Текст книги "Сан-Феличе. Книга вторая"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 72 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]

CXVI. АРЕСТ

Было два часа пополудни, когда Микеле вышел от генерала Шампионне.

Он прыгнул в первую подошедшую коляску и тем же путем, как прибыл, меняя лошадей в Портичи и Кастелламмаре, оказался в Салерно около пяти вечера.

В ста шагах от гостиницы он расплатился с последним возницей и вошел в нее спокойно и не торопясь, как если бы только что вернулся с прогулки в Эболи или в Монтеллу.

Луиза еще не вернулась.

В шесть часов послышался шум кареты. Микеле подбежал к двери: это были его молочная сестра и Сальвато, возвратившиеся из Пестума.

Микеле не был в Пестуме, но, восхищенный сияющими лицами молодых влюбленных, должно быть, подумал, что они видели там много прекрасного.

И действительно, казалось, ореол счастья осенял голову Луизы, а взор Сальвато светился гордостью.

Луиза стала еще прекраснее, Сальвато – еще величественнее.

Некое таинственное и все же очевидное преображение совершилось в Луизе. Теперь в ее красоте было то новое, что отличало Галатею-женщину от Галатеи-статуи.

Вообразите целомудренную Венеру, вступающую в Эдем и под шепот ангелов любви превращающуюся в Еву из книги Бытия.

Это новое сквозило в цвете ее лица, в котором белизна лилии соединилась с румянцем и бархатистостью персика, в ее глазах, в которых последние отблески девственности смешались с первым пламенем любви.

Ее головка, откинутая назад, казалось, не имела сил нести бремя счастья; ее трепещущие ноздри ловили в воздухе новые, доселе неведомые ароматы, из ее полуоткрытых губ вырывалось прерывистое, сладострастное дыхание.

Микеле, увидев ее, не мог удержаться от восхищенного возгласа:

– Что это с тобой, сестрица? Ах, как ты хороша! Луиза улыбнулась, взглянула на Сальвато и протянула руку Микеле.

Казалось, она говорила: «Я обязана своей красотой тому, кому обязана своим счастьем».

Потом голосом нежным и ласкающим, как песня птицы, произнесла:

– Ах, как прекрасен Пестум! Как жаль, что мы не можем вернуться туда завтра, послезавтра, быть там каждый день!

Сальвато прижал ее к своему сердцу. Было очевидно, что и он, так же как Луиза, находит, что Пестум – это рай на земле.

Шагом столь легким, что, казалось, они едва касались ступеней лестницы, молодые влюбленные поднялись к себе в комнату. Но, перед тем как туда войти, Луиза оглянулась и обронила:

– Микеле, через четверть часа мы уезжаем.

Спустя пятнадцать минут карета уже стояла у подъезда. Но Луиза спустилась вниз почти через час. Теперь лицо ее казалось совсем иным: оно было затуманено печалью и блеск глаз померк в слезах.

Хотя влюбленные должны были увидеться на другой день, прощание их от этого не стало менее грустным. Действительно, когда любят и расстаются, пусть даже на один день, на это время влюбленные передают свое счастье в руки судьбы.

Чья мудрость, как бы велика она ни была, может предвидеть то, что случится между восходом и заходом солнца?

Когда Луиза спустилась вниз, уже начало темнеть; экипаж ждал ее больше сорока пяти минут.

Карета была запряжена тремя лошадьми. Пробило семь часов. Возница обещал вернуться в Неаполь к десяти вечера.

Луиза собиралась проехать прямо к Беккеру и убедить его последовать совету, который дал Сальвато.

Он же должен был возвратиться в Неаполь на другой день и поступить в распоряжение генерала.

Прошло еще десять минут, а прощание все длилось. Молодые люди, казалось, были не в силах расстаться. То Сальвато не отпускал Луизу, то Луиза удерживала Сальвато.

Наконец карета тронулась, звякнули бубенцы, и платок Луизы, мокрый от слез, послал ее возлюбленному последний привет; тот откликнулся, помахав в воздухе шляпой.

И тут же карета, которая постепенно исчезала в вечернем сумраке, совсем исчезла за поворотом улицы.

