Текст книги "Сан-Феличе. Книга вторая"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 72 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]

Затем восставшие занялись изготовлением трехцветного знамени – что им удалось не без труда – из куска прежнего белого флага, синей занавески и красного покрывала. Когда работа была закончена, белое знамя спустили и заменили его трехцветным.

Наконец Николино, казалось, вдруг вспомнил о несчастном коменданте, чьи права он узурпировал. Он спустился с четырьмя людьми в свою камеру, велел развязать веревки и вынул изо рта мессира Бранди кляп, все время держа пистолет у горла своей жертвы, и, невзирая на стоны, жалобы и мольбы, оставил коменданта вместо себя в знаменитой камере номер три третьего яруса под антресолями.

Вот как случилось, что 21 января утром Неаполь, проснувшись, увидел реющее над замком Сант'Эльмо трехцветное французское знамя.

LXXXVIII. КАВДИНСКОЕ УЩЕЛЬЕ

Шампионне также увидел это священное знамя и тотчас же дал армии приказ двигаться на Неаполь, чтобы к одиннадцати утра начать осаду города.

Если бы мы писали роман, а не историческую книгу, где вымыслу отводится весьма скромная роль, можно не сомневаться, что мы нашли бы случай привести Сальвато в Неаполь, хотя бы с французскими офицерами, приехавшими получить пять миллионов по условию перемирия в Спаранизе. Не пожелав отправить Сальвато на спектакль вместе с товарищами или занять его вместе с Аркамбалем получением пяти миллионов, из которых, как известно читателю, ничего не было выплачено, мы вместо этого проводили бы нашего героя в Дом-под-пальмой, где он оставил если не всю, то, по меньшей мере, половину своей души, в существование которой так и не мог поверить скептически настроенный врач из Монтекассино. Таким образом, взамен долгого рассказа, не лишенного интереса, хотя и бесстрастного, как всякое историческое повествование, мы имели бы сцены, исполненные страсти и ужаса, какой внушили бедной Луизе слухи о происходящей вокруг резне.

Но мы вынуждены ограничить себя, подчинившись неумолимой требовательности фактов; сколь пылким ни было желание Сальвато, он должен был в первую очередь следовать приказам своего генерала, который, ничего не зная о непреодолимом магните, притягивающем молодого командира бригады в Неаполь, скорее удалил от него Сальвато, чем приблизил.

В Сан Джермано, в ту самую минуту, когда после ночи, проведенной в монастыре Монтекассино, молодой офицер только что простился со своим отцом, Шампионне дал ему приказ принять командование 17-й полубригадой и, произведя смотр оставшихся частей и подняв в солдатах боевой дух, двинуть их на Беневенто через Венафро, Морко-не и Понтеландольфо. Салъвато должен был постоянно поддерживать связь с главнокомандующим.

Итак, оказавшись в окружении разбойников, он вынужден был целыми днями отражать их непрекращающиеся атаки, а ночью упреждать налеты и срывать их. Но Сальвато, уроженец этой страны, язык которой был ему родным, благодаря своим воинским познаниям, хладнокровию и мужеству понимал стратегию большой войны, то есть правильного сражения, и вместе с тем был искусен в умении вести малую войну, то есть войну в горах, когда требовалась его неутомимая энергия, неусыпная бдительность и то обостренное чувство опасности, что так сильно развито у краснокожих племен Северной Америки, описанных Фе-нимором Купером. В течение долгого и трудного похода, когда в декабре солдатам выпало на долю переходить замерзшие реки, преодолевать покрытые снегом горы, пробираться грязными, разбитыми дорогами, они убедились, что Сальвато жил с ними одной жизнью, оказывая помощь раненым, поддерживая слабых, одобряя мужественных, и они признали в нем человека душевно благородного и вместе с тем простого; не имея случая упрекнуть его ни в одной ошибке, ни в одной слабости или несправедливости, они сплотились вокруг него с чувством не только уважения, с каким подчиненные относятся к командиру, но и того глубокого почитания, какое дети испытывают к отцу.

Прибыв в Венафро, Сальвато узнал, что дорога или, вернее, горная тропа была дальше непроходима. Он поднялся до Изерниа по довольно сносной дороге, которую его солдатам приходилось отвоевывать шаг за шагом. Оттуда окольными путями, через горы, леса и долины, они дошли до Бойано – селения, которое даже можно назвать городком.

