Текст книги "Уравнение Бернулли"

Автор книги: Александр Чуманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– Ребенок будет наш, – на слове «наш» мать точно такое же ударение сделала, – ребенок, ты сама скоро убедишься, – это здорово, классно, как вы, кажется, выражаетесь. Но главное сейчас в том состоит, что аборт даже десятый – очень опасен. Первый – опасней в десять раз. Сколько женщин всю жизнь страдает от бесплодия, все бы отдали, чтобы забеременеть, да некому отдать.

– Ну, раз ты настаиваешь… – А была Рита в ту пору, как ни странно, еще вполне послушной девочкой. И, наверное, это шло от благожелательной и доверительной в целом атмосферы, когда никто ни от кого ничего существенного никогда не скрывал. – Раз ты настаиваешь, мама, то что ж… А школа?

– Утрясем.

– А папа?

– И с папой утрясем…

Папы же в тот день дома не было. Его только на следующий день из рейса ждали, но до того, как ему вернуться, еще со школьными новостями соседка и подруга Олеська прибегала.

– Ритка-а-а, в школе-то чо творится!.. Здорово!

– А чо творится? – удивленно, будто просто заболела и от школьной жизни отстала.

– На ушах вся школа! Но мы все – за тебя! Горой!

– И учителя?

– Учителя – по-разному. Но классная наша, Римма-то Сергеевна, – вааще! Педсовет срочно собрался, мы подслушивали, хорошо было слыхать, потому что все громко говорили, завучиха, ну, эта… «Пи-пополам» орала: пятно на всю школу, несмываемый позор, проработать во всех старших классах, проверить всех поголовно девчонок на наличие девственности и отсутствие беременности, кто на проверку не явится, или наличия не окажется, а отсутствие будет присутствовать либо, тьфу, наоборот, того, как и тебя – поганой метлой… Вот дура, да? Ведь им тогда некого учить будет, я, например, тоже у Фрида была, только мне чуть больше повезло…

– Ты вроде про классную хотела…

– Ага! Так вот: классная-то наша – классная! А мы, придурки, и не подозревали!

– Короче!

– Короче, Римма Сергеевна этой «Пи-пополам» спокойненько так: мол, все, что вы предлагаете, уважаемая, полный вздор и к тому же нарушение законности, мол, если кому-то невтерпеж иметь дело с прокуратурой – пожалуйста, но она, Римма Сергеевна, – пас. А та – ей: мол, что вы конкретно предлагаете, взаимно уважаемая Римма Сергеевна? А классная: предлагаю, грит, считать случившееся несущественным казусом, потому что, вот увидите, это теперь станет обыденным явлением, времена, когда подобные «чепе» случались раз в пятилетку и становились предметом чуть ли не всесоюзного разбирательства, канули в Лету и, боюсь, навсегда. А девочку, еще грит, предлагаю обратно в школу позвать и постараться убедить ее, что школа ей не враг, а друг! Спорили, спорили, штук пять училок вместе с завучихой ускакали в знак протеста – чуть с ног меня не сшибли – остальные решили нормально. Так что можешь в школу приходить с гордо поднятой головой!

– Не-е, завтра еще не пойду. Пусть уляжется маленько. На той неделе – если что…

– Дело хозяйское. Отдыхай, подруга. Я пойду. Пока… Хотя, чуть не забыла, ты теперь, конечно, – «скоблиться»?

– Не угадала, подруга, мы с мамой решили – рожать.

– Рожа-а-ть?! Обалдеть! – И подруга, действительно обалдев и не найдя с ходу ни слов ободрения, ни слов недоумения даже, лишь повторила в крайней растерянности: – Дело хозяйское…

Несколько сложней вышло с отцом, чего Рита не ожидала, потому что отец всегда был добрей и ласковей матери, казалось, будто он и любит дочку больше, чем мать, что, возможно, так и было, однако не учла Рита одной существенной особенности отцовской личности – он родился и на всю жизнь остался неисправимым романтиком, идеалистом-максималистом, а от идеализма-максимализма до самого черного пессимизма и даже цинизма, как известно, один шаг. И в процессе дальнейшей жизни отец этот шаг постепенно сделал, хотя, к счастью, ограничился только пессимизмом.

Естественно, для него большим ударом было узнать, что его единственная «доченька-кровинушка» – самая обыкновенная беспринципная «сикушка-потаскушка». Впрочем, сразу нужно заметить, что это были самые сильные выражения, которые папка позволил себе употребить вслух.