По мере того как Луиза удалялась от Сальвато, магнетическая сила воздействия на нее молодого человека ослабевала; вспомнив о причине, которая ее сюда привела, Луиза стала серьезной, а ее задумчивость перешла в грусть.

За время всего пути Микеле не обмолвился ни одним словом, которое могло бы выдать, что ему известна ее тайна и что он совершил некое путешествие.

Они благополучно миновали Торре дель Греко, Резину, Портичи, мост Магдалины, Маринеллу.

Беккеры жили на улице Медина, между улицей Флорентийцев и переулком Сгидзитиелло.

На Маринелле Луиза велела кучеру высадить ее у фонтана Медина, то есть в конце улицы Мола.

Но, еще не проехав Пильеро, по большому скоплению народа, спешившему на улицу Мола, Луиза стала замечать, что в той части города происходит нечто необычное.

Вблизи улицы Порто кучер заявил, что карета дальше не пойдет: его лошадь могут поранить в общей сутолоке повозок и лошадей.

Микеле со всей пылкостью начал уговаривать свою молочную сестру сойти с кареты и вернуться домой другим путем, в обход, или же нанять лодку, которая за полчаса доставит их до Мерджеллины.

Но у Луизы была цель; она считала ее для себя священной и отказалась изменить свое решение. К тому же вся толпа устремилась к улице Медина, шум, доносившийся оттуда, и несколько выкриков, которые уловила молодая женщина, – все это пробудило в ее сердце тревогу.

Ей казалось, что весь этот народ, который, бурля, затопил улицу Медина, толковал что-то о заговорах, об изменах, кровавых убийствах и называл имена Беккеров

Она соскочила с кареты, вся дрожа, вцепилась в руку Микеле и вместе с ним позволила общему потоку увлечь себя.

В глубине улицы виднелись пылающие факелы и сверкающие штыки; среди смешанного гула раздавались угрожающие возгласы.

– Микеле, – сказала Луиза, – стань на край фонтана и скажи мне, что ты видишь.

Микеле повиновался и, глядя оттуда поверх голов, стал всматриваться в глубину улицы.

– Ну что? – спросила Луиза. Микеле колебался.

– Да говори же! – воскликнула Луиза, все больше тревожась. – Говори! Что ты видишь?

– Я вижу полицейских, держащих факелы, и солдат, охраняющих дом господ Беккеров.

– Ах, – простонала Луиза, – этих несчастных предали! Мне надо проникнуть к ним, надо их видеть!

– Нет, нет, сестрица! Ведь ты ни в чем этом не виновата, правда же?

– Благодарение Богу, нет.

– Тогда пойдем. Уйдем отсюда!

– Нет, напротив – идем вперед!

Потянув Микеле к себе, она заставила его соскочить с края фонтана, и они смешались с людской массой.

В эту минуту крики усилились, в толпе произошло какое-то движение; послышался стук прикладов о мостовую и повелительный окрик: «Разойдись!» Между людьми образовалось подобие коридора, и Микеле с Луизой оказались рядом с двумя пленниками; один из них, младший, держал в руках, прикрученных веревками к туловищу, белое знамя Бурбонов.

Их конвоировала стража; у каждого солдата в одной руке была сабля, в другой – факел; несмотря на проклятия, гиканье и оскорбления со стороны черни, всегда готовой поносить и проклинать слабейших, пленники шли с высоко поднятой головой, как люди, которые хранят благородную верность своим убеждениям.

Оцепеневшая от ужаса Луиза при виде этой сцены, вместо того чтобы, как другие, отойти в сторону, осталась стоять на месте и очутилась лицом к лицу с младшим пленником, Андреа Беккером.

Оба, узнав друг друга, отступили на шаг назад.

– Ах, сударыня, – горько сказал молодой человек, – я уже понял, что это вы меня предали, но не думал, что у вас хватит мужества присутствовать при моем аресте!

Сан Феличе порывалась ответить, отрицать, возражать, призывать Господа в свидетели, но пленник тихо от нее отстранился и прошел мимо, сказав:

– Я вас прощаю от имени моего отца и своего имени, сударыня. И пусть Бог и король простят вас так же, как прощаю вас я!

