Текст книги "Уравнение Бернулли"

Автор книги: Александр Чуманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– Спасибо, но принять ваш презент я, к сожалению, не могу.

– Берите! Я ж – не только вам, я ж – всему подъезду!

– Все равно – не могу. Поскольку полноценным обитателем подъезда, увы, не являюсь. Мы ведь только квартиранты.

– Да?! – явное замешательство. Но лишь – на мгновенье. – Не имеет значения! Для меня – все равны! Берите!

– Ну, коли так, спасибо. Искренне желаю процветания вашему бизнесу.

– А я вам – счастья и здоровья. До свидания.

– До свидания…

А в пакете обнаружились коробка конфет, залежалых, само собой, однако несколько дней от срока годности осталось еще, баночка растворимого кофе «Нескафе-классик», пачка печенюшек и… Ба-а-а, свиные мороженые ребрышки, суповой набор! Эх-х, как кстати он был бы часа два назад!

Впрочем, можно же сейчас сварить его в небольшом количестве воды – лучше поздно, чем никогда – и, так сказать, присовокупить к оставшемуся борщу. Не совсем, конечно, то, однако и не возбраняется. А потом, вечером, Ромке можно будет попенять, мол, что же ты, сыночек, вкусную косточку не поглодал, там ведь достаточно было – стыдные, конечно, мысли опять, но менее стыдные, чем те…

К черту латиноамериканскую бабулю, пусть выпутывается из своих проблем сама, тем более что нить, так сказать, уже упущена, а вникать по новой… К черту телевизор!..

И через пять минут уже маленькая кастрюлька – на слабом огне. А Рита, пока кастрюлька самостоятельно пыхтит, решила отнести-таки соседке пакет.

Довольно необычно чувствовала она себя, стуча в чужую, старинной конструкции дверь, на косяке возле которой никогда не было электрического звонка, зато сама дверь носила не только следы многочисленных и самых разнообразных замков, от которых обитатели квартиры, очевидно, весьма регулярно теряли ключи, но и следы давних, а также не очень давних побоев.

Вдруг ни с того ни с сего Рите, не сразу решившейся постучать, пришла в голову шальная, однако, в свете определенных беллетристических стандартов, довольно затертая мысль: представить только, как много забавного, грустного и трагического рассказала бы эта древняя, сорокалетняя, очевидно, дверь, если б умела говорить!

И с ходу – другая мысль – противоположного свойства: тогда уж сразу надо представить, чтобы больше всякую банальную дичь не воображать, какой получился бы кошмар, когда б самые примитивные бытовые предметы и вещи вдруг сделались столь же болтливы, как люди!..

И постучала решительно. Будто шастать по соседкам – привычнейшее дело.

«Это я, теть Кать, Рита из шестой квартиры, пакетик ваш принесла!» – так собиралась ответить Рита на естественный и, как ей представлялось, абсолютно необходимый вопрос сквозь толщу суверенной двери.

Но соседка отворила мгновенно. Будто стояла наготове и ждала. А вместе с ней навстречу, как всегда, – неповторимый запах чужого жилья. Однако и знакомое что-то…

Ах да, очень похоже пахло в доме бабушки, а также в домах чужих бабушек, когда в них зачем-либо приходилось бывать. Запах вовсе не противный, наоборот, какой-то по-особому уютный, родной… Запах близкой смерти? Вряд ли. Там, где доживает свой короткий век Рита, такого точно нет. Стало быть, – старости?..

– Риточка! Ой, как хорошо, что зашла! А то я сама хотела. Да входи же, холоду не напускай! – С этими словами старушка энергично и вполне бесцеремонно в одно мгновение задернула слегка растерявшуюся Риту внутрь. – Ты куда это с кульком? Или не хватило чего-то?

– Что вы, всего хватило, даже в избытке, но пакет ведь надо возвращать…

– Кого там возвращать – говна! Да ты никак добрый вместо моего драного приволокла?! Ну, даешь, соседушка! Это ж додуматься надо!.. Ладно уж, «первый раз прощается, второй раз доверяется…» Конечно, ты ж меня еще не знаешь, мало ли что у незнакомой старухи на уме. Однако в наказание тебе – нельзя ж без наказания – полный кулек накладу. И не моги возражать!

