Текст книги "Последняя битва"

Автор книги: Александр Прозоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Чудотворец

– Мне удалось это, Лютобор! – довольно похвастался Зверев стоящему над речным обрывом волхву. – Я исцелил Пахома! Он ныне здоров, весел, ест за четверых, дрова все в усадьбе переколол, един троих холопов гоняет, за девками, ровно юнец, ухлестывает. Крепок и силен пуще прежнего!

– Вот как? – покосился на него чародей, залитый ослепительным рассветным солнцем. – Ты оказался более умелым учеником, нежели я ожидал. Нашел лекарство, о котором не слышал даже я. Что это за зелье?

– Я нашел святилище Велеса, вызвал его и предложил испить братчину.

– Я ошибся, – все тем же спокойным тоном произнес волхв. – Ты не умнее, а куда глупее, чем я думал. Ты хотя бы жив?

– Конечно, – пожал плечами Андрей. – Он согласился. Сделал два глотка. И мы с Пахомом тоже. А потом чаша иссушилась и сгорела.

– Велес сделал это, чтобы к напитку не прикоснулся кто-то еще, – пояснил волхв. – Значит, ты тоже вкусил это зелье?

– Это же была братчина! Ее положено пить всем, по кругу.

– Ну ты-то ладно, ты совершил эту глупость по своей воле и своему недомыслию. Но твой слуга – он хоть немного понимает, чем ты его наградил?

– А чем я его наградил? – насторожился Зверев. – Я вернул ему жизнь. И он теперь здоров. Разве этот обряд не исцеляет смертных от любой болезни?

– Исцеляет, – согласно кивнул волхв. – Стать побратимом бога – это великая честь и благословение. Велес признал ваше равенство себе и тем проявил свою волю. Наградил тем самым равенством, что вы искали. Теперь вы не будете болеть. Ведь боги не болеют.

– Ты хочешь сказать, мы стали богами? – не без замешательства переспросил Андрей.

– Чтобы стать богом, мало иметь здоровье, – улыбнулся Лютобор. – Когда твоей воле станут подчиняться звери, птицы и растения, когда твоего взгляда станут опасаться грозы и камни, когда твое знание превысит круг возможных тайн мирозданья, а разум сможет превращать это знание в земные деяния, – только тогда смертные начнут ставить алтари в твою честь, воскуривать для тебя благовония и просить о милостях. Пока же, чадо, ты просто здоровущий балбес. Чурка деревянная. Чурка, она ведь тоже не болеет. Стоит крепкая и сухая и на здоровье свое не нарадуется.

– Но ведь я смог его вылечить! – возмутился Андрей. – Я хотел исцелить Пахома, и я это сделал! Что же ты меня так честишь, колдун?

В этот раз Лютобор на «колдуна» не обиделся, ровно не заметил. Оперся на высокий посох обеими руками, положил на них подбородок, поджал губы:

– Видать, пришла пора зарок свой исполнять. Слово произнесено и вернуть его не сможет ни топор, ни снадобья, ни уговоры. Молитва вознеслась, и Велес сделал свой новый выбор. Пора…

– Ты о чем? – забеспокоился Андрей, но тут образ старого чародея распался, разлетелся в клочья, исчез вместе с ярким тихим рассветом, и вместо него на Зверева обрушилась ярая воронья стая. Отбиваясь, он в отчаянии замахал руками и… проснулся.

Бревенчатый потолок, жаркая перина, небольшое наборное окошко возле изголовья, образ Николая-угодника по левую руку, с Полининой стороны. Это означало, что в этот раз он находится дома, в своей усадьбе, в своем дворце, в своем княжестве. Князь Сакульский, как и всякий служилый боярин, просыпался в своей постели настолько редко, что каждый раз это казалось ему маленьким чудом. Андрей потянулся, опустил ноги на пол, нащупал тапки, подошел к окну, выглянул. По ту сторону стекол качались в сумерках какие-то невнятные тени. То ли ночь светлая, то ли утро хмурое – поди, разберись.

С тихим шипением на густо смазанных салом подпятниках провернулась дверь, внутрь заглянул Пахом:

– Никак встал, княже? То-то, слышу, шаги наверху.