Потом, немного придя в себя, он, по-видимому, решил, что против факта не попрешь, рассудительная жена, как всегда, права на сто двадцать процентов, и напоследок лишь посетовал с невыразимой болью в голосе:

– Эх, Ритка-Маргаритка, что же ты со мной и с собой наделала! Нет, я бы слова тебе плохого не сказал, если б ты – по любви… Но ты – и с этим ничего не поделаешь – по-скотски…

При этом мать, стоявшая за спиной отца, подмигнула дочери, мол, отец – «в своем репертуаре», пусть скажет все свои любимые слова, а ты делай вид, будто жутко раскаиваешься, но главное-то – все самое страшное позади, так что не робей, прорвемся!

Правда ночью, лежа уже в постели, отец с матерью еще довольно сильно, хотя и шепотом, повздорили, начав с непутевой Ритки, но вскоре перейдя, как говорится, на личности.

– С каждой может случиться, – сказала мать, – возраст такой, время такое.

– Не верю – не с каждой! – резко возразил отец.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что мы нашу дочь неправильно воспитали? Так это ж ты ее баловал да облизывал, ни разу в жизни строго не поговорил…

– Любовью человека не испортишь!

– Кто тебе сказал?

– Сам додумался! Потому что любовь – есть Бог!

– Ну, ты и не до такого еще додумаешься! А в чем же тогда, по-твоему, дело?

– В тебе.

– То есть?

– Ты, если бы в эту эпоху взрослеть довелось, лет в тринадцать в подоле принесла!

– Говори, да не заговаривайся, я тебе, если забыл, девушкой досталась!

– Твое счастье. А то б – убил.

– Жуть, с кем я живу…

– И я…

И застучали босые пятки отца, потом диван заскрипел. И стало тихо. И долго-долго, таясь друг от дружки, никто в квартире не спал. Отец с матерью ворочались на разных постелях, Рита лежала ни жива, ни мертва. И было ей до слез жаль папку, но маму тоже было жаль почти так же сильно…

А потом она уснула. Но сквозь сон слышала, что они снова выясняли отношения, кажется, кто-то из них даже плакал, возможно, и оба. Однако, пойдя под утро в туалет, обнаружила родителей снова в одной постели. Значит, помирились! И Ритка, из-за которой родители чуть вусмерть не расплевались, искренне возликовала. Хотя, разумеется, тихо.

13.

Между тем борщ, пожалуй, дозрел. Рита приподняла крышку кастрюли, посмотрела в последний раз – бурлит, будто вулканическая лава, клокочет и вращает нерастворимые частицы свекольно-красная аппетитная субстанция, выключила газ, опустила на место крышку, принялась прибираться на столе.

И вот уже все на местах: вымыта и повешена на гвоздик разделочная фанерка, нож, обагренный свекольной кровью, – под теплую струю, и ничто больше не напоминает о недавней расправе над безответным овощем, терку – точно так же, отходы всевозможные и очистки – в помойное ведро, влажной тряпицей – по столу…

Однако остался пакет с одной оборванной ручкой, в котором тетя Катя овощи принесла. Рита его чуть было вместе с очистками не смахнула, но вдруг рука остановилась. Сомнение возникло.

А может, у них тут не принято так запросто разбрасываться вещами, которые способны еще сгодиться для каких-нибудь хозяйственных надобностей? И это будет расценено как расточительность. Ведь та же тетя Катя, к примеру, пакет не выкинула, сберегла, и вот он ей пригодился. И не исключено, что теперь следует его ополоснуть, просушить, вернуть законной владелице. И ему опять рано или поздно найдется применение…

Так Рита и сделала – ополоснула и повесила пакет на трубу над плитой. Но, спохватившись, – в процессе нагревания огнем воздуха возникнет, если память не изменяет, конвекция, и пакет обязательно упадет на огонь – перевесила его на полочку для просушки посуды. Это правильно, это рачительно и не противоречит требованиям пожарной безопасности.

Зато вопрос, показавшийся на первый взгляд элементарным – возвращать или не возвращать чертов пакет с оборванной ручкой законной владелице, при более пристальном рассмотрении обернулся неразрешимым парадоксом в духе все той же притчи про Буриданова осла.

Вернешь – скажут: «Да ты чо, соседка, у нас этого добра-а-а!..», а подумают: «Ужас, какая мелочная!»

Не вернешь – ничего не скажут, однако подумают: «К ней – по-человечески, а она даже пакет вернуть не соизволила…»

Нет, если бы соседка была Рите ровней или моложе, подобные идиотские, разумеется, терзания никогда не возникли, но в отношениях со старушками, как подсказывал жизненный опыт, надо держать ухо востро. Потому что для старушек чаще всего – мелочей нет. Однако тот же самый опыт и другое подсказывал: старушки, как и люди любого возраста, бывают разные. И ничей характер нельзя в достаточной степени познать, не наделав прежде больших и малых ошибок…

Впрочем, злополучному пакету еще какое-то время предстояло сохнуть, стало быть, на это время можно отложить решение проблемы. Что Рита и попыталась сделать, но не тут-то было.

