Текст книги "Борьба на Юге. Жаркое лето и зима 1918 (СИ)"

Автор книги: Александр Дорнбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Вместе с этими жалобами в ставку Добровольческой армии шло большое количество донесений, сообщений и просто доносов от многочисленных добровольческих агентов, осевших в разных учреждениях тыла и особенно в городах Новочеркасске и Ростове. Эти добровольческие соглядатаи, как шпионы, неотступно следили за каждым шагом лиц, занимавших ответственные посты на Дону. Они интересовались даже частной жизнью, не говоря уже о каких-либо наших планах, секретных совещаниях или распоряжениях. Никакую мелочь они не упускали, даже слово, сказанное в обществе, в интимном кругу, среди родных и приятелей.

Не жалея ни бумаги, ни чернил, не стесняясь в выражениях, они слали свои клеветнические информации, производя огромный эффект в Екатеринодаре (где теперь обосновались эти шалопаи) и выливая ушаты клеветы и помоев на славное Донское казачество, командование и на главу войска – Атамана. "Очерки Русской смуты", загрустившего от итогов собственных деяний генерала Деникина, у которого за бойким пером скрывалась коварная душонка мошенника, в части касающейся Дона пестрят многочисленными выписками вроде: донесение, доклад балабола и наушника офицера, сообщение, отчет о разговоре и так далее и тому подобное. Не пощадила агентура Добровольческой армии и героя Галиции генерала Н. И. Иванова, в чем неумно сам признается генерал Деникин. Его обвинили в "тяжком" преступлении – в сношении представителями германского командования.

Без опасения можно сказать, что густая сеть добровольческих разведчиков, отчего– то раскинутая исключительно по безопасной Донской территории (хотя резоннее было бы отправить их в тыл к большевикам) и, совершенно ненужная и даже, я утверждаю, вредная, принесла огромное зло в деле поддержания и раздувания вражды между Донским и Добровольческим командованиями. И закрутилось… На нас выливали целые реки помоев… По-советски данное явление станет называться: «Клевета на существующий строй».

Нельзя было не возмущаться и не негодовать, сознавая, что нас судят не по героическим поступкам и нашим славным действиям, а по вызывавшим неприятный осадок отзывам тухлой разведки, значительный процент которой составляли трусливые молодые люди, всячески избегающие фронта, часто с подозрительным прошлым и далеко не безупречной репутацией в настоящем. Эти молодые люди жадно и суетливо ловили всякий вздорный и нелепый слух, искажали его по-своему и придавали ему совершенно ненужное и вредное значение. Получалось у них плохо. Истине это не соответствовало ни в какой мере, но мнение было.

И Донская контрразведка, уклоняясь от своего прямого назначения – следить за большевиками, пыталась вначале составлять целые объемистые доклады о деяниях добровольческих агентов и уделять многие страницы описанию событий происходящих в ставке Добровольческой армии. Но такая ее не только бесполезная, но и вредная для дела деятельность была сразу в корне пресечена, тем паче, что работы было по горло. Ни одного агента, мы не держали на территории Добровольческой армии еще и потому, что количество таковых в распоряжении Донского командования было крайне ограничено, и они все были используемы исключительно по своему прямому назначению.

Едва ли надо доказывать, что такое положение дел было диким и ненормальным. Представителей при моем штабе было несколько, и не мог я, как начальник штаба, тратить свое драгоценное время на посещение всех этих дутых бездомных идиотов, бродяжек, пригретых Красновым из милосердия, страдающих от безделья. Обычно последние сами приезжали ко мне в штаб, и возникшие вопросы решались по взаимному соглашению.

Кроме того, мы считали слежку за вождями родной нам по крови армии, преследовавшей одну с нами цель, оскорбительной и совершенно излишней. Наш официальный представитель при Добровольческой армии генерал Смагин, был лишь только – представитель Донской армии. Никаких специальных функций на него возложено не было. Скажу больше: нам было доподлинно известно, что генерал Смагин в известной степени склоняется к "добровольческой ориентации" и отчего-то питает личные симпатии к тупоумному генералу Деникину.

Последнее обстоятельство, в сущности и послужило одной из главных причин назначения этого безобидного пенсионера на данный пост. Мы надеялись, что своим благожелательным отношением к вождям Добровольческой армии, своим тактом и большим житейским опытом, генерал Смагин будет сглаживать все неровности и укреплять дружбу союзных армий. Были приняты во внимание и его преклонный возраст и очень большое старшинство в офицерских чинах, что, по моему мнению, должно было служить ему гарантией от резких выпадов, как странного командующего Добровольческой армией, так и его слабоумного окружения.

