355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Дюма » Жизнь Людовика XIV » Текст книги (страница 43)
Жизнь Людовика XIV
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 18:55

Текст книги "Жизнь Людовика XIV"


Автор книги: Александр Дюма



сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 57 страниц)

ГЛАВА XXXVIII. 1670 – 1672

Луи XIV и г-жа де Монтеспан. – Немилость к Лавальер. – Первая беременность новой любовницы. – Тайные роды. – Рождение герцога Мэнского. – Падение Лозена; взятие его под арест. – Он встречается с Фуке в Пиньерольской тюрьме. – Молодой герцог де Лонгвиль является при дворе. – Связь его с маршальшею ла Ферте. – Г-жа ла Ферте и ее муж. – Маршальша и ее камердинер. – Мщение маршала. – Маршал и компаньонка супруги. – Герцог де Лонгвиль и маркиз д'Эффиа. – Западня – Удар палкой. – Война с Голландией. – Переход через Рейн. – Смерть герцога де Лонгвиля. – Его завещание. – Состояние театра. – Уединение герцогини де Лавальер.

Любовь Луи XIV к маркизе де Монтеспан немало способствовала тому, что он встретил смерть принцессы Генриетты с тем равнодушием, в котором его потом упрекали. Новая любовь весьма увлекла короля, а бедная де Лавальер стала только рабой, предназначенной украшать триумф новой королевы.

Вскоре де Монтеспан почувствовала себя беременной. Луи XIV не имел никаких сомнений в том, что виновником этого был именно он, поскольку маркиза давно прекратила связь с Лозеном, смертельным врагом которого она теперь стала; маркиза де Монтеспана, собравшегося было в качестве мужа вступиться за свои права, весьма невежливо выпроводили из Парижа, и, живя в своих поместьях, он горевал о потере чести. Итак, имеющееся родиться дитя было, конечно, произведением Луи XIV.

Все понимали смысл происходящего, но де Монтеспан стыдилась или делала вид, что стыдится того положения, в котором она оказалась. Это побудило маркизу изобрести новую моду, весьма полезную для женщин, желающих скрыть до времени беременность. Нововведение состояло в том, что беременные одевались как мужчины с сохранением юбки, поверх которой, в месте пояса вытягивалась рубашка со множеством складок, некоторым образом скрывающих живот.

Счастье оставило герцогиню де Лавальер, и все придворные ее покинули, перейдя на сторону маркизы де Монтеспан с тем большей охотой, что де Лавальер, стараясь нравиться только королю, никогда не заботилась о приобретении друзей. Однажды она пожаловалась маршалу Граммону на свое одиночество, на что тот заметил:

– Любезный друг! Если бы вы, имея причину веселиться, давали бы случай веселиться и другим, то теперь, когда вы печалитесь, печалились с вами и другие!

Когда настал день родов, горничная маркизы, к которой она и король имели полное доверие, отправилась в наемной карете на улицу Сент-Антуан к известному акушеру Клеману и спросила, не согласится ли он ехать с ней к одной женщине, позволив завязать себе глаза. Клеман, которому подобные предложения не были новостью и который никогда не раскаивался, если их принимал, позволил завязать себе глаза, сел вместе с горничной в карету и, когда повязка была снята, увидел великолепнейшую квартиру.

Наблюдения Клемана над роскошным убранством квартиры продолжались недолго, поскольку вскоре находившаяся в комнате девушка погасила свечи, и свет шел только от камина. Тогда король, скрывавшийся за занавеской постели, сказал акушеру, что бояться нечего и он приглашен для оказания услуги, которая будет хорошо вознаграждена.

Клеман ответил, что он совершенно спокоен и решительно ничего не боится. Подойдя к пациентке, он пощупал пульс и, увидев, что время родов еще не наступило, заметил:

– Я хотел бы узнать только одно.

– Что же? – спросил король.

– Можно ли в этом доме попросить насчет попить и поесть? Меня застали врасплох, так что я не успел перекусить и если бы мне что-нибудь подали, то тем очень одолжили.

