Текст книги "Сан-Феличе. Книга вторая"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 72 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]

В тот самый день, когда казнили мучеников, около девяти часов вечера два человека, похожие на две тени, робко приблизились к опустевшей площади и стали искать глазами три трупа, которые были оставлены там, где совершилась казнь.

Луна, только что взошедшая на небосклон, лила яркий свет на желтоватую равнину Сольфатары, так что можно было отчетливо различить каждый предмет.

Те, что пришли в это уединенное место, были старик и старуха.

С минуту они с недоверием всматривались один в другого, затем решились пойти друг другу навстречу.

Приблизившись на расстояние всего лишь трех шагов, каждый поднял руку ко лбу, творя крестное знамение.

Они признали друг в друге христиан.

– Здравствуй, брат мой, – сказала женщина.

– Здравствуй, сестра моя, – ответил старик.

– Кто ты?

– Друг святого Януария. А ты?

– Я из его родни.

– Откуда ты родом?

– Из Неаполя. А ты?

– Из Поццуоли. Что привело тебя сюда в этот час?

– Я пришла собрать кровь мученика. А ты?

– Я – предать земле его тело.

– Вот два сосуда, с ними он совершал свою последнюю службу, а потом, выйдя из церкви, отдал их мне, приказав выпить оставшиеся в них воду и вино. Я была парализована и не могла двинуть ни рукой, ни ногой в течение десяти лет, но едва осушила эти сосуды, повинуясь приказу блаженного Януария, как поднялась и пошла.

– А я был слеп. Я попросил у мученика, когда он шел на казнь, оставить мне что-нибудь на память; он обещал мне после смерти дать платок, которым ему должны были завязать глаза. В тот миг, когда палач отсек ему голову, он явился ко мне, вручил платок, повелел приложить к моим глазам, а вечером прийти сюда похоронить его тело. Я не знал, как выполнить вторую часть его приказа, потому что был слеп. Но едва я приложил к моим векам святую реликвию, как, подобно святому Павлу на пути в Дамаск, почувствовал, что пала пелена с глаз моих, и вот я готов повиноваться воле блаженного мученика.

– Будь благословен, брат мой! Ибо я знаю теперь, что ты был истинным другом святого Януария, который явился мне в то же самое время, что и тебе, чтобы повелеть мне собрать его кровь.

– Будь благословенна, сестра моя! Ибо в свою очередь я вижу теперь, что ты действительно его родственница. Ах да! Я забыл еще об одном…

– О чем же?

– Он повелел мне найти его палец, который ему отсекли одновременно с головой, и присоединить благочестиво к его святым останкам.

– А мне он велел отыскать среди пролившейся крови былинку и бережно хранить ее в меньшем из этих сосудов.

– Поищем же, сестра моя!

– Поищем, брат мой.

– К счастью, нам светит луна.

– Это тоже благодеяние святого: ведь целый месяц луна была скрыта за тучами.

– Вот палец, который я искал.

– Вот былинка, о которой он говорил мне.

И в то время, как старик из Поццуоли укладывал в ларь тело, голову и палец мученика, старая неаполитанка, опустившись на колени, благоговейно собрала губкой всю, до последней капли, драгоценную кровь и наполнила ею оба сосуда, что дал ей святой.

Эта самая кровь через пятнадцать с половиной столетий стала вскипать, как только ее подносят к мощам святого, и вот это необычайное, необъяснимое кипение, повторяющееся дважды в год, и есть знаменитое чудо святого Януария, нашумевшее во всем мире, чудо, которого Шампионне решил добиться, чего бы это ни стоило.

XCVII. СВЯТОЙ ЯНУАРИЙ И ЕГО СВИТА. АВТОР ВЫНУЖДЕН ЗАИМСТВОВАТЬ ИЗ СВОЕЙ КНИГИ «КОРРИКОЛО» ГОТОВУЮ ГЛАВУ, НЕ НАДЕЯСЬ НАПИСАТЬ ЛУЧШЕ1515
  «Корриколо», глава XX, «Святой Януарий и его свита».