Луиза хотела что-то сказать, но голос ее пресекся, и под крики «Это она! Это Сан Феличе донесла на них!» она без чувств упала на руки Микеле.

Пленники продолжали свой путь к Кастель Нуово, где были заключены в темницу комендантом крепости полковником Масса.

CXVII. АПОФЕОЗ

Когда Луиза пришла в себя, она поняла, что находится в какой-то кофейне на углу улицы Мола и спуска Сан Марко. Микеле внес ее туда, раздвинув толпу, которая сгрудилась у дверей и разглядывала ее сквозь стекла затворенных окон и через открытую дверь.

В толпе повторяли слова пленника и говорили, указывая на Луизу пальцем:

– Это она на них донесла.

Раскрыв глаза, она в первую минуту ни о чем не могла вспомнить. Но понемногу, оглядываясь вокруг и узнавая, где она находится, видя огромную толпу, собравшуюся вокруг дома, Луиза припомнила все, что произошло, вскрикнула и закрыла лицо руками.

– Карету! Ради Бога, милый Микеле, карету! Едем домой! Это было нетрудно: в те дни, да еще и сейчас между театром Сан Карло и театром Фондо находится стоянка наемных экипажей для любителей музыки, слушавших в ту пору шедевры Чимарозы и Паизиелло, а ныне приезжающих послушать оперы Беллини, Россини и Верди. Микеле вышел, взял закрытую карету, попросил подать ее к выходу со стороны улицы Мола, провел Луизу среди как приветственных криков, так и возмущенного ропота присутствующих – в зависимости от того, были то патриоты или сторонники Бурбонов, высказывалось ли ей доброжелательство или, напротив, посылались вдогонку проклятия за ее мнимый донос, – вошел с ней в карету, задернул занавески и крикнул:

– В Мерджеллину!

Толпа расступилась, карета тронулась, пересекла площадь Кастелло, выехала на улицу Кьяйа и через четверть часа остановилась у Дома-под-пальмой.

Микеле яростно позвонил. Дверь открыла Джованнина.

На губах девушки играла злая улыбка, какая бывает у дурных слуг, когда они собираются объявить неприятную новость.

– Ах! – сказала она, первая начиная разговор. – Пока синьора отсутствовала, здесь произошло что-то невероятное!

– Здесь? – прошептала Луиза.

– Да, здесь, сударыня.

– Здесь, в доме, или в Неаполе?

– Здесь, в доме.

– Что же такое произошло?

– Синьора должна была меня предупредить, что мне следовало отвечать в случае, если станут спрашивать о господине Андреа Беккере.

– Значит, вас спрашивали о господине Андреа Беккере?

– Как же, сударыня! Меня схватили, потащили в полицию и угрожали бросить в тюрьму, если я не скажу, кто прошлой ночью приходил к синьоре. Там узнали, что здесь кто-то был, только не знали кто.

– И вы назвали господина Беккера?

– Пришлось, сударыня. Бог мой! Мне же не хотелось угодить в тюрьму! И потом, ведь господин Беккер приходил не ко мне!

– Несчастная! Что вы натворили! – воскликнула Луиза, падая на стул и уронив голову на руки.

– А что мне было делать? Я боялась, что, если буду все отрицать, меня обвинят, хотя я и отпиралась; я думала, а вдруг сплетники, видя мое желание скрыть приход господина Андреа Беккера к синьоре, скажут, будто господин Андреа Беккер любовник синьоры, как уже начинают поговаривать о господине Сальвато.

– Замолчи, Джованнина! – крикнул Микеле.

Луиза встала, бросила на девушку взгляд, полный удивления и укора, и тихим, но твердым голосом сказала:

– Джованнина, я не знаю, какая причина заставила вас отплатить за мою доброту черной неблагодарностью. Завтра вы покинете мой дом.

– Как будет угодно синьоре, – дерзко отшила девушка.

И она вышла, даже не обернувшись. Луиза почувствовала, что слезы вот-вот хлынут из ее глаз. Она протянула руку Микеле, и тот упал перед ней на колени.

– Ах, Микеле! Мой милый Микеле! – лепетала она, захлебываясь от рыданий.