Король засмеялся, и, не ожидая, чтобы какая-нибудь из двух находившихся в комнате прислужниц взялась исполнить просьбу медика, сам подошел к шкафу, взял банку варенья и поставил на стол, затем нашел хлеб в другом шкафу и также положил перед доктором. Клеман принялся за еду с аппетитом, и, наевшись, спросил о питье. Король достал из соответствующего шкафа стакан и бутылку вина и попотчевал врача, который предложил:

– А не выпьете ли и вы со мной?

– Да нет, – ответил король, – мне сейчас не хочется.

– Тем хуже, – сказал Клеман, – тем хуже! От этого дама не так хорошо родит, а если вы хотите, чтобы она разрешилась поскорее, то надо непременно выпить за ее здоровье!

В эту минуту роженица начала стонать, и Луи XIV вместе с акушером подбежали к ней; король взял ее за руки, и роды начались. Они были трудны, но непродолжительны, Монтеспан родила сына. Король снова попотчевал Клемана вином, а когда тот подошел к кровати, чтобы осмотреть родильницу и узнать ее состояние, король снова ушел за занавеску.

Все было хорошо и Клеман, убедившись, что роженица вне всякой опасности, позволил опять завязать себе глаза и отвести в карету. Дорогой, сопровождавшая его женщина вручила акушеру кошелек, в котором было 100 луидоров. Позднее Клеман узнал, с кем имел дело, и тогда уже рассказал об этом приключении так, как мы его только что изложили.

Младенец, которому Клеман помог появиться на свет, был назван Луи-Августом де Бурбоном, герцогом Мэнским, которого впоследствии Луи XIV назначил наследником короны. Он родился 31 марта 1670 года.

Вернемся теперь к г-ну де Лозену и скажем несколько слов о катастрофе, которая низвергла его с высоты необыкновенного счастья. В обращении короля не было заметно никакой перемены с того времени, как он запретил де Лозену думать о женитьбе на принцессе де Монтеспан, более того, казалось, что король возвратил ему всю свою прежнюю дружбу. Во время путешествия в Дюнкирхен де Лозену было даже поручено командовать войсками, сопровождавшими короля, и он весьма усердно и ревностно исполнял обязанности главнокомандующего, почему, по возвращении, полагал, что находится в большей доверенности короля, нежели прежде. Де Лозен был уверен, что счастье его прочно, но забыл о двух своих врагах – Лувуа и де Монтеспан – военном министре, человеке весьма необходимом для честолюбия короля, и любовнице, женщине для удовольствий. Они соединились против де Лозена; каждый воспользовался своим – маркиза напоминала королю об обидных речах де Лозена, Лувуа говорил о переломленной шпаге, маркиза ставила в вину разорение имений принцессы де Монпансье, Лувуа толковал о гордости, обнаруженной заключенным в Бастилии, в продолжении нескольких дней отказывавшемся от должности начальника королевского конвоя. Де Лозену приписывали фразу: «Французские принцессы любят, чтобы их гоняли длинной палкой», а однажды он протянул внучке Анри IV ноги и сказал: «Луиза Бурбон, сними-ка с меня сапоги!» Наконец, Лувуа и де Монтеспан добились согласия короля на арест де Лозена. 1671 год был на исходе, а де Лозен не замечал в короле никакой перемены по отношению к себе. Казалось, маркиза де Монтеспан совершенно с ним помирилась, и так как де Лозен был большим знатоком в драгоценных камнях, то она часто давала ему поручение отвозить к ювелирам их для оправления. Как-то в ноябре, к вечеру, кавалер Фурбен получил приказание арестовать де Лозена и отправился к нему. Узнав, что утром де Лозен по поручению маркизы де Монпансье уехал в Париж к ювелиру, кавалер поставил у его дома часового с приказом – дать знать, когда де Лозен вернется, что и произошло через час. Фурбен расставил вокруг дома часовых и, войдя в дом, застал хозяина, сидящим у камина. Де Лозен поздоровался с гостем и спросил, не король ли прислал за ним, на что получил утвердительный ответ, с тем только уточнением, что необходимо отдать шпагу. Фурбен также заметил, что поручение он исполняет с большим сожалением, но отказаться не позволяют его обязанности.

