Текст книги "Борьба на юге (СИ)"

Автор книги: Александр Дорнбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Глава 12

Зорко озираясь кругом и будучи все время настороже, я бродил между лотками, делая кое-какие покупки.

Недалеко от этого места, на путях стояло несколько казачьих эшелонов, охранявшихся красногвардейцами. Меня сильно тянуло к этим эшелонам, но на мое несчастье, все казаки вертелись около вагонов и за пределы охраны не удалялись. Я нетерпеливо ожидал, гуляя поблизости и, в конце концов, мое терпение было вознаграждено. Один из казаков подошел к лавочке что-то купить, и я заговорил с ним. Казак оказался очень симпатичным и охотно сообщил мне, что их эшелон уже два дня ожидает отправки на Ростов.

Наша беседа затянулась. Вскоре казак уже с негодованием жаловался мне, что все казаки разоружены и поэтому большевики теперь над ними издеваются. Держат их, как арестованных, окружили часовыми и никого к ним не пускают.

– Каждый день – гневно говорил он – просим комитет отправить нас домой, а они, сволочи, только смеются. И сегодня обещали отправить, да верить-то им нельзя, – закончил он, кипя раздражением.

В свою очередь, я сказал ему, что я казак станицы Ново-Николаевской и хотел бы с моими двумя приятелями проехать в их эшелоне.

– В теплушках никак нельзя – ответил он, – там и между нашими есть большевики, а вот в вагоне, где стоит моя лошадь – ехать можете, но залезайте так, чтобы караульные вас не видели. Эти, если заметят, сейчас же Вас арестуют. Вчера из соседнего поезда вывели сначала двух, а затем еще трех, кто их знает, может это были офицеры, да только "товарищи" не стали долго разбираться, повели и всех их вот там расстреляли, – и он показал мне на каменную стену, немую свидетельницу преступления. – Я немного приоткрою двери вагона, а вы уже сами, как знаете, забирайтесь незаметно и сидите смирно.

Обещая поступить по его совету и, запомнив номер вагона и пути, я пошел на розыски своих, в то же время размышляя, можно ли мне довериться казаку или нет. Впечатление он произвел на меня хорошее, как своей откровенностью и простодушием, так и высказанной ненавистью к большевикам.

Мои мысли были прерваны Сережей и капитаном тихо меня толкнувшим. Ну вот, слава Богу, все живы, невредимы, думали мы, трогательно радуясь нашей встрече. Мои спутники, как оказалось, все это время слонялись между лавками и харчевнями, вблизи станции, но в здание вокзала не входили и виновника нашего страха больше не видели.

Я рассказал им о встрече с казаком, разговоре с ним, а также о своем намерении проникнуть в казачий эшелон и в нем продолжать путь. Они со мной согласились, считая, что так или иначе, а рисковать надо, тем более, что оставаться на этой станции еще опаснее. Условившись на этом, мы произвели тщательную разведку эшелона и выяснили, что с нашей стороны поезд наблюдается двумя недалекими красногвардейцами, встречающимися обычно у его середины долго разговаривающими между собой, а затем расходящимися в противоположные концы.

Первым пробираться решил я, потом капитан, а последним Сережа. Обманув бдительность часовых, я легко вскочил в вагон. Мне передали наши вещи. Минут через 10 моему примеру последовал капитан, но менее удачно, с громким стуком, чем чуть не привлек внимание часового. Сидя в вагоне, мы с нетерпением ожидали Сережу. Последний с крайне независимым видом подошел к часовому и попросил закурить. Вскоре у них, видимо, завязалась оживленная беседа. Затем, мы видим, Сережа прощается, делая вид, что уходит, а сам, поравнявшись с вагоном, незаметно присоединяется к нам. От красноармейца он сумел выведать, что эшелон скоро пойдет, а также и то, что казаков охраняют с целью не допустить к ним калединцев и контрреволюционеров. Дурость.

Закрыв двери и, притаившись в углу, мы нетерпеливо считали минуты до отхода поезда.

Часов около 11 утра наш поезд медленно тронулся, оставляя Царицын. Мы рьяно перекрестились, на душе стало сразу легче.

Проехали две-три станции. На одной из остановок к нам зашел казак посмотреть, как мы тут устроились. Мы уверили его, что нам очень хорошо, и если чего не хватает для полного удобства, то только сена или соломы, чтобы подстелить ее на пол. В этом он обещал нам помочь и действительно, немного погодя, принес целый тюк сена.

Усталые от бессонных ночей и волнений, мы зарылись в сено и так проспали до позднего вечера. Проснулись бодрыми и веселыми и принялись за еду, решив по случаю удачного минования Царицына, выпить по рюмке водки, да и к тому же было холодно. Ночь прошла спокойно. После полудня 22-го января мы проезжали Сальский округ с его обширной, не поддающейся охвату глазами дивной степью. Станции были на большом расстоянии одна от другой и почти пусты. Не похоже, что в этих местах можно успешно прятаться от большевиков!

На остановках мы заводили разговоры с казаками, успев с некоторыми из них подружиться. Начальства в поезде не было. Видно уже всех шлепнули! Эшелон состоял из разных сборных команд и казаков, отставших от своих частей, главным образом 2-го Донского, Сальского и Черкасского округов. По мере движения состав поезда уменьшался: отцеплялся то один, то другой вагон и казаки по домам шли походным порядком. К нашему счастью, наш знакомый казак был Старочеркасской станицы и следовательно ехал дальше других.

Помню, как после станицы Великокняжеской к нам зашел казак-одностаничник впустившего нас и разговаривая вдруг неожиданно выпалил, обращаясь к Сереже:

– А я вас, Ваше благородие, знаю, вы – поручик Щеглов.

Могу заверить, что разорвавшаяся бомба не вызвала бы того эффекта, какой произвели на нас эти слова. Заметив наше смущение, казак продолжал:

– Да вы не бойтесь, Ваше благородие, я никому не скажу, вы были для нас как отец родной. Нас тогда прикомандировали к штабу Н. дивизии, а вы были начальник пулеметной команды. Здорово ей-богу вы оделись, никто бы вас не узнал, да и я сам первый раз думал, что ошибся, но другие ребята сказали мне, что это вы едете с нами.

Овладев с собою и сознавая, что отпираться будет бесполезно, Сережа ответил:

– Сейчас и я тебя узнаю, ты – приказный Чернобрюхов!

– Так точно, – весело крикнул казак.

– Так вот что, Чернобрюхов, теперь ты знаешь кто я и, если хочешь, можешь пойти и выдать меня большевикам, а они, конечно, меня выведут в расход.

– Да что вы, Ваше благородие, разве я Бога не имею, мне то что, вы мне не мешаете, едете, ну и езжайте, – немного обидевшись проговорил казак.

– Ты пожалуйста не сердись, сказал Сережа – я пошутил, я знаю, что ни ты ни твои станичники болтать зря не будут, зла я им не сделал, расстались мы друзьями и лучше возьми вот 10 рублей, купи водки и выпей с ними за мое здоровье.

Обрадовавшись и не ожидая вторичного приглашения Чернобрюхов взяв деньги стремглав выскочил из вагона. Не прошло и минуты как он вновь появился еще с двумя казаками, пришедшими благодарить "их благородие" за подарок.

Чтобы оправдать цель своей поездки и выпутаться из неприятного положения Сережа рассказал, будто бы у него в Новочеркасске находится больная мать, и он едет ее проведать. Но так, как большевики офицеров на юг не пропускают, то ему пришлось переодеться в солдатскую форму.

– А вы, Ваше благородие, хорошо нарядились, совсем нельзя вас узнать – говорил еще один казак.

– Мы долго сумлевались и так и этак глядели на вас, чи вы чи не вы, да только когда вы заговорили, – тут мы вас все признали.

Не оставили они в покое и нас. Улыбаясь и подмигивая лукаво Сереже один из них добродушно промолвил:

– Да и эти вот, какие же они солдаты. Еще тот, – указал он на бородатого меня, – может быть и есть купец, а вот другой, как пить дать офицер, только кожись, я на фронте никогда их не видел.

Мы не протестовали и только старались перевести не особенно приятный для нас разговор на другую тему. Уходя от нас, казаки клятвенно обещали держать свой язык за зубами. Хотя после разговора с ними мы чувствовали некоторую уверенность, что сознательно казаки нас не выдадут, но, в то же время, нельзя было поручиться, что они не проболтаются случайно. Последнее обстоятельство не на шутку нас тревожило. Приходилось поэтому быть настороже. Наше беспокойство усилилось, когда в сумерки мы достигли станции Торговой (Сальск), где кроме вооруженных солдат и красногвардейцев, никого не было из частной публики. Здесь любая ошибка могла стать фатальной.

На путях под парами стояло два эшелона красной гвардии, кровожадных упырей, готовых для отправки, вероятно на Батайск. На станции все нервно суетились, чувствовалось приподнятость настроения, что обычно свойственно станциям, особенно узловым, расположенным недалеко от фронта. Такому состоянию в значительной степени способствовало прибытие на Торговую санитарного поезда с ранеными в районе Ростова красногвардейцами. При громких криках сожаления и театральных клятвенных обещаниях беспощадной мести всем контрреволюционерам, раненых торжественно перенесли в зал первого класса.

Но в то же время, я заметил, что жалкий вид этих раненых сильно охладил революционный пыл остальных "товарищей". Во всяком случае, председатель военно-революционного комитета, человек с довольно интеллигентным лицом, вызывающий чувство глубокого омерзения, лишь панически метался во все стороны, видимо, тщетно стараясь собрать солдат, подлежащих к отправке на Батайск. Держась за голову и летая по вокзалу, он беспомощно взывал охрипшим голосом с криками ура-улю:

– Товарищи, авангард революции из эшелона N 7, пожалуйте в вагоны, поезд сейчас отправляется, наши на фронте требуют срочной помощи.

А на это ему разнузданные пьяные голоса упырей отвечали:

– Ничаво, без нас не уйдет, не горит, подождет маленько.

Цирк, прости господи! В царившей анархической сутолоке на нас никто не обращал особого внимания, и мы беспрепятственно бродили всюду, наблюдая забавные нравы и большевистские порядки. Вместе с тем, мы не забывали следить за нашими казаками, дабы не попасться врасплох. Они вышли на станцию, купили водки и закуски, а затем, забравшись в теплушку, поделили оставшиеся деньги и увлеклись карточной игрой. Как и прежде, наш поезд был оцеплен охраной, но этому мы не придавали значения, так как нас тут принимали за казаков. Поезд тронулся, а наши станичники продолжали игру и, видимо, сдержали свое обещание и никому о нас не проболтались.

Вскоре отцепили вагон, вероятно с казаками Егорлыцкой станицы, затем – Мечетинской и далее поезд следовал уже только в составе 4 вагонов. От казаков мы узнали, что конечный пункт нашего эшелона – полустанок Злодейский, дальше которого поезд идти не может, так как пути разобраны. Зайдя к станичникам, мы искренне поблагодарили их за гостеприимство и доброе к нам отношение и стали готовиться к последнему нашему этапу.

Поздно ночью прибыли на полустанок. Предварительно несколько раз обошли полустанок и детально его осмотрели. В одной комнате здания работали военные телеграфисты, принимавшие и передававшие какие-то телеграммы. Вероятно, это был передаточный большевистский пункт связи. В другом конце здания, мы с трудом через замерзшие стекла рассмотрели несколько десятков сидевших и лежавших в комнате вооруженных солдат. Казаки свободно входили и выходили из этого помещения. То же решили проделать и мы, побуждаемые желанием послушать разговоры, узнать новости и по ним сколько-нибудь представить себе оперативную обстановку.

Деланно развязно мы вошли и молча разместились в разных углах. Маленькая лампочка тускло освещала помещение. Из соседней комнаты через дверь чуть слышно доносились голоса, иногда отрывки читаемых телеграмм. Напрягая внимание и слух, я скоро убедился, что понять что-либо, и хотя бы смутно представить себе положение на фронте было совершенно невозможно. Большинство бывших здесь солдат уже спало, бодрствующие, народ горячий, или ругали буржуев и белогвардейцев, или вели разговоры, не имеющие для нас никакого интереса.

Оставаться поэтому здесь дальше, подвергая себя все же известному риску, мне казалось бессмысленным. Я вышел, за мной последовали и мои друзья. Удалившись немного от полустанка, мы остановились, обсудили положение и решили двинуться в направлении на северо-запад, то есть на Новочеркасск. Тихо-тихо. Аккуратно. Осторожно.

Ночь стояла очень темная, в двух шагах ничего не было видно, и мы двигались больше наугад. Шли медленно, часто останавливались и прислушивались, опасаясь неожиданно натолкнуться на большевистский разъезд или дозор. Грузов с собой тащили более чем достаточно. Щиток от Максима, как и большую часть винтовок и боеприпасов мы посеяли в дороге, но и оставшегося груза вместе с личными вещами и боеприпасами приходилось почти по тридцать килограмм на человека.

Инстинктивно, я чувствовал, что мы сбились с пути и идем в темноте куда-то в противоположную сторону. Темные облака, покрывая зимнее небо, скрывали звезды, компаса у нас не было, и мы не могли ориентироваться. Тьма окружала нас со всех сторон, густая, словно разлитый мазут.

Вдруг пред нами выросло что-то большое, темное, принятое нами сначала за строение, но, приблизившись, мы увидели, что это просто огромный стог сена. Не желая бесплодно утомлять себя и надрывать последние силы, я предложил переждать здесь и на рассвете, взяв правильное направление, двинуться дальше. Мое предложение было охотно принято. С большим трудом мы забрались наверх стога, разгребли яму, в которой и разместились довольно удобно. Теперь можно поспать… или хотя бы надеяться на это. Немного согрелись, и мои спутники стали дремать. Мне спать не хотелось, и я сам вызвался бодрствовать. Мои мысли, мои скакуны, кривоногие, млять…

Я был всецело поглощен мыслью о конечном этапе нашего путешествия, стараясь предугадать те препятствия и случайности, какие могли еще ожидать нас на этом пути. Вместе с тем, хотелось подвести предварительные итоги всему, чему я сам был очевидцем, что видел и слышал за последние два десятка дней своего скитания в новом теле и полтора месяца в новом мире.

В эти дни я побывал в Киевской, Полтавской, Екатеринославской, Харьковской и Воронежской губерниях, был на границах Тамбовской, Саратовской и Ставропольской, наконец, с разных сторон приближался к Донской области частично ее захватывая, а затем пересек и значительную часть последней. Преодолевая этот рискованный квест на выживание для психов, я превратился в усталого, больного, вшивого бомжа. И уже был совсем не рад своему второму шансу. Больно уж круто здесь жизнь поворачивалась ко мне задом.

Вся Россия представлялась мне опасным бушующим морем, выбрасывающим на поверхность все то, что раньше таилось глубоко на дне. Всюду подонки и революционная чернь захватили власть и встали у ее кормила. Всюду резко выступали стихийные, разнузданные, с методами насильственного разрушения силы и по всей России от берегов Северного моря до берегов Черного и от Балтийского до Тихого Океана шел небывалый в истории погром всего государственного. Все было терроризовано, воцарилось насилие, произвол и деспотизм.

Соблазнительные ходячие лозунги "грабь награбленное", "мир хижинам – война дворцам", "вся власть рабочим и крестьянам", "смерть буржуям и контрреволюционерам", "никакого права и закона, никакой морали" и так далее, брошенные в дикие массы, имели роковое последствие и русский народ, потеряв голову, стал словно буйно помешанным.

Все моральное разлагалось лестью грубым инстинктам и политическому невежеству масс и предательством. Это была трагедия Великой России и безумие русского народа. Россия неудержимо катилась в бездну большевистской анархии. Росли потоки человеческой крови, все некогда честное и святое захлестывалось волной подлости и измены. Было ясно, что большевизм заливает Россию, не встречая нигде никакого сопротивления.

Интеллигенция в страхе трусливо притаилась, и обывательская растерянность ширилась, словно эпидемия. Уже появилась "лояльность" к новой власти, модным становился принцип "невмешательства" или "постольку поскольку", люди массово отрекались от идеологии и традиций прошлого, от долга, воспевая дифирамбы большевизму, угодничая перед товарищами и делая красную карьеру.

Происходила страшная драма жизни. Повсюду торжествовала и улюлюкала чернь. Героем и полноправным гражданином мог быть только – русский хам, упивавшийся безнаказанностью наступившего разгула и давший полную волю своим низменным, кровожадным инстинктам.

Дон еще как-то судорожно бился, но и это казалось мне предсмертной его агонией. Тут уже ничем не помочь. Против стихии, охватившей Россию, казачеству не устоять, думал я. Красный наркомвоен Троцкий выставит два миллиона человек, (из них только наемников китайцев почти триста тысяч), против разрозненных белых отрядов всех мастей числом всего едва в три сотни тысяч бойцов! Красные просто возьмут числом.

Новочеркасск, куда мы так стремимся, доживает свои последние дни. По всему Югу рыскают полубандитские красные армии – того же фельдшера Сорокина или маньяка Сиверса, огромные большевистские орды из солдат-дезертиров, «ревматов» – революционных матросов, мигрантов-китайцев и прочего мерзкого отребья. Они грабят, убивают, мучают, насилуют всех подряд, оружных или мирных, совсем не разбирая, где свой, а где чужой. Страшный ураган несется по Донской земле, уничтожая и круша все на своем пути.

Уже не далеко то время, когда и на берегах Тихого Дона и в бесконечно широких казачьих степях воцарится торжествующий красный хам. Это неизбежное зло было необходимо казачеству. Большевизм – зараза, которая мало кого щадит. Необходимо было переболеть этим каждому, чтобы получить устойчивый иммунитет.

Проехав уже значительную часть Донской области, я нигде не чувствовал влияния Донского Правительства Каледина и нигде не заметил, чтобы в этом отношении им принимались бы какие-либо видимые меры. Со всей несомненностью я установил, что яд большевистской пропаганды на Дон несли фронтовики. Я видел, как прибывая на станцию назначения и никем не встреченные, казаки, одурманенные революционной агитацией, расползались по своим домам, неся красную заразу в хутора и станицы и заражая всех здоровых.

Неоднократно был свидетелем того, как большевистские агитаторы свободно разъезжали по Донской земле, особенно по станциям, всюду разжигая ненависть и страсти и увлекая за собою в первую очередь голытьбу и чернь, а затем малодушных. Наряду с этим, видел редкие, жалкие и робкие попытки противоположного течения дать народной массе противоядие, основанное лишь на чувстве долга и совести, то есть на понятиях весьма отвлеченных и большинству людей мало понятных.

Поэтому, дурман большевизма, окутавший нашу Родину, начнет рассеиваться ранее в столицах – Москве и Петербурге, а не здесь, на юго-востоке, а этот край станет лишь ожесточенной ареной безумных кровавых столкновений. Мысленно переживая все это, я чувствовал, как помимо моей воли скептицизм закрадывался в душу и как росло убеждение, что попав в Новочеркасск мы, тем самым, обрекаем себя на верную гибель. Тоска. Смертная тоска. Но делать нечего.

Моя ставка не сыграла. Не было ни золотых погон, белых перчаток, игристого шампанского, хруста французской булки, верных денщиков – ничего подобного. Вместо этого меня лишь травили со всех сторон, как дикое и опасное животное.

Будущее рисовалось мне в весьма мрачных красках. Но что было делать? Как поступить? Можно было еще скитаться, под вечным страхом быть узнанным и зверски замученным – значит бесцельная и глупая смерть. Идти к большевикам, – прельстившись небольшими животными минимальными благами жизни, – и работать там за скудную пайку я уже почти созрел. Наивные мечты! Но меня останавливали резонные опасения за ярые старорежимные взгляды прежнего Полякова.

Кроме того, до сих пор я не видел, чтобы большевикам были нужны офицеры. Даже если петь дифирамбы Советской власти и кричать "слово и дело" о тайных и секретных знаниях, тебя все равно доведут только до ближайшей стенки. «Гуляй, Вася», никто не скажет.

Не нужны сейчас красным были даже "военспецы". Понятно почему, гражданской войны, как таковой, еще пока нет. Только получив яростное вооруженное сопротивление своему кровавому террористическому режиму, для его подавления большевикам и резко понадобятся военные специалисты. Сейчас же офицеры просто выполняют роль жертвенных ягнят в кровавых зрелищах. Парадокс, но чем больше красных мы перебьем – тем больше они будут нас уважать! Но таких мерзких ублюдков и убивать не жаль.

Я ужасно устал играть со смертью в прядки! Постоянно бегать под пулями – чревато! Но тут нельзя было сказать: "Окончание игры", выход предусматривался только в случае смерти игрока. «Из этого казино так просто не уходят». Помимо всего прочего, в уме иногда проявлялась гаденькая мыслишка, что немецкий концлагерь в данных условиях не самый плохой выход. Там, по крайне мере, шансов выжить больше! Да уж, приехали!