Микеле взял ее руку и прижал к губам: он испытывал волнение тем большее, что в глубине души сознавал: все эти беды произошли по его вине.

– Вот уж поистине скверный вечер после прекрасного дня, – сказал он. – Бедная сестрица! Ты была так счастлива, когда вернулась из Пестума!

– Слишком счастлива! Да, слишком! – горестно повторила она. – Не знаю, но словно какой-то голос шепнул мне, что самое лучшее, самое чистое в моем счастье уже позади… Ах, Микеле, Микеле! Как страшно то, что сказала эта девушка!

– Да, страшно. Но, чтобы она не говорила другим то, что сейчас сказала тебе, ее бы лучше не прогонять. Подумай, ведь она знает все: и что было нападение на Сальвато, и что мы дали ему приют, и что он жил в этом доме и дружен с тобой. О Мадонна! Я-то хорошо знаю – во всем этом не было ничего дурного, но люди решат по-иному; оставшись у тебя, она должна будет молчать ради собственной выгоды, но, уйдя от тебя, разболтает все хотя бы из чувства мести, и твое доброе имя пострадает.

– Ты говоришь – из мести? Но за что Джованнина может мне мстить? Я всегда делала ей только одно хорошее!

– Одно хорошее! Вот прекрасный довод! Так ведь есть просто дурные люди, сестрица, которые тем больше желают другим зла, чем больше те делают им добра. С некоторого времени мне сдается, что Джованнина как раз из таких. А ты сама ничего не замечала?

Луиза посмотрела на Микеле. Действительно, с некоторого времени ее также начали удивлять вспышки злобы в этой молодой девушке. Она много раз спрашивала себя, в чем причина перемены в характере ее служанки, но так и не смогла найти сколько-нибудь удовлетворительный ответ. Луиза боялась ошибиться; однако с той минуты, как Микеле указал ей на враждебность Джованнины, она поняла, что это действительно так.

Внезапно ее озарила догадка. Она с беспокойством огляделась:

– Посмотри, не подслушивают ли нас?

Микеле подошел к двери; он не старался умерить шум своих шагов и увидел, что в минуту, когда он открывал дверь комнаты Луизы, дверь Нины затворилась. Подслушивала их Джованнина или это было случайное совпадение?

Микеле притворил дверь, задвинул задвижку и, сев на прежнее место у ног своей сестры, сказал:

– Ты можешь говорить. Я не скажу тебе: «Никто нас не слушал», – но теперь могу сказать: «Никто больше нас не услышит».

– Хорошо, – сказала Луиза, понизив голос и наклонившись к Микеле, – вот два факта, которые пришли мне в голову и подтвердили мои подозрения. Когда прошлой ночью бедный Андреа Беккер явился повидать меня, он до мельчайших подробностей знал все, что произошло между мной и Сальвато. Сегодня утром, перед моим приездом в Солерно, Сальвато получил анонимное письмо, в котором сообщалось, что прошлой ночью один молодой человек ожидал меня в нашем доме до двух часов ночи и ушел только в три, проговорив со мной целый час. Кто мог донести об этом, если не Джованнина, скажи мне?

– Mannagia la Madonna! 3131
  Черт побери Мадонну! (ит.)


[Закрыть] – пробормотал Микеле. – Вот это серьезно! И все-таки я говорю тебе: сейчас, пока ты в этом не уверена, лучше бы без огласки! Я бы и еще дал тебе совет, да только ты ему не последуешь.

– Какой же?

– Я сказал бы тебе: «Поезжай в Палермо к синьору кавалеру – это пресечет все дурные толки».

Живой румянец залил щеки Луизы. Она уронила голову на руки и задыхающимся голосом произнесла:

– Увы! Совет хорош и исходит от друга…

– Так в чем же дело?

– Я могла бы последовать ему вчера; но не смогу это сделать сегодня. Глубокий вздох вырвался из ее груди.

Микеле посмотрел на Луизу и понял все: ее грусть в Неаполе подтвердила подозрения, которые родились в нем при виде ее счастья в Салерно.

В эту минуту Луиза услышала шаги в коридоре, соединяющем два дома. Но эти шаги не старались приглушить. Она подняла голову и с беспокойством прислушалась. В том положении, в котором она сейчас находилась, все вселяло тревогу.