Очень скоро извлеченный из нафталина генерал Смагин вошел в свою роль, будучи часто единственным связующим звеном между армиями, и постоянным ходатаем о бесконечных нуждах Добровольческой армии. Он живо напоминал мне такого персонажа как Паниковский с его постоянными просьбами: "Дай миллион, дай миллион". Я должен засвидетельствовать, что эту неблагодарную и тяжелую работу на ниве попрошайничества генерал Смагин выполнял с большим тактом, скромно и весьма продуктивно.

Приезжая в Новочеркасск сам, или посылая своего секретаря Н. Жеребкова, генерал Смагин, посещая меня, никогда не поднимал разговора об возмутительном отношении к нам командования Добровольческой армии, никогда не занимался передачей каких-либо сплетен и никогда не чернил ставку Добровольческой армии. Хорошо помню, как в каждый свой приезд, он засыпал меня многочисленными житейскими просьбами: то заменить ему представительский автомобиль, то увеличить содержание и суммы на представительство, то дать ему в штат очередного офицера или писаря для канцелярской работы, то еще что-нибудь. Хорошо хоть любовницы– содержанки дедушку уже давно не интересовали.

Все деликатные и щепетильные вопросы, которые могли разжечь вражду между армиями, старик тактично замалчивал, хотя не было сомнения, что находясь в Екатеринодаре, ему часто приходилось болеть душой за злобные нападки на Дон.

А в то же время, сколько нелестных отзывов, сколько совершенно ненужных донесений, основанных скорее на базарных сплетнях, чем на реальных данных, было послано слабоумным генералом Эльснером в Екатеринодар, что, конечно, не умиротворяло, а только разжигало кипящие страсти. В "Очерках Русской смуты" вспененный генерал Деникин пишет: "10-го августа генерал Алексеев, находившийся тогда в Екатеринодаре, под влиянием донесений из Новочеркасска, телеграфировал Краснову: "негласно до меня доходят сведения, что предполагаются обыски и аресты моего политического отдела. Если это правда, то такой акт, ничем не вызванный, будет означать в высокой мере враждебное отношение к Добровольческой армии. Разве кровь армии, пролитая за Дон, позволяет такой унизительный шаг?" Ну что же, по крайней мере красиво излагает, собака, как выразился бы Жорж Милославский… Шизофреничность всех этих выдумок станет особенной, если уточнить: "Какая такая сказочная "кровь армии", если мы всегда за Вас воевали от звонка до звонка, а Вы всегда только трусливо прятались за нашими спинами?" Тут уж впору сообразить что к чему, кликнуть санитаров, скрутить и отвезти дедушку, куда давно следовало…

А в сущности, это была очередная клевета, о наших "зловещих замыслах", посланная из Новочеркасска в Екатеринодар и резко опровергнутая нашим Атаманом. Но важно то, что в Екатеринодар доносилось обо всем, вплоть до сплетен и вздорных выдумок, а там всему этому дерьму, от безделья, придавалось серьезное значение. Совсем русская элита в начале 20 века выродилась. Сравните блестящих деятелей века девятнадцатого, министров при монархах: Нессельроде, Горчакова и Победоносцева с политиками века двадцатого, кумирами (или же вынужденными марионетками)… ох ты, да не побоимся этого слова, черни. Сравнение будет безусловно не в пользу двадцатого столетия. А что еще нас ждет впереди!

Неоспорима и стара простая истина, что жизнь соткана из мелочей. Самые незначительные пустяки, повторяясь ежедневно, уже составляют явление, не заметить которое часто просто невозможно. Так было и в наших отношениях с добровольцами, постоянно пытающимися подложить нам большую свинью. Повседневная жизнь вызывала в тылу много мелких трений, которые, будучи однородными, своим следствием имели создание тех или иных настроений. Тылы наших армий между собой враждовали. Для ссоры был достаточен самый ничтожный повод. Всякое незначительное, само по себе происшествие, обычно разбавлялось, видоизменялось и в искаженном виде превращалось в целое, страшное событие. Катясь дальше, оно достигало центральных штабов и часто способствовало тому или иному настроению "в верхах".