Она опять мыла руки и советовалась с собственным отражением. Она наливала свежего супчика в тарелку для себя – надо ж попробовать, прежде чем кормить других, соли, например, если мало, добавить, чтоб не портилось у мальчиков впечатление от такой ерунды. Да и у самой, пока варила, аппетит разыгрался, чего давненько не случалось.

Рита не спеша доставала из хлебницы свой почти недельной давности хлебушко ржаной – до чего ж он надоел, с каким удовольствием умяла бы беленькую ванильную булочку, да нельзя, можно лишь созерцать, с каким азартом поедают белый хлеб Алешечка с Ромкой – ждала, пока супчик немного остынет…

А проклятый пакет с оторванной ручкой настырно лез в голову и лез! Уж не крыша ли, вдобавок ко всему прочему, едет?

Села обедать. И вдруг – эврика! Надо просто тете Кате отнести другой, исправный пакет! Да сказать, допустим, что, мол, у вашего пакета я, теть Кать, ненароком ручку оторвала, так решила возместить.

Старушка же может взять или не взять, сказать или не сказать, что сама оторвала ручку, но в любом случае Риту не в чем будет ни упрекнуть, ни заподозрить. Ай да Ритка, ай да сукина – так кажется – дочь!

И сразу в полной мере дошли до соответствующих органов чувств аромат и вкус свежего, приготовленного своими руками яства, букет, без преувеличения можно сказать, она ощутила – ай да Ритка, опять же!..

Насытилась, тарелку с ложкой помыла, на полку сохнуть положила, мимоходом скомкав так долго морочивший голову пакет и отправив в поганое ведро; смахнула крошки со стола, еще раз руки помыла, правда, без мыла не сей раз обошлась и отражению ни одного вопроса не задала, подмигнув лишь; табуретку под стол запнула и наконец-то первый раз за день на диван прилегла. Уф-ф-ф!

Полдня прошли на редкость плодотворно, почаще бы так – наперекор болезни и обстоятельствам, закусив губу и выпучив глаза. Как Павка Корчагин. Хотя Павка Корчагин ради идеи жил, а у нее, у Риты, идея есть?..

Нету у нее никакой идеи. Ведь нельзя же считать идеей инстинктивное стремление всякого живого организма жить вечно, пожирая других живых существ, гадя и с восторгом превращая в пустыню единственную такую во Вселенной планету. А значит, и – нечего…

И задремала нечаянно Рита. Давным-давно такого не случалось, обычно, даже вконец измотанная болями, когда те отступали, она засыпала не раньше чем через час-полтора. И не на спине, а только на правом боку, свернувшись калачиком, в полной, насколько было возможно, темноте, как привыкла еще в маминой утробе.

А тут – на спине, разметавшись, не задернув даже занавеску на окне, – уснула, по-видимому, довольно крепко, не услышала даже, как пришел из школы сын и сам налил себе борща, однако не как мертвая уснула, потому что привиделся ей чудной приятный сон. Будто пропалывают они все трое первую в своей жизни собственную грядку, которую им соседка тетя Катя по доброте своей уступила. Ромке почему-то всего годика два, не больше, но трудится, как большой, аж пыхтит от усердия, а ей, соответственно, около девятнадцати, и лишь Алешечке – столько, сколько ему на самом деле есть. То есть он и она – ровесники!

Конечно, такой метаморфозой Рита страшно удивлена, хотя ни в малейшей степени не огорчена, совсем наоборот, но ей зачем-то невыносимо хочется знать, как так вышло, что вдруг сама собой осуществилась ее самая сокровенная и самая бредовая мечта.

И тут с неба – голос. Вернее, конечно, глас.

– Ну, что, Маргарита, нравится тебе твой Мастер? А сама себе нравишься?

– Спасибо, Господи, конечно же, все нравится! Хотя какой из моего Алешечки Мастер, он ничегошеньки не умеет, из-за меня техникум бросил, а когда-то в институт мечтал…

– Ничего, Маргарита, у него все впереди, будет он Мастером.

– А у меня впереди – что, Господи? У сына моего? Зачем Ты меня сделал снова молодой, а сына – таким маленьким?

– Я сделал так, как должно быть, Рита. По Моим законам и по человеческим. Они, ты, может, недопонимаешь, не прихоть Моя – а непреложное, научно обоснованное условие выживания рода человеческого. Сын твой – только одно могу сказать – вырастет снова. И вполне приличным взрослым станет. И довольно долгую жизнь проживет. А что касается тебя… Впереди у тебя довольно большой срок счастливой… Нормальной, по крайней мере, жизни. Гарантирую.