Но вот раздался стук в дверь и послышался голос герцогини Фуско:

– Луиза, дорогая, вы у себя?

– Да, да! Входите, входите же! – воскликнула Луиза.

Герцогиня вошла, Микеле хотел подняться, но рука Луизы удержала его.

– Что вы здесь делаете, моя прелестная Луиза, – спросила герцогиня, – одна и почти в темноте вместе со своим молочным братом, тогда как у меня вам готовится триумф?

– Триумф, у вас, дорогая Амелия? – спросила Луиза, крайне удивленная. – А по какому поводу?

– Как? По поводу того, что произошло Не правда ли, ведь это вы раскрыли заговор, угрожавший всем нам, и, к тому же, как говорят, спасли не только нас, но и отечество!

– Ах, значит, и вы, Амелия, вы тоже могли поверить, что я способна на подобное бесчестье! – зарыдала Луиза.

– Бесчестье! – воскликнула в свою очередь герцогиня, чей пылкий патриотизм и ненависть к Бурбонам представляли события совсем в ином свете, чем они виделись Луизе. – Ты называешь бесчестьем поступок, который прославил бы римлянку времен республики? Ах! Почему тебя не было сегодня вечером у нас, когда только что пришло это известие? Ты видела бы восторг, охвативший всех нас! Монти сложил в твою честь стихи; Чирилло и Пагано предложили присудить тебе гражданский венец; Куоко, который пишет историю нашей революции, посвятит тебе одну из лучших своих страниц. Пиментель объявит завтра в «Мониторе», в каком огромном долгу перед тобой Неаполь; женщины, герцогиня де Кассано и герцогиня де Пополи, зовут тебя, чтобы обнять, мужчины ожидают тебя с восхищением, чтобы на коленях поцеловать тебе руку; я же горда и счастлива, что ты моя лучшая подруга. Завтра Неаполь будет занят только тобой, завтра Неаполь воздвигнет тебе алтари, как Афины воздвигали их богине Минерве, покровительнице отечества.

– О горе! – воскликнула Луиза. – Одного дня было достаточно, чтобы пятнать меня дважды! Седьмое февраля! Страшная дата! Седьмое февраля!

И она упала без сил, почти умирающая, на руки герцогини Фуско; меж тем Микеле снова охватили сомнения: он не знал, правильно ли он поступил; его терзали угрызения совести при виде отчаяния той, кого он любил больше жизни, и он до крови раздирал ногтями свою грудь.

На другой день, 8 февраля 1799 года, в «Партенопейском мониторе» в передовой статье, напечатанной крупным шрифтом, появились следующие строки:

«Славная гражданка Луиза Молина Сан Феличе вчера вечером, в пятницу, раскрыла заговор нескольких преступных безумцев, которые, полагаясь на присутствие в наших портах многочисленных судов английской эскадры и действуя в согласии с англичанами, должны были в ночь с пятницы на субботу, то есть сегодня вечером, низвергнуть существующее правительство, уничтожить славных патриотов и произвести контрреволюционный переворот.

Руководителями этого преступного заговора были банкиры Беккеры, отец и сын, немцы по происхождению, жившие на улице Медина. Вчера вечером они оба были арестованы и препровождены в тюрьму, причем Андрей Беккер нес в руках как символ своего бесчестия обнаруженное в их доме королевское знамя. У него нашли также некие охранные карточки, которые должны были быть розданы тем, кого предполагалось пощадить. Все те, у кого подобных карточек не оказалось бы, были обречены на смерть.

За арестом главных зачинщиков заговора последовали другие, второстепенные аресты; монастырь Сан Франческо делле Монаке ввиду его удобного расположения (известно, что он представляет собою как бы остров) был предназначен служить тюрьмой обвиняемым; чтобы освободить его, монахини-францисканки перешли в монастырь Доннальбина.

В числе арестованных, помимо отца и сына Беккеров, священник церкви кармелитов, князь де Каноза, два брата Иорио, магистрат и епископ, и судья по имени Джамбат-тиста Веккьони.