Зверев только улыбнулся наивной хитрости холопа: в то время, когда дядька вышел из людской, он еще дрых без задних ног.

– А тебе чего не спится, дядька?

– На утреню собираюсь, княже. Ты как, пойдешь на службу?

После чудесного избавления от раны Пахом очень сильно беспокоился о спасении своей души и стал куда как набожнее прежнего, надеясь отмолить грех невольного участия в волхвовании. Андрей подозревал, что старый вояка даже покаялся в том на исповеди – уж очень сумрачно поглядывал на князя отец Ион, сменивший недавно прежнего, почившего батюшку в деревенской церкви.

– Пойду, – кивнул Зверев. Ложиться обратно в постель смысла больше не имело. Лютобор уже проснулся и вновь встретиться с волхвом для разговора не получится. Да и мысли тревожные почивать спокойно не дадут. – Конечно, пойду. Вели ферязь красную подать. Ту, что без шитья золотого. В храме меня пусть лучше скромность украшает.

Андрей помнил про зарок старого мудрого волхва. Лютобор намеревался уйти из жизни, дабы не видеть погибели рода русского, земли святой, всего того древнего мира, частью которого он был. Событие сие по пророчеству предполагалось на ближайшие годы, когда на Русь разом обрушатся с трех сторон орды османские, польские и казанские. Страшное было пророчество, угрожающее… Но с того часа, когда услышал его совсем еще юный барчук, минуло четверть века. За это время – не без стараний Андрея, спасшего ненавистного своевольным боярам царя Иоанна и старательно подталкивающего его в принятии решений, – ханство Казанское стало частью Великой Руси, и татары его храбро сражались в русских ратях, Османская империя жестоко умылась кровью в жестокой многодневной битве у Молодей. И даже Польша, увидев неодолимую мощь восточного соседа, не просто присмирела – она призвала русского государя Иоанна на свой престол, [1]1
  Это не метафора. Почти сразу после смерти Сигизмунда (и победы в битве при Молодях) призыв Иоанну на Польское царствие привез в Москву официальный посол от сената Речи Посполитой Федор Воропай.


[Закрыть]освободившийся после смерти Сигизмунда Августа, случившейся на удивление как раз перед эпической битвой двух сильнейших государств мира. И хотя польская знать пыталась вместо прославленного «покорителя ханств» протащить на трон малоизвестного французского принца Генриха Анжуйского, князь Сакульский не сомневался, что магнатам придется уступить мнению худородной, но многочисленной шляхты. [2]2
  Помимо Ивана Грозного и Генриха Анжуйского, на польский престол выдвигались император Священной Римской империи Максимилиан, его сын Эрнест, сын Ивана IV Федор и шведский король Юхан III. Однако французский принц и русский царь считались «фаворитами» предстоящих выборов.


[Закрыть]

Теперь, когда Руси больше уже ничто не угрожало, зарок мудрого волхва потерял всякий смысл – но вот поди же ты, не забыл про него чародей, продолжают посещать Лютобора давнишние нехорошие мысли.

С мыслями о своем учителе и простоял Андрей Зверев всю службу в отстроенной на проклятом когда-то холме бревенчатой церквушке, пропустив мимо ушей всю службу, лишь крестясь машинально и кланяясь в те моменты, когда так поступали все вокруг. Он даже не сразу заметил, что отец Ион вдруг решил дополнить службу горячей проповедью, пересказывая и без того известную всем беду с очередным неурожаем, обрушившимся на Русь и не миновавшим его княжество.

– Господь кару на нас обрушил, люди православные, хлеба нас лишает насущного, знак о недовольстве своем подает…

Это было правдой. Ни рожь, ни тем более пшеница год за годом не желали вызревать в его владениях: вымерзали из-за слишком поздних и слишком ранних холодов, урезавших и без того не жаркое лето всего до пары месяцев в году. Смерды перебивались с брюквы на репу да с капусты на гречку. Ну и, словно в насмешку, в теплых ямах, выстеленных навозом и прикрываемых на ночь рогожами, на редкость щедро уродились огурцы. До них ночные заморозки, убивавшие хлеб, не добирались. Днем же солнце сияло, словно на южном курорте – и огурцы перли, как опята на перегнившем березовом пне.

– …отвернулся Вседержитель небесный от земли русской, на коей многие забыли о жертве его, вновь идолам поганым кланяться начали, волхвование вспомнили, веру истинную отринули… – продолжал горячее обличение батюшка, и Андрей начал понимать, в чей адрес бросает он свои намеки.

– Истинно так, братья! – громко и решительно прервал он попика. – Лишения Господь посылает нам для испытания твердости веры нашей и готовности следовать заветам его не токмо в час сытости, но и в дни бедствований. Учил нас сын Божий возлюбить ближнего своего, как самого себя, не только о своем брюхе думать, но и о том, чтобы единоверец твой не голодал. Посему, следуя завету сему, объявляю: всем смердам, у кого недоимки в казну мою из-за неурожая случились, недоимки сии прощаю полностью! Тех же, за кем недоимок не числится, от оброков всех на сей год освобождаю! Пусть лучше амбары мои пустыми останутся, но дети в домах православных сыты зимой этой будут!

Смерды от такого известия громко ахнули. Ближние кинулись целовать князю руки, дальние, прослезившись, крестились и читали молитвы. Облегчение от такой щедрости должна была испытать каждая семья, что обитала в княжестве, каждый дом и двор. И очень многих она избавляла от нужды запекать по весне горькую лебеду, корни лопухов и листья одуванчиков.

– Восславим князя нашего православного! – радостно провозгласил Пахом. – Помолимся за здравие его и долгие лета!

Батюшка на глазах скис, но, пусть и понурившись, молитву за княжеское здоровье вознес вместе со всеми прихожанами, хорошо поставленным голосом подсказывая правильные для такого случая слова. Закончив же, первым подошел к Андрею.

– Деяние твое мудрое и доброе, княже, – похвалил он Зверева, – однако же к исповеди ты уже третью неделю не подходишь.

– Да как-то нет в душе моей такой потребности, батюшка, – развел руками князь. – Я ведь намедни с Пахомом обитель Рождество-Богородицкую посетил на святом острове Коневце. В храме, самим преподобным Арсением поставленном, Господу нашему молитвы искренние вознес, там же образ святого Николая получил, в монастыре освященный, и с собой привез. На душе моей после сего паломничества тихо и благодатно стало. Не вижу как бы, в чем каяться…

Самым приятным во всей этой истории было то, что она являлась правдой от первого до последнего слова. После обряда у Конь-камня, когда князь с Пахомом вышли к берегу, то вместо струга они обнаружили лишь многометровые волны, яростно штурмующие обрыв. Догадавшись, что спастись от шторма корабельщики могли лишь с подветренной стороны, Андрей повернул к монастырю, в тихой бухте у которого и нашел своих холопов. А раз уж все равно они оказались в обители – то все вместе и службу в храме отстояли. Языческая душа ученика чародея не имела ничего против того, чтобы вознести молитву распятому богу. Ведь богов – много, и отказывать кому-то из них во внимании неправильно. Еще обидится, прогневается – чего же в этом хорошего? Помолиться во славу Христову – в этом ничего постыдного нет. Постыдно, коли при том от родовых богов отречешься – а Зверев такого предательства совершать не собирался. Посему князь и службу отстоял, и к причастию подошел, и на строительство обители серебра толику пожертвовал, приняв взамен образ без оклада, монахами тамошними с тщанием и молитвами написанный.

Князь вздохнул, сунул руку в поясную сумку и достал серебряный новгородский рубль, протянул слегка опешившему от такой отповеди попику:

– Вот, отец Ион, тебе на храм. Хочу, чтобы и ты по следу моему в обитель сплавал и для храма новый образ привез. А то уж больно скромно церковь моя выглядит.

Андрей намеренно сказал «моя», а не «наша», дабы батюшка вспомнил и то, кто именно строил здешний храм, кто привозил в него колокола и заказывал убранство. И, похоже, сумел-таки развеять у настоятеля последние подозрения.

– Благодарю за щедрость, княже, – прибрал монету батюшка. – Да пребудет с тобой милость Господа.

– Помолись за спасение души моей, отец Ион, – попросил Зверев. – Пусть простит мои прегрешения, вольные и невольные. Он милостив, он поймет.

Попик осенил его крестом – Андрей послушно склонился к его руке, мысленно пребывая уже совсем в других местах, и сделал вид, что поцеловал.

Будущие потери князя Сакульского от прощения оброка были, конечно, велики. Однако же они не очень беспокоили Андрея. С собранным урожаем требовалось разумно, по-хозяйски распорядиться, и оставить все на волю здешнего старосты – привычный, но не самый разумный способ. Что-то продаст, что-то украдет, что-то сохранить не сможет. Крестьяне же свой собственный урожай уберегут куда рачительнее и прибытка с него получат больше. Прибыток этот не пропадет, в хозяйствах останется. От него и дворы в будущем крепче станут, и смердам от голода по весне пухнуть не придется да детишек слабых хоронить. В будущем доход больше выйдет, ныне – князю за доброту и заботу слава и любовь от подданных. Что же до княжеского достатка – так зимовать в усадьбе Зверев не собирался, а потому по поводу своего пустого погреба сильно не волновался. Пусть еда лучше людям достанется, чем в загашнике сгниет.

После завтрака князь, взяв с собой всего трех холопов, поднялся на борт струга и вышел по реке в озеро, пугающее корабельщиков крупной зыбью. Волны волнами – но свежий ветер позволил тут же поднять оба паруса и бодро погнал небольшое суденышко на север. Весла понадобились только ближе к вечеру, когда лодка повернула в устье полноводной Вуоксы. Еще до сумерек струг подвалил к торговому причалу Корелы, и корабелы принялись выгружать мешки с упакованными в связки по сорок штук горностаями и соболями, привезенными князем из своего далекого удела на лесистой реке Свияге. Были тут, конечно, и бобровые меха, и рысьи шкуры, и медвежьи – но немного, взятые без счету у тамошних промысловиков для округления итоговой суммы до пяти рублей. Здесь, на общем со шведами торгу, князь рассчитывал получить как минимум трехкратную прибыль – а заодно узнать про самые удобные пути в далекую Гыспанию, где дожидалась его благословения старшая дочь и тосковала остальная семья.

Меха – товар дорогой, но не тяжелый, а потому Андрей забрал их с собой на постоялый двор, велев сложить в снятой для холопов обширной горнице, а сам вселившись в скромную светелку. Так выходило даже дешевле, чем платить за ночлег слуг в людской и отдельную кладовую для товара. Выпив перед сном немного сладкого хмельного меда, он нетерпеливо забрался в постель и закрыл глаза, спеша погрузиться в сон.

Как назло, в голову дружно полезли дурные мысли по самым разным поводам. Про то, что волхв старик упрямый, вполне способен натворить глупостей; что родителей он давно уже не видел, и непонятно, когда сможет обнять: меньше чем за два месяца в усадьбу Лисьиных обернуться не выйдет, а столько времени ему в обозримом будущем выкроить никак не получится. Про то, что отец Ион, переждав волну благодарности смердов к своему хозяину, вполне способен опять начать настраивать людей против князя; что, по новому разряду, за холопов он перед государем больше не отвечает, новой росписи разрядная изба так и не прислала, и что теперь делать – непонятно, а обвинить во всем безалаберные подьячие попытаются его, в своей лени каяться не станут; что неурожаи случаются все чаще, и коли так и дальше пойдет, то недолго и вовсе разориться…

Поняв, что никакой силы воли для очистки сознания ему не хватит, Андрей решительно откинул одеяло, встал, натянул штаны, сапоги, влез в рубаху и опоясался.

– Коли не помогают молитвы, кружка пива всегда выручит, – передернул плечами князь, на всякий случай опустил в поясную сумку кистень и решительно вышел из светелки.

В трапезной было шумно, пахло дешевым вином и жареным мясом, наваристыми супами и кислой капустой. Войдя в обширную горницу, князь в задумчивости остановился: свободных столов не было, за каждым шумели и веселились компании гостей. Холопы княжеские, совсем некстати, сегодня решили проявить скромность и в трапезной не гуляли, места для себя не заняли. К купцам иноземным Андрея не тянуло, веселиться с румяными шумными новгородцами тоже не хотелось. Все, что ему требовалось – это четверть часа и пара полных кружек чего-нибудь хмельного, но не забористого: чтобы уснуть, а не отравить свой разум. Князь даже подумал приказать, чтобы заказ принесли ему в светелку – но тут увидел за дальним столом двух опрятных рыжебородых мужиков. Судя по одежде, люди они были зажиточные: у одного на кафтане пуговицы янтарные в два ряда, у другого рубаха шелковая да пара перстней на пальцах. Вели они себя тихо и спокойно, что-то неспешно обсуждая, из угощения возле них стояло лишь блюдо с пряженцами да один кувшин. Зверев поколебался и направился к ним:

– Доброго вам вечера, православные. Не помешаю, коли посижу рядом недолго?

– Присаживайся, сделай милость, – ответил тот, что постарше. – Хороший человек не помешает. Ты, вижу, тоже на печи не сидишь, жизнь в пути проводишь?

– Так заметно? – удивился Андрей.

– Еще бы, – потянулся за пряженцем бородач. – Лицо, вон, обветренное все и загорелое, руки крепкие, взгляд твердый. Сразу видать, не молитвами хлеб свой зарабатываешь, и не грамоты земельные в светелке строчишь. Из колец токмо обручальное носишь, браслетов и цепей золотых нет. Стало быть, не боярин знатный. Но рубаха на тебе и пояс ценою в корову. На службе боярской таких одежд не скопишь. Стало быть, из нашего племени человек, гость торговый.

– Ну, то, что не боярин, это ты прав, – с усмешкой подтвердил знатоку дедуктивного метода Зверев.

– Вот скажи, добрый человек, далеко ли тебе плавать приходилось? – продолжил расспросы купец.

– Коли на запад, то округ шведов раза три ходил, – прищурившись, припомнил Андрей, – на юг же до самой Кафы доплывать приходилось.

– Ответь честно, добрый человек, прибыток где получить проще, возле дома своего промышляя али в дальних землях, в портах иноземных?

– Чего тут думать – конечно, в иноземных городах промышлять доходнее, – охотно подтвердил Зверев, вспоминая, как славно разграбил с казаками все ту же османскую Кафу несколько лет назад. Кивнул подскочившему служке: – Меда хмельного принеси. Но токмо не вареного, а выстоянного, липового.

– Вот и я говорю, нужно в Сантандер отправляться, – повернулся купец к своему более молодому собеседнику. – За один поход втрое получим супротив вологодского торга!

– Что за Сантандер такой? – полюбопытствовал князь.

– Торг такой, сказывают, в Гышпании, – ответил купец. – Вроде как мы о товариществе с гостем оттуда сговорились. Но для прибытку хорошего надобно самим туда сходить, а не на честность немца Фуертоса надеяться.

– Фуертос – это гышпанец? – не веря своим ушам, уточнил Андрей.

– Ну да. Товаром мы тут обменялись удачно. За сделку хорошую пир затеяли, да вроде как и сговорились складами пользоваться по-товарищески, да и причалы свои давать безвозмездно, и ночлег заимообразно тоже. Но зато и прибытком делиться в две сороковки, и товар во первую руку товарищу предлагать, – похвастался купец. – Вот и решаем с братом, снаряжать ладью в незнакомое море али на гышпанскую честь надеяться, а торг токмо здесь держать.

– Попутчиков до Сантандера возьмете?

Купцы переглянулись:

– Что за попутчики? Откель возьмутся?

– Четыре души, четыре рубля, – с ходу предложил Зверев.

– Да мы вроде пока и не решили, – покачал головой старший из братьев.

– Шесть рублей, два в задаток, – невозмутимо поднял ставку князь. Не воспользоваться столь удачно подвернувшимся попутным судном было бы глупо. Скакать в далекую страну посуху выйдет куда как накладнее и опасней, чем идти морем. А корабли от здешних причалов ныне отправляются в такую даль не часто.

– Мы еще и товар не собрали… – задумчиво произнес младший купец.

– Шесть рублей за дорогу, два в задаток, и мой товар я через вас весь сбыть обязуюсь, – еще чуток подзадорил братьев князь. – У меня там одного соболя пять сороков. Да горностай, да рысь.

– Эка ты вдруг заторопился, мил человек, – мотнул головой старший. – Дай хоть поразмыслить маленько. Товар наличный счесть, судно наше проверить.

– Думайте, – согласился Зверев и, словно в задумчивости, снял с ворота купца упавший волос. – Но не затягивайте. Коли мне другая оказия подвернется, я медлить не стану.

Служка подбежал с большой деревянной кружкой, отер стол полотенцем, поставил темный пенистый мед:

– Угощайся, княже.

– Княже?! – разом охнули братья.

– Да уж не боярин, это ты верно подметил, – подмигнул им Андрей, поднял кружку, осушил крупными глотками и с грохотом опустил обратно: – Хорошо! Ну, думайте, люди торговые. Не буду вам мешать. У меня еще одно важное дело на сегодня осталось…

В светелке Андрей открыл походную шкатулку, достал изящный серебряный половник, давно уже купленный специально для такого дела, кинул в него воск, растопил над масляной лампой. Кинул внутрь волосок, снова поднес к огню, давая вытопиться жиру и смешаться с воском, потом разлил в две низкие плошки с уже вставленным в держатели фитилем.

Князь имел дело с купцами не первый раз и отлично знал главное правило их ремесла: никогда не платить за то, что можно взять силой, и никогда не ограничиваться малой платой там, где можно взять все. Торговые гости, столь милые и приветливые в своих лавчонках, оказавшись без присмотра, вдали от изб Разбойного приказа и боярских вотчин, запросто могли разграбить беззащитное поселение, пустить ко дну встреченный в море корабль, перегрузив к себе товары из его трюмов, продать в рабство отправившихся в путь доверчивых пассажиров. И только вид ухоженных пушек в портах или амбразурах, или близость воинского дозора местных властей могла принудить их к честным сделкам… По ходу которых ухо тоже стоило держать востро.

Открыв крышку шкатулки со вделанным в нее небольшим венецианским зеркалом, князь поставил быстро застывающие свечи по сторонам от него, запалил их от подобранной у печи щепки, привычно нашептал заговор Стречи, ночной богини, вгляделся в открывшееся в будущее окошко, быстро проглядывая судьбу старшего купца на ближайшие недели. Было оно весьма предсказуемым и незамысловатым: море, палуба, палуба, море, и опять волны, и опять серый выцветший парус… Бухта, порт, подозрительно долгое, многочисленное и почтительное прощание с князем… Нет, ничего: Андрей и холопы все же сойдут на причал без споров и стычек, решительно уйдут в сопровождении подобострастного младшего купца… Потом будет разгрузка, склады, меха, пирушка, пересчет серебра… К князю это уже никак не относится. Путешествие пройдет без проблем.

Зверев задул свечи, выбил воск из формочек, забросил в ящик сундука: для ворожбы они больше уже не годились. Разве только любопытно станет глазами купца на мир посмотреть. Коли преставится – можно, конечно, свечи эти в качестве «мертвых» запалить. Да только когда это еще будет? Проще готовые из запасов старых использовать, а эти просто для света, когда понадобится, зажечь.

Закрыв шкатулку, князь сладко потянулся, скинул одежду и снова забрался под одеяло. Хмельной мед, растекшийся по жилам, сделал свое дело: почти сразу Андрей заснул, и едва осознав это – представил себе сурового Лютобора с посохом и корзиной, в которую тот собирал травы, окутал волхва облаком, вошел в него, проникая в сон учителя. И увидел чародея: с посохом и лукошком, которым сам же его наградил, в длинной светлой рубахе поверх темно-синих шаровар. Седые волосы опоясывал тонкий ремешок.

– Что же ты, чадо? – укоризненно покачал головой древний колдун. – Плетушку дал, да ничего в нее не положил. Хоть бы яблок каких насыпал, коли грибов жалко.

– Хоть ананасов могу придумать, – пожал плечами Зверев. – Это же сон. Какая разница, что в нем увидишь?

– Сон не сон, а желание старика порадовать ты, чадо, не выказал. От голода я здесь, само собой, не умру, ан все едино ничем ты хорошим не озаботился. Да и примета плохая, с пустым-то лукошком остаться.

– Перестань, учитель, какие приметы? Ты ведь сам завсегда определяешь, что хорошо, а что нет. И не до ананасов мне, когда ты намеки такие при расставании отпускаешь… Какой зарок, куда тебе пора?

– А то не знаешь, отрок? – посмотрел на корзинку чародей, и она медленно растаяла, не оставив даже дымка. – Век мой долгим был, пора и честь знать. Отдохнуть от хлопот земных, от сует житейских, от обязанностей многих. Утомили…

– Да как же так, Лютобор, окстись! – Андрей приблизился к нему, встал перед лицом. – Ты же сказывал, увидеть не желаешь погибели земли русской. Так не будет ее, погибели! Управились мы вместе с бедой предреченной. Так чего тебе опасаться ныне?

– Это хорошо, что управились, – согласно кивнул волхв. – Коли в земле родной все в порядке, то и уходить с нее легко. С чистым сердцем, со спокойной душой.

– Перестань, волхв! Зачем уходить, почему?!

– Устал я, чадо. Устал. Все, что мог, увидел. Все, чего хотелось, испытал. Все, что мог, исполнил… – Древний колдун закрыл глаза. – Все повторяется, повторяется, повторяется. Одно и то же, раз за разом, год за годом, век за веком. Одни и те же хлопоты, одни и те же труды, одно и то же старание, один и тот же итог. Зачем все это? К чему? Я перестал радоваться успехам, чадо. Я принимаю их как должное, без волнений и трепета. Меня не тревожат беды, я знаю, как избавиться от любой. В жизни моей не осталось ни горестей, ни радостей, ни слез, ни счастья. Последняя тревога была за отчину родовую, но и от той ты меня избавил. Пусть живет и процветает. Тебе за сие поклон. Но смотрю я в годы грядущие – и не понимаю, к чему они мне нужны? Копать, сушить, заготавливать, варить, мерзнуть и маяться от жары, гонять комаров и месить слякоть. Мне остались лишь тяготы, чадо. Я слишком знающ и опытен, чтобы встретиться с неожиданностью или испытать удивление, я пережил все радости, которые возможны для смертного. Для меня невозможны ни любовь, ни ревность, мне не нужно выдавать замуж дочерей и ходить в сечу бок о бок с сыновьями. Все ушло, ушло, ушло. Я стал похож на старый трухлявый пень. Пусть он старше и мудрее всех в лесу, но внутри его лишь червоточины, труха и плесень. И его больше не радует даже почтение юной поросли, ибо и к нему он давно, давно привык и принимает как должное. Разве это жизнь? Нет, чадо, больше я этого не хочу. Мне пора уходить.

– Перестань, Лютобор! – горячо возразил Зверев. – Все еще только начинается! Мы спасли Русь, и теперь у нее будет новая, бурная и веселая история! Я познакомлю тебя с детьми, я покажу тебе новые крепости и города. Ты просто скуксился в своей лесной норе, вот и ноешь. Тебе нужно вдохнуть свежего воздуха, окунуться в новую жизнь!

– В тебе бурлит молодость, чадо, – покачал головой чародей. – А для меня все это уже было. И не раз. И с каждым разом восторга от «глотка свежести» становилось все меньше и меньше. Ты не понимаешь самого главного, отрок. Уходить нужно тогда, когда ты всего лишь устал, а не тогда, когда эту жизнь ты начинаешь ненавидеть. Ненависть плохое чувство. Из твоего учителя я могу стать врагом всего живого. И тогда тебе придется не познавать мою мудрость и мой опыт, а сражаться против них, дабы убить меня, как порождение мрака и смерти.

– Ты не можешь стать врагом всего живого, Лютобор! Не поверю в это никогда в жизни!

– Это потому, что сейчас во мне совсем мало ненависти, отрок. Но если из жизни уходит радость – то что может появиться вместо нее? Не хочу. Эту сторону жизни я познавать не хочу. Потомкам великого Сварога не пристало купаться в крови девственниц, пытать слабых и бояться смерти. Это удел демонов и поклонившихся им негодяев. Человека русского завсегда справедливость и доброта от прочих племен отличала. Коли из души уходит радость, трудно быть русским. Иным же становиться не хочу.

– Это нечестно, Лютобор! Ты нужен мне, нужен всем тем бабам, что к тебе за советами бегают, нужен детишкам, коих от лихоманки спасаешь, нужен смердам, что от засухи или холодов страдают.

– Я знаю, чадо, – кивнул волхв. – Раньше это было для меня важнее моей усталости. Теперь же больше нет. Я начинаю меняться, чадо. И отнюдь не в лучшую сторону. Я вижу это. Заметил уже давно. Но я ничего не могу изменить. Разве знание о скором наступлении зимы способно предотвратить ее приход?

– Я не хочу, чтобы ты уходил, мудрый волхв, – склонил голову Андрей.

– Это хорошо, – улыбнулся колдун. – Было бы хуже, если бы ты этого хотел. И все же уходить нужно, когда тебя желают удержать, а не проклинают. Прости меня, чадо, но мне действительно пора. Мой час пришел. Отныне ты останешься один.

Чародей ударил посохом оземь, и совсем рядом стало подниматься из-под земли непривычно огромное, ослепительное рассветное солнце. Волхв, словно юному мальчику, погладил Андрею голову, потом повернулся и ушел прямо в нестерпимо яркий свет. И Звереву не осталось ничего другого, кроме как проснуться.

Князь поднялся, в задумчивости запалил лампу. Душа его рвалась и металась, звала прыгнуть в седло и мчаться, мчаться, чтобы попытаться успеть на Козютин мох еще до того, как мудрый волхв совершит непоправимое. Но опыт взрослого служилого человека осаживал. Ведь посуху на Великие Луки дороги нет. Стругом же через Ладогу от Корелы не меньше двух дней пути, да еще дня три вверх по Волхову, да через Ильмень-озеро, да вверх по Ловати еще дня три. Пока доберешься – почти две недели пройдет. За это время, коли уж Лютобор решился, раз десять за Калинов мост уйти успеет. А коли передумает – нечего и панику разводить.

В дверь постучали.

– Кто там? – громко поинтересовался Зверев, отойдя к брошенному на скамье поясу с саблей. – Открыто!

Створка медленно поползла внутрь, за ней стали видны знакомые лица.

– Прости, княже, не признали тебя намедни, – облизнув губы, осторожно начал тот, что старше.

– Ерунда, – отмахнулся Андрей. – Кабы обидное чего сотворили, я бы вам на месте голову отсек. А что не признали, так мы вроде и не знакомились.

– Купцы мы олонецкие, – скинув шапки, один за другим просочились в светелку вчерашние знакомцы. – Житоложины по отцу будем. Он Юрий, я же Михаил. Ушкуй добротный недавно справили о двух мачтах. Почитай, тыщу пудов взять может…

– Каюту мне отдельную отведите, – наклонившись к поясу, расстегнул сумку Андрей. – Товар мой в соседней горнице. Объемный, но легкий. Вы ведь, коли олонецкие, железо, небось везете? Скобы-гвозди, клинки да топоры разные?

– Оно как бы так… – забеспокоился младший, который именем Михаил, и схватился за бороду.

– У железа вес большой, а места занимает немного, – кивнул Зверев. – Так что меха к нему в трюмы добавить – самое милое дело. И на пеньку еще место останется.

– Ревень у нас в бочках, – полушепотом признал старший Житоложин. – На торг покамест и не выкатывали. [3]3
  Ревень в XVI веке считался одним из «заповедных товаров», торговать которым дозволялось только царской казне. За его контрабанду вполне можно было попасть на дыбу под кнут палача. Но уж больно прибыльной была продажа этого лакомства…


[Закрыть]

– Раз трюмы полны, тогда в путь нужно отправляться. – Князь кинул купцам две монеты. – Обещанный задаток. Меха заберите. Как готовы отчалить будете – известите. Я пока здесь обожду. Знаю я корабельные каюты. Все они с воронье гнездо размером. Еще успею в тесноте насидеться.

– Дык, коли плыть, – переглянулись братья, – так оно хоть завтра. Солонины и капусты квашеной в дорогу купить – да и двигаться. Сказывали же, мы в Кореле еще не разгружались. Вчера как раз думу думали: дальше плыть али здесь на торгу выставляться. Ну а как ты, княже, слово свое сказал, так мы и решили: знак сие нам от Николая-угодника. Коли прибыток получить хочешь, рисковать надобно.