Об ежедневных столкновениях в тылу добровольцев с донцами, я мог бы написать целую книгу, но это не входит в мою задачу. Полагаю достаточным привести лишь несколько наиболее ярких примеров, запечатлевшихся в моей памяти, – поведения наших незваных гостей – добровольцев на территории Дона. Из них, я полагаю, читатель сможет увидеть, что главная вина, быть может, не была столько в рядовом офицерстве, сколько в той атмосфере, которая окружала Добровольческую армию или в несостоятельности ее недалеких вождей видоизменить психологию своего офицерского состава и поставить его на правильный путь.

События развивались, словно фейерверк-шоу, захватывающе пестро. Как-то однажды, в конце мая или в начале июня, я, после обеда, пешком возвращался в штаб. В городских садах наливался соком плоды абрикоса. В самом центре города, мое внимание было неожиданно привлечено неестественно громким пением. Подойдя ближе, я мог уже разобрать исполнение гимна "Боже Царя храни" неуверенными и определенно нетрезвыми голосами. Кто так бурно веселился в помещении "Центральной гостиницы", да еще при открытых окнах, мне известно не было. Официально спиртные напитки были под запретом, но с тем же успехом Донское правительство могло запретить дышать.

Лохматая дворняга яростно облаивала певунов-недоумков. Перед зданием уже собралась большая толпа любопытных. Среди нее, я заметил и команду только что мобилизованных казаков, шедших на сборный пункт, чтобы отправится на фронт. Пение (или блеянье) очень заинтересовало станичников. Сбросив свои мешки на землю, они разместились на тротуаре и, почесывая затылки, громко обменивались впечатлением. И по адресу певших, и по адресу нашей Донской власти, допускающей подобные оргии, от них раздавались более чем нелестные отзывы и злобные критические замечания. Добела раскаленные казачки с большой бодростью хотели размяться. Начистить парочку пьяных рыл… Запахло хорошей дракой… Полная… картина маслом "Разложение белогвардейцев перед утром Стрелецкой казни".

Поспешив в штаб, я срочно вызвал начальника гарнизона генерала Родионова и приказал ему немедленно прекратить неуместное пение, а если он найдет нужным, то и прикрыть всю пьянку. Мол, наши бравые парни уже на взводе и, ежели взбесятся, то порвут всех на фиг. Как вскоре выяснилось, в очередной раз кутили офицеры одного из полков Добровольческой армии, стоявшего в Новочеркасске на отдыхе. А отдых у Добровольцев никогда не прекращался, пока другим они предоставляли почетное право воевать за них и умирать. Вмешательство начальника гарнизона пировавшие встретили, выражаясь мягко, с большим протестом. Очевидно, они не могли осознать всю неуместность своего поведения в такое для нас критическое время, когда казаки только что поднимались против Советской власти и когда подобные эпизоды могли иметь роковые последствия.

Только ссылка начальника гарнизона на мое приказание, побудила их, в конечном результате, покориться данному распоряжению. Но зато, на следующий день, во все стороны на меня летели кляузы, жалобы и протесты. В них обвиняли начальника штаба Войска Донского и в "левизне", и несправедливом отношении к офицерам Добровольческой армии, и в умышленном их притеснении. Подобных обвинений во всех смертных грехах я еще не слышал. Причем обвиняли меня в едином порыве как генералы, так и «прогрессивная» общественность, сливаясь, так сказать, в экстазе. Каста, блин… Вешалки для мундиров! Единственное, на что эти господа были способны при настоящем раскладе, – это гадить. Причем мелко. И долгое время этот случай вызывал в обществе разнообразные комментарии и страстные споры, пока я, изведенный вечным о нем напоминанием, довольно грубо не сказал:

– Да, да, пусть все знают, что я не был, не есть и никогда не буду тем лживым монархистом, который свою принадлежность к монархической идее, доказывает исключительно пением национального гимна в пьяном виде в тылу, а на фронте постоянно отсутствует из-за собственной хронической трусости. А если кто-то еще хочет попеть песенки, вообразив себя звездой варьете, то вставленная в задницу раскаленная кочерга превосходно развязывает язык и дает силу голосу. Если кто хочет, можно попробовать.

Ничего, утрутся, мне же не выставлять свою кандидатуру на выборах!