[Закрыть]

Мы не будем следовать за останками святого Януария во всех странствиях, которые они совершали из Поццуоли в Неаполь, из Неаполя в Беневенто и, наконец, из Беневенто снова в Неаполь: это увело бы нас в историю всего средневековья, а люди столь часто злоупотребляли этой интересной эпохой, что она начинает сейчас выходить из моды.

Лишь в начале XVI века святой Януарий обретает постоянное место упокоения, покидаемое только дважды в год, когда он отправляется совершать свое чудо в соборе святой Клары, усыпальнице неаполитанских королей. Правда, случается, что его беспокоят и помимо традиционных церемоний. Но повод для этого должен быть очень значительный: волнения в королевстве или потрясение провинции могут заставить этого святого-домоседа изменить своим привычкам; каждый такой выезд становится событием и, возвеличиваясь устным преданием, увековечивается в памяти неаполитанцев.

Святой Януарий постоянно обитает в архиепископстве, в часовне Сокровищ, выстроенной неаполитанской знатью и буржуазией по обету, данному ими в 1527 году из страха перед чумой, опустошавшей в те дни благочестивейший город Неаполь. Благодаря вмешательству святого чума прекратилась, и в знак общественной признательности была возведена эта часовня.

В противоположность обычным молящимся, которые, дав обет святому, чаще всего забывают о нем, как только опасность проходит, неаполитанцы были столь совестливы в выполнении обязательства, данного их покровителю, что, когда донья Катарина де Сандоваль, жена старого графа де Лемоса, вице-короля Неаполя, пожелала от своего имени сделать дароприношение на постройку часовни, предложив сумму в тридцать тысяч дукатов, неаполитанцы отказались принять от нее деньги, заявив, что им не хотелось бы делить с чужеземцами – будь то даже вице-король или вице-королева – честь дать достойный кров их святому покровителю.

И так как ни в деньгах, ни в рвении недостатка не было, постройку быстро завершили. В интересах истины следует заметить, что для поддержания взаимного усердия знать и буржуазия составили у городского нотариуса метра Винченцо ди Боссиса договор, существующий и поныне. На документе стоит дата 13 января 1527 года. Подписавшие его обязались выложить на расходы по строительству сумму в тринадцать тысяч дукатов; но, как видно, уже в те времена следовало относиться с недоверием к сметам архитекторов: одни только двери обошлись в сто тридцать пять тысяч франков, то есть в три раза больше суммы, назначенной на все сооружение.

Когда часовня была закончена, решили созвать лучших на свете живописцев, дабы украсить ее стены фресками, изображающими главные события жизни святого. К несчастью, это решение отнюдь не встретило одобрения со стороны неаполитанских живописцев, которые, в свою очередь, решили, что часовня будет расписана только местными художниками, и поклялись, что всякий соперник, дерзнувший принять приглашение, горько в том раскается.

То ли не ведая об этой клятве, то ли не веря в нее, Гвидо, Доменикино и кавалер д'Арпино приехали в Неаполь. Однако кавалер д'Арпино сразу был вынужден обратиться в бегство, не взяв даже в руки кисть. Гвидо после двух покушений на его жизнь, которых он избежал только каким-то чудом, тоже покинул Неаполь. Один Доменикино, притерпевшись к непрерывным преследованиям, устав от жизни, которую его соперники сделали столь тяжкой и печальной, не слушал ни оскорблений, ни угроз и продолжал писать. Он с успехом закончил «Женщину, исцеляющую больных с помощью масла из светильника, горящего перед святым Януарием», «Воскрешение молодого человека» и уже расписывал купол, как вдруг однажды на лесах почувствовал себя плохо. Его отнесли домой: он оказался отравлен.