Им потребовалось пять дней, чтобы проделать этот путь, хотя в обычных условиях его можно было одолеть за один переход.

В Бойано Сальвато узнал о перемирии в Спаранизе и получил приказ остановиться и ждать дальнейших приказаний.

После того как спаранизское перемирие было нарушено, Сальвато двинулся дальше и, продвигаясь с боями, занял Морконе. Здесь молодой офицер узнал о встрече Шам-пионне с депутатами города и о принятом в тот же день решении главнокомандующего атаковать столииу королевства.

Сальвато получил приказ: дойдя до Беневенто, немедленно повернуть на Неаполь, чтобы помочь генералу в наступлении 21 января.

Двадцатого вечером, после двойного перехода, Сальвато вошел в Беневенто.

Затишье, сопровождавшее эти переходы, вызвало тревогу Сальвато. Если разбойники оставили свободной дорогу от Морконе до Беневенто, значит, они, без сомнения, готовятся сразиться с ним в другом месте, избрав себе лучшую позицию.

Сальвато никогда не бывал в той местности, где он находился сейчас, но, тем не менее, он знал ее в общих чертах. Он знал, что нельзя пройти от Беневенто до Неаполя, минуя древнюю долину Кавдия, – иными словами, знаменитое Кавдинское ущелье, где в 321 году до Рождества Христова римские легионы под командованием консула Спурия Постумия были разбиты самнитами и подверглись прохождению под ярмом.

Какое-то внутреннее чувство подсказало Сальвато, как это случается с талантливыми полководцами, что разбойники поджидают его войско именно там.

Но так как карты Терра ди Лаворо и княжества Беневенто были неполные, он решил сам обследовать край.

В восемь часов вчера, переодевшись в крестьянское платье, он сел на своего лучшего скакуна и в сопровождении одного из верных гусаров отправился в путь.

Не доезжая одного льё до Беневенто, он оставил в рощице своего спутника с лошадьми и дальше пошел один.

Долина постепенно сужалась, и при свете луны он мог различить место, где она, казалось, совсем замкнулась. Очевидно, именно здесь римляне заметили – хотя и слишком поздно – западню, куда их завлекли.

Сальвато не пошел по дороге, а скрылся в чаще деревьев, растущих в глубине долины, и добрался таким путем до фермы, расположенной шагах в пятистах от узкого горного прохода. Перепрыгнув через изгородь, он очутился в плодовом саду.

Яркий свет падал на землю из окна низкого строения, стоящего поодаль от самой фермы. Сальвато приблизился к окну настолько, что ему стала видна вся освещенная комната.

Источником столь яркого света была печь, которую только что затопили; рядом стояли два человека, собираясь посадить в печь сотню небольших хлебцев.

Было очевидно, что такое количество хлеба предназначалось не только для фермера и его семьи.

В эту минуту в ворота фермы, выходящие на главную дорогу, сильно постучали.

Один из людей сказал:

– Это они.

Сальвато не мог видеть въездных ворот. Но он слышал, как они заскрипели на петлях, и вскоре увидел в свете горящих в печи дров четырех человек, судя по одежде – разбойников.

Они спросили, в котором часу будет готова первая партия хлеба, сколько раз за ночь можно загружать печь и какое количество хлебцев могут дать четыре выпечки.

Оба пекаря ответили им, что к половине двенадцатого они могут получить первую партию хлеба, к двум часам – вторую и к пяти утра – третью.

Каждая выпечка содержит от ста до ста двадцати хлебцев.

– Этого мало, – буркнул один из разбойников, покачав головой.

– Сколько же вас? – спросил один из пекарей. Разбойник, который говорил с ними, тут же посчитал на пальцах.

– У нас около восьмисот пятидесяти человек, – сказал он.

– Значит, придется приблизительно по полтора фунта хлеба на человека, – произнес пекарь, хранивший до тех пор молчание.

– Этого недостаточно, – возразил разбойник.

– Однако вам придется этим удовлетвориться, – угрюмо сказал пекарь. – В печь вмещается только по сто десять хлебцев зараз.

– Хорошо. Через два часа здесь будут мулы.

– Предупреждаю вас, что им придется подождать полчаса.

– Ну-ну! Ты кажется забываешь, что мы голодны.

– Тогда забирайте тесто, – сказал пекарь, – и выпекайте сами.