Кроме того, в таможне был найден склад оружия – сто пятьдесят ружей, а также сабли и штыки.

Слава Луизе Молина Сан Феличе! Она спасла отечество!»

CXVIII. НА СЦЕНУ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ОДИН ИЗ НАШИХ СТАРЫХ ЗНАКОМЫХ

Энциклика кардинала Руффо произвела во всей Нижней Калабрии действие электрической искры.

И действительно, по мере удаления от Неаполя влияние идей, распространявшихся из столицы, все более ослабевало. Кардинал сошел на берег, как мы сказали, в древнем Бруттии, этом убежище беглых рабов; вся эта часть Калабрии на протяжении веков находилась в самом глубоком невежестве и самой неизбывной косности. Так что те же самые люди, которые накануне кричали, не понимая смысла своих слов: «Да здравствует Республика!», «Смерть тиранам!», стали теперь вопить: «Да здравствует вера!», «Да здравствует король!», «Смерть якобинцам!»

Горе было тем, кто проявлял равнодушие к делу Бурбонов и не кричал громче всех или, по крайней мере, так же громко, как другие, – их встречали выкриками: «Вот якобинец!» А уж как только раздавался такой крик, он был, как и в Неаполе, смертным приговором.

Сторонники революции или те, кто проявлял симпатию к французам, были вынуждены покинуть свои дома и бежать. Никогда слова «dulcia linquimus arva» 3232
  «Родные края покидаем» (лат.). – «Буколики», I, 3.


[Закрыть] Вергилия не имели отклика более печального и более громкого.

Патриоты бежали в Верхнюю Калабрию, останавливаясь, если им удавалось избежать кинжалов своих соотечественников, одни в Монтелеоне, другие в Катандзаро или в Кротоне – то есть в тех городах, где могли утвердиться гражданское самоуправление и демократическая власть. Стойкость республиканских убеждений поддерживалась в этих трех городах надеждой на приход французской армии.

Но из всех других городов, воодушевленных энцикликой кардинала, шли толпы людей, составлявших процессии под предводительством священников с крестом в руке; у всех на шляпах были приколоты белые ленты – знак политических убеждений; эти банды, если они спускались с гор, направлялись в Милето, если двигались с равнин – то в Пальми; из городов и деревень ушли все здоровые мужчины, там остались только женщины, старики и дети; таким образом, через несколько дней в одном только лагере Пальми собралось около двадцати тысяч вооруженных людей; в Милето насчитывалось почти столько же, причем все эти люди принесли с собой оружие и съестные припасы; богатые охотно делились с бедными, монастыри оказывали помощь всем.

Среди этой массы добровольцев можно было встретить духовных особ всех рангов, от простого кюре из крохотной деревушки с населением в несколько сотен жителей до епископа большого города. Там были и богачи, обладающие миллионами, и бедные поденщики, с трудом зарабатывающие десять гранов в день.

«Наконец, – говорит писатель-санфедист Доменико Саккинелли, у которого мы заимствуем некоторые подробности этой удивительной кампании, – в этой толпе было несколько честных людей, движимых любовью к королю и уважением к религии, но, к несчастью, там имелось гораздо больше убийц и воров, обуреваемых духом грабительства и жаждой мести и крови».

Спустя пять или шесть дней после своего приезда в Ка-тону кардинал, который проводил все дни на балконе, увидел, что от мыса Фаро отделилась и движется к нему небольшая лодочка, управляемая монахом и двумя рыбаками. Но так как ветер и течение им благоприятствовали, рыбаки оставили весла и монах на корме удерживал парус и управлял лодкой, которая пристала к берегу Катоны в том самом месте, где несколько дней тому назад высадился кардинал.

Этот моряк-монах сразу же вызвал любопытство кардинала; он потребовал свою подзорную трубу, чтобы рассмотреть столь необычное явление. Однако очень скоро все стало ему понятным. В моряке-монахе он узнал нашего старого знакомого Фра Пачифико.

Едва лодка пристала к берегу, как брат-капуцин выпрыгнул на землю. Он столь же твердо ступал по земле, сколь искусно лавировал на море. И теперь решительным шагом он направился к дому его преосвященства.