После этого неаполитанские художники решили, наконец, что они освободились от всякого соперничества. Но не тут-то было. В одно прекрасное утро явился Джесси со своими двумя учениками, чтобы заменить Гвидо, своего учителя. Неделю спустя оба ученика, которых заманили на галеру, бесследно исчезли, и никто больше ни разу не заговаривал о них. Тогда Джесси, покинутый всеми, потерял мужество и убрался прочь; а Эспаньолетто, Коренцио, Ланфранко и Станционе стали хозяевами положения: им достались вся слава и блестящее будущее, добытые ценой преступлений.

Итак, Эспаньолетто создал свою монументальную композицию «Святой, выходящий из пещи огненной», Станционе – «Исцеление святым бесноватого», а Ланфранко достался купол, к которому он огказался прикоснуться, пока не будет полностью стерта роспись, начатая Доменикино, – фрески на углах сводов часовни.

В этой-то часовне, которой искусство дало своих мучеников, упокоились останки святого Януария.

Мощи хранятся в нише, устроенной за главным алтарем; ниша разделена на две части мраморной стенкой, чтобы голова святого не могла видеть его крови, – обстоятельство, при котором чудо может совершиться не вовремя, ибо, как говорят каноники, застывшая кровь разжижается при сближении головы и сосудов; закрывается ниша двумя дверьми из литого серебра, украшенными гербом Карла II, короля Испании.

Эти двери запираются двумя ключами: один хранится у архиепископа, а другой – у сообщества так называемых уполномоченных сокровищницы, выбранных по жребию среди знати. Как видим, святой Януарий располагал свободой не более, чем дожи, которые не могли покинуть пределы города и выходили из своего дворца только с разрешения сената. Если такое заключение имело свои неудобства, то у него были и преимущества: святой Януарий выигрывал в том, что его не беспокоили в любой час дня и ночи, как сельского лекаря. Заодно с ним выигрывали каноники, диаконы, младшие диаконы, церковные сторожа, ризничие – все, вплоть до маленьких певчих соборного хора, которые хорошо знали превосходство своего положения над своими собратьями, призванными обслуживать других святых.

Однажды во время извержения Везувия, когда лава, вместо того чтобы следовать своим обычным путем, то есть восьмой или девятый раз обрушиться на Торре дель Греко, двинулась на Неаполь, вспыхнул мятеж среди лаццарони; им-то как раз меньше других грозили потери, но они оказались во главе восстания, как видно, по традиции. Они бросились к архиепископству, требуя, чтобы голову святого Януария вынесли навстречу огненной лаве. Однако удовлетворить их требование оказалось не столь уж легким делом. Святой Януарий был заперт на два ключа: один находился у архиепископа, в это время объезжавшего свою епархию, другой у уполномоченных, которые, пытаясь спасти собственные ценности, метались в разные стороны.

По счастью, дежурный каноник был человек находчивый и гордившийся высоким положением, которое его святой занимает на небе и на земле. Он вышел на балкон архиепископства, откуда видна была вся площадь, запруженная народом, и сделал знак, что хочет говорить. Покачав головою, будто удивленный дерзостью собравшихся, он повел такую речь:

– Эй вы, дурачье вы этакое! Что вы тут вопите: «Святой Януарий! Святой Януарий!», словно кричите: «Святой Фиакр!» или «Святой Криспин!» Поймите, канальи: святой Януарий – это синьор, он себя не побеспокоит ради невесть кого!

– Вот те на! – нашелся какой-то умник. – Иисус Христос всегда беспокоил себя ради первого встречного! А если я попрошу о чем-нибудь Господа Бога, разве он мне откажет?

Каноник рассмеялся с видом крайнего презрения.

– Вот тут-то ты и попался! – сказал он. – Чьим сыном был Иисус Христос, позвольте вас спросить? Сыном плотника и бедной девушки. Иисус Христос попросту лаццароне из Назарета, а вот святой Януарий – это дело другое! Он сын сенатора и патрицианки. Стало быть, сами видите, Иисус Христос ему не чета! Идите просите Господа Бога, коли есть на то охота! А что до святого Януария, то я вам говорю: вас может собраться в десять раз больше и вы можете орать в десять раз громче, да только он не тронется с места, потому что имеет право не беспокоить себя!