О сопротивлении думать не приходилось, де Лозен лишь спросил, не может ли он лично повидаться с королем, и когда Фурбен ответил нет, в ту же минуту отдал шпагу. Всю ночь арестованный провел под стражей, а утром был сдан д'Ар-таньяиу, который по распоряжению Лувуа отвез де Лозена сначала в Пьер-Ансиз, а потом в Пиньероль, где его заключили в комнату с железными решетками и запретили с кем-либо разговаривать.

Перемена была так значительна, падение настолько неожиданно, отчаяние так велико, что де Лозен заболел и притом так опасно, что пришлось послать за священником. Пришедший капуцин имел длинную бороду и вообще самый почтенный вид, но поскольку арестант весьма опасался шпионов, то первым делом при встрече со священником он схватил его за бороду и дернул так сильно, что монах заорал во все горло. Собравшийся умирать Лозен объяснил свой поступок, извинился, исповедался.., и вскоре выздоровел.

Поправившись, Лозен, как и все арестанты, начал думать о свободе. Ему удалось проделать в камине дыру, что доставило ему возможность общения с другими заключенными, которые, в свою очередь, работали над подобными ходами. Одним из соседей Лозена оказался несчастный Фуке, которого арестовали в Нанте, потом перевезли в Бастилию, и, наконец, поместили в Пиньероле.

Фуке знал от своих соседей, что новоприбывший арестант – тот самый Пюйгилем де Лозен, некогда явившийся при дворе под покровительством маршала Граммона и состоявший в тесной дружбе с графиней де Суассон, у которой король дневал и ночевал. Арестанты сообщили де Лозену о желании отставного министра с ним повидаться, и они предстали лицом к лицу – знакомые еще тогда, когда один находился наверху своей судьбы, а другой еще только на заре своего счастья. Падение Фуке было известно всем, но повествование де Лозена было бесконечно интересно для затворника, томившегося в тюрьме уже более 10 лет.

Однако, когда де Лозен рассказал о своем быстром и невероятном возвышении, о своей любви к принцессе Монако и маркизе де Монтеспан, о своем влиянии на Луи XIV, о сцене по поводу своего фельдцейхмейстерства, о переломленной шпаге, о торжественном своем выходе из Бастилии начальником телохранителей, о грамоте на принятие шефа драгунских полков и патенте на командование войском, о едва не совершившемся бракосочетании с принцессой де Монпансье, Фуке решил, что несчастье свело с ума его собеседника, и объявил об этом прочим арестантам, так что мало-помалу, опасаясь, как бы сумасшедший не наговорил о них лишнего, все прекратили с де Лозеном всякие отношения.

Надо сказать, что де Лозен, во время величия считавшийся незаменимым, и который производил при дворе, особенно на женщин, неизгладимое впечатление, был уже почти забыт. В Версале его место занял молодой и красивый вельможа, имевший то преимущество, что был принцем крови. Молодой герцог де Лонгвиль родился в парижской Думе, в один из блистательных дней Фронды и после смерти отца в 1663 году наследовал его титул и имение.

Герцог де Лонгвиль привлекал не только огромным состоянием и высоким титулом; быть может, и другие имели прекрасную наружность, но мало кто был так по-юношески красив, так, как обычно живописцы и скульпторы изображают Адониса, поэтому, когда юный герцог появился при дворе, все женщины обратили на него свое внимание.