Рестораны мы закрыли, но все равно приезжие находили какие-то возможности напиться и забыться. В завершения этого случая добавлю, что когда я почитал список этих "певунов", то схватился за голову – вот уж насквозь гнилая элита элит. Против большинства фамилий стояли такие, примерно, примечания: "злоупотребил казенными деньгами", "умышленно оставил полк во время боя", "неспособен к службе из-за контузии", "отчислен от командования за нерадение к службе" и так далее и тому подобное.

В гражданскую войну, в силу ненормальных условий, а также и в силу общего падения морали и дисциплины, вопрос о дезертирстве приобретал весьма важное значение. Наличие нескольких противобольшевистских фронтов открывало широкие пути для перехода офицеров из одной Белой армии в другую, даже и в тех случаях, когда им были совершены антидисциплинарные поступки или еще более тяжкие преступления. Некоторые офицеры сделали из этого своеобразный промысел или занятие. Отрицая Советскую власть, они записывались в одну из Белых армий, а затем, чтобы не участвовать в боях, под всякими благовидными предлогами, просили разрешения о переводе в другую армию, обычно отстоявшую от первой на десятки тысяч километров.

Получив таковое, они, уже на законном основании, освобождались от участия в борьбе, бесконечно долго "собирались в дорогу", а затем длинными месяцами совершали свой переезд. Когда они прибывали в другую армию, они заблаговременно уничтожали свои командировочные документы и поступали в армию уже как добровольцы, с тем, чтобы в ближайшее время вновь проделать ту же комбинацию в отношении какого-либо другого отдаленного фронта. Позже, в 1919 году, находясь уже за границей, я встретил много офицеров на пароходе Добровольного флота "Могилев". Они ехали из Англии и Франции (где же еще бороться с большевиками, не на фронте же) в Сибирь к адмиралу Колчаку. Некоторые из них с веселыми шутками и прибаутками чистосердечно рассказали мне свою одиссею.

Это явление у нас на Юге могло принять весьма большие размеры, если иметь в виду, что армии соприкасались и, следовательно, переход из одной в другую не представлял никаких затруднений. Верхи армий враждовали, что у многих могло породить сознание безнаказанности за свои прежние неблаговидные деяния, в случае перехода их в другую армию. При таких условиях непринятие в этом отношении нужных мер, подрывало бы дисциплину и наносило вред общему делу борьбы. Надо ли говорить, что Добровольцы в таких условиях быстро превратились в отстойник помоев и отбросов. А у нас – все не так. Не желая давать в своей армии приют добровольческим дезертирам, стремившимся, быть может, лишь избегнуть заслуженной там кары, мы отдали распоряжение, категорически воспрещавшее прием в Донскую армию лиц, состоявших в рядах Добровольческой армии. Но, однако, они не считали себя обязанными и в отношении нас поступать так же.

Еще большего внимания заслуживает следующее, чрезвычайно интересное явление. Некоторые офицеры – добровольцы определенно усвоили вздорную мысль, что Дон – источник, откуда можно и даже нужно все черпать для Добровольческой армии дозволенными и недозволенными средствами, включительно до применения вооруженной силы. Рвали под шумок все, что плохо лежало, и даже, что хорошо. Едва ли можно предполагать, что такое дикое явление, как воровать у своих, могло бы иметь место, если бы оно как-то не поощрялось свыше. "Вольтерьянство" приняло крайне причудливые формы.

Говорю так потому, что подобный взгляд проводился и у нас в отношении Украины. Но Украина борьбы с большевиками не вела. Все ее склады были под ключом у немцев и потому, если кому-либо удавалось "стащить" что-то нужное для Дона и доставить в область, – его расценивали, как героя, наделяли особым вниманием и благодарностью. Подобным, например, способом мои ребята "выкрали" и обманным путем доставили в Новочеркасск несколько десятков аэропланов с запасными частями и подвижными мастерскими, – то есть многомиллионное имущество.

Бог с ней с Украиной, но положение Дона было совершенно иное. Ведя напряженную и кровавую борьбу с большевиками, мы сами во всем отчаянно нуждались. Связь Донского штаба со ставкой Добровольческой армии была отлично налажена, при штабах постоянно находились представители командований и, следовательно, каждый вопрос можно было разрешить путем переговоров и взаимных уступок. Однако, Добровольческая тенденция была совершенно иная (воровать), быть может, как остаток неизжитой еще партизанщины.

Я уже не говорю о тех случаях, когда Добровольческая армия, будучи в районе станицы Великокняжеской, освободила от местных большевиков несколько населенных пунктов и до чиста их обобрала, ограбив до нитки, лучше всяких большевиков – скрепя сердце, спишем это на то, что такова уж обычная судьба освобождаемых. Хотя "освободители", любители гашиша, выносили самовары, посуду, кружки, стулья, даже веники… Вели себя они, почти все недавно еще бегавшие и искавшие приюта на этих землях, соответственно, – как победители в доме лютого, наконец-то побежденного врага. Подчистую выгребали запасы еды даже из сиротских домов и богаделен. Населению новые реалии нравились, ясен пень, мало. Однако против лома приема нет. Народ безмолвствовал.

Гораздо хуже, когда из глубокого тыла шли жалобы на самоуправство воров и уголовников офицеров – добровольцев, об отбирании и увозе ими казачьего разного военного имущества. Сначала я просто не верил, что реально могло быть что-либо подобное и чаще всего мой гнев несправедливо обрушивался на того, кто доносил мне о таком самоуправстве, а сам не принял нужных мер, чтобы решительно прекратить подобное безобразие. И только тогда я лично убедился, что самоуправство наших вороватых "гостей" переходит всякие границы, когда нечто подобное произошло в самом Новочеркасске, то есть под боком у моего штаба. Чего и следовало ждать: доходы от грабежа стали минимальны, а красиво жить добровольческим офицерам, бедолагам, хотелось не меньше, чем раньше. В один из обычных вечерних докладов начальник военных инженеров полковник Ковалев весьма взволнованно доложил мне следующий случай.

По его словам, в этот день, во время обеденного перерыва, к нашему центральному гаражу подъехала группа мошенников, естественно офицеров-добровольцев, да почернеют в обоих мирах их лица. Заявив дневальному, что они имеют нужное разрешение, офицеры вошли в гараж и стали там хозяйничать. Они отобрали часть запасных автомобильных частей, отвинтив в том числе и несколько магнето, взяли некоторый инструмент и погрузили все в свой автомобиль. Электрооборудование сейчас – шестивольтовое, а зажигание – от магнето. А вместо стартера – заводная ручка, острословы в России называют ее «кривым стартером».

Когда же дневальный, чувствуя, что творится что-то неладное, пробовал протестовать, офицеры убедили его не беспокоиться, а затем, сев в автомобиль, укатили неизвестно куда. Оставить такой безобразный поступок без расследования, значило бы, в будущем лишь поощрить подобные мерзкие деяния. Я негодовал. Не понравилось мне и поведение нашего дневального, не употребившего оружия для защиты вверенного ему имущества, на что он имел полное право.

Я сделал замечание начальнику инженеров за непорядок у него в гараже, приказал дневального примерно наказать, а затем решил, с помощью коменданта города, тщательно расследовать этот случай, чтобы отыскать виновных. Тут уже дело, не глядя на все Красновские «милостыни», пахло плахами и петлями. Сообщив об этом генералу Эльснеру, я сказал ему, что впредь такие действия офицеров-добровольцев, будут рассматриваться мной как мародерство, и виновные будут предаваться военно-полевому суду. Поставлю к стенке этих воров. Вместе с тем, мной было отдано решительное приказание всеми мерами, вплоть до применения вооруженной силы, прекращать в будущем подобные самоуправства и виновных арестовывать. Или же в случае оказания сопротивления – кончать на месте.

Об этом нашем распоряжении я поставил в известность и главного вора и возмутителя спокойствия – генерала Эльснера. Естественно, начался крик и ор. Последний горячился, протестовал и по обыкновению перекладывал все на наше пристрастие к офицерам-добровольцам. Он категорически отрицал возможность участия в этом происшествии офицеров Добровольческой армии, упорно считая, что все было проделано "переодетыми большевиками".

И очень зря. Лепить горбатого будешь кому-нибудь на стороне. Плаксивый кретин, он не понял, что теперь и я могу всегда говорить так же. Время сейчас военное, тут ни прокурора, ни адвоката тебе не будет… Убью гаденыша! И почему идиоты всегда считают остальных людей глупее себя? Это что, первый отличительный признак любого идиота? Но и при таком предположении, казалось бы, генерал Эльснер, косивший под психа, должен был только приветствовать все строгие меры, вводимые нами. В конечном результате в этот раз отыскать виновников нападения на гараж нам не удалось, но расследование определенно установило, что они, когда дельце выгорело, своевременно успели перейти Кубанскую границу и скрыться в районе действий Добровольческой армии. Повезло. Обидно, ага. Но не все коту масленица!

Приведу еще один замечательный случай, ярко рисующий тыловые нравы этого времени. Равняясь на главу войска – Атамана, его ближайшие помощники жили чрезвычайно скромно. Сам П. Н. Краснов занимал в атаманском дворце только три комнаты, а четвертую обратил в склад для сбора пожертвований для армии, где обычно целый день работала его супруга Лидия Федоровна, заботливо разбирая вещи, сортируя их, пакуя и отправляя частям на фронт. Во дворце жил и председатель совета Управляющих генерал А. Богаевский, бывший одновременно и Управляющим отделом иностранных дел. Его Петр Николаевич приютил у себя как своего старого друга. Читатель уже видит подлую игру Африкана Петровича Богаевского и знает как он, мерзко отплатил Краснову за это радушие и гостеприимство.

Надо иметь в виду, что Новочеркасск жил тогда далеко не нормальной жизнью. Все квартиры были переполнены. Мир в яму проваливается, мы выживаем чёрт знает каким способом, и чёрт знает где… Исконные жители Донской столицы жались и продолжали сжиматься все дальше и дальше, впуская к себе все новых пришельцев, чуждых Дону, огромными толпами бежавших сюда из Советской России. Разнообразные дельцы, банкиры, промышленники, чиновники, общественные деятели, члены Государственной Думы, предводители уездного дворянства, купцы, артисты, журналисты, торговые спекулянты, словом чрезвычайно пестрый элемент просачивался ежедневно и оседал в Новочеркасске, который непрестанно разбухал. То же самое было и в Ростове. В частности, спешно образованный "Донской Сенат" был составлен из одних только сенаторов Всероссийского Сената.

Пользы от этих беглецов никакой не было, только один вред. Так, нами, в числе других лиц, из Новочеркасска за вредную агитацию был выслан председатель Государственной Думы М. Родзянко (еще один из числа наших самозваных хозяев, с довольно-таки бабьей комплекции, обладатель сиплого голоса и тяжкого запаха перегара). А если коротко – то просто болтливая затычка в жопе. Пока над нашими городами висела опасность возвращения большевиков, подобная гнилая интеллигенция таилась по подвалам и погребам, мечтая лишь, чтобы было мясо, хлеб, сахар, чтобы не слышно было стрельбы, а главное, чтобы большевики больше не вернулись.

Но, подобный животный страх быстро прошел, когда окончательно исчезла опасность нового нашествия красных. Тогда интеллигенция, особенно пришлая, уклоняясь от непосредственного участия в борьбе с большевиками, мало-помалу, стала повышать голос и претендовать на правящую роль, которую она когда-то играла в Царской России. Удовлетворить всех желающих Дон, конечно, не мог, – это ему было не по силам. Они же упорно пытались убедить нас в том, что все казаки созданы исключительно для того, чтобы кормить гордую русскую элиту. Ну вроде большой такой отары овец, хоть стриги их, хоть на жижиг-галныш пускай. Дерьмо людишки, не люблю таких. Ведь по лезвию бритвы ходили, радуйтесь, что живыми остались, забудьте про шкурные интересы, ан нет, едва ожили, сразу густая вонь от них пошла. Даже, со стороны никого не надо, сами себя сожрут.

Атаман многим отказывал и решительно пресекал непрошеное вмешательство в дела управления Краем (тут поневоле станешь самостийником). Это постепенно создавало ему личных врагов. Некоторые не захотели простить отказа и занялись вредной политической пропагандой, стремясь взбудоражить общественное мнение и всплыть на мутной воде. Для парализования подобной деятельности Донская власть приняла оградительные меры и стала применять высылку бунтарей из пределов Донской области. Большинство высылаемых оставалось в Екатеринодаре. Я безуспешно настаивал, чтобы весь этот сброд обратно высылался в Советскую Россию, а не на юг, к добровольцам, где, оседая, они лишь увеличивали ряды нашей "оппозиции". Тщетно. Только лишь осенью 1918 г. первая высылка к большевикам (по желанию высылаемого) была применена к еврейке-студентке за агитацию среди студентов Ростовского Университета и за призывы к забастовке.

Так вот. Вернемся к квартирному вопросу, что испортит москвичей. А сейчас мы находимся в их шкуре. Командующий Донской армией генерал С. Денисов довольствовался двумя небольшими комнатами в доме своей сестры. Что касается меня, то я, как "подпольный миллионер" ютился в двух комнатушках, нанимая их в частном доме и платя очень дорого. Генерал С. Денисов считал это ненормальным явлением. Он несколько раз убеждал меня переехать в другое помещение, более соответствующее моему статусу и положению. После долгих колебаний, я, наконец, согласился.

Вопросом расквартирования в городе у нас ведал начальник военных инженеров. Вызвав его к себе, я поручил ему найти для меня квартиру. Тотчас же, заработали телефоны, забегали посыльные и квартирные агенты, засуетилось инженерное управление. Уже вечером начальник инженеров доложил мне, что в центре города для меня найдена очень хорошая квартира. Это помещение, как он мне сказал, предназначалось вначале для канцелярии санитарного управления Донской армии, но что данному управлению он отведет другую квартиру. Из дальнейшего с ним разговора, я выяснил, что он лично еще не видел этого помещения, а потому я предложил ему осмотреть квартиру на следующий день и результат доложить мне.

Утром полковник пришел ко мне очень расстроенный. Оказалось, что приехав осмотреть квартиру, он к своему великому удивлению, нашел в ней несколько нелегальных офицеров-добровольцев, уже хозяйничавших там. На его вопрос, – почему они здесь и как проникли в это помещение, когда оно было заперто – офицеры нагло ответили, что отделу управления бродячего генерала Эльснера требовалось помещение и так как эта квартира была пустая, то они ее без особых раздумий взломали дверь и ее заняли!!!

Разъяснив им недопустимость подобного самоуправства, полковник Ковалев добавил, что это помещение предназначено для квартиры начальника штаба Войска Донского и потому они обязаны немедленно его очистить. Приказы не обсуждают, но в ответ на это, старший из присутствовавших там макак-офицеров, довольно тупо и развязно заявил, что они исполняют приказания только самозваного генерала Эльснера и потому никого сюда не впустят. Прыткий молодчик изо всех сил рвался под уголовную статью. Все ясно, уголовник, шарлатан и «подстрекатель».

Не желая вступать с ними в дальнейшую перебранку, начальник инженеров сказал им, что он тотчас же едет к начальнику штаба Войска с докладом. Полковник Ковалев был невысоким, пухлым и добродушным человеком, чьи таланты заключались в том, чтобы делать деньги и потешаться над слабостями других. Не боец. Но его доклад сильно меня поразил. Это уже за гранью добра и зла!

– Что это за бессмертные поцы у нас тут завелись? – задался я актуальным вопросом.

Я был сильно возмущен. Я такого хамства не потерплю, считай это быдло уже трупы! Взяв с собой коменданта штаба, я немедленно отправился в указанный дом, но к счастью для подлых офицеров и к моему глубокому сожалению, там уже никого не застал. Очевидно, эти офицеры сочли за лучшее, помятую мою суровую репутацию, не встречаться со мной лично и своевременно скрылись.

Это помещение я нашел для жилья неудобным и вскоре переселился в другую квартиру, предоставленную мне одним моим знакомым. Но эту дерзость добровольцев, я долгое время не мог забыть. Бунт против действующей власти налицо! Нарушение ими основных правил порядка и явное неподчинение законному представителю Донского командования, да еще при исполнении последним служебных обязанностей, побуждало меня не оставлять этот случай без последствий. Разыскать виновных было не так уж трудно, так как одного из этих придурков узнал начальник инженеров. Остальных фигурантов так же быстро установили.

Я мог арестовать их и предать суду или держать несколько месяцев на гауптвахте, а затем выслать из пределов Дона. Однако, я знал, что такая мера, хотя и оправдываемая обстоятельствами, вызовет новый дикий протест безумного Добровольческого командования и еще больше усилит нападки на Донскую власть. В силу этих соображений, я ограничился лишь тем, что сначала обо всем поставил в известность генерала Эльснера и просил его строго наказать виновных за самоуправство и превышение власти, а о наложенных на них взысканиях, меня сразу уведомить. Время качать права прошло, и лучше решить дело добром, не то хуже будет. Но, главное, необходимо наложить 101 удар кнутом, каждому бунтовщику. Иными словами, смерть. Нечего миндальничать. Так что я ему довольно резко посоветовали делать свое дело и не рыпаться.