Кардинал знал Фра Пачифико по слухам и даже как-то его видел. По слухам выходило, что Фра Пачифико – старый моряк с фрегата «Минерва», но Руффо ничего не было известно о том, как пришло к моряку его новое призвание. Видел же он Фра Пачифико у короля Фердинанда, когда капуцин вместе со своим ослом Джакобино позировал для рождественских яслей. Рассказ о славных деяниях воинственного капуцина во время трехдневной битвы, предшествовавшей взятию Неаполя, принес ему добрую славу.

Итак, кардинал издали помахал ему рукой, что заставило монаха поспешить, и пять минут спустя он уже удостоился приложиться к руке его преосвященства.

Но какая причина заставила Фра Пачифико покинуть монастырь святого Ефрема и привела его в Калабрию?

Мы в двух словах объясним это нашим читателям.

Контрреволюционный заговор Беккеров, столь неблагоразумно доверенный Андреа Луизе и столь благоразумно раскрытый Микеле генералу Шампионне, начал организовываться в конце декабря, то есть чуть ли не через несколько дней после отъезда Фердинанда.

Около 15 января все было готово, искали только надежного человека, чтобы сообщить об этом Фердинанду.

Обратились к викарию церкви дель Кармине (как мы говорили, он принимал участие в заговоре); тот предложил Фра Пачифико, что было принято с воодушевлением. Монах, уже известный в Неаполе своим способом собирать пожертвования, приумножил свою популярность участием в последних событиях, что не позволяло ни на минуту сомневаться в его мужестве и преданности королю.

Фра Пачифико предложили отправиться в Палермо и сообщить Фердинанду о гигантском заговоре, который готовился в его пользу.

Тот с радостью принял это опасное поручение. Праздность тяготила его по меньшей мере так же, как Ореста угнетала его невиновность, и в кругу своих собратьев, глупцов или трусов, Фра Пачифико горячился, как жеребец, грызущий удила, и поминутно впадал в бешенство, вымещая его градом палочных ударов, что обрушивались на спину бедного Джакобино.

Едва Фра Пачифико узнал о доверенной ему миссии и под руководством каноника Йорио выучил наизусть то, что должен был сказать Фердинанду (из страха, как бы капуцин не попал в руки патриотов, ему не хотели доверить ни одной бумаги), он тотчас же вывел Джакобино из конюшни, как если бы отправлялся собирать пожертвования, вышел из монастыря с лавровой дубинкой в руке, спустился на площадь Пинье, прошел улицу Сан Джованни а Карбонара и Ареначчу, пересек мост Магдалины и в тот же день к ночи, то пешком, то верхом на Джакобино, добрался до Салерно,где и заночевал.

Фра Пачифико, совершая самые длительные дневные переходы, должен был следовать берегом Тирренского моря и перебраться на Сицилию при первой же возможности.

Через пять-шесть дней капуцин добрался до Пиццо. Он вез с собой убедительные рекомендации к некоему Трентакапилли, другу викария церкви дель Кармине, чья преданность дому Бурбонов была хорошо известна.

И действительно, Трентакапилли не только принял у себя монаха, но еще и устроил ему переезд в Палермо на баланселле.

Итак, Фра Пачифико погрузился на судно в Пиццо, после умилительного и трогательного прощания оставив Джакобино у Трентакапилли, обещавшего монаху окружить его товарища по оружию заботами и вниманием. Фра Пачифико охотно колотил своего осла, он даже не мог не колотить его, но отнюдь не желал, чтобы его били другие.

На обратном пути, проезжая через Пиццо, монах должен был взять свое животное.

Он благополучно высадился в Палермо и немедленно направился в королевский дворец.

Но там он узнал, что король охотится в лесах Фикудзы.

Тогда монах потребовал, чтобы его, ввиду крайней важности дела, допустили к королеве, которой Фра Пачифико был хорошо известен, и та тотчас же приняла его.

Фра Пачифико отлично знал, что королева главенствовала над своим супругом, и ни минуты не колебался прочесть перед нею речь, заученную им наизусть с помощью каноника Иорио.

Королева сочла новость столь важной, что тотчас же приказала заложить карету, куда села вместе с Актоном и монахом; карета направилась в Фикудзу.

