Текст книги "Альтернативная личность"

Автор книги: Александр Диденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Соседка хлебнула чаю, шмыгнула носом.

– Водки хочешь? – предложил броненосец. – Для здоровья. С травами…

– С травами? – оживилась соседка. – Налей, чего уж.

Чокнулись, выпили.

– А вещи его я выбросила. Ну, почти все… Пять лет пылятся, место занимают… Мне Катьку жалко, его – нет.

– Зачем выбросила? – обиделась соседка. – Кольке моему впору.

– Кольке? Да твой Колька – прыщ… – Тетя-броненосец услышала шорох, обернулась. – Ты? – Никто не ответил. – И чего ходит? Играл бы.

– Ну, прыщ не прыщ, а сгодилось бы…

Матвей на цыпочках отошел от двери, прошел в гостиную. Сегодня четверг, рыбный день, сказала женщина на кухне. Какой такой «рыбный», почему именно в четверг? «Должно быть, праздник, – сообразил Матвей. – У рыб по четвергам праздник. Значит, будет им праздник!» Матвей постучался в аквариум: «Слышите? Вам будет пгаздник». Гуппи шарахнулись в заросли. «Нате вот», – Матвей щедро насыпал корма. «Еще? Пожалуйста». Вода покрылась непроницаемым слоем стирального порошка. «Кушайте, на здоговье!» – Матвей ссыпал остатки корма. «А где ваша мама, гыбки? – спросил Матвей. – Что же она не ведет вас кушать? Цып-цып-цып. Или вы без мамы? А, вот и она. Плывите за ней. Ну-ка. Кыш! Боитесь? Мамы-гыбки иногда съедают деток. Но ваша мама не такая, плывите!»

В коридоре хлопнула дверь – гуппи вновь метнулись в заросли – ушла соседка. Матвей почувствовал приближение броненосца.

– А я гыбок когмлю, – улыбнулся мальчик.

И броненосец содрогнулся корпусом. Будто торпеда ворвалась в арсенал.

– Ах, ах, – схватилась тетя-броненосец за живот. – Мои рыбки, рыбоньки-и. Что же ты наделал?! Ты ведь зарезал меня! Ты ведь отравил их!..

– Я не отгавил, – возразил Матвей, не понимая, что происходит, – я накогмил.

– Накормил? – Тетя села на пол, разбросала зайцев, закачалась на волнах. – Марш в шкаф. Марш в шкаф! Марш в шкаф!!!

* * *

Переулок. Снег. Санки. Где-то звякнул сигнал точного времени. «В Москве одиннадцать часов», – сказало радио. «Непгавда, согок шесть», – возразил Матвей и пошел кругами. Как часовая, минутная и секундная стрелки вместе взятые. Газ-два, Газ-два, тик-так, тик-так.

– И что? – раздался над головой голос.

– Я налила еще, – сказал броненосец.

– И что? – спросила соседка.

– Не встает. Я еще. Бесполезно.

– А он?

– Плюнул, оделся и ушел.

– Тик-так, – сказал Матвей.

– Тик-так? – лязгнул броненосец. – Ну-ка иди… Там поиграй. Взрослые разговоры слушает. Постыдился бы. И санки забери!

– А потом? – спросила соседка…

Матвей вошел в арку. «Тик-так, тик-так». А санки по асфальту: «вжинь-вжинь». Как ножом по камню. Хорошо! Остановился.

– Тебе чего? – спросили из машины. Непроницаемые очки, нос, губы. – Иди, иди, – сказали в машине.

Матвей не ответил, прислонил лицо к стеклу. «Кошечка! Какая красивая. Что это у нее? Какие-то ягодки и червячки. Да это кровь! Кровь!!! Ей кто-то живот открыл. – Матвей забарабанил по машине. – Нужна помощь! Ей нужна помощь!» Дверь распахнулась.

– Ты кто? – спросила Марина Петровна.

– А ты?

– Марина.

– Кошечка… – сказал Матвей.

– Ах, это, – улыбнулась Марина. – Это не кошечка. Это имитация. Знаешь такое слово?

– Кошечка… – заплакал Матвей. – Она умегла?

– Да нет, успокойся. – Марина вышла из машины. – Это не настоящая кошечка.

– Настоящая, настоящая, – зарыдал Матвей и пнул Марину. А потом повалился в сугроб и затрясся от горя и опустошения. Из арки на всех парах шел броненосец.

– Что случилось?

– Кошечка…

– Какая кошечка?

– У тети, в машине.

– У тети? Нет здесь никакой тети. И машины нет. Вставай!

Матвей оглянулся.

– Да вот же она! – Он не понимал, как можно не видеть такое. Такое!

– Говорю тебе, никого нет… Не выдумывай!

* * *

Перед смертью кошечка ела ягодки. И червячков ела. А потом умерла. Матвей искал себе места и не находил. Или оно само не находилось? Какое горе, какое горе! Ей точно нужна была его помощь. И ему не дали ее оказать. Теперь он не сможет нормально жить. Матвей подошел к аквариуму. Чистое стекло, прозрачная вода. Рыбки плавали медленно-медленно и замерзали. «Вот вы смогли бы ногмально жить после этого? Так и я. – Матвей вздохнул. – Вам тетя воду поменяла? На холодную. Вам холодно? И мне. Сейчас я вас соггею».

Матвей задумался. Если рыбки не могут приплыть к теплу, то – резонно! – тепло может приплыть к рыбкам. А как? Тут есть над чем поломать голову. Спичками под аквариумом? Устанешь жечь. Лампу? Не дотянешь. Теплый воздух в кухне? Аквариум тяжелый, не унести. И переносную плитку не подставишь. Что же остается? Вопрос. Кипятильник! Большой кипятильник для ведра – то, что нужно. А где он? Броненосец уплыл в аптеку, спросить не у кого. Может, на полке в кухне? Здесь нет. А в ящике? И тут нет. Вспомнил, где его видел! «Вот ты где. Какой большой. Гыбкам будет хорошо». Матвей опустил кипятильник в аквариум, включил в розетку. Все как положено. Заструились слои воды над спиралью, оживились рыбки. «Тепегь вам будет тепло»! Забегали рыбки. От радости. «Не нужно, не благодагите, – сказал Матвей, – вы же немые».

От спирали отрывались стайки малюсеньких пузырьков. Почти невидимые. Матвей лег под стол, вспомнил кошечку. У нее глаза были грустные-грустные. А он не помог. Он мог бы… Он бы мог сделать ей искусственное дыхание. Мог бы завязать живот шарфом. Он это умеет. Он бы покачал ее на руках. И все бы прошло. А тете в непроницаемых очках он ее никогда бы не вернул. Матвей вылез из-под стола. В груде игрушек должна быть кошечка. Не та, но все же.

Эти игрушки были всегда. Давно были. Всю жизнь. И там была кошечка. Он зарылся в разноцветную пластмассовую груду. Первым нашелся хвост, почти сразу за ним – и его обладательница. Мурка весело глядела на Матвея оранжевым глазом. Мурка в одной руке, хвост – в другой. Не хватало маленького звена. Булавки не хватало. Ее можно было найти среди ниток. Так и есть. Какая острая! Это и хорошо – соединится крепко. Матвей пристегнул хвост. «Тепегь иди ко мне, – позвал Матвей. Мурка удобно устроилась на его руках, опустила голову Матвею на плечо. – Спи, спи, я тебя покачаю. Гыбкам тепло, и тебе будет».

* * *

«Интересно, можно исповедь принимать по телефону? И по телефону же давать индульгенцию? – подумала Соня. – Наверное, так уже делают… Или записать исповедь на пленку, послать куда нужно, а потом ждать, когда по почте придет кассета с индульгенцией. Услуги для больных или командировочных. Нет, вряд ли. Может выйти подвох. Насмехательство. Человек, скажем, умер, но перед смертью попросил индульгенцию. После смерти его недоброжелатели отправили кассету куда нужно. А оттуда пришла индульгенция. Мертвому она зачем? Хотя… Посмертная индульгенция… Почему бы и нет? Кто его знает».

Соня переложила трубку к другому уху. Это – устало и вспотело.

Старушка жаловалась Соне, что икона начала желтеть и остановилась. То есть пожелтела до определенного уровня и замерла, – догадалась Соня. «Теперь она желтая. Как старая газетная вырезка, – описала старушка. – Нет, изображение разглядеть можно. Только… Видимо, я согрешила, – предположила старушка. – Иной причины нет».

«Странная икона, – подумала Соня, – сначала расчистилась, потом пожелтела. Правильно, что она решила провести эксперимент. Как с двумя хомяками. Только вот еще не купила. Нужно будет ускорить покупку».

Старушка сказала, что необходимо поставить десять свечек. Десять свечек за десять дней. Так ее подруга научила. Проверенная, конечно. Одну уже поставила на утренней службе. Всем святым. Как входишь в храм, налево. Осталось девять. Пришла после службы домой, сразу к иконе. Вроде должна была немного сбросить желтизну. На одну десятую. Ан нет. «Может, после десятой сразу и восстановится? – предположила старушка. – Одним махом». Соня не хотела разочаровывать старушку, поэтому промолчала.

Старушка сказала, что сегодня же и у батюшки исповедалась. Должно помочь. «Должно», – согласилась Соня. «У меня ведь грехи, – посетовала старушка. – Грешница я. Продавщицу ругала…» «Ну, это бывает», – успокоила Соня. «Так я только начала, – возразила старушка. – Еще…» «Еще есть?» – удивилась Соня. «Вы слушайте, матушка, слушайте. Потом вернула в магазин пакет молока. А сама отпила ведь. Нехорошо это». Соня улыбнулась. «И Феклу забыла вечером покормить, – сказала старушка. – А главное – мало молилась. На икону надеялась. Еще завидовала и… – старушка заплакала. – На кладбище давно не была. Неделю почитай. Лежат там они, вдвоем, а старуха глаз не кажет. Подумают, что-нибудь нехорошее. Будто заболела или ленивая стала. А ведь вправду ленивая, все сижу да сижу. Скорей бы Бог к рукам прибрал. Плохая я, плохая». «Ну что вы, – не согласилась Соня. – Вы хорошая. Хотите, и я с вами схожу? Помогу».

Вот так. Все-таки, поговорит человек, и легче делается. Сам себя накрутит, потом эту «накрутку» другому передаст и затихнет. «А бывает наоборот – отфутболивается „накрутка“ и висит в воздухе. – Это Соня про Жорика. – Вроде передала человеку, а тот не принимает, выделывается». И сразу же треснул телефон. «Жорик, небось, – подумала Соня, – у него всегда так: только подумаешь, тут же о себе напоминает».

– Слушай, – сказал Жорик, – целый час не могу дозвониться, занято и занято.

– Я с бабой Маней разговаривала, – оправдалась Соня. – У нее с иконой проблема. Пожелтела.

– А тебе-то что? – спросил Жорик.

– Как что? – удивилась Соня. – Человеку помощь нужна.

Так всегда: он мог ее понять, но не хотел. А она его и так понимала, при любом раскладе.

– Знаешь, – сказал Жорик, – я сегодня занят…

– Понятно, не приедешь, – Соня посмотрела на часы: начало четвертого.

– Не приеду, – подтвердил Жорик. – Но завтра, как штык.

– Хорошо, – покорно согласилась Соня. – Как сессия?

– Идет, – буркнул Жорик. – Так что там с иконой?

– Ты не знаешь, каким образом может измениться изображение?

Жорик засмеялся:

– Если закрыть глаза, изображение вообще пропадает!

– Молодец, я это и без тебя знаю.

– Тогда читай труды по фотоэффекту. Фотоэффект – это процесс вырывания электронов из вещества под действием… – затараторил как по бумажке.

– Какой ты умный! – обиделась Соня. – Мне что-нибудь попроще. Например, книжку по фотоделу. И… не выпендривайся.

– Хорошо, не буду, – пообещал Жорик. – А книжку поищу. У меня была где-то. – Он помолчал. – Тогда пока?

– Пока, – сказала Соня и повесила трубку.

Через час Соня вернулась в офис, плеснула Жуле кефира. Принесла горе: продала «Камаринскую». Редчайшую. Упоминание об этой пластинке Соня встречала лишь однажды. В букинистическом каталоге 1923 года. Да уж, горе. Но нужны были деньги на покупку икон. Двух штук. Она торговалась и долго не выпускала пластинку из рук. Мужчина знал, что приобретает сокровище. Плохо скрывал радость. Аж руки дрожали. И глаза носились. Туда-сюда, туда-сюда. Записал на бумажке телефон. Еще хочет. Грабитель.

Ничего, Соня где-то читала, что все хорошее возвращается в приумножении. В каком размере – написано не было. Но минимум в два раза, решила Соня для успокоения. Значит, будет когда-нибудь у нее две такие пластинки. Одна про запас.

Соня открыла тумбу стола. На дне лежал маленький электрический проигрыватель в коричневом дерматиновой обивке. Подарок на д/р – на день рожденья. Одинокий, молчащий проигрыватель, одинокая человеческая душа, зима, не нужная самой себе. Можно, конечно, завести Русланову на компакт-диске. Но разве это то? Придавленный компьютером голос, какое-то цифровое сжатие, дающее неизбежные потери. Все гладкое, симметричное. Предсказуемое.

Надежда Плевицкая, Шульженко, Бернес, Борис Рубашкин потеряли сестру. «По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах, бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах». Соня заплакала. Ей стало жалко себя. Себя и всех на свете. Сергея Арнольдовича, который тащился сейчас неизвестно где и неизвестно зачем, стало жалко старушку – ей жить осталось мало, Жорика за то, что он такой черствый и плохо думает о людях, пластинку, которую сейчас щупают чужие руки, Жулю, что она живет не дома, а в холодном офисе и плохо питается, проигрыватель, который устарел и стыдится своего происхождения, маму, чьих надежд она не оправдывает, денег, которые можно было бы потратить на новую пластинку, а теперь они пойдут на эксперимент, всех людей, потому что они не видят прекрасного под ногами, и само прекрасное, потому что оно слабое, а думает, что сильное, вторую собачку, которая теперь неизвестно в чьем доме, соседей, которые не знают, что здесь офис и решили, что притон, подруг, которые не увеличивают свое количество, а даже наоборот, Москву, за ее лукавство, снег – он нежный и тает от стыда.

* * *

– У вас счастливое было детство? – спросил незнакомец.

– Обычное, – ответил Андрей и понял, что сказал уклончиво. – Хорошее было детство.

Отец просил много читать. Приносил книги. Но отца он помнил смутно, а многие книги – ясно и отчетливо. Может, потому что Андрей их перечитывал всю жизнь, даже те, детские, а отец… Отец бывает один раз, и если он вдруг уходит, эта страница не повторяется. Может быть, может быть.

Страница отца закрылась для Андрея в десять лет. Болезнь он видел, а вот похороны. Ему сказали, что отец на время уехал и отправили… Куда? Этого он не помнил. Куда-то. Он не сразу обратил внимание, что отца нет. Все было как обычно. Отец долго отсутствовал, и Андрей, в конце концов, к этому привык. Иногда он даже забывал, что у него некогда был отец. А потом забыл надолго. И когда вдруг вспомнил и о чем-то – впервые – догадался, мысль настолько ошеломила, что Андрей побоялся спрашивать об отце. И как-то само собой между ним и матерью поселился этот неутвержденный сговор: отца нет. Без слов. Сначала мать не говорила, потому что не хотела ранить сына, позже – себя. И теперь Андрей помнил, что отец просил много читать, приносил книги.

Мать, в некотором смысле, в смерти отца нашла удобство. Если она говорила, что отец хотел бы видеть Андрея в таком-то качестве, Андрей непременно стремился выработать в себе именно это качество. Если она намекала, что отец никогда бы не одобрил какого-то занятия, Андрей непременно с ним расставался. Механизм работал и в отношении людей, выбираемых Андреем для дружбы. Повзрослев, Андрей уже сам понимал, что понравилось бы отцу, а что – нет. На отца он ориентировался во всем. Все, что было полезно и нравственно – это от отца. Другое – от недоброжелателей. Так и жил. Гнал смутные мысли, боролся, разговаривал внутри себя в двух лицах. «Как?» – спрашивал первый. «Надо вот так», – говорил второй. «Нет, – возражал первый, – отец этого не одобрит». Второй был провокатором и как бы против отца. А первый – почти самим отцом. И, конечно же, Андреем. Бывало, второй выдавал себя за отца. И это было удобно: иногда – так редко, что почти неправда – Андрей этим пользовался. Делал вид, что не знает истинного лица второго. И поступал вопреки воле отца – как велел второй. Однажды он струсил и ушел, а себе сказал, что это был голос отца. Он побежал к дереву, вместо того, чтобы бежать к дому. И даже настоял на том, что отец так велел. Как будто отец хотел его трусости. А отец хотел, чтобы он бежал к дому. Но возле дома было страшно, и Андрей бросился к дереву, где его догнала пуля. Так бывает: коли ищешь оправдание – с определенной легкостью его находишь… Но вопрос, как видно, так легко не решается, и позже Андрей понял, что лучше сразу съесть пуд дерьма, чем потом всю жизнь, по грамму глотать, имея во рту ежедневный его привкус… «Интересно, а у него каким оно было?» – подумал Андрей.

– Хотите спросить о моем? – как будто догадался незнакомец. – У меня детства не было.

Андрей кивнул, убеждая себя, что догадывается, о чем идет речь. Когда некто говорит, что у него не было детства, это означает, что оно было, но разве что убогим и безрадостным. Таких Андрею всегда делалось жаль. Но иногда они прибеднялись: есть такой сорт субъектов, которым все плохо. Этот парень в куртке и джинсах, похоже, из таких.

– Не подумайте, что я набиваю себе цену. Его у меня и в самом деле не было. Не плохое или мерзкое – напрочь не было. Именно так, как звучит.

– Совсем-совсем? – не понял Андрей. – Ведь так не бывает.

– Бывает, – заявил незнакомец.

* * *

В шесть с копейками вечера Сергей Арнольдович сошел с поезда. Почти безлюдная платформа, глубокий снег. Он поднял воротник. Впервые приехав в этот город, он почувствовал его старым знакомцем. Вон низенькое кирпичное здание с надписью «СНЕЖ Н». За вокзалом улица Ленина. Далее несколько домов, среди которых два смешных, как из детского утренника, розовых. Потом вся в колдобинах Садовая – одна из пяти, по которым пущен троллейбус. «Здравствуй, Снежин!» А Снежин не ответил, даже, показалось, отвернулся и шарахнул в лицо снежной крупой. «Смотри, какой неприветливый! Цену себе набивает». Сергей Арнольдович захромал по вокзальной площади. Миновав бездействующий светофор, он прошел к остановке на Садовой. Несколько человек скучали в ожидании троллейбуса. Сергей Арнольдович вдруг услышал знакомый голос. Вполголоса разговаривали мужчина и женщина.

– Андрей! – Сергей Арнольдович протянул руку. – Здравствуй, дорогой.

– Простите? – ответил мужчина, но на всякий случай пожал руку.

– Берггольц, – напомнил Сергей Арнольдович.

– Мы знакомы? – спросил мужчина.

– Ну как же: «Суворовец Берггольц, песню запе-вай!»

Мужчина пожал плечами:

– Бердников, Белкин… А мы с вами в одно время заканчивали? – поинтересовался мужчина и назвал год выпуска

– Именно этот год, – подтвердил Сергей Арнольдович.

– Не помню, – покачал головой мужчина. – Извините… – И чтобы сгладить ситуацию представил супругу. – Познакомьтесь, это моя жена. Катерина. Катя, это Берггольц.

– Сергей Берггольц, – кивнул Сергей Арнольдович.

– Очень приятно, – сказала женщина.

– Мой троллейбус, – улыбнулся Сергей Арнольдович и обрадовался возможности прекратить едва начавшийся разговор. – Было приятно встретить старого друга. Всего хорошего. – Деликатно раскланялся и шагнул к дверям.

– Всего хорошего.

Сергей Арнольдович вошел в салон, протиснулся назад, прислонился к стеклу. Андрей его не узнал. «Ну и черт с ним, – подумал Сергей Арнольдович, – не узнал, так не узнал. Может, он сам ошибся? Спутал. Старый стал. А вот Андрей не постарел. И супруга у него молодая».

– Простите, – обратились к Сергею Арнольдовичу, – «Фабрика-прачечная» третья остановка или четвертая?

– Третья, – ответил Сергей Арнольдович. – После поворота. – И удивился: надо же, как будто он уже ездил этим маршрутом.

Сергей Арнольдович закрыл глаза. Поплыли газетные вырезки, фотографии, телефонная книга Москвы. Марина Глухова. Три штуки плюс две штуки. Пять жизней. Вроде как одна персона о пяти жизнях. Смутно все это, смутно. Пять жизней… Девять жизней. Девять жизней кошки. Но Марина – не кошка. И вряд ли у нее девять жизней. Некоторые считают, что у кошки их девять. Так не бывает. «Дураки, – подумал Сергей Арнольдович. – Верят в сказки. А некоторые почему-то считают, что кошки обладают способностью предвидеть возвращение человека. Перед его приходом они начинают играть и умываться. – Сергей Арнольдович улыбнулся. – Все эти легенды о необыкновенных способностях и живучести… Полная чушь. Вот что кошки точно могут, так это долго смотреть вслед уходящему человеку. Только стоит тому повернуться, как они тут же сделают вид, что человек их нисколько не интересует». Одно убийство, а она жива. Второе – жива. Пять! Вот теперь нет кошки… Тьфу ты! – Марины.

Троллейбус натужно пошел в гору. Сергей Арнольдович открыл глаза. Впереди показался ярко-красный джип. Серые ночные деревья, черная дорога, нездоровая желтизна огней… Ему не понравилось это сочетание: красный-черный-желтый. Джип, бросаясь из стороны в сторону, несся навстречу троллейбусу. Поравнялся – секунда – и полетел дальше. Женщина за рулем, хохотала в телефонную трубку. «Дура», – сказал внутри себя Сергей Арнольдович и поморщился. «Гостиница», – объявил водитель, и Сергей Арнольдович шагнул в ночь…

* * *

– Пришли? – спросила горничная. – А я у вас убралась.

– У меня?

– У вас, у вас…

– Спасибо, – пожал плечами Сергей Арнольдович.

Он снял пальто, повесил в шкаф. Горничная сообщила, что здесь же в гостинице, если Сергей Арнольдович еще не разузнал, работает приемная химчистки. Можно качественно, быстро и недорого почистить куртку, пальто и даже шубу. Сергей Арнольдович сказал, что у него пальто. Сел за стол и принялся терпеливо ждать ухода горничной.

– Это у вас так громко стучали? – поинтересовалась горничная.

– Не знаю, – сказал Сергей Арнольдович. – Может быть.

– А то тут дамочка одна жила… В соседнем номере. Занавески поджигала. Такая вся из себя.

– Молодая? – догадался Сергей Арнольдович.

– Кто их сейчас знает. Все вроде молодые. На машине приехала. Не заплатила и сбежала. А потом нашли убитой. Убытки.

– Для гостиницы?

– А то. Платить надо!

– Человека убили… – укорил горничную Сергей Арнольдович.

– Понимаю, – согласилась горничная.

Она прошла к двери, и Сергей Арнольдович встал, чтобы попрощаться.

– Меня Шура зовут, – представилась горничная. – Тетя Шура.

– Очень приятно. Сергей…

– Если что, можно в химчистку сдать… У меня дочь там работает.

– Хорошо, буду помнить, – Сергей Арнольдович взялся за ручку.

– А вы… – Горничной хотелось говорить и говорить. – Вы по какому вопросу к нам?

– По деловому. – Сергей Арнольдович надавил на дверь, как бы подразумевая, что разговор окончен.

– Ведь у нас как, – назидательно произнесла горничная. – Сначала дела-заботы, потом – тю-тю.

– Что тю-тю? – не понял Сергей Арнольдович.

– А вот то! Что на остановке сволочь какая-то сбила людей. И кажись, насмерть. Стояли, никому не мешали. Наехала и уехала. А женщина-то беременная!

* * *

Одну икону Соня отложила сразу – будет с чем сравнить. «Эталон, – назначила Соня. – А вторую пожертвуем для эксперимента». Некоторые подсказки по эксперименту она нашла в книге «Фотография для начинающих» – толстенном фолианте от Жорика. Какой же толщины должна быть «Фотография для продолжающих»? А «Для завершающих»? Подумать страшно.

Соня прочла половину предисловия и две первые главы. Прошлась по азам. Четырнадцатая глава «Непрактичная практика или это вам не пригодится» заинтересовала Соню настолько, что она без малейшего колебания прыгнула со второй главы на четырнадцатую и углубилась в теорию «отсроченной проявки».

Собственно, об отсроченной проявке Соня впервые услышала еще в школе. Учитель физики о фотографии рассказывал много, и Соня – при том, что слушала вполуха – запомнила тезис: потемнение фотографии есть следствие воздействия – внимание! – проявителя при плохих промывке и закреплении. Только и всего. То есть, все те изменения, которые случаются с фотографией – это вина проявителя. Короче: главный зачинщик в этом деле – проявитель.

И вот теперь эксперимент. Экспериментировала Соня абсолютно на добровольных началах – в ней бродила душа неприкаянного естествоиспытателя: как Джордано Бруно когда-то, хотела докопаться до истины.

Продавец икон заверил Соню, что его продукция обладает живительной силой. Мало того, сказал он, иконы полностью отражают процесс, происходящий с первоисточником – списком иконы Казанской Божьей Матери, который хранится в одном из храмов Москвы. Этот список, дескать, один из ограниченного количества списков, существующих на сегодняшний день во всем мире. Он сказал, что списков когда-то было много, но большинство из них не сохранилось, так как не все списки обладали чудесной силой. Продавец заверил также, что Соня своими глазами увидит, как эти темные иконы начнут проясняться, очищаться и, наконец, станут ясными-ясными, как изначально было создано старинным художником. То есть налицо будет волшебное чудо.

– Получается, что это копия списка? – спросила Соня. – Копия копии?

– Не копия копии, – обиделся продавец, – а уникальное повторение чудотворного списка. Можно сказать, что сам чудотворный список в миниатюре и по приемлемой цене. – И, чтобы быть более убедительным, добавил без всякой меры: – Работа слепых монахов-отшельников.

– Как же они работаю, раз слепые? – удивилась Соня.

– По памяти…

Все это не выдерживало критики, но Соня не стала спорить, заплатила и ушла. На оставшиеся от продажи Руслановой деньги, Соня прикупила нужных порошков. В полном соответствии с рекомендациями «Для начинающих».

Соня перевернула страницу. «Под влиянием проявителя кристаллы галоидного серебра, на которые подействовал свет, распадаются на элементы: галоид и серебро. Галоид переходит в раствор проявителя, а частицы металлического серебра – они имеют темный, почти черный цвет – составляют видимое изображение». Соня ссыпала в кювету содержимое пакетика, налила воды. Раствор позволял «допроявить» фотографию. Попробовать Соня решила сначала «на себе». Для этого она принесла из дома фотографию «в купальнике». Пожелав самой себе удачи, она опустила фотографию в раствор. Фотография намокла, через некоторое время пожелтела, стала коричневой, почти черной. Соня поняла, что раствор работает. Теперь икона. Если это не настоящая икона, а лишь фото-подделка, раствор с легкостью повлияет на изображение, и любые изменения в изображении будут означать, что предположения Сони соответствуют реальности. Она опустила икону «лицом» вниз и принялась ждать.

В корзине завозилась Жуля. Соня выпустила собачку, и та побежала в ванную комнату. «Молодец, – сказала Соня, – хорошая девочка. Знаешь свое место». Жуля вернулась, вспрыгнула на кресло, повозилась и затихла. «Спи, спи, дорогая». Вот не зря говорят, что собаки и кошки врачуют. Посмотришь на питомца, или погладишь по спинке, и душой отдохнешь. Мир обеднел бы, не будь их, нахлебников наших четвероногих. В хорошем смысле нахлебников, потому что, на самом деле, хлеб они свой отрабатывают – дарят нам возможность почувствовать себя не столько высоким и могущественным – хотя и это – но любимым. И если любит тебя хоть одна живая душа, пусть даже собачья, радуйся, – много есть, кого никто вообще не любит, даже попугай или рыбки. «Правда, – Соня задумалась, – рыбки вообще никого не любят, только себя. Но это уже из другой оперы».

Итак, можно было заканчивать. Соня вынула испытуемую из кюветы, бывшее темным изображение прояснилось, выявились чистые цвета. Причем, вынула вовремя: если икону подержать в растворе еще какое-то время, процесс продолжится и изображение вновь потемнеет. То есть получится как раз то, что наблюдалось на иконе старушки – отсроченная проявка. Получалось, что Соня ускорила «чудесный» процесс? С настоящей иконой, пусть даже копией списка, такой фокус не прошел бы.

Значит, это обычная фотобумага, немного шершавая, конечно, чтобы сымитировать деревянную поверхность. Вооружась пилкой для ногтей и увеличительным стеклом, Соня принялась колдовать над иконой: так и есть, бумага! Эксперимент завершился. Соня провела расследование, и оно подтвердило догадки: эти подделки ничего общего с настоящими иконами и их списками не имеют. «Это даже не копии копий, это самая настоящая профанация, – сказала Соня Жуле. – Обман доверчивых граждан. Имитация». Печатаются фотографии, клеятся на доски. Сами фотографии обработаны так, что процесс проявки растянут во времени. Доверчивый гражданин покупает «икону», приносит домой и через некоторое время обнаруживает, что она «чудотворная» – изо дня в день становится чище и чище. Не соврал продавец, не зря такую цену дерет! Проходит время, «икона» начинает потихоньку темнеть – процесс-то продолжается! – темнеет, темнеет, превращается в нечто невообразимое, в темное бесформенное пятно. А доверчивый гражданин пеняет на себя, мучается, выискивает грехи и даже готов наложить на себя руки. Но, может, и не накладывает, но нервы себе и близким треплет изрядно. Не честно все это, не честно.

* * *

– Тебе это нужно? – спросил Жорик в машине.

– А тебе вот это нужно? – показала Соня на портрет Фрейда, закрепленный под широким зеркальцем на лобовом стекле.

– Это мой учитель, – многозначительно сообщил Жорик. И пустился в пространные рассуждения о психологии.

Жорик заявил, что теперь увлекается символизмом. А икона – это один из его представителей. Вообще, все в мире можно трактовать как символ. Слова, например, тоже являются символами. Жорик попросил Соню назвать какое-нибудь слово или предмет.

– Воробей, – сказала Соня, увидев на тротуаре воробья.

– Воробей? Хорошо, будет тебе воробей… Что означает этот символ? – голосом лектора начал Жорик. – Он означает предназначение для жизни короткой и веселой. Это символ пустоты и чрезвычайной суетности. А также крайней похотливости и сладострастия. Плиний говорил, что жизнь воробья не превышает одного летнего сезона. – Жорик посмотрел на Соню. – В христианстве этот символ означает шалость. То есть один из атрибутов распутства.

– Что ты на меня так смотришь? – спросила Соня.

– Ничего, я просто рассказываю тебе о символике…

– Так что про воробья?

– Воробей не так уж плох, – продолжил Жорик уже своим естественным, правда, будто читая книжку, голосом. – Например, некоторые считают его самой непритязательной из птиц, поэтому он и стал символом скромного, низкого по положению человека, который, тем не менее, находится под покровительством Бога, ибо даже воробей пришел в наш мир только по воле Божьей и питается тем, что Бог дает. – Жорик выдержал паузу, чтобы дать возможность Соне оценить его красноречие. – В христианстве этот символ олицетворяет скромность, незначительность, а также… – Жорик усмехнулся, – опять же непристойность и разврат. У греков является атрибутом Афродиты и отождествляется с Лесбией. В Японии олицетворяет лояльность…

– И откуда ты все это знаешь, – восхитилась Соня.

– Оттуда, из книг, – похвастал Жорик, не распознав иронии. – Почти дословно цитирую.

– Передо мной-то не красуйся, – улыбнулась Соня.

– И не думаю, – сказал Жорик. – Так вот, в Китае воробей когда-то ассоциировался с пенисом, как сейчас – не знаю. Воробьев даже ели, так как полагали, что те поддерживают потенцию. Ха-ха, помнишь сколько китайцы их настреляли, горы! Вон оказывается зачем. У некоторых народов Европы блудницу представляли в виде женщины с воробьем в руке. Воробей в руке, тебе это ничего не напомина…

– Хватит, хватит, – прервала Соня сомнительные рассуждения.

Жорик замолчал, изобразил обиду и уставился на дорогу. Длиннющий, сутулый. Соня погладила Жорика по щеке.

– Кофе хочешь? – спросил Жорик. – Термос там.

– Нет. – Соня обернулась. На заднем сиденье трясся трофейный немецкий термос. – Любишь ты ерунду собирать, – сказала Соня.

– Почему ерунду? – возразил Жорик. – Термос достался мне в честном бою, в сорок втором.