Первой в числе этих дам была жена маршала ла Ферте, весьма известная в любовных хрониках того времени, и стоит сказать о ней несколько слов. Она была сестрой известной графини д'Оллон, беспутства которой Бюсси-Рабютен описал в своей «Любовной истории галлов» и которая в описываемое время почти удалилась от света. С маршальшей случались порой довольно странные приключения; мы расскажем об одном, наделавшем довольно много шума. Когда маршал де Ферте решил жениться на ней, то все говорили о подвиге, поскольку существовали опасения, что она может последовать примеру некоторых своих родственниц, и тогда мир в семье маловероятен. Поэтому известный своими грубыми манерами маршал пожелал оправдать это мнение и на другой же день после свадьбы он обратился к своей жене со следующей речью:

– Итак, сударыня, теперь вы – моя жена! Надеюсь, вы не сомневаетесь, что это делает вам величайшую честь, и предупреждаю вас, что ежели вы будете похожи на свою сестру, г-жу д'Оллон, или на других ваших родственниц, которых я не хочу называть, и которые все являются негодяйками, то вам будет худо! Итак, подумайте о моих словах и поступайте сообразно с ними, а как вы будете себя вести, соответственно буду поступать и я!

Маршальша улыбнулась, маршал нахмурил брови. Делать было нечего, требовалось покориться!

Вскоре после свадьбы маршал собрался на войну, и, уезжая, решительно запретил жене видеться с г-жой д'Оллон, ибо боялся, как бы столь дурное общество ее не развратило. Кроме того, он окружил жену благонадежными и совершенно преданными людьми.

Г-жа д’Оллон, узнав о запрещении, сделанном ее сестре, очень рассердилась на маршала ла Ферте и поклялась отомстить, причем достойным для себя образом, то есть нанести маршалу именно тот удар, которого он так боялся. Маркиз Беврон, состоявший любовником графини д'Оллон, разделил ее возмущение и они вместе решили досадить грозному мужу сестры.

В числе слуг г-жи ла Ферте имелся один лакей весьма приятной наружности. Графиня д'Оллон обратила на него внимание и велела ему однажды утром придти к себе. Из разговора с лакеем графиня узнала, что тот якобы происходит из одной хорошей провинциальной фамилии, но скрывает свое имя для того, чтобы родные не знали, до какой степени нужды он доведен, сочтя возможным стать лакеем. Однажды, разговаривая с женой маршала, Беврон сказал:

– Обратили ли вы внимание на молодого человека, который у вас служит?

– На которого? – спросила м-м ла Ферте.

– На Этьена, – уточнил Беврон.

– На моего лакея? – удивилась собеседница.

– Ну да, именно на него, – настаивал искуситель.

– Да нет, зачем, право? – не понимала маршальша.

– Так обратите и скажите мне, что вы о нем думаете.., и как вы его находите, – предложил Беврон.

На следующий же день Беврон посетил м-м ла Ферте.

– Ну что? – поинтересовался он. – Обратили ли вы внимание на вашего Этьена? Как вы его находите?

– Да, признаюсь, – ответила м-м ла Ферте, – он много выше своего звания.

– Я думаю! – Беврон засмеялся. – А ведь он, говорят, дворянин.

– Дворянин? Камердинер? – сомневалась маршальша.

– Ах, сударыня, – атаковал Беврон, – чего не делает любовь!

– Вы, пожалуй, скажете, – рассмеялась маршальша, – что мой Этьен – маркиз!

– Точно так, сударыня, молодой человек в вас влюблен! – искушал заговорщик. – Он не нашел другого средства сблизиться с предметом своей страсти!

М-м ла Ферте делала вид, что все принимает за шутку, но голос ее задрожал и, следовательно, удар был нанесен верно. Беврон вернулся к своей графине и рассказал об успехе. Боясь, как бы неловкость слуги, не лишила так хорошо удающуюся хитрость ее плода, д'Оллон послала за самозванцем и сообщила ему сделанное будто бы ею открытие, что его госпожа весьма к нему расположена и, желая извинить себя за сильное чувство, госпожа уверила себя, будто Этьен – переодетый дворянин. Затем д'Оллон раскрыла лакею все выгоды, которые он мог бы извлечь, если будет достаточно ловок и не станет противоречить той, что не желает быть выведенной из заблуждения.