Разбойники поняли, что ничего не добьются от этих людей, у которых будет только один ответ на все, что им могут сказать.

– Есть новости из Беневенто? – спросили они.

– Есть, – ответил пекарь. – Я час тому назад вернулся оттуда.

– Что слышно о французах?

– Они только что туда вошли.

– Собираются ли они там остановиться?

– Говорят, завтра на рассвете они снова двинутся в поход.

– На Неаполь?

– На Неаполь.

– Сколько их?

– Около шестисот.

– Если их разместить как надо, сколько французов может вместить твоя печь?

– Восемь.

– Что ж, завтра вечером, если нам недостанет хлеба, у нас будет мясо.

Взрыв смеха раздался в ответ на эту каннибальскую шутку, и четверо человек, приказав пекарям поторопиться, направились к воротам, выходившим на главную дорогу.

Сальвато пересек сад, избегая освещенного пространства, перескочил через вторую изгородь и последовал за разбойниками на расстоянии около ста пятидесяти шагов. Он видел, как они вскарабкались на гору, где присоединились к своим товарищам, и стал спокойно изучать местность при ярком свете луны.

Теперь он выведал все, что хотел узнать. У него созрел план.

Обратно он прошел опушкой леса, где его ожидал гусар, вскочил на лошадь и вернулся к себе еще до полуночи.

Он нашел там адъютанта Шампионне, того самого Вильнёва, который в сражении при Чивита Кастеллана, как мы помним, пересек под огнем поле боя, чтобы передать Макдональду приказ о наступлении.

Шампионне велел сообщить Сальвато, что он начнет наступление на Неаполь в полдень. Генерал просил его поспешить, насколько возможно, чтобы прибыть к сроку до начала событий. Он уполномочил Вильнёва остаться у Сальвато в качестве его адъютанта и предупредил об опасности, какой грозит Кавдинское ущелье.

Сальвато рассказал Вильнёву о причине своего отсутствия, затем, взяв большой лист бумаги и перо, начертил подробный план местности, которую он только что посетил и где завтра должно было произойти сражение.

После этого оба молодых человека бросились каждый на свой матрац и заснули.

Они проснулись с зарей, разбуженные барабанами пехоты, состоящей из пятисот человек; пятьдесят или шестьдесят гусаров составляли всю кавалерию отряда.

Окна комнаты Сальвато выходили на площадь, где собралось это небольшое войско. Он распахнул окно и пригласил офицеров – одного майора, четырех капитанов и восемь – десять лейтенантов и младших лейтенантов – подняться к нему.

План местности, который он начертил накануне, был разложен на столе.

– Господа, – обратился Сальвато к офицерам, – посмотрите на эту карту внимательно. Вам надо предварительно изучить план местности, куда мы должны прибыть, чтобы знать ее так же хорошо, как я. А там я вам объясню, как действовать. От вас, моих помощников, от вашей ловкости и ума будет зависеть не только исход битвы, но и наше спасение. Положение серьезное: враг имеет преимущество и численное, и позиционное.

Сальвато велел принести хлеба, вина и жареного мяса, припасенных еще с вечера, и пригласил офицеров к столу, чтобы они могли подкрепиться, одновременно изучая топографию местности, где должен был проходить бой.

Что касается солдат, то их угощали прямо на площади Беневенто, куда доставили двадцать четыре большие бутыли вина, каждая по двенадцать литров.

Когда трапеза была закончена, Сальвато приказал всех собрать; солдаты составили большой круг, и в середину его вошел Сальвато с офицерами.

Поскольку все войско насчитывало, как мы уже сказали, всего лишь около шестисот человек, все хорошо слышали его голос.

– Друзья мои, – сказал Сальвато, – сегодня у нас славный день, ибо мы одержим победу там, где был разбит первейший народ в мире. Вы мужчины, солдаты, граждане, а не пешки в руках завоевателей, не орудия деспотизма каких-нибудь Камбизов, Дариев и Ксерксов. Вы несете народам, с которыми сражаетесь, свободу, а не рабство, свет, а не мрак. Так узнайте же, в какой край вы вступили и какие народы попирали ногами землю, по которой теперь шагаете вы.

Две тысячи сто двадцать лет тому назад на этих горах жило племя пастухов-самнитов. Они заставили римлян поверить, что захватят город Луцерию – сейчас он зовется Лючерой. Чтобы вовремя помочь городу, римлянам надо было пересечь Апеннины. Римские легионы отправились, предводительствуемые консулом Спурием Постумием; только, выйдя из Неаполя, куда мы сейчас идем, они следовали в обратную сторону, хоть и той же дорогой, какою мы собираемся идти. Достигнув узкого горного ущелья, где мы будем через два часа и где разбойники поджидают нас, римляне оказались меж двух высоких остроконечных утесов, покрытых густым лесом. Когда они дошли до самого узкого места долины, им преградила дорогу непроходимая стена срубленных и поваленных деревьев. Они захотели вернуться назад. Но самниты перерезали им обратный путь, стали забрасывать их со всех сторон тяжелыми глыбами, скатывая камни с вершины горы и давя римлян сотнями. Эту западню подготовил самнитский полководец Гай Понтий; однако, видя поражение римлян, он ужаснулся своему успеху, потому что за римскими легионами стояла целая армия, а за армией – Рим! Он мог уничтожить два легиона от первого до последнего солдата единственно тем, что сбрасывал на них сверху глыбы гранита. Остановив на время грозящую римлянам гибель, он пошел посоветоваться со своим отцом Гереннием.

Геренний был мудрец.

– Уничтожь их всех, – сказал он, – или отпусти с миром и честью. Убей врага или сделай его своим другом.

Но Гай Понтий не послушал этих мудрых советов. Он даровал римлянам жизнь, но при условии, что они пройдут под ярмом, сложенным из дубин, копий и дротиков своих победителей.

Римляне, чтобы отомстить за это унижение, начали истребительную войну против самнитов и закончили ее завоеванием всей страны.

Солдаты, сегодня вы увидите это место; оно теперь далеко не так страшно: острые скалы сгладились, время превратило их в отлогие холмы, а кустарник в два-три фута высотой заменил лес, покрывавший некогда всю местность.

Сегодня ночью, думая о вашем спасении, я переоделся крестьянином и сам обследовал этот край. Вы ведь верите мне, правда? Так вот, я говорю вам: там, где римляне были разбиты, мы одержим победу.

Крики «Ура!» и «Да здравствует Сальвато!» раздались со всех сторон. Солдаты, примкнув к ружьям штыки, запели «Марсельезу» и двинулись в путь.

Не доходя четверти льё до фермы, Сальвато дал приказ хранить полную тишину. Дальше дорога делала поворот.

Если только разбойники не выслали вперед дозорных, они не могли предугадать, в каком порядке движется войско Сальвато. Как раз на этом и строил расчет командир. Разбойники хотели захватить французов врасплох – показания часовых, стоявших у дороги, подтверждали, что план противника именно таков.

Офицеры заранее получили распоряжения. Вильнёв с тремя ротами, обойдя сад, залег во рву, по которому Сальвато смог добрых пятьсот шагов беспрепятственно следовать за четырьмя разбойниками, возвращавшимися к себе в лагерь; сам он расположился со своими шестьюдесятью гусарами за фермой; наконец, оставшиеся люди под предводительством майора, старого служаки, на чье хладнокровие можно было положиться, должны были проделать следующий маневр: сделать вид, что попали к разбойникам в засаду, некоторое время сопротивляться, а затем рассыпаться и увлечь врага за собою, создав видимость бегства, и отступать шаг за шагом до тех пор, пока не заманят врага в окружение своих отрядов. Все, что задумал Сальвато, было точно выполнено. После десятиминутной перестрелки, видя, что французы дрогнули, разбойники выскочили из своих укрытий, испуская громкие крики. Якобы испуганные огромным числом нападающих и стремительностью их натиска, французы, расстроив свои ряды, обратились в бегство. Крики и угрозы сопровождались гиканьем. Не сомневаясь, что французов ждет полное поражение, разбойники преследовали их в беспорядке и, не принимая никаких мер предосторожности, высыпали на дорогу. Вильнёв дал им пройти довольно далеко. Потом, вдруг поднявшись и сделав знак своим трем ротам встать, он дал приказ открыть огонь в упор, в результате чего полегло около двухсот человек. Тотчас же, на ходу перезаряжая оружие, люди Вильнёва беглым шагом устремились в тыл разбойникам, чтобы занять только что оставленные ими позиции. В это же время Сальвато и его шестьдесят гусаров, выскочив из-за фермы, бросились разбойникам наперерез и стали рубить саблями направо и налево. Раздался крик «Стой!» – мнимые беглецы повернулись и приняли на штыки мнимых победителей.

То было страшное побоище. Разбойники оказались окруженными и запертыми, как на арене, с одной стороны солдатами Вильнёва, с другой – майора, а в середине Сальвато и его шестьдесят гусаров рубили их и кололи, не давая ни мгновения передышки.

Пятьсот разбойников осталось лежать на поле боя. Те, кто сумел бежать, поднимались на вершину горы под двойным огнем, который производил среди них сильные опустошения. К одиннадцати утра все было кончено: Сальвато и его шестьсот человек (у него насчитывалось трое-четверо убитых и десяток раненых) продолжили беглым шагом свой путь на Неаполь, куда их призывал глухой гул пушек.

LXXXIX. ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

Едва армия Шампионне прошла первые четверть льё по дороге из Маддалони в Аверсу, как впереди показался всадник, несущийся навстречу во весь опор: это был князь Молитерно, бежавший от гнева лаццарони.

Как только лаццарони увидели трехцветное французское знамя над замком Сант'Эльмо, по всему Неаполю разнесся крик «К оружию!» и все, кто от Портичи до Поц-цуоли был в состоянии держать ружье, пику, палку, нож, все, от пятнадцатилетнего ребенка до шестидесятилетнего старика, устремились к городу с криком: «Смерть французам!»

Стотысячное население откликнулось на фанатичный призыв священников и монахов, которые с белым знаменем в одной руке и с распятием в другой молились у дверей храмов и на тумбах перекрестков.

Их страстные проповеди еще сильнее разжигали ненависть лаццарони к французам и якобинцам. Убийство якобинца или француза считалось делом, угодным Богу, каждый убитый лаццарони становился мучеником.

Уже пять или шесть дней это полудикое население, легко впадающее в ярость, упивалось кровью, грабежом и пожарами и дошло до той стадии бешеного исступления, когда человек, превратившись в орудие разрушения, думает только об убийстве, пренебрегая даже инстинктом самосохранения.

Едва до лаццарони дошла весть, что французы продвигаются к Неаполю сразу через Каподикино и Поджореале, где уже были замечены головные отряды двух колонн, тогда как облако пыли свидетельствовало о том, что третья колонна обогнула город, пересекла болота и по виа дель Пасконе подошла к мосту Магдалины, – словно электрический разряд потряс толпу и, подобная вихрю, она ринулась на все угрожаемые высоты.

Колонной французов, следовавшей по дороге из Аверсы, командовал генерал Дюфресс, заменивший Макдональда, который после переговоров с Шампионне, происходивших в Капуа, подал в отставку и теперь, словно взмыленный боевой конь на вынужденном отдыхе, с трепетом прислушивался к звукам трубы и барабана.

Генерал Дюфресс имел в своем распоряжении Этторе Карафу, этого Кориолана Свободы, во имя великой богини объявившего войну деспотизму.

Колонна, шедшая через Каподикино, находилась под начальством Келлермана, имевшего у себя генерала Руска (того, кто на глазах у автора этих строк упал мертвым при осаде Суасона в 1814 году: пушечным ядром ему снесло голову).

Колонна, двигавшаяся через Поджореале, шла под предводительством главнокомандующего, в чьем распоряжении были генералы Дюгем и Монье.

Наконец, та колонна, которая, пройдя болота и виа дель Пасконе, обогнула город, следовала под командованием генерала Матьё Мориса и командира бригады Бруссье.

Итак, колонной, двигавшейся впереди всех, поскольку шла она по лучшей дороге, командовал сам Шампионне. Правый фланг ее примыкал к колонне, шедшей через Ка-подикино под водительством, как мы говорили, Келлермана; слева были болота, где маневрировал Матьё Морис, еще не оправившийся после пули Фра Дьяволо, пробившей ему шею.

Дюгем, бледный от двух ран, но бодрый, возмещая потерю крови воинственным пылом, возглавлял авангард Шампионне. У него был приказ в бою разделываться со всеми, кто встретится на его пути. Дюгем был человеком смелых, отчаянных предприятий: превыше всего он ставил решительность и мужество.

Не доходя четверти льё до Порта Капуана, он встретил толпу лаццарони в пять или шесть тысяч человек; они тащили за собой батарею пушек, обслуживаемых солдатами генерала Назелли, которые перешли на их сторону.

Дюгем бросил Монье и его шестьсот солдат на эту толпу, приказал пробиться через нее штыками к батарее и овладеть орудиями, установленными на небольшой высоте, откуда солдаты обстреливали колонну французов над головами лаццарони.

Против регулярных войск подобный приказ был бы безумием. Врагу надо было только открыть огонь с двух сторон, чтобы в одно мгновение уничтожить шестьсот нападающих. Но Дюгем не удостоил лаццарони чести посчитаться с ними. Солдаты Монье со штыками наперевес, не заботясь ни о ружейных и пистолетных пулях, ни об ударах кинжалов, врезались в самую гущу противника, исчезли там, действуя штыком направо и налево, и прорвались сквозь ряды неприятеля, как поток прорывается через озеро, среди криков, воплей и проклятий, в то время как Дюгем во главе своего войска, бесстрастный под огнем батареи, непрестанно атакуя, поднимался на холм, занятый врагом, уничтожая пытавшихся сопротивляться артиллеристов, и, захватив пушки и понизив прицел, открыл из них огонь по лаццарони из их же собственных орудий.

В это же время, видя панику среди толпы, Дюгем приказал дать сигнал атаки и двинуться вперед со штыками наперевес.

Не будучи в состоянии организоваться в атакующие колонны, чтобы отбить батарею, или в каре, чтобы выдержать натиск Дюгема, лаццарони рассеялись по равнине, как стая испуганных птиц.

Не занимаясь более этими шестью или восьмью тысячами людей, хотя их легко было окружить и подавить, Дюгем, захватив с собою только что завоеванные пушки, двинулся к Порта Капуана.

Не доходя двухсот шагов до холмистой местности перед Порта Капуана в начале подъема Казальнуово, Дюгем обнаружил небольшой мост и по обе стороны его дома с бойницами, из которых раздались выстрелы, столь точно направленные, что солдаты дрогнули. Видя это, Монье бросился вперед, подняв шляпу на конец сабли; не прошел он и десяти шагов, как упал тяжело раненный. Несколько офицеров и солдат кинулись к своему командиру, чтобы вынести его с поля боя. Но лаццарони вновь открыли огонь, и трое или четверо офицеров и около десяти солдат были ранены и упали возле генерала; ряды французов смешались, и авангард стал отступать.

Лаццарони устремились к упавшим, чтобы прикончить раненых и изувечить убитых.

Дюгем, видя происходящее, подозвал своего адъютанта Ордонно и приказал взять две роты гренадер и любой ценой захватить мост.

Это были ветераны, сражавшиеся при Монтебелло и Риволи. Вместе с Ожеро они форсировали Аркольский мост; вместе с Бонапартом – мост Риволи. И сейчас, со штыками наперевес, беглым шагом, рванувшись вперед, они под градом пуль оттеснили лаццарони и поднялись на вершину холма. Генерал, солдаты и офицеры, все раненые, были спасены; но они находились под перекрестным огнем из окон и с балконов; к тому же посередине улицы возвышался, подобно башне, дом в четыре этажа, изрыгающий пламя всем фасадом – от первого этажа до конька кровли.

Подымаясь на высоту второго этажа, по обе стороны дома были возведены и перегораживали улицу две баррикады. Три тысячи лаццарони защищали улицу, дом, баррикады. Пять или шесть тысяч, рассеявшихся по равнине, теперь соединилась с ними, пройдя переулками и садами.

Ордонно оказался перед препятствиями, которые он счел неодолимыми. Однако он медлил дать приказ об отступлении; в эту минуту пуля сразила его наповал.

Дюгем прибыл со своей колонной – он тащил за собой пушки, захваченные утром у лаццарони. Под ружейным огнем орудия развернули, и после третьего залпа дом закачался, дал огромную трещину и рухнул, погребая под своими обломками и его обитателей, и защитников баррикад.

Дюгем бросился в штыки и с криком «Да здравствует Республика!» водрузил над развалинами дома трехцветное знамя.

Но лаццарони тем временем установили большую батарею из двенадцати пушек на высоте, господствующей над местностью и грудой развалин, где реяло французское знамя. И республиканцы, овладевшие двумя баррикадами и развалинами дома, вскоре очутились под градом картечи.

Дюгем отвел свою колонну за руины дома и баррикады, дал приказ 25-му полку конных егерей взять на крупы своих лошадей тридцать артиллеристов, обогнуть холм, где стояла батарея из двенадцати орудий, и поразить врага с тыла.

Прежде чем лаццарони смогли разгадать намерение егерей, те под яростным ружейным огнем пересекли равнину и, описав полукруг, внезапно пришпорив коней и перейдя в галоп, взлетели на холм. Натиск этого человеческого урагана, от которого дрогнула земля, был столь стремителен и страшен, что лаццарони вынуждены были бросить пушки, наполовину заряженные. Доставленные на вершину холма артиллеристы спрыгнули наземь и принялись за дело. Егеря же, как лавина скатившись по противоположному склону холма, начали преследование лаццарони, рассеявшихся по равнине.

Избавившись от нападающих, Дюгем приказал саперам очистить путь через баррикаду и, толкая перед собой пушки, продвигался вперед, в то время как республиканские артиллеристы вели огонь по врагу в том направлении, где он пытался соединяться в отряды.

В эту минуту Дюгем услышал за собой барабаны, бьющие атаку: он повернулся и увидел приближающиеся 64-ю и 73-ю линейные полубригады под командованием Тьебо, которые двигались беглым шагом с криками «Да здравствует Республика!».

Шампионне, слыша усиленную канонаду и поняв по частоте и беспорядочности ружейных выстрелов, что Дюгем имеет дело с огромным множеством людей, пустил свою лошадь в галоп, приказав Тьебо следовать за ним и поспешить на помощь Дюгему. Тьебо не надо было давать приказ дважды: он тотчас же поднял свои полубригады, которые двинулись беглым шагом.

Прибыв к месту боя, солдаты пересекли мост и, шагая через убитых, устилавших улицы, прошли сквозь проломы в баррикадах и явились в ту минуту, когда Дюгем, уже победитель, дал приказ своим измученным солдатам остановиться

В сотне шагов от передового отряда Дюгема, где возвышались Капуанские ворота с башнями, два ряда домов, образующих предместье, как бы надвинулись на республиканцев

Вдруг, в минуту, когда французы меньше всего ожидали подобной беды, началась страшная ружейная стрельба из всех окон и с балконов этих домов, а две маленькие пушки, доставленные на руках на верхнюю площадку Порта Капуана, стали поливать французов картечью

– А! Черт возьми! – вскричал Тьебо – А я-то боялся, что мы опоздали Вперед, друзья!

И свежие войска под предводительством одного из самых храбрых офицеров французской армии вошли в предместье под двойным огнем. Но, вместо того чтобы следовать по середине мостовой, правый фланг колонны устремился по правой стороне улицы вдоль домов, стреляя в окна и балконы левой стороны, а левый фланг открыл огонь по балконам правой, тогда как саперы, вооруженные своими топорами, ринулись в глубину домов.

Тогда храбрецы Дюгема, уже достаточно отдохнувшие, поняли маневр, выполняемый Тьебо, и, бросившись вслед за саперами, подготовившими их вторжение, грудь с грудью столкнулись с лаццарони, они преследовали их по всем лестницам, тесня с первого этажа на второй, со второго на третий и с третьего выталкивая на балконы. И вот высоко над землей лаццарони и республиканцы схватились врукопашную. Ружейный дым закрыл балконы, беглецы, не успевшие добраться до них, не надеясь на милость французов, ибо они верили в то, что внушали им священники и монахи, прыгали из окон и насмерть разбивались о мостовую или же падали на острие штыков.

Все дома предместья были таким образом захвачены и очищены от лаццарони. Так как уже наступила ночь и было слишком поздно начинать атаку Капуанских ворот, а к тому же опасались какой-нибудь неожиданной вылазки со стороны лаццарони, саперы получили приказ поджечь дома. Войска Шампионне заняли позицию перед Капуанскими воротами, которые намеревались атаковать на следующий день, и вскоре их отделила от ворот двойная завеса огня.

Тем временем прибыл сам Шампионне Он обнял Дюгема и, желая вознаградить Тьебо за прежние забытые заслуги и за только что проведенное им великолепное наступление, произнес:

– Перед Капуанскими воротами, которыми ты завтра овладеешь, назначаю тебя генерал-адъютантом!

– Браво! – воскликнул Дюгем, восхищенный заслуженной наградой и радуясь за своего храброго офицера. – Вот что значит дойти до славного чина через славные ворота!