– Да… – еще больше растерявшись, промямлила Рита, – прям неловко так, ей-богу…

– Все – больше ни слова про это, поважней разговор есть, точнее, дело, только пообещай, что не откажешься?..

– Обещаю, – пожала плечами Рита, совсем уж себя не узнавая, – чего мне, да суть-то в чем, теть Катя?

– Свахами мы с тобой щ-щас пойдем. К старичку одному. Да тут – недалеко, одна нога – здесь, другая – там! Полчаса, не больше. Иди, одевайся, по дороге все объясню…

– Свахами, дак свахами, чего нам…

То же самое продолжая, как заклинание, бормотать, и вернулась Рита домой, едва волоча полный пакет новых гостинцев, который, не разбирая, поставила в кухне прямо на пол, потом быстро-быстро – минут за десять – причепурилась, «свахами, дак свахами», – это она и зеркалу повторила навязавшуюся фразу, на которую ответом было лишь изумленное молчаливое недоумение.

Однако про варево на плите Рита в последнюю минуту вспомнила-таки. Хотела отключить, но, мгновенье поразмыслив, передумала. Лишь добавила воды да убавила до самого минимума огонь. Пусть – на «автопилоте». Полчаса же. Но если дом взорву и начнут шить статью о терроризме, теть Катю пускай – тоже. Как организатора и идейного руководителя бандгруппы…

16.

Первого сентября, то есть уже на последнем месяце беременности, Рита неожиданно для всех и в том числе для себя, пошла в школу. Не в свою родную, правда, но в вечернюю. Просто так взяла вдруг и пошла.

Потому что если бы собиралась заранее, то заранее и документы бы, как полагается, из одной канцелярии в другую перетащила.

Может, она вообще просто так пошла, поглядеть, на что хоть это похоже – ШРМ, про которую в нормальной школе мнение было традиционно предвзятое, мол, никто там всерьез никогда не учил, не учился и не учится, учащиеся занятия практически не посещают, а если посещают, то лишь ради справки, благодаря которой можно безнаказанно прогуливать работу.

Хотя собственно «рабочей молодежи» в «шэрэмэ» со временем становится все меньше и меньше, а наводняют заведение в основном юные асоциальные бездельники и бездельницы, последние, все без исключения, легкого поведения, многие уже внебрачными детьми обременены, остальные же непременно будут в ближайшее время обременены. И школу, даже неполноценную такую, никогда не закончат, к чему, правда, у них и стремления никакого нет.

Еще учителя пугали нерадивых деток полным отсутствием в вечерней школе того, что зовется ласковым словом «коллектив», а следовательно, и милой сердцу общественной жизни. Однако это уже вряд ли могло дополнительно запугать недорослей, переживших в своей небольшой пока жизни крушение двух величественных в недалеком прошлом столпов школьного режима – пионерской дружины и комсомольской ячейки.

А интересно, вообще-то, получилось: от коммунистической партии остался вполне материальный труп. Многоголовый и даже многоговорящий, но тем не менее труп. От комсомола – легкое, вроде бы эфемерное облачко, однако пролившееся местами золотым дождем. И только пионерство честно-благородно обратилось в абсолютное ничто…

Однако вечерняя школа встретила Риту, как говорится, с распростертыми объятиями. То есть в буквальном смысле: Рита еще в нерешительности топталась в неожиданно безлюдном школьном дворике, а к ней уже из распахнутых дверей, раскинув руки, шла большая, широко улыбающаяся тетенька, оказавшаяся тоже завучихой, но во всем, абсолютно во всем отличавшаяся от маленькой и злобно-принципиальной «Пи-пополам».

– Милая девушка, я уже минут пять за вами через окно наблюдаю, отбросьте всякие сомнения, вы совершенно правильно сделали, что решили окончить школу назло всем обстоятельствам, и вы ее окончите, вы еще увидите «небо в алмазах», уверяю вас!

Казалось, тетенька совершенно серьезно намеревается обнять абсолютно незнакомую ей Риту, и Рита уже инстинктивно сжалась, выпирающий живот с мелким Фридрихом внутри безотчетно прикрыла руками.

– Или, может, вы по ошибке сюда забрели?

– Нет-нет, не по ошибке!

– Тогда – милости прошу!

И они очутились в сумрачном, прохладном, длинном коридоре, где – от этого вдруг почему-то слегка защемило сердце – тоже царил неповторимый и нигде более не встречающийся школьный запах – смешанный запах мела, влажной прелой тряпки, огромной и заслуженно старой «Карты полушарий» с масштабом 1: 220000. Кого-кого, но уж этого милого знакомца Рита меньше всего надеялась встретить здесь!

Но до конца коридора они не дошли, дверь с табличкой «Завуч» распахнулась существенно раньше.

– Итак, меня зовут Алевтина Викторовна, а тебя? – сразу приступила к делу хозяйка кабинета, однако ее подчеркнутая деловитость, пожалуй, вполне гармонично сочеталась с интонациями искреннего участия и сочувствия.

– Рита… Маргарита Денисова.

Разумеется, Рита отметила про себя непринужденно-мгновенную перемену формы обращения к ней пожилой или даже старой вечерней учительницы, но боже упаси, чтобы ей это не понравилось, скорей, наоборот. К чему эта чопорность, вполне естественная для какого-нибудь старичка профессора из кино, однако явно нелепая для простой провинциальной тетеньки, будь она даже и завуч.

– Что, залетела, дочка?

И так это неожиданно прозвучало, так одновременно участливо, что Рита, растерявшись, едва промямлила то, что уже научилась произносить с вызовом:

– Ага, залетела…

– А с дистанции в каком классе сошла?

– Да я как бы не сходила еще…

– То есть?

– Весной десятый закончила и – на каникулы…

– Слушай, так это же здорово! Значит – в одиннадцатый?

– Хотелось бы…

– Настоящее хотение – это все!

– Ага, даже если – на последнем месяце…

– На последнем месяце?! Героиня, ей-богу! Лично стану с тобой заниматься, лично! Ребенка будешь с собой в школу таскать, но аттестат получишь – это я тебе говорю! Давай документы.

– Видите ли, Алевтина Викторовна, я не думала, что так – сразу… Думала только узнать, а уж потом – за документами… Да вы не сомневайтесь, – теперь уж у Риты, конечно, никак не мог повернуться язык сказать, что она, вообще-то, давно примирилась с необходимостью пропустить год, расслабилась уже в предвкушении целого года безделья, абсолютно не представляя трудностей, которые привнесет в ее жизнь младенец, хотя, конечно, ей об этом все уши прожужжали, причем даже те, кто знал предмет ничуть не лучше нее самой, а в «шэрэмэ» забрела либо просто случайно, либо движимая безотчетным желанием одним глазком взглянуть, как оно выглядит вблизи…

– Ерунда! – завучиха решительно стукнула ладонью по столу и встала, давая тем самым понять, что вопрос решен и разговор окончен, – даже и не утруждайся. Сама схожу в твою школу и все улажу. Делов-то. А приходи в понедельник прямо на уроки. В одиннадцатый «А»…

И они вместе вышли из школы, вместе дошли до ближайшего перекрестка, оживленно беседуя на разные темы, а потом расстались. Учительница пошла за Ритиными документами, а Рита – домой, порадовать и поразить родителей. Если же явится Олеська – так и ее, а с нею всех прочих.

Она шла по улице, весело пиная палые листья, раньше времени нажившиеся в том году, шла быстро, не обращая внимания на небывалое для сентября пекло. И прохожие перед Ритой покорно расступались, а потом многие оглядывались в тревоге – куда так торопится сильно беременная девочка, уж не приспичило ли ей рожать? Однако взять и спросить напрямик, мол, не требуется ли чего – нет, этого в голову никому не пришло. Неоднозначная все-таки вещь – деликатность. Да, даже и она…

Поделиться новостью сначала удалось лишь с Олеськой, которая, услышав такое, немедленно кинулась нести новость далее и вширь, не рассказав даже, как у них-то прошел последний, особенный, что ни говори, «День знаний». А родителей пришлось ждать еще часа два.

– Что ж ты мне ни слова не сказала? – немножко попеняла мама, хотя видно было – в целом она, конечно же, довольна поступком дочери, только не уверена пока: то ли поступок продиктован невероятно возросшим чувством ответственности, то ли – совсем наоборот.

– Да говорю же – само так вышло!

– Ну, ты у нас прям – как Филиппок! – очень удачно пошутил папа, всех своей шуткой не только рассмешив, но и порадовав, поскольку в последние несколько месяцев ему было как-то не до шуток.

17.

Вышла Рита из квартиры, а тетя Катя свою реликтовую дверь уже запирает реликтовым огромным ключом – вот ведь есть на двери и куда более современные замки, но они, оставшись без ключей или поломавшись, лишь декоративную роль теперь исполняют.

– Молодец, быстро собралась, хвалю!

Между тем, вышли из подъезда.

– Та-а-к! Которая из вас здесь живет? – Это тетя Катя – девчонкам, которых Рита видела утром и которые опять тут – «Pall mall» свой смолят да еще «Клинское» из баночек потягивают.

В ответ – молчание. Пытаются игнорировать. Ритка в таком возрасте еще не умела быть столь невозмутимой.

– Никоторая! – удовлетворенно констатирует тетя Катя, и, судя по всему, ее ничуть не обескураживает, тем более не выводит, из себя явственное презрение, а возможно, и ненависть этих, по сути дела, юных представительниц глубоко чуждой старухе цивилизации.

– Значит, курвы сопливые, проваливайте-ка давайте к своим подъездам! И пусть там ваши мамки-бабки за вами дерьмо подбирают.

«Сейчас они нас пошлют, – с тоской думает Рита, – точно пошлют. И настроение испортят. Э-эх, тетя Катя, тетя Катя…»

Однако девчонки – это невероятно – воздерживаются от крайности. Напротив, проглотив «курв сопливых», может, им уже кто-нибудь растолковал, что «курва» – это всего лишь курящая женщина, а таких теперь в России абсолютное большинство, и не предаются пороку лишь те, кому, как Рите, хватило силы воли бросить. Девчонки пытаются сравнительно вежливо отстоять свое гражданское право гулять и курить, где им заблагорассудится.

– А мы тут вовсе и не думали мусорить. Можете проверить потом – все банки в урне будут у магазина…

И Рита не выдерживает, чуть трогает соседку за локоть, шепчет:

– Да ну их, теть Кать, нам же сегодня «ихнее степенство» в том числе и затем подарки сделало, чтобы мы с этими не связывались!

– Как, как ты его назвала? «Ихнее степенство»?! А почему?

– Купец дак…

– Точно! Молодец! Уж скажешь, так скажешь, ха-ха! – И девчонкам – почти миролюбиво: – Ладно, поверим. Один раз. Но все же вы, девки, бросали бы курево-то. Тем более пиво. Ведь локти потом будете кусать.

– Щщас, докурим-допьем и бросим. Вот те крест, баушка!

– Тьфу на вас!..

Рита окончательно расслабляется только тогда, когда они с тетей Катей за угол дома заворачивают. Пронесло. Драгоценное настроение если и пострадало, то – чуть-чуть. Но какое все-таки чудо удержало дрянных девчонок от того, что они, можно не сомневаться, умеют делать лучше всего другого?

– Удивляешься, небось, почему они нас на три буквы не отправили?

– Ну, вы, теть Кать, прямо мысли читаете!

– А что, читаю. Иногда. То газетки, то чужие мысли. Вот поэтому они и не посмели! Но больше, конечно, потому, что я их родителей знаю и могу наябедничать.

– Конечно. Странно, как я сама не додумалась?

– Ничего удивительного. В большом городе жила – там, небось, соседей по подъезду не знала.

А между тем они уже перешли на противоположную сторону улицы и брели чужими дворами, распинывая листву, по которой, должно быть, уже немало ног прошло, но никто своих следов надолго не оставил. Однако пройдет один-единственный дождик, и все резко переменится – ковер станет банальным осенним мусором, если, конечно, не приберут его рачительные аборигены, чтоб использовать на будущий год в качестве бесплатного удобрения. Или другие аборигены, еще не растратившие до конца коммунального чувства, не сожгут в больших, веселых, но поминальных, в сущности, кострах…

– Теть Кать, – спохватилась вдруг Рита, – вы ж обещали по дороге объяснить! А то я все еще – ни сном, ни духом – иду, как Балда, сама не зная куда.

– В общем, в среднем подъезде у нас женщина живет, а на твой салтык, само собой, старуха, как и я. Гутей мы ее зовем, но так-то она Августа Денисовна. Мы с ней вместе всю жизнь – на фабрике, в приготовительном. И вот, значит, понравился нашей Гутьке мужичок тут один. И хочет она ему, как говорится, сердце и руку предложить. Не для того, понятно, чтобы чем-то таким заниматься, а просто – для души. Чтоб, значит, живая душа рядом была. Ну, и – для хозяйства, само собой. Вот Гутя меня и попросила. А я тебя позвала – одной неловко как-то, я ж первый раз.

– Но разве это правильно, теть Кать, свататься таким образом? Вроде наоборот полагается.

– Конечно, наоборот! Но жизнь-то кончается, Ритуля! А гора все никак не идет к Магомету! Так, кажись, говорится? Или просто горе, в смысле Николаю, в голову не приходит. Научился кое-как самообслуживаться, притерпелся, из всех желаний только одно лелеет: только б хуже не было. Да и все мы, старичье, так…

– А как же чувства, теть Кать? Ведь если ни чувств, ни, извините, секса… Только лишь – хозяйство?

– Почему это – без чувств? Есть чувства! Хоть не такие жгучие, как в молодости бывают, но чувства. Гутьке Колька, я прекрасно помню, еще в молодости нравился. И она ему, кажись, тоже. Но – не сложилось. Были, как говорится, альтернативы. Теперь же – никаких альтернатив. А капля давнишних чувств, запомни, девушка, всегда остается. Приходит время – она идет в дело.

– А может, мы вам потом кого-нибудь сосватаем? – вдруг неожиданно для самой себя ляпнула Рита и сразу ужаснулась своей дикой, как подумалось, бестактности, но старушка, очевидно, не сочла вопрос предосудительным.

– Нет уж, девушка, благодарствуем. Никакого дедушку мне в дом не надо. Я с мужиком нажилась. Намучилась – во как! Он, Вовка-то мой, царствие ему небесное, всю жизнь пировал, на моей шее сидел, гонял постоянно и меня, и дочерей наших, то ему мерещилось, что они – не от него, то ревновал меня ко всякому столбу, хотя я, поверишь – нет, ни единого разика ему не изменила. Даже и до сих пор, хотя нет Вовки на свете уже без малого двадцать лет. Я от него раз десять к маме убегала. Вместе с детьми. И столько же раз возвращалась. А это ж – позорище такое. Но куда деваться – квартира. Мне фабком давал, не ему. Пыталась его не пускать – он дверь ломал. Потом сам чинил, потом снова ломал… Когда же запомирал сволочь, ласковый стал, слова говорить начал, которых раньше не знал вовсе, ревел каждый день – смерти боялся… Похоронила – честь по чести, на могилку хожу, прибираюсь, милостыньку ложу, но реветь – нет, не реву. И на похоронах ни слезинки не проронила, за что до сих пор многие осуждают. Все знают – и осуждают. Такие люди…

– А дочки ваши – где ж?

– Далеко обе. Шибко далеко. Одну солдатик увез, другую после техникума по распределению заслали, там и замуж вышла. И почти не приезжают – денег на дорогу больно много надо. Письма пишут… Да внуков у меня трое, но одного только видела раз, притом давно. По фоткам любить приходится – не дай бог никому…

– А к себе не зовут?

– Не зовут. Сами тянут еле-еле в своих «дырах», по сравнению с которыми у нас – столица. Да и как уедешь – квартира ж, недвижимость, прости господи. Завещание на дочек оформила – подохну, так хоть разживутся маленько. Или кто-нибудь вернется сюда, здесь все ж таки город. И ваш, большой, рядом. Работу хорошую можно найти…

За разговором «свахи» незаметно места назначения достигли. Не так уж оно близко получилось. Свиные ребрышки уже минут двадцать варились на «автопилоте». В Ритиной душе беспокойство ворохнулось. Как бы не вышло чего. Не утерпела – поделилась с напарницей. Думала – отругает да прогонит домой. Не слишком-то тянуло новую, притом довольно сомнительную профессию осваивать.

– Ничего! – бесшабашно махнула рукой напарница – как видно, душа ее не слишком о недвижимости болела, – если огонь маленький, да кастрюля полная, да форточка, как ты говоришь, открыта – ничо не сделается. Проверено сто раз. Вперед!

И оказались они в подъезде точь-в-точь таком же, как собственный, только более ухоженном. Оно и понятно, здесь круглосуточного магазина не было, значит, реже забредала всякая шваль. Хотя, конечно, тоже забредала, поскольку от швали есть лишь одно средство – бронированная дверь. Тут же, как и в собственном подъезде, таких дверей даже квартиры не имели, следовательно, средний обитатель там и там был примерно одинаков…

Пока на четвертый этаж лезли, старшая «сваха» поспешно снабжала младшую самой последней и самой, как водится, важной информацией, а также инструкциями кое-какими.

– Гутя-то со своим Павлом гораздо лучше жили, чем мы с Вовкой. Конечно, случалось, что Пашка ее колотил, так редко совсем и, по-моему, за дело. Но вот он помер года два назад, и Августа зазвала к себе жить внучку, от младшего сына которая. Внучку-сучку, как оказалось. Работать не хочет, баушку в грош не ставит, мужиков водит, на баушку – если завозникает – замахивается, в холодильник ничего не ложи – мигом выметет со своими «гостями». Да у ней и мать такая – всю жизнь блудит, то приходит, то уходит, а Гутькин сынок-телок принимает…

Вот и задумала Гутя моя попуститься недвижимостью и уйти к кому-нибудь. Пока ее не кончили. И как раз Никола овдовел. Вот уж жених, так жених. Самостоятельный, непьющий, книжки читает, в политике разбирается, хозяйственный. Это ж он сам, один, весь подъезд отремонтировал. Соседи только деньгами маленько поучаствовали – кто сколько мог. А которые – и нисколько… И дети у него под стать – все до одного грамотные, начальники. Правда, живут, как и мои, далеко…

Это все тетя Катя выдала скороговоркой, запыхалась, так что пришлось перед красивой деревянной дверью потенциального жениха остановиться, дух перевести.

– В общем, Рита, сейчас войдем – говорить буду я. А ты улыбайся. Обворожительно. Потому что я тебя в основном для эстетики и пригласила. Хотя – не только. Вдруг возникнет что-то непредвиденное – а ты ж меня грамотней, моложе, умней. Значит, сразу – на подмогу. Все поняла?

– Не знаю…

– Поняла! Звоню! Благослови, Господи, и не оставь бывших комсомольцев-безбожников глупых да грешных, а теперь кающихся рабов твоих Катерину, Августу, Николая да и Маргариту заодно! Только бы Кольша не заерепенился, мол, в молодости забраковала, а теперь я забракую…

И нажала кнопку звонка.

18.

При более пристальном рассмотрении основная часть предварительной информации о социокультурном российском феномене под названием «шэрэмэ» подтвердилась. И впрямь сюда очень не многие приходили даже за аттестатом зрелости, который не представляли, как дальше использовать, а уж про знания не приходится и говорить. За знаниями в эту школу, может, только беременная Рита и пришла.

Но зато ее все учителя сразу полюбили. Видать, такого чуда давно, а то и никогда в жизни не видели, хотя подсознательно мечтали именно о нем. Они ведь, учителя эти, образованием ничуть не отличались от учителей обыкновенных, все без исключения больший или меньший срок выдержали в нормальной детской школе, но по слабости характера сбежали туда, где меньше трудностей и можно быть почти совсем беспринципными, тогда как в дневной школе по сей день некоторые принципы требуются. Или хотя бы – имитация принципов…

И вдруг – абсолютно неожиданно – реальная возможность заняться тем, ради чего по молодости забрели в пединститут. Хотя, конечно, решающее значение имел тогда самый маленький конкурс, потом уж стало казаться, что – по призванию. То есть реальная возможность «сеять разумное, доброе, вечное»!

А соученики, вернее сказать, соученицы, среди которых тоже были беременные, новенькую, соответственно, невзлюбили.

«Да пошли вы все!» – сразу решила про себя Рита, и прочие вечерние школьники в один миг перестали для нее существовать. Хотя, наверное, если бы она проходила в школу подольше, специфический контингент все равно б заставил с собой считаться. Да и не специфический – тоже. Не мытьем, что называется, так катаньем.

Однако на протяжении месяца удавалось вполне успешно отстаивать Рите личный суверенитет. А потом прихватило прямо на уроке информатики. Которую завучиха Алевтина Викторовна вела.

Алевтина Викторовна как гаркнула командирским своим голосом – одноклассников в шесть секунд из класса выдуло. Но, по счастью, дело до родов в «полевых условиях» не дошло. И минут через десять Риту уже загрузили в скорую, повезли, завывая на всю округу. Только от этой сирены сделалось Рите по-настоящему страшно, а до того – только хиханьки да хаханьки. Девчонка же, семнадцать лет всего.

Алевтина же Викторовна сопроводила свою подопечную до самой родильни. И положительного результата дождалась. Тогда только, согреваемая уютным чувством до конца исполненного человеческого и административного долга, пошла, понесла добрую весть всем, кто ее так или иначе ждал.

То есть о том, что Рита благополучно разрешилась здоровеньким мальчиком, новоиспеченная бабушка тоже от завучихи узнала. А дедушка – только через два дня, когда из очередного рейса вернулся.

Валентина, разумеется, сразу прибежала, ее, разумеется, внутрь не пустили и даже разрешившейся от бремени дочери к окну подойти не позволили. Однако скупую информацию, которую можно было прекрасно и по телефону получить, которую, собственно, она уже получила – рост, вес и все прочее – дали. И мама тоже «уютное» чувство испытала, ибо сделала все в полном соответствии с вековой традицией…

А Рите рожать детей ужасно не понравилось. Слишком уж страшно, больно, стыдно и неопрятно. И сын новорожденный ей, по правде сказать, тоже не понравился. Только предъявили его, сразу резануло глаза сходство с ненавистным отцом. И Рита мгновенно решила об этом никогда никому не говорить, вдруг больше никто, кроме нее, столь очевидного сходства не обнаружит. Но если обнаружат, то изо всех сил она будет неопровержимое опровергать, мол, нисколько этот ребенок ни на кого, кроме меня и моих родителей, не походит.

А еще мгновенно решила Рита, что – на кого б ни был малыш похож и как бы сильно это ее ни удручало – она будет честно, только без пошлых нежностей телячьих, нести свой материнский крест, стараясь, раз уж так вышло, воспитать в детеныше хотя б характер иной, чем у отца.

И когда отдохнувшей и набравшейся сил Рите принесли младенца первый раз, приказав приложить его к груди, юная мать безропотно приказание больничной тетки исполнила, сама сосок свой девчачий в маленький ротик засунула и стоически терпела, пока начинающий сосунок, то ли добившись желаемого результата, то ли ничего не добившись, утомится от нелегкой работы и отстанет сам.

И дала она имя своему ребенку не такое, которое самой нравится, а наоборот, которое не нравится: Роман. Ромка. То есть и тут поступила нестандартно. Но до поры промолчала, чтоб новоиспеченные дедушка да бабушка, с полагающимися почестями привезя их из больницы, могли сколько-нибудь потешиться своими фантазиями. Уж потом объявила свою непреложную материнскую волю: Ромка. И дедушке с бабушкой осталось лишь с энтузиазмом поддержать данный вариант как наилучший.

Однако прежде чем ехать в загс оформлять метрику, требовалось еще решить довольно щекотливый вопрос с отчеством. Слово «Фридрихович» при обсуждении не прозвучало ни разу, но стоило бабушке лишь заикнуться, что такимдетям обычно присваивают отчество, как у матери, дед вдруг резко воспротивился.

– Нет уж, – сказал он, – я согласен быть дедушкой и даже обязуюсь быть хорошим дедушкой, но хватит с меня того, что у внука фамилия будет моя. Раз уж никак нельзя иначе. Люди и так постоянно будут путать. В том числе и намеренно. А если и отчество еще…

«Может, Евгеньевичем его обозвать? – мелькнула вдруг у Риты в голове шальная, хулиганская даже мысль: – Вот бы Женька психанул!» Но сразу же она и устыдилась – чего только не взбредет в голову.

– В принципе, тут полная свобода выбора… – неуверенно сказала бабушка.

– Тогда, – решительно заявила Рита, – пускай будет Ивановичем!

Так и появился в компьютере районного загса новый гражданин России Денисов Роман Иванович. А «рабом Божиим» он стал только через год где-то, когда намаявшиеся с ним родственники – ребенок в первый год жизни часто болел и, следовательно, много ревел, лишая всех полноценного сна – вняв-таки многочисленным советчикам, решили испробовать еще и такое средство. Мол, хуже не будет. А оно и помогло. Может, совпадение просто, но, может, и знак.

Впрочем, первый год Ромкиной жизни вместил в себя не только его многочисленные, хотя, к счастью, не опасные болезни и беспокойные ночи родственников, но и многое другое. Чуть не с первых дней вкруг младенца, изначально обделенного отцовским участием, стихийно сложилось целое, если можно так выразиться, воспитательно-вспомогательное сообщество. В которое, помимо начинающих матери, деда и бабушки, первой уверенно вошла завучиха ШРМ Алевтина Викторовна, имевшая, вообще-то, собственных внуков, притом даже неподалеку живших.

Также не остались в стороне бывшие одноклассницы и одноклассники, которых сперва слегка подтолкнула «классная классная», а затем они во вкус вошли, увлеклись тем, что раньше именовалось «тимуровским движением» или просто «шефской работой», но однажды сгоряча было зачислено в пережитки тоталитаризма.

Хотя, как показывает данный, в частности, случай, «тимуровское движение» – есть естественная потребность юного сердца, а также, видимо, и мускулов. И если эту потребность не направлять должным образом, то вот вам и пожалуйста – вандализм.

Правда, сама Римма Сергеевна по неким известным лишь ей причинам не сочла возможным влезать в это дело так, как влезла коллега из вечерней школы. Однако всегда в курсе событий держалась, не сходя с рабочего места, как из штаба, неназойливо руководила действиями своих «тимуровцев», составляла, к примеру, «график посещений», «график учебных занятий на дому» и еще несколько различных графиков.

Впрочем, наступала ночь, а наступала она всегда с неотвратимой регулярностью, и основная нагрузка все равно ложилась на хрупкие плечи семнадцатилетней матери. Конечно, сочувствуя измученной дочке, и мама, и даже папа нередко делали самоотверженные попытки пожертвовать своим отдыхом, только бы бедная девочка хоть немного отдохнула. Но что они могли сделать сверх того, что по несколько часов кряду, еще больше мешая всем спать, слонялись из угол в угол с хнычущим Ромкой на руках, невнятно завывая себе под нос якобы колыбельную? Ведь ребенок все равно не засыпал, хныкал громче и громче, не чуя ни от деда, ни от бабки того единственного запаха, который хоть как-то облегчал изнурительное вживание в этот шершавый, дурно пахнущий, вполне безрадостный, если верить первым впечатлениям, мир.

И в конце концов Рите приходилось опять брать сына себе. После чего он, почуяв разницу, чаще всего успокаивался-таки. То есть некоторая польза даже в бесполезной с виду самоотверженности все-таки бывает…