Малый оказался не промах; начало речи графини его испугало, продолжение успокоило, и, припомнив обхождение маршальши, он пришел к мысли, что действительно пользуется некоторым преимуществом перед прочими. Этьен решил стать еще более предупредительным к госпоже, что было замечено и приписано единственно любви, и маршальша с каждым днем все более утверждалась в мысли, что имеет дело с человеком благородным, а не с лакеем, и докучала ему этим предположением, пока лакей не назвал, наконец, одну дворянскую фамилию на своей родине. С этого времени г-жа ла Ферте перестала стыдиться уже внушенного чувства, и не удерживаемая более стыдом, а лишь робостью своего избранника, решила в один прекрасный день предоставить ему случай, которого тот не мог подготовить или на который не мог решиться.

Маршальша заметила, что камердинер Этьен часто любуется ее волосами, бывшими действительно весьма недурными, и поручила ему себя причесывать, хотя тот был плохим парикмахером, и счастье, которое госпожа доставляла своему лакею, заставляло ее терпеть его неопытность. И однажды, сидя за туалетом, г-жа ла Ферте позвала Этьена под предлогом необходимости написать несколько записок разным лицам, а когда он вошел, вместо пера вручила гребень. Никто не знает, что между ними произошло, известно лишь, что они оставались целый час наедине, а когда Этьен вышел из уборной маршальши, держа в руке три письма, то будучи, по-видимому, в рассеянности, уронил одно. Письмо подняли и распечатали, но не найдя внутри ничего, хотя на конверте и был написан адрес, решили, что если секретарь имел дела так мало, то, должно быть, любовник имел его более.

Как только графиня д'Оллон узнала, что достигла желаемого, она решила уведомить об этом маршала, справедливо полагая тем самым закончить месть. Под ее диктовку было написано письмо, которое тот получил по дороге в Париж, когда, оставив армию, возвращался домой. Поначалу г-н ла Ферте оставил без внимания написанное незнакомой рукой и без подписи письмо, но потом, вспомнив о своем недоверии к жене, решил проверить правдивость извещения.

Чтобы это сделать, нужно было притвориться, и маршал возвратился к жене с веселым липом и обходился с ней, несколько встревоженный, так нежно и ласково, что она успокоилась. А так как м-м ла Ферте уже очень полюбила своего дворянина-лакея, и тот, со своей стороны, был непротив, то они некоторыми неосторожными поступками вскоре убедили маршала в правдивости письма.

Первой мыслью г-на ла Ферте было убить лакея с помощью людей, обыкновенно за деньги такие поручения выполняющих, но, поскольку эти люди бывают нескромны, маршал решил совершить это своей рукой, что представлялось и вернее, и безопаснее. С этой целью он начал выказывать Этьену величайшее благорасположение и поставив так, словно уже не может без него обойтись, просил жену отпустить лакея с ним в Лотарингию. Приехав в Нанси, ла Ферте делал вид, что имеет любовницу в окрестностях, и ездил со своим поверенным в один дом, куда входил со всякими предосторожностями и выходил соответственно. Наконец, когда они однажды ночью возвращались верхами от мнимой любовницы, маршал уронил свой хлыст и велел Этьену, сойдя с лошади, подать его, а когда слуга наклонился, маршал выхватил пистолет и раздробил ему череп. После этого он спокойно возвратился в Нанси и стал спрашивать, не вернулся ли Этьен, которого он послал лье за два для получения денег. Получив отрицательный ответ, маршал спокойно лег спать, приказав разбудить себя, когда слуга вернется. Этьен не вернулся, а днем нашли его труп, и все придерживались того мнения, что лакей был убит из-за денег, которые, по словам его господина, он вез с собой, и приписывая преступление солдатам гарнизона Люксембурга, которые нередко грабили прохожих и проезжих на проселочных дорогах.

Итак, Этьен был наказан, оставалось отомстить жене.

