бриенну свой лук, из которого сам любил пострелять, а когда протянул руку, чтобы забрать его назад у маленького графа, то г-жа Сенессей сказала:

– Государь, то, что короли дают, не берут уже назад, а дарят навсегда.

Тогда король дал знак Бриенну подойти к себе и сказал:

– Возьмите себе этот лук, Бриенн. Я бы желал, чтобы это было что-нибудь позначительнее, но каков он ни есть, я вам его дарю от всего моего сердца.

Само собой разумеется, что эти слова, в которых уже чувствуется некоторая торжественность, были подсказаны ему гувернанткой. Бриенн взял себе лук. Этот подарок стал тем драгоценнее, что был произведением рук Луи XIII, который, как мы уже говорили, любил подчас заниматься столярным и слесарным ремеслом.

В 1645 году, то есть когда Луи XIV пошел восьмой год, он вышел из-под надзора женщин, а гувернер, помощник его и камер-лакеи вступили в свои должности.

Эта перемена очень удивила юного короля, и не видя более при себе своих добрых прислужниц, он напрасно молил Лапорта рассказывать ему волшебные сказки, которыми женщины имели обыкновение его усыплять.

Лапорт тогда сказал королеве, что если ей угодно будет позволить ему, он вместо волшебных сказок будет каждый вечер читать его величеству какую-нибудь хорошую книгу и

В его памяти всегда останется что-нибудь из прочитанного. Лапорт взял у учителя короля Бомона «Историю Франции» Мезере и каждый вечер прочитывал юному монарху по одной главе. Против всякого ожидания король с удовольствием слушал чтение, хотел подражать Карлу Великому, Луи Святому и Франсуа I и очень сердился, когда ему говорили, что он будет вторым Луи Ленивым.

Но Лапорт в скором времени узнал, что исторические чтения не понравились кардиналу Мазарини. Однажды вечером король лежал в постели, и Лапорт, сидя перед ним в халате, читал о Гуго Капете, его высокопреосвященство, желая избежать разговоров с многочисленными просителями, вошел в комнату короля, чтобы отсюда пройти на свою половину. Луи XIV, увидев входящего Мазарини, притворился спящим. Кардинал подошел к Лапорту и вполголоса спросил, какую книгу он читает, и после ответа, что это «История Франции», вышел, пожимая плечами, с поспешностью из комнаты, не сказав ни слова, и предоставил Лапорту самому угадать причину столь поспешного ухода. На другой день министр говорил во всеуслышание, что вероятно наставник короля обувает ему ноги, поскольку лакей Лапорт его учит истории.

Впрочем, Лапорт давал своему государю не только уроки истории. Однажды, заметив, что король в играх слишком увлекается ролью лакея, он сел в его кресло и надел шляпу. Луи XIV, как ни был мал, нашел это столь неприличным, что побежал жаловаться к королеве. Королева тотчас велела позвать к себе Лапорта и спросила, зачем он надевал шляпу и садился в присутствии короля.

– Государыня, – отвечал Лапорт, – так как его величество исправляет мою должность, то справедливость требует, чтобы я занялся его делами. – Этот урок подействовал на короля, и с того дня он навсегда отказался от роли лакея.

Мы сказали, что когда Мазарини вошел в комнату короля, то король притворился спящим. Это показывает, что странное отвращение к кардиналу король питал уже в детстве. Неприязнь короля не ограничивалась только его высокопреосвященством, она распространялась и на его фамилию. Каждый вечер маленький король показывал свое отношение к Мазарини, ибо когда он ложился спать, то первый камер-лакей подавал подсвечник с двумя зажженными свечами тому из «почетных детей», которого королю угодно было оставить при себе, и каждый вечер король запрещал Лапорту подавать подсвечник Манчини, племяннику кардинала, в будущем храброму и вообще отличному молодому человеку, убитому в сражении при Сент-Антуанской заставе.

Однажды в Компьене король, увидев кардинала проходящим с большей свитой по террасе замка, отвернулся и сказал так громко, что дворянин Дюплесси его услышал: «Вот идет турецкий султан». Дюплесси передал эти слова королеве, которая призвала к себе мальчика, сильно побранила его и хотела заставить признаться, кто из его служителей дал это прозвище кардиналу, понимая, что ребенок не мог сам его выдумать. Но король, несмотря на угрозы, отвечал, что ни от кого он этих слов не слышал и что придумал это сам.

В другой раз, когда король, находясь в Сен-Жермене, сидел в своем маленьком кабинете старого замка, его второй камердинер Шамарант, определенный на эту должность самим кардиналом, сказал ему, что кардинал, выйдя от королевы, направляется в опочивальню короля и будет присутствовать при его отходе ко сну. Это было необычно, поскольку кардинал не имел обыкновения оказывать подобное внимание королю, но Луи XIV не отвечал ни слова. Шамарант, удивленный этим молчанием, и желавший объяснить его, посмотрел сначала на Дюмона, помощника гувернера его величества, потом на Лапорта, наконец, на комнатного мальчика. Лапорт, считавший Шамаранта шпионом и опасавшийся, как бы ни подумали, будто он настраивает молодого короля против кардинала, повторил слова Шамаранта и заметил его величеству, что если ему нечего делать более в кабинете, то он должен теперь идти спать, чтобы не заставлять его высокопреосвященство долго дожидаться в его опочивальне. Но король, притворяясь, будто ничего не слышит, оставался неподвижным и не отвечал. Кардинал, прождав в опочивальне более получаса, соскучился и вышел через маленькую дверь в коридор. Когда он выходил, шпоры и шпаги людей его свиты произвели такой шум, что король решился, наконец, проговорить:

– Г-н кардинал всегда производит большой шум там, где проходит. Надобно полагать, что свита его состоит по крайней мере из пятисот человек.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю