Текст книги "Воспоминания"

Автор книги: Александр Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Выехав из Москвы, по дороге в Новгород мы остановились в Клину, посетили дом П. И. Чайковского, где он жил до своей кончины. Рядом музыкальное училище. Там бывают концерты, конкурсы, выступления. И везде имя – Ю. Л. Давыдов. Администратор музея, заметив мое любопытство, позвонил кому-то и через несколько минут поднялась по лестнице и подошла к нам пожилая дама. Это была Ксения Юрьевна Давыдова. Она пригласила нас в свой кабинет поболтать и попробовать выяснить, не родственницы ли мы? Мы выяснили, что да. Её дедушка был двоюродным братом папиного дедушки и, значит, мы с ней их далекие племянницы. Сестра Чайковского была замужем за Львом Давыдовым, одним из сыновей декабриста Василия. Лев, отец Юрия, – дед Ксении Юрьевны, был хранителем этого музея. После его смерти его дочка (254) Ксения стала тоже хранительницей и именно с ней я говорила и слушала её рассказы о Каменке. Она неясно, но все же помнила моего отца. Потом мы осмотрели дом, где жил Чайковский, где на стенах висело много портретов и фотографий моих прадедов. А время летело. Надо было уезжать. Увидимся ли мы опять? Во всяком случае, будем писать друг другу.

По дороге мы осмотрели Новгород с его великолепным Кремлем, и, наконец, Петербург, этот изумительный город, в котором больше чем где-либо я пыталась разыскать следы того, о чем писал Папа. Смольный Институт, теперь областной комитет коммунистической партии, раньше был Институтом благородных девиц. Папина тётя, Светлейшая Княжна Ливен, тётя Лина, была начальницей Института в течение тридцати лет. Папа часто её навещал и приходил сюда на балы. Эрмитаж Зимний Дворец – один из самых богатых музеев на свете, где Папа, камер-юнкером, бывал при дворе. Он видел все эти улицы, набережные Невы, Английскую набережную. Там и теперь стоит дом, со своими знаменитыми львами, охраняющими крыльцо, некогда принадлежавший Лавалям. Отсюда Каташа уезжала в Сибирь. С другой стороны Невы – Университет, окруженный деревьями. Все эти места Папа посещал и знал так же, как и дворцы около Петербурга: Павловск, Петергоф и Царское Село (теперь Пушкин), куда Папа тоже ходил на праздники. Я смотрела на все улицы, дома, магазины. Многое, наверно, переменилось, но вот знаменитый магазин Елисеева, как в Париже "Фотон", в котором продавались перепелки, семга, икра.

Во время этой поездки я не переставала думать о папиных мемуарах, о той работе, которая ждала меня. Все прочесть, все наладить – эта мысль меня очень радовала и, находясь здесь, в Петербурге, в России, мне все сильнее хотелось побольше узнать об этой стране и её истории

Вернувшись в Париж, я начала было работу, но тогда, совсем внезапно, в мае 1975 года, скончалась Мама, и с того дня я вдруг поняла, что мне некого больше расспрашивать о России. И опять-таки, так же как и с Папой, мы с Мамой обычно говорили о разных мелочах повседневной жизни, вместо того, чтобы говорить о России и её прошлом.

(255) Я продолжала разбирать папины мемуары. А зимой, в январе 1977-го года, мы опять поехали в Россию, в Петербург, на целую неделю. Было очень холодно – -25°, все покрыто снегом. И эта поездка была великолепная, снег очень красил город. Легко было себе представить санки, лыжи и тройки в начале этого века. Это мне напоминало старую гравюру, и я представляла себе жизнь в городе зимой, в те времена: замерзшую Неву, жителей, которые могли по ней ходить, скользить и даже ездить... И как со дня на день вся жизнь менялась, как только выпадал снег.

Все так красиво, так спокойно. Дни стояли короткие, и в полдень солнце было красным, как перед заходом. Таких пастельных красок, разнообразных и нежных, не встретишь в южных странах. Небо далекое, северное, и в четыре часа дня уже ночь. Забавно было видеть горячих, энергичных купальщиков, ныряющих в прорубях на Неве, перед Петропавловской крепостью, где я опять побывала, чтобы увидеть тюремные камеры, в которых были заключены декабристы до ссылки в Сибирь. Я увидела тюрьму и маленький двор, куда их каждый день выводили на прогулку.

Я пошла на кладбище у Александро-Невской лавры, где похоронены все артисты. Нашла могилу Чайковского с его бюстом, могилы Римского-Корсакова, Глинки и многих других. Была в Никольском соборе, "Матросном", который был открыт и где ежедневно бывали богослужения. Я очень люблю наши православные церкви; хор, даже самый маленький, всегда так красив, и отражение свечей на иконах всегда меня чарует. Неделя в Петербурге – это и долго, и в то же время коротко. Сколько всего увидеть, осмотреть. Конечно, зимой фонтаны и статуи обиты досками для защиты от мороза, но как прекрасны парки и сады, как бы реющие в морозном воздухе, окутывающем голые ветки деревьев. Все это мне напоминало балет "Золушка", поставленный маркизом Куевасом, где все декорации создавали игру голубых, светлорозовых и фиолетовых тонов, а остальное было белым, как снег. Это казалось волшебным видением. В Павловском парке люди даже катались на лыжах, а одна женщина возила свою мать в кресле на полозьях. Снег был повсюду и часто падал с крыш.

(256) И я опять вспомнила о том, как мой отец описывал восьмидесятые годы прошлого века в России. Я помню, он рассказывал о наступлении оттепели, когда, после месяцев глубокого сна, Нева вновь текла, унося большие, толстые льдины, и тогда снова могли плыть пароходы и лодки. Моя Мать тоже описывала, как на Пасху – которая была не только главным праздником, но также знаменовала окончание зимы и начало оттепели – был обычай к заутрене надевать что-нибудь белое...

Ну, а потом я отправилась в Россию третий раз. В тот же Петербург, полтора года спустя, в июне, во время "белых ночей", когда дни так долго длятся, а ночь наступает только в три часа утра. Совестно ложиться спать!

Я поехала со своей дочкой, она раньше никогда не бывала в России. Я была её гидом и хотела ей показать все, что я сама уже видела. Мы пошли с ней на набережную Декабристов. Оттуда на пароходе мы поехали в Петергоф. На Английской набережной я сфотографировала мою дочь, сидящей на льве, на крыльце особняка Лавалей. Дом этот был построен Тома де Томоном, знаменитым архитектором середины восемнадцатого века, времен царствования Екатерины Великой, когда строилось много дворцов: москвичи, устраивались в "новой столице". Мы осмотрели музей, находящийся в Петропавловской крепости, переполненный всякими реликвиями времен декабристов. Съездили также и в Царское Село, где, кроме великолепного дворца и парка, есть очень богатый и интересный музей, там я увидела портреты Давыдовых и карикатуру на Дениса Давыдова, нарисованную Пушкиным. Мне так хотелось показать моей дочке как можно больше всего в том городе, где жил её дедушка. Неделя промчалась быстро, и у меня, как всегда, было чувство, что я не все показала.

После этого прошел год и другой. Казалось, что я уже давно не была в России. Но вот, наконец, в конце августа 1981 года мы вылетели с мужем в Киев. В летний сезон, один раз в неделю, по субботам, есть прямой рейс из Парижа в Киев. Через три с половиной часа мы очутились в другом мире. Оставив Париж, как обычно ещё пустым в эти последние дни августа, мы попали в Киев, где, напротив, улицы были битком набиты людьми, да и наша гостиница была полна. Дежурная, (257) увидев нас, произнесла: "Франция?". В ответ я спросила, по-русски, далеко ли наша комната? Она удивилась, почему я говорю по-русски... "Я русская", – ответила я. "Ох, ах, как это случилось?". – "Потому что мои родители были русские, а я сама Давыдова". Это имя связано с одной из исторически значительных эпох в России. А я как раз и приехала для встречи с историей, в эту уже четвертую поездку по следам воспоминаний моего отца, в те же места, где некогда жили мои предки.

Мы покинули Киев на следующее утро и двинулись в Черкассы на машине, взятой в "Интуристе". Правил мой муж. Черкассы находятся только в пятидесяти четырех километрах от Каменки, и мы поехали туда на нашей "Ладе" с гидом "Интуриста". Бог знает, зачем ему надо было нас сопровождать, если вел машину мой муж! Во всяком случае мы находимся на дороге в Каменку. Это название я слышала всю свою жизнь, дома, ещё при жизни моих родителей.

Погода чудесная. Дорога заполнена грузовиками и редкими частными машинами. Я жадно смотрю по сторонам, чтобы ничего не пропустить, думая о том, что по этой дороге, наверное, тогда не мощенной, Папа и мои предки ездили в колясках, санках или просто верхом. Когда я говорю "предки", это не только Давыдовы, но и Раевские, Трубецкие, Волконские, Бестужев, Рылеев, Пушкин и, уже позже, Чайковский, и многие другие известные люди, посещавшие Каменку.

Эти пятьдесят четыре километра кажутся слишком короткими. Я хотела бы удлинить каждую версту, чтобы иметь больше времени для самого ожидания, осуществления одной из целей этой поездки. Я почти боюсь, а вдруг все мои мечты и надежды разрушатся, как карточный домик, когда я окажусь лицом к лицу с реальностью. До Каменки мы проезжаем Смелу, где течет Тясмин, болотистая река, протекающая и через Каменку. Водяная мельница дает электричество для сахарного завода. Мы останавливаемся, чтобы сфотографировать озеро и церковь на возвышении. Все так спокойно в это прекрасное утро. Еще несколько километров, и мы в Каменке. Ставим машину и входим в калитку, над которой надпись:

"Музей Чайковского и Пушкина". Мы поднимаемся по аллее, и нас встречает женщина, которая по-русски мне говорит:

(258) "Ольга Александровна, мы вас ждём". Боже мой! Не сон ли это? Действительно ли я нахожусь в Каменке, и эта женщина, которая мне говорит, что все покажет, не видение ли она? Мало сказать, что я была взволнована. Мне хотелось молчать, не двигаться, глубоко переживая эту минуту, это мгновение: как ребенок перед пещерой Али-Баба. Но секунды и минуты проходят, и я должна идти вперед по этой "дороге прошлого".

Вначале Мария Антоновна Шкалиберда показывает нам дом, в котором находится музей. Дядя Коля жил в этом зеленом домике. Как и во всех музеях в России, все в нем отлично и с любовью сохранено. Здесь гравюры и картины, на которых изображен прадед, а также "Большой дом", каким он выглядел в те времена, и Николаевская церковь до того, как она сгорела и дядя Коля построил новую.

Так вот оно, как было "тогда", то есть в двадцатых, тридцатых и сороковых годах XIX-го века. Весной весь газон, впереди, был покрыт фиалками. В гостиной стоит один из роялей, принадлежавших Давыдовым, на котором Чайковский сыграл в первый раз "Евгения Онегина". Все стоит, как будто ожидая своих хозяев, и не нужно много воображения, чтобы представить себе, как было весело и радостно, когда готовились коляски для пикников в "Большом лесу", или, как все его называли, "Болтыше", и как там дети тащили сухие ветки и прутья для костра и где Чайковский, приехавший гостить к своей сестре, Александре Давыдовой, присоединялся ко всем и слышал там "веселые детские крики". Трудно мне описать этот визит, где каждый предмет меня интересовал и у каждого хотелось задержаться, наперед зная, что захочу ещё сюда вернуться. Невозможно все сфотографировать, невозможно запомнить все детали, все предания, рассказанные Марией Антоновной, неиссякаемым источником воспоминаний и историй о всех обитателях Каменки. Мы посетили грот, в котором Пушкин, а после него Чайковский любили сидеть и отдыхать. Где Елизавета Васильевна, Папина тетя, уговорила Петра Ильича не менять конец "Онегина", как ему предлагал его брат Модест Ильич, и не заставлять Татьяну покинуть мужа ради любви к Онегину. После этого идем обедать – маленький перерыв в этом волнующем дне.

(259) После обеда гуляем по большому саду, теперь мемориальному, с памятником Декабристам, где слева мой прадед В. Л. Давыдов. В парке много деревьев разных пород, они, наверное, были много меньше в папино время. Я знаю, что многое переменилось: нет больше маленьких, неприглядных еврейских домиков вдоль грязных улочек и нет больше синагоги, но все же стоят сахарные и винокуренные заводы и вон там тот мост через Тясмин, где рыбак терпеливо удит рыбу... Да, эта мысль меня никогда не покидает в течение всей этой поездки.

Приехали мы сюда около десяти часов утра, а сейчас почти четыре. Энергия Марии Антоновны, её живость никогда не угасали, и я думала, как жалко, что я не могу завтра ещё вернуться, доспросить обо всем, что пропустила, несмотря на все мои усилия и желание все запомнить. Я не сомневалась, что моя память меня подведет и я забуду многие детали. Но нам оставалась ещё "Юрчиха". Далеко ли это и возможно ли туда поехать? Да это всего в трёх километрах, мы можем поехать! И вот мы едем на автомобиле в дом, где жил Папа. По дороге вся в цветах могила моей прабабушки, Александры Ивановны Давыдовой, жены декабриста, урожденной Потаповой. Как трогательно выглядят эти цветы! "Юрчиха" теперь санаторий для туберкулезных детей. Дом очень хорош. Одноэтажный, просторный, скромный, с большим садом, стоит он чуть на возвышенности, вокруг деревня и высокие сосны. Чудный вид! Осматриваем все комнаты. Некоторые, я думаю, изменились, но многие остались такими же. как были. Я ласкаю перила лестницы: они подлинные, старинные, как мне говорят. Отсюда мы тоже должны уезжать. Как жаль! Доктора, встретившие нас, очень милые люди, и они интересуются всем тем, о чем я им рассказываю. Потом прощаемся с Каменкой и целуемся с Марией Антоновной, я обещаю ей написать и прислать снимки – и она отходит от машины быстрым, энергичным шагом.

Мы едем в Черкассы. Я во власти множества новых впечатлений и переживаний. Если бы Папа мог бы меня видеть. Я так сейчас к нему близка. Первая часть этой поездки окончилась Каменкой, которую я наконец увидела. Я надеюсь, что фотографии выйдут хорошо, они будут свидетелями этого (260) хотя и чересчур короткого, но изумительного визита, о котором я так давно мечтала.

Мы на один день остаемся в Киеве – делаем перерыв. У нас чудные воспоминания об этом городе, но в этот раз мы не увидим сирени в Ботаническом саду – сезон прошел. И мы ещё больше дорожим драгоценными воспоминаниями нашей первой поездки. На следующий день мы вылетаем в Крым. В самолете на Симферополь я сижу около пассажира, который там живет, и пытаюсь узнать, где находятся "Саб-лы". Мы приезжаем в гостиницу, распаковываем наш багаж и быстро, до сумерек, идем в город.

Алла – работница "Интуриста" – не уверена в том, что нам разрешат посетить "Саблы", но завтра мы можем поехать в Ялту. Я отвечаю, что не смогу ни есть, ни спать до тех пор, пока не выяснится, увижу ли я "Саблы". Мы гуляем по Симферополю, городу, где родилась моя Мама и где они жили с бабушкой и со своей семьёй. Как жаль, я не знаю, где находился их дом. Многое разрушено во время войны и многое вновь построено, но все же, может быть, кое-что осталось по-прежнему и мамины места сохранились Симферополь мне нравится, несмотря на то, что это очень банальный, провинциальный город, но так чувствуется повсюду, что это уже юг! Будь то природа, деревья, одноэтажные низкие белые дома или тенистые улицы, угадывается, что здесь должно быть очень жарко, и я прекрасно могу себе представить то, о чем бабушка мне рассказывала: как люди сидели на скамеечках, беседовали перед своими домами и грызли арбузные семечки.

В небольшом сквере много людей, все стоят и разговаривают, все это очень похоже на наши "коктейли" в Париже. Мы садимся на одну из длинных скамеек рядом с двумя старушками. Вскоре одна из них заговаривает со мной: "Потому, как выглядят ваши туфли, видно что вы нездешние". Я пробую узнать, в какой стороне "Саблы", и она мне отвечает, что это по Севастопольскому шоссе, и надо сесть в "пятый" автобус. Я чувствую, что если "Интурист" запретит мне поехать в "Саблы", то я любыми способами доберусь туда, даже если нужно будет подкупить шофера такси! Я беседую с этими женщинами и рада тому, что сижу здесь. Воздух становится свежее, и это так приятно. Оказывается, что все эти люди, (261) стоящие здесь, приходят сюда для обмена квартир. Кто бы это мог угадать! Но надо покидать старушек и идти ужинать. Я обещаю постараться увидеть их завтра.

"Океан", в который мы наконец попадаем, – огромный ресторан, очень новый и сделан как будто напоказ. Он набит людьми, и мы, наконец, усаживаемся за столик, за которым уже сидят двое мужчин. Слишком шумный оркестр, многочисленные рюмки водки, волнения и переживания сегодняшнего дня, усталость – все это создает ощущение натянутой струны. Эта поездка такая напряженная, столько переживаний на каждом шагу. Нам хотелось бы остаться, но мне необходимо быть завтра бодрой, и новые друзья отвозят нас в гостиницу, очень быстро прощаются и исчезают.

На следующий день мы выезжаем в Ялту на такси с очень симпатичным шофером "Интуриста", Борисом Нестеровичем. Погода дивная, и Ялта нам очень нравится, как и Дом Чехова. Я как бы вижу, гуляющую по набережной Даму с собачкой. Все здесь старомодно, курорт для дам в шляпах и с зонтиками. Окунув ноги в Черное море и посмотрев издалека на толпу купающихся туристов, мы возвращаемся через сады в гостиницу "Ореанда". И это название я слышала от своих родителей. Да, правда, мне это очень напоминает, как говорил Папа, Амальфитанский берег, около Неаполя: такие же кипарисы, цветы и балконы, покрытые растениями. Я размечталась: как было бы хорошо провести каникулы здесь, в этой гостинице, в комнатах с большим балконом, выходящим на море. Все здесь старое и, может быть, неудобное, но мне нравится.

Из Ялты мы едем вдоль берега, задерживаемся у двух старинных дворцов: Воронцова-Дашкова и Ливадии. И решаем обедать в "Шалаше" у Байдарских ворот. Там, благодаря нашему шоферу, очень скоро стелят белую скатерть на один из деревянных столов в саду. Едим очень вкусный обед. Возвратясь в Ялту, я из "Ореанды" звоню в "Интурист" и узнаю, что имею разрешение на поездку в "Саблы". Ура! На следующее утро, в девять часов. Я в восторге!

И вот мы по дороге в "Саблы", к сожалению, не с Борисом Нестеровичем, которого мы предпочли бы, а с другим шофером. "Саблы" теперь не называются больше "Саблы", село (262) было переименовано сначала в Партизанскую, а теперь носит название Каштанная. Так же, как и по дороге в Каменку, я смотрю на обе стороны дороги, стараясь и сейчас ничего не пропустить. Найду ли я папин дом? Стоит ли он ещё? Смогу ли я узнать его по фотографиям, которые висят на стене нашей квартиры? Узнаю ли это последнее жилище моего отца в России и место "неосуществленного колхоза"? Дорога, как всегда, забита грузовиками, но мы довольно быстро приезжаем – это всего в пятнадцати километрах от Симферополя. Снова я хочу замедлить эти последние минуты перед встречей. Мы поворачиваем направо и выезжаем на другую дорогу, она чуть уже, и потом вдоль длинной аллеи... Да, да... Вот видны "Саблы". Дом. Я сейчас же узнаю его большие стеклянные окна. Бегом поднимаюся на верхний этаж (и муж фотографирует меня в окне). Ищу кого-нибудь и нахожу контору, где работают несколько женщин. Стараюсь объяснить, кто я и причину моего появления в этом доме. Они начинают меня расспрашивать. Незаметно для себя я вдруг уселась на письменный стол, стоящий в этой широкой комнате, продолжая рассказывать, а новые люди все приходят и приходят. Их двадцать пять – тридцать – тридцать пять человек. Я объясняю, почему сюда приехала, говорю об отце, отвечаю на разные вопросы, которыми они непрерывно меня обстреливают. Они хотят все знать: как мы живем на Западе, чем я занимаюсь и совсем очарованы простым фактом моего приезда сюда. Я для них человек, как бы упавший с неба, и мы болтаем обо всем понемногу. Но время идет! Бог знает, как долго я здесь просидела! Мой муж говорит, что уже почти два часа, но я не могу этому поверить! Я могла бы продолжать, но хочется увидеть дом, осмотреть комнаты и ещё многое узнать. Что переменилось и что осталось от того, как было прежде. Директор детского сада, очаровательная Евгения Петровна Жиленко, и она, кажется, с восторгом хочет мне показать все. Вот спальни, с детскими белыми кроватками, дальше комнаты для игр. Игрушки разложены по полкам, некоторые разбросаны по полу, здесь раньше находились столовая и гостиная. Все – как во сне, и, проходя по комнатам, я волнуюсь и возбуждена больше, чем если бы я выпила десять рюмок водки! В саду играют дети, некоторые раскачиваются на качелях, (263) другие кружатся на каруселях. Сад кажется чуть заброшенным, но все-таки очень приятным, много растений и кустов сирени. Две старушки говорят, что они помнят рассказы своих родителей о семье Давыдовых, которые жили в этом доме и были добрыми и справедливыми людьми. А моя прабабушка никогда не упускала случая их вознаградить. Кто-то предлагает навестить старушку, жившую поблизости, она как будто бы знала её. Мы действительно нашли девяностовосьмилетнюю женщину. Она сидела в маленькой хате и чистила картошку. Из дома, больше похожего на барак, разносился чудесный запах куриного бульона. Какое совпадение! Эта старушка, будучи ещё девочкой, обычно приносила на продажу моей прабабушке цыплят и кур! Мы едем дальше, посмотреть на сады, где Папа выращивал фрукты, о которых он мне рассказывал: персики, груши, яблоки... У калитки сада, который принадлежит сейчас совхозу, мы видим рабочих и администратора. Они открывают ворота, и вы входим. Опять объясняю причину моего присутствия здесь. Реакция непосредственна: они тоже хотят узнать, как и почему я приехала сюда. Мне приносят фунтов двадцать яблок, некоторые желтые, другие красные; первые, чтобы съесть сейчас, а красные в октябре, когда они поспеют и мы уже вернемся обратно в Париж. Я смотрю на эти громадные сады и пытаюсь представить себе, как шагал Папа между рядами фруктовых деревьев, и любуюсь этим пейзажем. Никакие холмы не задерживают взгляд, только долины и горизонт. Если бы обстоятельства сложились иначе, я тоже могла бы здесь жить... Но эти мечтания бесполезны.

"Партизанская" теперь "Каштанная", но "Саблы" остались по-прежнему "Саблы". Против дома старый фонтан все ещё действующий. И надпись – 1857 год. Надо уезжать, покидать этот дом, дом моих прадедов... Последнее папино местожительство, до того, как он покинул Россию навсегда, место, где он надеялся создать колхоз, но, увы, эта мечта не осуществилась.

Удаляясь, смотрю назад и спрашиваю себя, вернусь ли я когда-нибудь? На обратной дороге – Бахчисарай, дворец хана отлично реставрирован. В Симферополь возвращаемся вовремя, успеваем быстренько закрыть чемоданы и к семи часам (264) мы готовы к отъезду в Тбилиси. Какой незабываемый день, какие впечатления, какие душевные волнения!

В полночь мы уже в Тбилиси. Мне все хочется назвать его Тифлис, как его называли мои родители. Ещё ничего не зная и не имея возможности что-нибудь увидеть в темноте, я уже чувствую, что здесь всё будет иначе, чем в Крыму или даже в России. У грузин особый акцент, когда они говорят по-русски, и вообще они кажутся совсем другим народом, ближе к персам. Наша гостиница, старых времен, находится в центре города, на главной улице – бульваре Руставели. Комната большая, и в ней очень жарко. Я падаю от усталости, но все же с трудом засыпаю. На утро мы идем в бюро "Интуриста", находящееся прямо в гостинице, и вскоре приходит Цецо, молодая женщина, которая нам сразу нравится. В самом деле, она живая и очаровательная. Цецо показывает нам город и все места, представляющие хоть какой-либо интерес, а после мы едем в Мцхету, старую столицу Грузии. Здесь совсем другой пейзаж! Доминирующие краски – все оттенки коричневого цвета, от самых нежных до самых ярких тонов желтого и золотого. И даже теперь, вспоминая Грузию, эти цвета всегда стоят перед моими глазами.

Через три дня мы едем в Армению, в столицу Ереван, которая тоже так не похожа на Россию. Это как очень острое блюдо, ароматы которого мне трудно разобрать, и поэтому я не могу понять какое оно. Народ очень пестрый, так же, как и их базары, – полные смешанных запахов. Армяне своей смуглой кожей напоминают персов, и я себя чувствую очень белой, очень русской! Георг, хозяин бара в гостинице, где можно попробовать разные грузинские и армянские вина, типичный азиат – хитрый, ловкий и первоклассный трактирщик.

Из Еревана мы летим в Москву, железную, серого цвета. Большой город, холодный и непривлекательный после голубых, синих, солнечных красок юга. В этом городе чувствуется власть правительства и чиновников. Править машиной трудно из-за всех правил, да и вообще здесь все сложно. Бюро "Интуриста" огромно. Нам придется часто сюда обращаться для разрешения тысяч маленьких и больших проблем, возникающих у каждого поворота. Я рада, что мы остановились в "Метрополе", Мама тоже здесь была. Гостиница (265) старомодная, а нам как раз это и нравится. Мы обедаем в огромной столовой, очень богато украшенной, и легко представить, как было "тогда": оркестр играл вальсы и танго вместо сегодняшних шумных ритмов. Они такие кричащие, что невозможно расслышать собеседника.

На следующий день мы выезжаем в автомобиле во Владимир, куда попадаем после двух часов езды: большое движение, много грузовиков, туман и скользкая дорога. Вдоль дороги – с двух сторон лес – люди собирают грибы и тащат мешки или корзины, после дождя грибы растут ещё быстрее. Это всегда было моей мечтой: собирать грибы, а я их собирала один только раз, в лесу, под Парижем. Во Владимире небо уже совсем бледное, повсюду мои любимые берёзы, все так отличается от южных краев, где мы были сорок восемь часов назад. Дальше виднеется "Боголюбов", недалеко оттуда церковь Покрова на Нерли, и, хотя её реставрируют, она все же очень красива, стоит у слияния двух речек. Чтобы дойти до неё. мы долго идем пешком через поля. Все так приятно и спокойно в этот вечерний час.

Потом едем в Суздаль. Сейчас почти шесть часов вечера, но достаточно светло для фотографирования: очень красив закат солнца и, Бог знает, какая завтра будет погода. Вечер такой чудесный, освещение нежнояркое и воздух ясный и свежий. Эти церкви, эти колокольни, купола-луковицы, эти монастыри и деревянная деревушка, торговые галереи со своими вороненой стали вывесками все это пришлось нам очень по вкусу.

На следующее утро погода пасмурная, легкий туман, и это придает всем церквям особую прелесть. Завтра мы возвращаемся в Москву, заезжаем по дороге во дворец князя Юсупова в Архангельском, и нам больше нравится парк и сады, чем сам дворец. Березы такие красивые, что, живи я в Москве, я часто приезжала бы сюда гулять. Потом Новодевичий монастырь, прекрасный своими золотыми и голубыми куполами, обрамленными деревьями кладбища. Могила Дениса Давыдова. Цветов ещё больше, чем в последний раз, в 1973 году. Рядом с ним похоронены его дети. Он приходится мне довольно далеким родственником, но я чувствую к нему какую-то особую близость. Как странно и забавно: у меня, как и у него, (266) с юных лет появилась посередине головы совершенно белая прядь волос. Да, наследственность существует. Подальше могила декабриста Сергея Трубецкого. Я рада, что вернулась сюда. Перед возвращением в "Метрополь" мы находим Хамовники, где стоит дом Толстого, о котором Папа писал в своих мемуарах. Он бывал здесь, дружил с его двумя сыновьями. Музей содержится прекрасно. Я не могу не подумать, что Папа, наверное, танцевал здесь, в этой большой комнате, где стоит рояль. Хотелось бы увидеть Гороховое поле, Елизаветинский институт, все места, о которых пишет Папа. Как обычно, просто не хватает времени.

Утром, по пути в Ярославль, мы проехали Переяславль-Залесский и обожаемый нами Ростов Великий. Как он чудесен и роскошен, какая радость для взора, сердца и души. Признаюсь, что архитектура этих церквей мне гораздо ближе, чем цельная и умеренная архитектура армянских и грузинских церквей. Как приятно обнаружить неожиданный подарок – Ростов Великий, мы не устаем осматривать все подряд и, покидая его, жалеем, что не можем остаться дольше. И наконец Ярославль. Он нам понравился, но, может быть, мы уже пресыщены всем виденным ранее, и поэтому чуть-чуть разочарованы городом.

Новый день. Музей Н. А. Некрасова находится недалеко от города, в Карабихе. Сам дом не очень красив, но сад со своими березками прелестен. Здесь Некрасов писал поэму "Русские женщины" об отважных Княгинях Марии Николаевне Волконской и моей прапрабабушке, Екатерине Ивановне Трубецкой. Они были первыми из жен декабристов, поехавших вслед за мужьями в ссылку в Сибирь, это были "их ангелы", а, по-моему, и героини. Да, повсюду жива история моей семьи.

Завтра собираемся в Клин, это будет последний этап нашей поездки. Визит к моим родственницам, к тете Ксении и Ирине, которых мы видели последний раз в 1973 году. Выехав в девять утра, мы приезжаем около одиннадцати. С трудом находим их квартиру. Они встречают нас с явной радостью, и мы беседуем в гостиной. Позже мы пьем чай на кухне. Едим хлеб с маслом и с очень вкусной колбасой и бисквиты. Разговор не иссякает, но многое остается недосказанным, а я не (267) пытаюсь расспрашивать их, так лучше. После чая мы идем в Дом-музей П. И. Чайковского, который, как и все здешние музеи, сохранен великолепно. Стены покрыты картинами, фотографиями, гравюрами. Мебель хорошо расположена, рояль стоит посередине одной из комнат, на веранде – круглый стол, за которым П. И. пил кофе. Все очень уютно. Хранительница музея очень мила, как и сопровождающая нас Полина Ефимовна, женщина, умная и разговорчивая, вся её жизнь посвящена культу памяти Чайковского. Она и правда очаровательная, и мы не могли бы желать лучшего гида, она знает столько интересных моментов из жизни Чайковского. Здесь тоже Давыдовы, бывшие членами семьи П. И., и мне приятно видеть их на портретах.

Возвращаемся в Москву, темную, дождливую и неуютную. Утром встречаемся с нашим знакомым. Борисом, и идем с ним в Исторический музей в Кремле. Я не могла даже помыслить о том, что через несколько, минут, пройдя по длинным переходам и лестницам, я окажусь в комнате, в которой меня будут ждать три альбома, специально для меня приготовленные. Три альбома рисунков и акварелей моего прапрадедушки, декабриста Василия Львовича Давыдова и его детей, нарисованные в ссылке, в Сибири. Альбомы принесли две милые женщины, работающие в музее. Они были очень довольны, видя мою радость. Я никогда даже и не подозревала о существовании этих альбомов, и это было чудесным финалом нашей интереснейшей поездки. Но и здесь времени не хватает. Я могла бы смотреть и смотреть эти альбомы. Перед моими глазами Сибирь, трогательная жизнь моих предков, иллюстрации к разным событиям их повседневной жизни. Вот родители и дети поздравляют друг друга с днем рождения или именинами. Они не знали тогда, как ценны теперь эти маленькие шедевры.