Во время отъезда маршала в Нанси маркиз Беврон, опасаясь, как бы шутка графини д'Оллон не зашла слишком далеко, рассказал обо всем г-же ла Ферте. Маршальша, при этих обстоятельствах имевшая нужду в верных друзьях, почувствовала себя так признательной Беврону, что он стал больше, чем другом, и, приобретя союзника против маршала, г-жа ла Ферте одновременно отомстила своей сестре.

Связь г-жи ла Ферте с маркизом Бевроном отклонила от нее удар, поразивший бедного камердинера, и вот каким образом. Маркиз был знаком с одной очень хорошенькой, хитрой и лукавой девушкой; он забрал ее из дома ее родных, нарядил просто и прилично для провинциальной барышни, продиктовал роль и поместил компаньонкой к г-же ла Ферте. Девица должна была стать между мужем и женой, выполнив роль громоотвода.

В самом деле, по возвращении маршал был поражен красотой девушки и начал выяснять, кто она и как попала в его дом. Девушка отвечала, что маршальша – ее покровительница, с детства ей благодетельствующая, что уже месяц, как ока взята в компаньонки. Кроме того, плутовка наговорила маршалу столько хорошего о его жене и таким приятным голосом, и с таким простодушным видом, что тот, будучи сам весьма влюбчив, почувствовал, что гнев проходит и решил отложить свое мщение, которое могло возбудить к нему ненависть красавицы, питавшей столь глубокую признательность к своей благодетельнице. Однако роль компаньонки не составляла всего, девица должна была сопротивляться маршалу и сопротивлялась. В борьбе с непреклонным целомудрием маршал наделал множество глупостей и так открыто, что супруга имела возможность оскорбиться, жаловаться родным, обратиться к мнению света и даже к королю. Наконец, в одно прекрасное утро красавица-компаньонка исчезла, заявив, что, не имея сил сопротивляться более, она удаляется в монастырь. Влюбленный маршал пустился на поиски, но не смог найти свой предмет, поскольку за порядочную сумму девица согласилась оставить навсегда Францию и уехала в Америку.

Г-н ла Ферте после шестимесячных поисков узнал об отъезде компаньонки за океан и много шумел по этому поводу, приписывая дело ревности жены. Маршальша вовсе не отпиралась, и они поссорились. В конце концов прихоть маршала прошла и он помирился с женой, которая, можно сказать, очень его любила, раз из ревности решилась на подобную крайность. С этого времени маршал и жена представлялись образцом дружбы и согласия, поскольку муж дал жене полную свободу, а она как нельзя лучше воспользовалась этой свободой и из всех придворных дам только она решилась стать первой любовницей красавца-герцога де Лонгвиля, молодого и пылкого. В то время при дворе случалось множество любовных интриг и хотя г-жа ла Ферте была почти вдвое старше герцога, он не отказался от ее любви, потребовав лишь, чтобы никаких других обожателей

Не было.

Маркиз д'Эффиа, отравитель принцессы, весьма ухаживал за г-жой ла Ферте и уже надеялся достичь желаемого, как вдруг получил самый решительный отказ. Будучи храбрым, хотя и не любившим войны, маркиз был предан удовольствиям и всегда настойчив, особенно в любви, и уж если ему приходило желание стать любовником какой-нибудь женщины, кем бы она ни была, то он всячески добивался этого. Отказ г-жи ла Ферте показался ему слишком жестоким, и он, поискав соперников, узнал, что им является герцог де Лонгвиль.

Герцог де Лонгвиль был принцем крови Валуа, то есть весьма близкого к царствовавшему во Франции дому. Трудно было затеять с ним какое-либо дело, не подвергаясь большой опасности: герцог, как стоящий на высокой ступени общественного значения, согласился ли бы принять вызов. Но что за нужда, маркиз д'Эффиа решил употребить все возможные средства, чтобы вызвать на дуэль человека, который запер для него двери в доме жены маршала ла Ферте. Он подсматривал сам, нанял шпионов, приобрел единомышленников в доме маршала и вскоре был уведомлен о назначенном между любовниками свидании, д’Эффиа подстерегал лично, чтобы быть абсолютно уверенным в справедливости донесения, и видел, как вошел сперва герцог, затем г-жа ла Ферте и, наконец, как они вышли вместе.