– Верно! – заговорили в толпе. – Пойдем лучше просить Господа Бога!

И толпа отправилась просить Господа Бога, который, не будучи действительно таким аристократом, как святой Януарий, покинул церковь святой Клары и отправился в сопровождении толпы лаццарони туда, где требовалось его милосердное присутствие.

Но то ли Господь Бог не хотел действовать в ущерб правам святого Януария, то ли не имел власти повелеть лаве вернуться в свои берега, как он повелел это морю, но поток лавы продолжал катиться вперед, хотя ее заклинали именем святых даров и пресуществления.

Итак, опасность ежеминутно возрастала, крики людей становились все громче, как вдруг мраморная статуя святого Януария, возвышавшаяся на мосту Магдалины, дрогнула и правая рука святого, прижатая к сердцу, отделилась от груди и властным жестом простерлась вперед, останавливая лаву, как сделал это Нептун, усмиривший бушующий океан словами «Quos ego!» 1616
  «Я вас!» (лат.)


[Закрыть].

Лава остановилась.

Понятно, сколь возросла слава святого Януария после этого нового чуда. Король Карл III, отец Фердинанда, сам был свидетелем этого факта. Он стал изыскивать способ почтить святого. Но это оказалось делом нелегким. Святой Януарий был знатен, святой Януарий был богат, святой Януарий был свят, святой Януарий – он только что доказал это – был могущественнее самого Господа Бога. И король дал святому Януарию звание, на которое тот, надо думать, никогда даже не посягал: он назначил его главнокомандующим неаполитанских войск с жалованьем в тридцать тысяч дукатов.

Вот почему Микеле, не кривя душой, мог ответить Луизе Сан Феличе на вопрос, где Сальвато: «Он дежурит в охране главнокомандующего до половины одиннадцатого утра».

И в самом деле, как сказал славный каноник и как повторили за ним мы, Януарий – это святой-аристократ. При нем состоит свита из святых низшего ранга, которые признают его превосходство почти так же, как римские клиенты признавали превосходство своего патрона. Эти святые следуют за ним, когда он выходит, приветствуют, когда он проходит мимо, ожидают, когда он возвращается. Это совет министров святого Януария.

Вот как набиралось это войско второстепенных святых, стража, свита и двор блаженного епископа Беневентского.

Любое братство, религиозный орден, приход, всякий человек, кто хочет причислить какого-нибудь из своих святых к покровителям Неаполя, возглавляемым святым Януарием, должен только отлить из чистого серебра стоимостью в восемь тысяч дукатов статую своего святого и поставить ее в часовню Сокровищ. Статуя, однажды принятая там, останется в упомянутой часовне навеки. Начиная с этой минуты она пользуется всеми преимуществами своего положения. Как ангелы и архангелы на Небесах вечно славят Бога, вокруг которого они составляют хор, так же вечно славят святого Януария младшие святые. Но взамен вечного блаженства, которое им предоставлено, они осуждены на такое же заточение, как и святой Януарий. Даже те, кто сделал часовне дар, не могут извлечь статую из священной темницы иначе, чем передав в руки нотариуса двойную ее цену, причем не делается разницы – хотят ее вынести на свет Божий по личной прихоти или для общего блага. Святого отпускают на более или менее длительное время только тогда, когда необходимая сумма будет передана нотариусу. После того как святой вернется на место и личность его будет удостоверена, владелец, получивший квитанцию на своего святого, может получить залог обратно. Таким образом обеспечивается сохранность святых; если они даже собьются с пути, пропажи не будет: из оставленного за них в залог серебра можно изготовить двух вместо одного. Эта мера, которая на первый взгляд может показаться чистым произволом, была принята, надо сказать, только после того как чрезмерной доверчивостью капитула святого Януария жестоко злоупотребили. Статуя святого Гаэтано, вынесенная без залога, не только не была возвращена в условный день, но вообще никогда туда не вернулась. Пытались обвинить в этом самого святого и представить дело так, что, питая к святому Януарию не столь уж сильную привязанность, он воспользовался первым подвернувшимся случаем, чтобы пуститься в бегство; однако свидетельства самых почтенных лиц, явившихся во множестве, опровергли это клеветническое обвинение; после проведенных расследований выяснилось, что драгоценную статую похитил некий кучер и увез ее в своем фиакре. Снарядили погоню за вором; но поскольку прошло уже два дня и он удирал в фиакре, запряженном парой лошадей, а полиция была вынуждена преследовать его пешком, то он, вероятно, успел пересечь границу; так что при всей тщательности поиски ни к чему не привели. С этого злополучного дня несмываемое пятно легло на всю достойную корпорацию кучеров, до той поры в Неаполе, как и во Франции, оспаривавших у пуделей первенство по части верности, а после уже не смевших заказывать живописцу свой портрет с подписью «Честный кучер» и с изображением возницы, который с кошельком в руке возвращается в дом клиента. Более того: если в Неаполе у вас возникнет недоразумение с кучером и вы решите, что дело стоит того, чтобы нанести противнику одно из тех оскорблений, которые смываются только кровью, не проклинайте его ни именем «Пасхи Господней», как делал это Людовик XI, ни «чревом Христовым», как божился Генрих IV, а помяните просто святого Гаэтано – и вы увидите, как ваш враг падет к вашим ногам молить прощения. Правда, в двух случаях из трех он потом вскочит и бросится на вас с ножом.

Само собой разумеется, что двери сокровищницы всегда распахнуты для допуска святых, которые пожелали бы присоединиться ко двору святого Януария; при этом время их жития проверке не подвергается и не требуется предъявлять доказательств, относящихся к 1399 и 1426 году. Единственное нерушимое правило, единственное условие sine qua non 1717
  Непреложное (лат.)


[Закрыть] – чтобы статуя была отлита из чистого серебра, имеющего пробу и должный вес.

Однако ж если бы статуя была из золота и весила вдвое больше, от нее бы из-за этого не отказались. Одни только иезуиты, не пренебрегающие, как известно, никакими средствами, чтобы укрепить и расширить свою популярность, в течение трех лет поставили в сокровищницу целых пять статуй.

А теперь смеем надеяться, что читатель, познакомившись со всеми этими подробностями, которые мы сочли необходимым привести, поймет всю важность заявления, сделанного главнокомандующим французской армии.

XCVIII. О ТОМ, КАК СВЯТОЙ ЯНУАРИЙ СОВЕРШИЛ СВОЕ ЧУДО И КАКОЕ УЧАСТИЕ ПРИНЯЛ В ЭТОМ ШАМПИОННЕ

Начиная с рассвета все улицы, ведущие к собору святой Клары, были заполнены огромными толпами народа. Родственники святого Януария, потомки той старой женщины, которую встретил слепой на площади Вулкана, где она собирала в сосуды кровь святого, заблаговременно заняли свои места у клироса, не для того чтобы споспешествовать чуду, как это делали обычно, но, напротив, затем, чтобы по мере возможности ему препятствовать. Собор был переполнен людьми, и толпа, теснясь, выплескивалась наружу.

Всю ночь колокола звонили в полную силу. Можно было подумать, что этот звон вызван землетрясением; при этом каждая колокольня звонила на свой лад, независимо от других.

Шампионне дал приказание, чтобы ни один колокол не безмолвствовал в эту ночь. Надлежало, чтобы не только Неаполь, но и все города, все селения, все окрестности были оповещены, что от святого Януария требуют совершить чудо.

Итак, с самого рассвета все главные улицы Неаполя напоминали собою русла рек, катящих потоки мужчин, женщин и детей. Вся эта толпа направлялась к архиепископству, чтобы занять свои места в торжественной процессии, которая оттуда в семь часов утра должна была начать свой путь в собор.

В это же время через все городские ворота в Неаполь входили рыбаки из Кастелламмаре и Сорренто, искатели кораллов из Торре дель Греко, продавцы макарон из Портичи, садовники из Поццуоли и Байи, наконец, женщины с Прочиды, Искьи, из Аверсы и Маддалони в своих самых богатых одеждах. Среди этой толпы, пестрой, шумной, разнаряженной, время от времени появлялась старуха с седыми растрепанными волосами, подобная Кумской сивилле; она кричала громче и жестикулировала сильнее других; пробиваясь сквозь толпу и беззастенчиво расталкивая людей, сама она, впрочем, была окружена всеобщим уважением и почетом. Это была одна из родственниц святого Януария, которая опаздывала и теперь спешила присоединиться к своим близким, чтобы занять в процессии или у клироса собора святой Клары место, принадлежащее ей по праву.

В обычное время, когда чудо должно было совершиться в положенный срок, процессия собиралась рано утром у архиепископства и оттуда направлялась к собору; улицы бывали настолько переполнены народом, что требовалось четырнадцать или пятнадцать часов, чтобы пройти расстояние в полкилометра.

Но на этот раз люди уже не задерживались в пути, останавливаясь у дверей кабачков и делая три шага вперед и один назад, как пилигримы, давшие обет. Двойной ряд солдат республиканской армии протянулся от архиепископства до собора святой Клары, очищая дорогу, разгоняя скопления людей, устраняя все препятствия на пути процессии. Только штыки висели у них на боку, а в дула ружей были воткнуты цветы.

В самом деле, процессия за час должна была пройти расстояние, на которое обычно ей требовалось пятнадцать часов.

Ровно в семь утра Сальвато и его люди – иначе говоря, почетная стража святого Януария, среди которой находился Микеле в своем новом красивом мундире и с хоругвью в руках, где золотыми буквами было начертано «Слава святому Януарию!», – отправились в путь от архиепископства к собору.

Напрасно было бы искать в этой чисто военной церемонии ту свободную непринужденность, что составляет отличительную особенность процессии святого Януария в Неаполе.

Обычно, предоставленная самой себе, процессия движется необузданно, как Дюранс, или независимо, как Луара, и катится людской поток между двойной линией домов, образующих как бы ее берега, то внезапно останавливаясь, неизвестно почему, то возобновляя свой путь, хотя причины, вызывающие остановки и побуждающие возобновлять движение, остаются неведомыми.

Среди этого потока людей не видно было мундиров, сверкающих золотом, украшенных крестами и орденскими лентами; здесь не было неаполитанских офицеров с перевернутой свечой в руке, вокруг которых во время традиционных процессий всегда вертятся три-четыре лаццарони: толкаясь, кувыркаясь, падая, они пытаются подхватить в бумажный пакет капли воска, капающего со свеч, в то время как офицеры, с горделиво поднятой головой, ничуть не интересуясь тем, что происходит у них под ногами, и с королевской щедростью оделяя простолюдинов воском на один-два карлино, лорнируют дам, собравшихся у окон и на балконах, а те, делая вид, что бросают цветы навстречу процессии, кидают свои букеты офицерам в обмен на нежные взгляды.

Было бы столь же напрасно искать в этой толпе возле креста или хоругви, среди народа, окружающего и разделяющего их, непременных участников подобных церемоний – монахов всех орденов и всех мастей: капуцинов, картезианцев, доминиканцев, камальдулов и кармелитов – обутых и босоногих. Не было здесь жирных, толстых, круглых, приземистых, румяных и широкоплечих, шагающих, как на деревенском празднике или сельской ярмарке, без всякого уважения к кресту, который высится над их головами, и к хоругви, которая бросает летучую тень на их лбы; смеясь, распевая, болтая, они предлагают мужчинам табачку из своей роговой табакерки, беременным женщинам дают советы, а небеременным подсказывают номера лотерейных билетов; они бросают плотоядные взгляды, что никак не вяжется с уставом их ордена, на молоденьких девушек, которые видны на порогах домов, на тумбах уличных перекрестков и ступенях дворцов. Не было здесь и других – длинных, тощих, изможденных постами, бледных от воздержания, ослабевших от умерщвления плоти, поднимающих к небу свой словно выточенный из слоновой кости лоб, свои глаза, ввалившиеся и окруженные тенями; эти монахи обычно шагают не видя ничего вокруг, несомые людским потоком, живые призраки, осязаемые фантомы, сделавшие из своей жизни ад в надежде, что этот ад приведет их прямой дорогой в рай, а в дни больших религиозных праздников они пожинают плоды своих монашеских подвигов в виде боязливого уважения, каким их окружают.

Нет! Никаких горожан, никаких монахов, толстых или тощих, аскетичных или плотоядных, следующих за крестом и хоругвью. В узких улицах, переулках и проходах столпился народ: он угрожающе смотрит на французских солдат, которые идут беспечно, не торопясь, среди этой толпы, где каждый сжимает в руке нож, выжидая только минуты, чтобы выхватить его из-за пазухи, из кармана или из-за пояса и вонзить в сердце победившего врага, который уже забыл о своей победе и, замещая монахов, расточает нежные взгляды и любезности прекрасному полу, однако к врагу тот менее благосклонен, и в ответ на свои заигрывания чужеземцы слышат только ропот и скрежет зубов.

Что касается монахов – они там, но прячутся, рассеявшись в толпе, неслышно подстрекая ее к убийствам и восстанию. На этот раз, сколь ни различна их одежда, цель у них одна. И вот, как молния, предвещающая грозу, толпу облетает клич: «Смерть еретикам! Смерть врагам короля и врагам нашей святой веры! Смерть оскорбителям святого Януария! Смерть французам!»

За крестом и хоругвью, которые несли церковнослужители и охранял только Пальюкелла, приближенный Микеле, получивший должность его заместителя и уже сам собравший сотню лаццарони, теперь осыпаемых насмешками своих сотоварищей из толпы и проклятиями монахов, двигались семьдесят пять серебряных статуй второстепенных покровителей Неаполя, составлявших, как мы говорили, свиту святого Януария.

Что касается святого Януария, то накануне ночью его бюст перенесли в собор святой Клары и теперь он покоился на алтаре, выставленный для поклонения верующих.

Этот эскорт святых, который благодаря собранию наиболее почитаемых имен календаря и мартиролога обычно вызывал при своем появлении чувства уважения и благоговения, на сей раз был встречен возмущением настолько сильным, что получал по своему адресу одни лишь проклятия.

И в самом деле, из опасения, как бы большая часть этих святых, чтимых во Франции, не дала святому Януарию совет оказать предпочтение французам, лаццарони, которым стало известно о грешках, в коих блаженные могли бы себя упрекнуть, по мере того как процессия продвигалась вперед, обращались к ним с бранью, обвиняя святого Петра в его предательствах, святого Павла в его идолопоклонстве, святого Августина в его проказах, святую Терезу в ее экстазах, святого Франческо Борджа в его принципах, святого Гаэтано в его беспечности, – и все это вместе с криками, воздающими высокую честь нравам святых и доказывающими, что во главе добродетелей, которые открыли им путь в рай, стоят терпение и самоуничижение.

Каждую из этих статуй несли на плечах шесть человек; им предшествовали шесть священников из тех церквей, где эти святые особенно почитались; при своем появлении статуя вначале вызывала на своем пути восторженные крики, которые, как мы уже сказали, переходили в брань и угрозы с приближением ее к собору святой Клары.

Итак, сопровождаемые то окриками, то угрозами, святые прибыли наконец в собор и там, смиренно принеся дань почтения святому Януарию, заняли перед ним свои места.

Вслед за святыми шествовал архиепископ монсиньор Капече Дзурло, который уже появлялся, как мы видели, в дни мятежа, предшествовавшего приходу французов, и подозревался в связях с патриотами.

Людской поток достиг собора святой Клары и влился в него. Сто двадцать человек Сальвато образовали цепь, идущую от главного входа до клироса, а сам он стоял с саблей в руке у входа в неф.

Опишем зрелище, какое представлял собой собор, до отказа переполненный народом.

На главном алтаре с одной стороны находился бюст святого, с другой – сосуд, содержащий его кровь.

Перед алтарем, охраняя его, стоял каноник; архиепископ, не принимающий участия в подготовке чуда, укрылся под своим балдахином. По обе стороны от алтаря находились трибуны, алтарь же был ровно посередине. На левой трибуне помещались музыканты: каждый с инструментом в руке ожидал мгновения, когда чудо совершится, чтобы восславить его; правая трибуна была заполнена старухами, притязающими на родство со святым Януарием и приходящими сюда обычно для того, чтобы, как мы уже говорили, способствовать чуду благодаря своим кровным связям со святым, но сегодня, наоборот, пришедшими, чтобы помешать чуду совершиться.

От верхней ступени лестницы, ведущей на клирос, протянулась большая балюстрада из позолоченной меди; у ее входа, как уже было сказано, стоял Сальвато с саблей в руке.

Перед этой балюстрадой по обе стороны от входа опускались на колена прихожане.

Каноник, стоявший перед алтарем, держал в руке сосуд с кровью и давал желающим приложиться, показывая всем совершенно застывшую кровь, после чего удовлетворенные верующие удалялись, давая место другим. Эта церемония поклонения крови святого началась в половине девятого утра.

Святой Януарий, который обычно имел день, два и даже три для совершения чуда и порою к концу третьего дня так ничего и не делал, на этот раз располагал всего лишь двумя с половиной часами.

Народ был убежден, что чуда не произойдет, и лаццарони, считая так, да к тому же видя, как в церкви мало французов, договорились, что, если пробьет половину одиннадцатого и чуда не совершится, они расправятся с ними.

Сальвато отдал приказ своим ста двадцати гренадерам, когда пробьет десять и приблизится решительная минута, вытащить цветы из дула ружей и примкнуть штыки.

Если в половине одиннадцатого чуда не будет и послышатся угрозы, надо совершить следующий маневр: сто двадцать гренадеров делают полуоборот – одни направо, другие налево, – берут ружье наперевес, направляют на толпу острие штыков и по команде «огонь!» начинают стрельбу; у каждого француза было по пятьдесят зарядов.

Кроме того, ночью на Меркателло была установлена батарея пушек, чтобы простреливать всю улицу Толедо; другую батарею установили на улице Студи, чтобы держать под обстрелом площадь Пинье и улицу Фориа. Наконец, еще две батареи (одна у стен замка Кастель делл'Ово, другая у площади Витториа) были установлены, чтобы простреливать с одной стороны всю набережную Санта Лючия, с другой – всю набережную Кьяйа.

Кастель Нуово и Кастель дель Кармине, где расположились французские гарнизоны, были готовы к любой неожиданности, и Николино, стоявшему на крепостной стене замка Сант'Эльмо с подзорной трубой в руке, оставалось только подать знак своим артиллеристам, чтобы они открыли огонь, который, как страшный пороховой привод, должен был зажечь Неаполь.

Шампионне стоял у Каподимонте с резервом в три тысячи человек; во главе его он должен был, смотря по обстоятельствам, либо мирно и торжественно вступить в Неаполь, либо броситься в штыковую атаку по улице Толедо. Из этого видно, что, помимо молитвы святому Януарию, которая побуждает последнего в конце концов на что-то решиться, молитвы, на которую сильно рассчитывал Шампионне, были приняты все нужные меры: с одной стороны, французы готовились к нападению, с другой – они были готовы и к защите.