Они приехали как раз в ту минуту, когда король сам возвратился с охоты. Его величество был в самом дурном расположении духа.

Его ружье, чего еще никогда не бывало, дважды дало осечку: первый раз, когда он стрелял в кабана, второй – в косулю. А это король считал не только досадной случайностью, но еще и самым дурным предзнаменованием.

Поэтому он повернулся спиной к Актону, нагрубил королеве и едва выслушал Фра Пачифико, изложившего ему, как до того Каролине, все подробности заговора.

Услыхав имя Беккеров, король несколько повеселел, но при имени Йорио встревожился.

– Дураки! – закричал он. – Они вступили в заговор с первым джеттаторе Неаполя и хотят, чтобы их заговор удался! Я высоко ценю викария церкви дель Кармине, хотя его и не знаю, и князя де Каноза, хотя и знаю его; я очень дорожу Беккерами, но, честное слово, не дам и двух гранов за их головы. Принять в заговор Йорио! Должно быть, им жизнь надоела!

У королевы не было предубеждений против джеттатори, как у короля, чьих предрассудков она не разделяла; но вместе с тем Каролина питала некоторое уважение к здравому смыслу своего супруга.

Итак, она засыпала Фра Пачифико вопросами, и тот отвечал с откровенностью моряка и убежденностью энтузиаста.

По его мнению, не было никаких оснований опасаться, что заговор будет раскрыт, коль скоро все меры предосторожности были приняты.

Король, королева и Актон, посовещавшись, решили послать Фра Пачифико к кардиналу, чтобы предупредить его о том, что происходит в Неаполе, и дать ему возможность использовать наилучшим образом все дарования монаха, как военные, так и религиозные.

Удостоившись чести отобедать за одним столом с их сицилийскими величествами, Фра Пачифико вернулся в Палермо в обществе короля, королевы и генерал-капитана.

Там обсудили, каким способом быстрее всего переправить капуцина в Калабрию; допущенный в качестве заинтересованной стороны на Совет, он заявил, что, по его мнению, самый быстрый способ передвижения – это хорошая лодка с латинским парусом при благоприятном ветре и та же лодка с двумя гребцами, если ветра нет.

После совещания монаху дали тысячу дукатов на покупку или наем лодки, а оставшаяся сумма в качестве дара должна была поступить в монастырь.

В тот же вечер Фра Пачифико за шесть дукатов зафрахтовал лодку, нанял двух гребцов и около полуночи пустился в путь.

К концу четвертых суток лодка обогнула мыс Фаро и через два часа, как мы сказали, пристала у Катоны.

Фра Пачифико вез кардиналу собственноручное письмо Фердинанда.

Это письмо было составлено в следующих выражениях:

«Мой преосвященнейший,

я с живейшей радостью получил, как Вы понимаете, известие о Вашем приезде в Мессину, а затем о Вашей благополучной высадке в Калабрии.

Ваша энциклика, которую Вы мне прислали, – образец воинственного и религиозного красноречия, и я не сомневаюсь, что, поддержанная популярностью Вашего имени, она вскоре доставит нам храбрую и многочисленную армию.

Я посылаю Вам одного из наших добрых друзей, который Вам отчасти известен: это Фра Пачифико из монастыря капуцинов святого Ефрема. Он прибыл из Неаполя, причем привез нам и хорошие и плохие вести; он их Вам перескажет, а они, как это сказано в неаполитанской поговорке, – серединка на половинку.

Хорошие – то, что в Неаполе о нас пекутся, сейчас замышляют новую Сицилийскую вечерню против этих разбойников-якобинцев. Плохие – то, что в ряды заговорщиков приняли такого джеттаторе, как каноник Йорио, и он не преминет принести им беду.

А это означает, мой преосвященнейший, что я более чем когда-либо полагаюсь на Вас и только в Вас вижу мое спасение.

Передаю Фра Пачифико, с его согласия и согласия настоятеля монастыря капуцинов, в Ваше распоряжение. Он, как вы знаете, слуга храбрый и преданный. Я не сомневаюсь, что он будет Вам весьма полезен, решите ли Вы послать его в Неаполь или предпочтете оставить при себе.