На следующий день, во время прогулки, д’Эффиа подошел к герцогу и сказал ему на ухо:

– Милостивый государь! Я любопытен, мне очень хочется спросить вас об одной вещи.

– Говорите, – ответил де Лонгвиль, – и если это будет в моей власти, я постараюсь удовлетворить ваше любопытство.

– Могу ли я видеть вас со шпагой в руке?

– А против кого? – удивился герцог.

– Против меня!

– А! В таком случае, милостивый государь, – холодно уронил герцог, – мне очень жаль, но должен вам сказать, что это невозможно, поскольку эту благосклонность я привык оказывать равным мне или, по крайней мере, поскольку равных мне мало, дворянам, предки которых известны мне хотя бы до пятого поколения.

Это замечание было тем чувствительнее для маркиза д'Эффиа, что о его благородстве все были невысокого мнения. Однако вокруг было много народа, и маркиз удалился, не сказав более ничего. Спустя некоторое время, вечером, когда герцог выехал из дома в своей коляске, д'Эффиа, узнав об этом через своих шпионов, встал на дороге принца, держа в одной руке трость, в другой шпагу, и закричал, что ежели герцог не выйдет из коляски, то он поступит с ним не как с герцогом, но как с человеком, который отказывается дать удовлетворение. Герцог де Лонгвиль не был трусом, и, видя, что нет никакого средства уклониться, он решил стать лицом к лицу со своим врагом, как ни был тот ниже его по достоинству. Приказав кучеру остановиться, де Лонгвиль проворно выскочил из коляски, но прежде, чем он успел вынуть из ножен свою шпагу, д'Эффиа несколько раз ударил его тростью. Увидев такое безобразие, люди герцога также выскочили из коляски с намерением убить д'Эффиа, но тому удалось скрыться в темноте.

Герцог пришел в отчаяние, приказал своим людям не говорить никому ни слова о приключении, и, будучи уверен в молчании самого виновника, – если бы д'Эффиа проговорился, то оказался бы немедленно в Бастилии, – открылся одному из своих друзей, который сказал, что теперь не остается ничего другого, как отомстить противнику из засады, подобной устроенной, но вместо палок посоветовал применить хороший кинжал и положить д'Эффиа на месте. Подобные советы в то время часто давались и охотно принимались, поэтому герцог решил поступить именно таким образом. К счастью для маркиза д'Эффиа де Лонгвиль получил приказ сопровождать короля на войну с Голландией.

Голландцы с ужасом смотрели на те серьезные мероприятия в подготовке к войне, о которых мы уже говорили. Луи XIV и военный министр Лувуа развили неимоверную деятельность. Созвано было все дворянство, каждый замок, как во времена феодальных войн, выставил своего владельца и его свиту в полном вооружении и снаряжении. В строю находилось 118 000, 100 орудий были готовы загреметь. Во французском войске имелось 3000 каталонцев, носивших пестрые плащи, вооруженных легкими ружьями, превосходных стрелков и прекрасных разведчиков; два полка савойцев, один кавалерийский и другой пехотный; 10 000 швейцарцев, немецкие рейтары, немцы и итальянцы остатки коадъюторских шаек, продававших свою

Кровь всякому, хотевшему ее купить, множество волонтеров, смотревших на Голландию как близкую добычу, приняли участие в войне. В качестве генералов выступали Конде, Тюренн, Люксембург и Вобан. 30 больших кораблей соединились с английским флотом, насчитывающим 100 парусных судов под командой брата короля герцога Йоркского. 50 000 000 ливров, которые сегодня составили бы 110 000 000, были израсходованы на приготовления к кампании. В смущении Генеральные штаты обращаются к Луи XIV, смиренно спрашивают, неужели все эти громадные вооружения делаются против них, не оскорбили ли они чем-нибудь его величество и если это несчастие имеет место, то какого вознаграждения от них потребуют. Луи XIV отвечает, что он никому не обязан отчетом и сделает своему войску такое употребление, какое требует его достоинство.

Голландцы ясно увидели угрозу нападения и стали готовиться к войне. Было набрано около 25 000; главнокомандующим избрали принца Орлеанского, подчинив ему немецкого генерала Вюрца и бежавшего из Франция кальвиниста маркиза Монтба.

Вильгельм Оранский – важная и мрачная личность – с момента своего возвышения простер руку к английской короне, но в это время он еще не обнаруживал ничего такого, почему дальновидные люди могли бы догадаться о том значении, которое он обретет в истории. В самом деле, Вильгельм, по праву рождения ставший главой голландской феодальной партии, был тогда молодым, двадцатидвухлетним человеком; физически слабый, задумчивый и хладнокровный, как его дед, он не участвовал ни в осадах, нн в сражениях, поэтому нельзя было сказать, храбрый ли он воин, искусный ли полководец. Знавшие его близко, а число их было невелико, говорили, что он деятелен, проницателен и честолюбив, храбр, настойчив и всегда готов бороться с несчастиями, почти презирает удовольствия и любовь, но, напротив, гениален в тех скрытных пронырствах, которые таинственными путями приводят к цели. Из этого очевидно, что Вильгельм составлял полную противоположность Луи XIV.

Король выступил в поход во главе своей гвардии и войска в 30 000 человек под командованием маршала Тюренна. Принц Конде двигался с такой же сильной армией; Люксембург и Шамильи командовали корпусами, которые в случае необходимости могли к ним присоединиться. Одновременно была начата осада Ренберга, Орсона, Везеля и Бнэрика; король лично осаждал Ренберг. Все четыре города были взяты в несколько часов, и первым донесением, отправленным в Париж, было известие о четырех одновременных победах. Ожидалось, что вся Голландия будет покорена таким же образом, как скоро король перейдет Рейн. Принц Ооанский собрался было обороняться у реки, но, поняв, что это невозможно, отступил в Голландию с тем, чтобы, собрав сколько можно войска, вернуться, однако Луи XIV двигался быстро и оказался на берегах Рейна, когда все думали, что он еще стоит перед стенами осаждаемых им городов.

Военный совет под председательством короля единодушно определил переход через Рейн; необходимо было пресечь всякое сообщение между Гаагой и Амстердамом и окончательно разделаться с принцем Оранским и генералом Вюрцем. Маркиз Монтба, удалившийся со своими четырьмя или пятью полками, говорил, что не может сражаться с армией, состоящей под личным командованием французского короля. В общем, из всего неприятельского войска переходу через Рейн мог препятствовать только фельдмаршал Вюрц с четырьмя полками кавалерии и двумя пехоты.

Поначалу собирались переходить через Рейн по мосту, устроенному на барках, но местные жители уведомили принца Конде, что по причине засухи вода спала и близ старой башни Толль-Гюй образовался брод. Конде пригласил охотников из числа офицеров исследовать этот брод. Первым вызвался граф де Гиш, который после кончины ее высочества искал смерти. По возвращении граф уведомил, что действительно за исключением шагов двадцати, где лошадям придется плыть, на всем пути можно идти по земле. Решено было переходить Рейн в этом месте.

Лагерь находился в шести лье от реки. Войска выступили ночью в 11 часов, и к 3 часам утра армия собралась у намеченного места. Несколько полков неприятеля намеревались помешать переходу через реку. Граф де Гиш бросился в реку первым, за ним последовал Ревельский кирасирский полк, затем – дворяне-ополченцы. Король собрался было последовать за ними во главе гвардии, но Конде упросил этого не делать, поскольку сам страдал от подагры и собирался переправиться на барке, но не имел бы на это права, если бы король пустился вплавь.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю