Текст книги "Альтернативная личность"

Автор книги: Александр Диденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Беззвучно работал телевизор. Андрей Борисович, не снимая пальто и ботинок, лег в кровать. Когда он шел в гостиницу, ему хотелось спать. Стоило прилечь – сонливость улетучилась, и в голове опять зароились непослушные мысли. Войдя в номер, он увидел, что бумажка, брошенная им на пол, исчезла. «Была уборка, – догадался Андрей Борисович. – И слава Богу! Теперь не нужно мучиться и натужно эксплуатировать память».

Андрей Борисович повернулся на бок, сунул руки под щеку. Сон не шел. Он знал, что в одежде засыпается тяжело. Но встать и раздеться он ленился. Андрей Борисович вздохнул, перевернулся на спину, а руки машинально сунул в карманы. Что это? Он нащупал веревку. Повертел ее перед глазами. Синяя, с желтыми узлами. «Как экзотическая змея», – подумал Андрей Борисович и небрежным махом бросил на стол. Откуда она? Андрей Борисович не помнил. Он приподнялся на кровати, потянулся к столу, поддел веревку пальцем. «Пусть лежит», – решил Андрей Борисович и спрятал «змею» в карман.

* * *

– Здравствуйте, – сказала старушка и спустила Жулю на пол.

Соня посмотрела на собачку и ей захотелось убежать куда-нибудь далеко-далеко. И не возвращаться. Какой позор. Кудряшки распрямились, краска облезла. И все это за каких-то пару дней? Не может быть! Ну ладно, кудри они того, могут быстро – нужно химию делать, а не феном укладывать – но вот краска! Это ведь стойкая дорогая краска. Обману-ули! Соня внутри себя мелко-мелко задрожала. Обманули. А она, получается, обманула старушку. И не получается, а так и есть изначально.

– Мы искупались и вот… – старушка кивнула в сторону собачки.

«Она говорит о собачке в первом лице, множественном числе, – мелькнула у Сони мысль, не относящаяся к происшедшему. – Это форма вежливости. А где твоя вежливость? Какой позор. Какой позор! Твоя вежливость? Моя вежливость!» Нужно не только говорить, но и думать правильно. А Соня пошла на хитрость, на лукавство она пошла. И вот результат: жилда наружу. Не нужно было жульничать, не нужно было. Соня смиренно опустила глаза. Собачка дрожала и готова была вот-вот пристроиться на ковре. Соня схватила собачку, бросилась с ней в уборную. «Что же делать, что же делать? – лихорадочно думала Соня, пока собачка делала свое дело. – Как стыдно, как стыдно!» Ничего в голову не приходило. Ясно, что старушка эту собачку уже не примет. Хотела сделать старушке приятное, а получилось отвратительное.

– Все? Закончила? – спросила Соня Жулю. Жуля вильнула хвостом, посмотрела на Соню добрейшими глазами. Вертикально cнизу вверх, виновато посмотрела. – Ничего, все равно ты самая лучшая, – сказала Соня и понесла собачку обратно. – Что же вы стоите? – спросила Соня старушку. – Садитесь, – предложила она, не выпуская собачку.

Старушка села и положила руки на колени. Нужно было как-то успокоить старушку. Но старушка казалась спокойной. «Все равно переживает, – догадалась Соня, – старики, они такие. Все в себе, все в себе».

– Знаете, – сказала Соня, – мы спутали. Понимаете, это не ваша Жуля. Ваша – в другом месте. – Соврала Соня. – Просто… Мы ее еще не привезли. Много работы, два незаконченных расследования. Два сложных расследования. На днях мы ее привезем. Она в надежном месте. Вы не возражаете? – Соня посмотрела на старушку. Та молчала и глядела перед собой. – Вы чем-то расстроены? – спросила Соня, как бы не понимая состояния старушки.

– Я? – очнулась старушка. – Нет-нет, что вы. Я пойду.

Старушка встала. Слезы готовы были бежать из Сониных глаз. И побежали. Соня отвернулась.

– Мы вам позвоним, – сказала Соня ровным голосом.

– Спасибо вам, – сказала старушка и накинула платок.

Вечером Соня обо всем рассказала Сергею Арнольдовичу.

Собачка спала в корзине.

– А у нас всегда так – все через одно место, – сказал Сергей Арнольдович и вставил в мундштук новую сигарету.

Через одно место… Соня и сама это понимала. Возможности человека ограничены. Не всегда получается то, что задумано. Иногда, чтобы сделать нечто добропорядочное, пускаешься в какие-то сомнительные авантюры, лукавишь. Хочешь нарастить эти возможности, объять необъятное. И, как неизменно оказывается, ни к чему хорошему это не приводит. Не приводит к добропорядочному, хоть ты тресни. Руки бывают коротки. Соня посмотрела на свои ладони. И ты злишься, понимая, что для хорошего поступка нужна почва, гумус нужен. Ну нет его! А на плохой почве хороший поступок не растет. Вот хочется сделать старушке хорошее, а не получится – нет собачки. И из воздуха она не получится. Значит, будет старушка скучать, будет смотреть в окно, молчать и считать дни. Нужно что-то делать, нужно что-то делать. Соня села напротив шефа.

– У вас имеются какие-нибудь идеи на этот счет? – спросила Соня.

– Думаю, – сказал Сергей Арнольдович и отвернулся.

«Если Сергей Арнольдович за что-то взялся, – вспомнила Соня, – кровь из носу, доведет до конца. Он не любит проигрывать». Соня тихонечко отошла от стола. Заглянула в корзину. Жуля спала.

Нужно было собираться домой. Соня надела пальто.

– Собака здесь останется? – спросил Сергей Арнольдович.

– Я в коридоре миску поставила с печеньем, молока налила. Найдет. – Сказала Соня.

– Я вот что подумал, нужно купить собаку. В соответствии с описанием. Только…

– Нужны деньги? – сообразила Соня.

– Нужны… – кивнул Сергей Арнольдович. – И на объявление, и на покупку.

– А давайте, объявление разместим в… В бесплатной газете. Их полно. Могу взять на себя. И в объявлении укажем, что примем в подарок. Как вам такая мысль?

– Мысль? – Сергей Арнольдович задумался. – Мысль разумная.

– Вот и договорились, – сказала Соня, – завтра же и займусь.

– Хорошо, развернулся к столу Сергей Арнольдович, – до завтра, тогда.

Соня хлопнула дверью.

Сергей Арнольдович поднялся, вытянулся, хрустнул суставами. Прошел к сейфу. «Марина Петровна Глухова, – вслух сказал он, – Ай, Марина…» Сергей Арнольдович вынул из сейфа папку, подумал и взял четыре другие. В них он подкалывал материалы: все, что удавалось найти по каждой из погибших. Не богато. Он сел за стол, придвинул лампу. Одна из папок оказалась без надписи. «Дело?» и несколько сухих линий. Аккуратным, почти девичьим почерком он надписал ее. «МПГ 5». И поставил дату: число – запятая, месяц – запятая, год. В папке лежало несколько газетных кусочков и лист исписанной бумаги. Это была пятая МПГ и третья – последняя – из телефонного справочника. Сергей Арнольдович открепил один из газетных кусочков и подравнял его ножницами – все должно быть тип-топ. И в одежде, и в мыслях, и в делах.

«Тип-топ. А потом – в Кремлевскую стену», – подначивали Сергея Арнольдовича сослуживцы когда-то. Но Сергей Арнольдович на них не обижался. На дураков ведь не обижаются? «На тебе», – сказали они и подарили Сергею Арнольдовичу пластмассовый канцелярский набор, выполненный неведомыми заключенными в виде Стены. Маленькие башенки, расчерченная на кирпичики поверхность, даже мавзолей в масштабе. А облатка для ручек была плетена из распущенного капронового носка. В облатку вставлялся стержень. «Спасибо», – поблагодарил Сергей Арнольдович и передарил подарок уборщице.

Сергей Арнольдович отбросил воспоминания, склонился над папкой. То, что женщин больше не будут убивать, сомнений не вызывало. МПГ закончились. Он «перебил» всех. Всех МПГ. Но искать его нужно. По характеру ударов, по силе – судил Сергей Арнольдович – это был сильный, высокий мужчина. А раз сильный, значит сравнительно молодой. Умный и решительный. Нерешительный не будет с маниакальным упорством охотиться на человека. А неумный не смог бы так долго и удачно – что за сомнительное это слово «удачно» – избегать разоблачения.

Убийца знал о МПГ все: находил в степи, убивал в больничной палате. Как? Сергей Арнольдович открыл папку «МПГ 3». В степи куда податься? В декабре. И, тем не менее, тем не менее… Трое всю ночь у костра, а труп – в палатке. Путешественники, мать твою! В степи, убивая, он был прост, этот невидимка: перерезал горло. Но не было ни ножа, ни отпечатка ботинка, ни звука. Пришел из ниоткуда, и ушел в никуда. А те так и сидели у костра. Кандидаты наук пустоголовые. Хотя… Сергей Арнольдович перевернул страницу. Нож был. У них и был. Но то оказался не нож убийцы. Так, ножичек. Экспертиза подтвердила. Таким перышком шею в один мах до позвоночника не рассечешь. И в два не получится. Четыре пары следов… Где пятая? Ну нет ее, хоть ты тресни. И не они это, не доценты.

Сергей Арнольдович хлопнул рукой по столу. Четыре убийства были просты в исполнении до безобразия: резал и душил. Лишь в больнице МПГ умерла под капельницей. Хлористый кальций. А должен быть гемодез. На флаконе так и было написано: «Гемодез. 400 мл». Сергей Арнольдович нашел небольшой листок: «Применяют для дезинтоксикации организма при токсических формах острых желудочно-кишечных заболеваний, ожоговой болезни в фазе интоксикации, послеоперационной интоксикации, инфекционных заболеваниях…» Спасти не успели. И опять никаких следов.

* * *

Вполголоса, без изображения, урчал телевизор. Без картинки – это уже радио. Выбираться из постели не хотелось. Марина пустила струйку дыма, стряхнула пепел на пол, потянулась, зевнула. Укладываясь спать, колец она не снимала – мало ли что случится в занюханной гостинице; вытянув из-под одеяла руку, она посмотрела на пальцы. «Красивые, – сказала Марина, – я красивая». Она оглядела висящий над кроватью коврик, провела рукой. «Пусть скажут, что это гобелен, – подумала Марина. – Маразматики. И это лучший номер? Повсюду врут. Как будто только этому и учились. Еще бы „Грачи сюда прилетели“ повесили. Или „Грачи прилетели“? А линолеум? Мерзость, одним словом. Ай, пошли они к черту!»

Марина вновь посмотрела на руку: «Сюда еще бы обручальное, и можно считать, что жизнь удалась». А то, что изображали на одноименном плакате – икра в форме материков на блинах-полушариях – это не «жизнь». К блинам да икре мужик нужен. Не сидеть же, лопать в одиночку. И поговорить не с кем. И не то, чтобы мужиков не было – полно – мужа не было. Казалось бы, успешная деловая женщина, заметь – красоты необыкновенной – все при ней, красивая упаковка, бездна обаяния. Ан нет, одни эгоисты проклятые. Сначала о высоких материях треплются – она обманывается и в постель их приглашает – а потом ноги вытирают. Сволочи.

Из кого выбирать прикажешь? Ведь она к ним и так, и эдак. Силантьеву даже квартиру снимала. И все без толку. Все без толку. Еле выкурила. Подруга подобрала… Сейчас мучается. И не подруга она вовсе. Так, собутыльница старая. «Собутыльница, мыльница, пепельница…» Марина спрятала руку. Ведь она тебе и стройная, и молодая, и умная… А мужиков нет как нет. «Ау, мужики, вы где?! – крикнула Марина и треснула пяткой по стене. – Не отзываетесь? И хрен с вами!»

И ведь все удивляются: ни разу не была замужем. Ни ра-зи-ка. Уже и стыдно делается. И приходится всячески избегать этой темы. Мать просто задолбала. Легко говорить, в их время все были одинаковые: что мужики, что бабы. Все из колхоза: выбирай – не хочу. Легко им было. А сейчас? Нет, колхозники и теперь остались, полно их. Толкаются, скупердяйничают… Только она-то не колхозница! Не с голодного края. Гордость имеет. А вот они ее не имеют. Все налопаться хотят – аж за ушами трещит. За жратвой человека не видят. Ее не видят, какая она. Сво-ло-чи. Все им мало: денег, шмоток, успеха. Икра и материки… Это не жизнь, не жизнь.

Марина поднялась, бросила в стакан окурок, выключила телевизор, вновь нырнула под одеяло. И что она сюда притащилась? Иосифа обидела. Марина выпростала ногу, повертела перед собой, вытянула как балерина. Взгляд сбежал со ступни, ткнулся в окно. Алоэ? Марина прищурилась. «Я же говорю, колхоз, – шепнула она. – Поубивала бы». А Иосифа жалко. Мужичишка хороший. Вот только сердце к нему не лежит. Невысокий, лысый. И она с легкостью бы стерпела… Но он потеет. А это уже ни в какие ворота. А умный до чего – аж хитрый. Телефон дал. Нужно будет позвонить. «Как они там, без меня? – подумала Марина. – Да рады они, рады! Никто не пилит, не гонит вперед, можно расслабиться, чаи распивать». Марина пошарила глазами по номеру. Где сумка? «Сумка где? – сказала она. – А, вот!» На цыпочках бросилась к двери, сняла с ручки сумку, стремглав вернулась в постель. И телефон у него «умный» – не разберешь, во что тыкать.

Она щелкнула кнопками, приложила телефон к уху.

– Алло, Джозеф?

– Ты где? – спросил адвокат.

– Понятия не имею, – засмеялась Марина.

– И все же.

– Умерла, наверное, – сказала Марина.

– Не говори глупостей.

– Какой-то город. Свежий, что ли…

– Снежин, – догадался адвокат.

– Все равно, – отрезала Марина. – Ты вот что… Передай Соловьевой, чтобы Эсму пригласила на понедельник. Нет, пусть на среду…

– К среде вернешься? – спросил адвокат.

– Если воскресну… – пошутила Марина и нажала отбой.

Марине захотелось сделать что-то необычное, шумное, потрясающее основы общественной и индивидуальной морали, взорвать себя, эту гостиницу, город. Но вместо взрыва она подоткнула вокруг себя одеяло, вытянулась селедкой, вздохнула и закрыла глаза. Пропади оно все пропадом!

* * *

Из всех кроссвордов Марина любила простые. Максимально простые. Те, где имеются черные квадратики. Все эти китайские, шведские – или какие еще? – она не жаловала. Ручка писала плохо. «Ужас, – подумала Марина, – все один к одному. Какая-то бесконечная черная полоса». Марина попробовала расписать ручку на полях газеты. Получилось.

«Группа выдающихся деятелей на каком-либо поприще. Бан-да. Пять букв. Нет, „банда“ не подходит, нужно шесть. „Крохоборы“ тоже не подходит. И „кровопийцы“. Ладно, что у нас дальше? Лицо мужского пола по отношению к родителям. Гад. „Гад“ подходит. – Марина улыбнулась, вписала слово. – Преданный, стойкий участник какого-либо общественного движения, член какой-либо организации. Тряпка! Шесть букв. По горизонтали. Пишем. Какого „стойкого“ не возьми – одни тряпки. Тряпка не тряпке и тряпкой погоняет. Дальше. Тот, кто совершил подвиг, проявив личное мужество, стойкость, готовность к самопожертвованию. Мразь, кто же еще? Сначала самопожертвование, а потом, глядишь, разбогател! – Марина внесла искомое слово. – Храбрый, доблестный воин (Русь IX–XIII веков). Бабник! Все они храбрые до поры, до времени. А потом – в кусты. Доблестный воин… Ага, ага. Следующее. 16 по вертикали. Тот, кто оказывает кому-либо покровительство, поддержку. Защитник, заступник. – Марина задумалась. Сложное попалось слово. И ничего, кроме „покровитель“ в голову не приходило. – Нич-то-жест-во! – Нашлась она. – Ничтожество и есть. Поехали дальше. Человек как член общества. Человек, занимающий высокое общественное положение, пользующийся авторитетом, известностью, особа, персона. Человек с его специфическими особенностями; личность. – Марина сосчитала количество букв. – Ну, это самое легкое, пишем: „урод“. 21 по вертикали. Тот, кто в процессе творчества создал что-либо материально или духовно ценное. „Дебил?“ Не подходит. „Тварь?“ Не подходит: нужно шесть букв. И „мерзавец“ не подходит. Остается „свинья“! Прекрасно. А вот „дебил“ мы поставим сюда: „Музыкант, за плату играющий на танцевальных вечерах. Пианист, в эпоху немого кино игрой сопровождавший демонстрацию фильма“. Знаем мы двух таперов, знаем!»

Марина полюбовалась на дело рук своих. Квадратики кроссворда потихоньку заполнялись. И ничего, что некоторые буквы на пересечении слов немного – ха-ха, совсем чуть-чуть – не совпадали: такие места Марина обходила революционным образом – ставила в квадратике вторую буковку. Рядышком с первой. Ее кроссворд – что хотела, то и делала. Она откинулась на подушку. Очередное слово поставило Марину в тупик. Три известные буквы «т», "р" и «а», несложный вопрос, а ответа нет. Она перечитала вопрос. Гимнастический снаряд или приспособление для выполнения цирковых номеров воздушной гимнастики, представляющие собой горизонтальную перекладину, подвешенную на двух тросах. На восемь букв с первым слогом «тра» Марина знала одно слово, но оно сюда не подходило. «Трахнуть» – это глагол, в кроссвордах же допускаются лишь существительные. «Тра-тра-тра, – пропела Марина, – тра-ра-ра». И решила оставить «трахнуть». Марина ткнула ручку в газету. На букве «н» ручка умерла окончательно. Марина швырнула ею в телевизор.

«Черт! – выругалась она. – Есть здесь кто?» Марина двинула пяткой в стенку. Подождала и пнула вновь. Тишина. «Ну нет, – предупредила Марина, – от меня так просто не отделаешься!» Она натянула ботинки, обошла кровать, прислонилась спиной к стене. Махнув ногой, Марина что есть силы громыхнула каблуком. Еще, еще… Она барабанила не останавливаясь. «Мерзавцы! – обиделась Марина. – Не идти же к ним в трусах? Эй, есть здесь кто?!» Только эхо звякнуло в номере. Марина подошла к противоположной стене. Прилипла ухом. Ни шороха. Пнула, на всякий случай. Тишина. «В этой дыре никого нет, – сообразила Марина. – Я тут единственная. Как всегда». Марина щелкнула зажигалкой, обернулась. «Сейчас все здесь спалю к чертовой матери», – сказала она. Отступать она не умела. «Начнем с занавески…» Марина поднесла зажигалку: пламя, не заставляя себя ждать, скатилось на ткань, миллиметр за миллиметром потекло вверх. Марина прошла к столу, вынула из пачки сигарету, вернулась к окну, прикурила от занавески. Красиво. Марина склонила голову, замерла. Под потолком расползалось симпатичное дымное облако. «А вдруг из него дождь пойдет? – подумала Марина и тут же возразила. – Не пойдет, чудес не бывает». Пламя росло. «А ну тебя!» – крикнула Марина и пнула ботинком. Пламя не послушалось и продолжило путь. Марине это не понравилось – она не хотела быть в роли подчиненного. А тут какой-то огонь! Марина метнулась к столу, схватила графин. «Не желаешь по-хорошему?! Вот тебе, вот!» Пламя выплюнуло последнюю порцию дыма, как испустило дух, и увяло.

Марина вспомнила, что ей была нужна ручка. Она приоткрыла дверь, оглядела коридор. Ни души. «Все равно, ведь так не пойдешь, не поймут». Марина накинула шубу, герметично запахнулась, вышла из номера.

* * *

 
Пела незабвенная Русланова.
"Ты правишь в открытое море,
Где с бурей не справиться нам.
В такую шальную погоду
Нельзя доверяться волнам…"
 

Соня Русланову любила всей душой. И Лещенко она любила. Петра. И Вертинского. А еще – Бориса Рубашкина. Всех «стариков» любила. Такой был вкус. Разыскивала пластинки, торговалась. Или менялась. Несла домой, прижав к груди. Жорик за них высмеивал ее. А за рокеров Соня высмеивала Жорика. Она полагала, что рокеры недостаточно постарели или поумирали, чтобы их можно было любить. Жорик крутил пальцем у виска и говорил, что у Сони некрофилия в чистом виде. В этих вещах он разбирался – учился в университете. «А грязный вид, это какой?» – спрашивала Соня. Жорик говорил, что у нее и грязный и чистый вид в одном лице. Понятно было, что он ни в чем не разбирается. Даже не может правильно применить свои психоаналитические знания. Его самого впору было прозондировать этими методами. Но Соне он был симпатичен. А о другом она пока не думала.

Русланова закончила «По диким степям Забайкалья», затянула «По Муромской дорожке». А потом «Коробейники». А потом «Окрасился месяц багрянцем». И еще, еще. Соня почувствовала, как по спине забегали мурашки. Какой голос, какой дух! Жорику не понять. А потому, что не хочет. Самоуверенность, больше ничего. Гордыня. А ты послушай, вникни. Не хочет. Студенты, они в большинстве своем безбожники – Соня судила по Жорику. Поковырялся в книгах и уже не верит ни во что. Все ему понятно и без Бога. Нельзя так, нельзя. И все-таки, он ей, кажется, нравился. Не красавиц, не урод. Средний парень. Высокий. И добрый – это самое главное.

Соня перевернула пластинку. Русланова принялась за «Выхожу один я на дорогу», а Соня вспомнила про собачку. Вчера вышло объявление, и сразу же получился успех: откликнулся владелец собачки, похожей на собачку старушки. Прискорбно, но владелец бесплатно отдать ее не может. Сейчас не то время, за так ничего не делается. Сумму, которую назвал владелец… Таких средств у Сергея Арнольдовича не было. Владелец сказал, что собачку сможет попридержать всего несколько дней. Три-четыре дня было в распоряжении Сони и Сергея Арнольдовича. Не густо. Но и через неделю денег по-прежнему не будет. «Купите в кредит», – пошутил Жорик, когда вез Соню домой. Соня обиделась. «Ну и зря, – сказал сегодня Сергей Арнольдович, – идея очень даже стоящая». Соня преисполнилась гордостью. За Жорика. Сергей Арнольдович связался с владельцем собачки и предложил выкупить ее с рассрочкой. То есть небольшую часть денег сейчас, а оставшуюся сумму – в несколько приемов. Это было удобно. Владелец согласился, и Сергей Арнольдович договорился с ним о встрече.

Днем Сергея Арнольдовича не было, и Соня гадала, как встретит Жуля новую собачку. «Ничего, разберемся как-нибудь». Соня накормила Жулю кефиром и принялась за дневник. В дневник она выписывала мысли великих о любви. А на прошлой неделе Соня писала о красивом и безобразном. Соня вернулась на ту страницу. Красивое являлось для нее материей сложной, загадочной. Еще больше загадок было в безобразном. Соня перечитала текст. «Он (речь шла о Байроне), будучи собою красавец, воображал себя уродом и дичился общества людей, мало ему знакомых, опасаясь их насмешливого взгляда». Так говорил Пушкин о Байроне. А вот и Чехов в «Исповеди»: «Мне вдруг стало казаться, что люди изменились…. Уроды стали красавцами, злые добрыми, гордые смиренными, мизантропы филантропами». «Вот бы в одночасье Сергей Арнольдович превратился в филантропа, – подумала Соня. – Да…» Или такое: «Чаще всего положительные действующие лица – красавцы, словно срисованные с обложки журнала „Экран“, а отрицательные – уроды». Это Антонов в «Я читаю рассказ». Но большей загадкой для Сони были слова о Гумилеве: «Родители вели из-за меня борьбу. Я был с уродом папой против красавицы мамы и с красавицей мамой против урода папы». Не больше и не меньше…

После трех позвонила старушка. Долго молчала. Соня уже хотела класть трубку. Старушка в последний момент откашлялась и – авансом? – попросила прощения.

– Не стоит, – успокоила Соня старушку и сообщила новость. – У нас для вас хорошее известие. Ваша собачка ждет вас…

– Вы знаете, – перебила старушка и расплакалась, – ведь у меня никакой собачки и не было. Кошечку нужно искать. Мою дорогую…

«Вот тебе раз! – подумала Соня. – Сергей Арнольдович с минуты на минуту будет здесь, что же она ему скажет? Ведь он собаку везет. Собаку!»

– Я не причинила вам хлопот? – спросила старушка.

– Что вы! Нет, конечно, – сказала Соня. – Мелочи жизни.

– Я сегодня… Перебирала фотографии. Вот они… – В трубке зашелестело. – Давно не смотрела их… Несколько дней. И что вы думаете? Вспомнила: кошечка у меня живет… жила. Кошечка. Найдите, прошу вас.

– Давайте так, – предложила Соня, – я к вам подъеду сегодня, и вы покажете мне ваши фотографии.

– Не мои – кошечки, – поправила старушка.

– Да, конечно, – согласилась Соня. – А потом, я думаю, мы сможем ее разыскать. Она, по всей видимости, от дома не ушла далеко. Это ведь кошка.

– Спасибо, спасибо, – поблагодарила старушка и вновь заплакала. – Знаете, как я вам… как вы мне…

– Ничего. Успокойтесь. Все будет хорошо, – пообещала Соня.

* * *

Сергей Арнольдович принял решение ехать в Снежин. Можно было торчать в Москве, сидеть в офисе, грызть ногти. В конце концов, расследование ему никто не поручал, не требовал отчетности, не гнал. Но он хотел этого поручения, и отчитаться хотел – а хоть бы и перед собой! – и гнать себя хотел, раз никто другой не гонит. Однажды взявшись за дело, пусть даже в прошлой жизни – в той, оперуполномоченной – Сергей Арнольдович отступиться не мог.

Он шел к раскрытию, как корабль пустыни к колодцу: бесконечно долго, с немыслимым числом остановок, теряя дорогу и питательный горб. Он не считал, что преступник бросил ему вызов, и не жаждал мести – Сергея Арнольдовича привлекала загадка. Так всегда: сначала больно, потом приятно, в конце еще хочется. Этот афоризм, правда, относился к другой стороне человеческих взаимоотношений, но он подходил и сюда. В самом деле: когда узнаешь о преступлении, получаешь как бы удар под дых – тяжелый, разящий; приближаясь к раскрытию, ощущаешь что-то вроде удовлетворения; а закрыв дело – и своеобразный голод.

Сергей Арнольдович поднялся на третий этаж, отомкнул дверь. Соня разговаривала по телефону. Сергей Арнольдович прислонил трость к стене, распахнул пальто – из-за пазухи вытиснулась лохматая псина. Соня опустила трубку, поднялась навстречу.

– Вот, – сказал Сергей Арнольдович и подал Соне.

Соня молча приняла собаку.

– Что-то случилось? – спросил Сергей Арнольдович, безошибочно угадав настроение девушки.

Соня рассказала о телефонном звонке…

В сущности, это можно было назвать браком – во всякой работе такое случается. Но любая ошибка, как не крути, во многом вещь прогнозируемая. При должном подходе ошибки сводятся на нет. Но только не в совместной работе Сергея Арнольдовича и Сони. Как будто все было против них: и отсутствие клиентов, которые нечасто теряли сумочки, и которые не изменяли супругам, и наступившая зима, когда просто холодно, и лето, когда клиенты вместо того, чтобы бросаться искать юридическую справедливость, едут в отпуска, и заурядное недопонимание.

– А я сейчас ее утоплю, – сказал Сергей Арнольдович после тяжелой паузы и схватил псину.

Соня закричала так, что на столе звякнула чашка.

* * *

Непримиримые враги, заклятые друзья… Когда на одного работника приходится ровно один руководитель – тут есть над чем ломать голову.

– Обратно он ее не принимает, – сказала Соня. – Настаивает на полной оплате.

– И что же нам делать? – спросил Сергей Арнольдович, надевая пальто, потому что торопился на поезд.

– Может, вы сами попробуете с ним поговорить?

– Я могу попробовать только одно: выплачивать тебе зарплату в собаках. Договорились?

Соня вздохнула и отвернулась к окну – чтобы Сергей Арнольдович не увидел слез.

– Значит так, милая. За то время, что меня не будет… Чтобы духу ее здесь не было! Ясно? Хватит уже одной.

– Какую ж выбрать? – спросила Соня.

– Любую.

– Хорошо, – смирилась Соня.

– Выгуливать будешь ты. Утром, днем и вечером.

– Хорошо, – пообещала Соня.

– Опаздывать не будешь.

– Постараюсь.

– Не «постараюсь», а «обещаю», – настоял Сергей Арнольдович.

– Обещаю, – повторила Соня.

– Ежедневная уборка офиса.

– Обещаю.

– Никаких стару… убыточных клиентов.

– Обещаю.

И Сергей Арнольдович хлопнул дверью.

* * *

– Нашлась? Где же она была? – спросила Соня, пропуская старушку.

– Гуляла, – пожала плечами старушка и опустила кошку на стол. – Она у меня гулена. Походи, Фекла, походи. А вот снимки. – Старушка протянула альбом. – Это летом фотографировали.

Кошка прыгнула на пол, прошла к корзине с Жулей, понюхала воздух, выгнула спину, тут же успокоилась и двинулась гулять по офису. Соня вгляделась в фотографии. Кошка на фотографиях была хоть и рыжая, но полосатая, а Фекла почему-то только рыжая. Явно не та кошка. Соне все это начинало надоедать. Она секунду поколебалась: спрашивать хозяйку о кошке или нет? Победила справедливость:

– Вы уверены, что это Фекла? – спросила Соня.

– Она самая. Вы с фотографией-то сравните, сравните…

Соня перевернула страницу. Видимо, старушка не просто плохо видит, а очень плохо. Явно не ее кошка. Нет, больше вопросов задавать не нужно. Соня вернула альбом.

– Да, это она, – соврала Соня. – Рада за вас.

– Теперь мне не так тяжело, – сказала старушка и улыбнулась.

– И мне, – кивнула Соня.

* * *

Стук в стену, крики в соседнем номере вернули Андрея Борисовича к действительности.

«Все-таки спать в пальто не очень удобно, – подумал он и начал раздеваться – захотелось умыться, дать отдохнуть телу. А потом можно и в постель. – Черт, как колотят! Молотком?» Он прошел к умывальнику, пустил воду, подставил руку. Андрей Борисович решил, что горячей воды не будет. Была. Он подмигнул зеркалу. Погладил себя по груди, по шее. На плече зеленела татуировка: пятиконечная звезда, профиль Суворова, ниже – магическое число «ПИ 6330». «Глупая татуировка, скучная жизнь… – подумал Андрей Борисович. – Сейчас таких не делают: рукой, иглой, на глазок. Теперь машинкой, цветом. Попробуй, разденься на пляже с такой вот загогулиной – засмеют ведь. Стыд-позор. Суворов. Еще Мать Терезу нарисуй!» Андрей Борисович плеснул в отражение.

В дверь кто-то щедро стукнул. «Что же они так дубасят?!» – возмутился Андрей Борисович и опустил голову под струю. За дверью сдаваться не хотели. Нужно было идти открывать – ведь разнесут все к чертовой матери! Андрей Борисович влез в брюки, распахнул дверь.

– Здрасьте, – сказала Марина.

– День добрый, – кивнул Андрей Борисович.

– Ба, да это ж вас я уронила! Там, на лестнице… – Марина вытянула шею, заглянула в номер.

– Может быть, – ответил Андрей Борисович. Говорить с незнакомым человеком он не хотел.

– Впустите? Здесь холодно, – сказала Марина и шагнула в номер.

– Проходите, – пожал плечами Андрей Борисович.

Марина села на стул, удерживая шубу обеими руками.

– А ведь я вас помню, – сказала она.

– Еще бы. Вы чуть не сломали мне шею.

– Да нет, вы не поняли – я помню ваше лицо – мы встречались.

– Разве? И где же? – удивился Андрей Борисович.

– А вот этого не помню. – Марина закинула ногу на ногу. – Как хорошо встретить здесь хотя бы одну знакомую душу.

– И мне, – зачем-то сказал Андрей Борисович.

– Вот и славно. Знаете что… вы любите семечки?

– Семечки?

– Ну да, семечки тыквы.

– Не очень, – качнул головой Андрей Борисович.

– А я люблю, – сказала Марина.

– Рад за вас.

– А давайте куда-нибудь поедем, купим мешочек, – предложила Марина. – Вы и я. Только вы и я. Жуть как хочется семечек. У вас нет срочных дел?

– Как будто, – сказал Андрей Борисович.

– Вот и договорились. – Марина поднялась. – Жду вас через пятнадцать минут на том самом месте.

– Где я чуть не погиб? – пошутил Андрей Борисович.

– Ага.

* * *

– Как вам цвет? – спросила Марина, запуская двигатель.

– Симпатичный, – деликатно отозвался Андрей Борисович. – Добавить несколько пятен, и получится божья коровка.

Марина с любопытством глянула поверх очков.

– Определенно, мы с вами где-то встречались, – сказала она. – Я ведь так и называю ее: «Божья коровка».

– Телепатия, – заключил Андрей Борисович.

– Значит, мы с вами люди не чужие.

Джип затрясся по ухабам. Андрей Борисович уставился в окно. В салоне работала печка. Через минуту ему стало жарко, он снял шапку, положил ее на колени.

– А вы назад бросьте, – порекомендовала Марина.

Андрей Борисович обернулся. «Что это?!» – отпрянул он. На заднем сиденье лежала растерзанная кошка: запекшаяся кровь, внутренности нараспашку. Кошмарное зрелище. Марина засмеялась.