– Стало быть, где-то лет через пять-шесть…

– Верно.

– Но почему?! Ведь Ты – всемогущ!

– Да живи ты, глупая, живи и радуйся! Вот – твоя собственная грядка, на которой, как и заповедано, трудишься ты в поте лица своего, вот – самые родные тебе люди, вон – небо, наконец, и на нем ни единого облачка! Разве мало?

– А и впрямь, пожалуй, достаточно, Господи, спасибо.

И все трое еще усердней принимаются воевать с сорняками, будто сорняки не просто сорняки, а все пороки гибельные и соблазны сатанинские. При этом очень трогательно и забавно смотрится их с Алешечкой чрезвычайно деловитый сыночек Ромка, «совместный», разумеется… Вырастет, малыш, конечно, вырастет, куда он денется!

Рита, на минутку разогнувшись, чтобы смахнуть со лба пот, пытается посмотреть на небо – охота же хоть одним глазком живого настоящего Бога увидать, небось, не каждому дано такое – однако слишком слепит солнце, и Бога увидеть не удается – либо Он прямо за солнцем прячется, либо чуть сбоку выглядывает – было бы закопченное стекло, какие когда-то делала вся школа, собираясь полное затмение наблюдать, Ритка хотя б Божье ухо углядела, а так…

И проснулась оттого, что сын, уже напитавшись самостоятельно, забулькал водой, споласкивая тарелку за собой.

– Сынок, ты давно пришел? Я нечаянно уснула и даже не слышала! Ты покушал? Понравилось? Вкусный борщ, правда? А кефир – ты его нашел? Попил?

Из всей серии вопросов сын привычно выбрал те, на которые ответ наиболее желателен.

– Нормальный борщ, мама. Большое спасибо. И кефира я стакан выпил, Алешечке осталось чуть больше. Только ты ведь, наверное, опять режим не соблюдаешь, хоть привязывай тебя.

– Эх, Ромка, я надеялась, мальчики мои меня похвалят…

– Ладно, мам, мне пора. Меня в здешнем ДК в секцию «тэквондо» взяли. Бесплатно, мам!

И Ромка ушел. А Рита встала, чтобы убрать остывшую уже кастрюлю в холодильник. Потому что Алешечка с работы – нескоро еще.

Но прежде, чем кастрюлю убрать, побулькала в остатках борща поварешкой. Вроде бы не зная, зачем. Вроде бы чисто автоматически. Но, ощутив отчетливое удовлетворение результатом проверки, вдруг с безжалостной определенностью осознала, что проверяла, не сожрал ли Ромка самое лакомое – единственное на всю кастрюлю свиное ребрышко. Оказалось – не сожрал. Все, абсолютно все понимая, он оставил главный ингредиент сложного кулинарного произведения самому любимому маминому ребенку.

И сделалось Рите так невыносимо стыдно, как, пожалуй, еще не было ни разу в жизни.

14.

И ровно через неделю после первого своего знакомства с токсикозом пошла Рита в школу с «гордо поднятой головой». Конечно, «гордо поднятая голова» получалась не слишком убедительно, поджилки, так сказать, тряслись, когда порог учебного заведения переступала и по длинному школьному коридору, словно провинившийся рекрут, шла. И жгли ее бесчисленные любопытные, осуждающе-завистливые, презрительно-восторженные, а также тайно вожделеющие взгляды не слабее, может быть, пресловутых шпицрутенов, про которые в ту пору еще можно было узнать из школьной программы, а теперь, наверное, – совсем неоткуда.

Но ничего, преодолела всю дистанцию благополучно, кому-то кивая равнодушно, кому-то улыбаясь приветливо, кому-то подмигивая игриво, с кем-то раскланиваясь вызывающе-уважительно, от кого-то демонстративно отворачивая взгляд.

Рита подгадала явиться в класс так, чтобы сразу звонок на урок был, и это вполне удалось. Однако учительница, как это нередко бывает, на пару минут задержалась, и одноклассники все же успели наброситься скопом на вдруг разом выделившуюся из общей массы Риту, завалить ее с головой ворохом самых жгучих вопросов и восклицаний.

– Здорово, Марго!

– Как самочувствие?

– Будем абортироваться или будем размножаться?

– Молодец, Ритка!

Но никому ничего ответить Рита не успела да и не хотелось ей отвечать, а потому обрадовалась вдвойне, когда в класс вошла наконец «классная классная» Римма Сергеевна, чтобы продолжить изучение романа А. А. Фадеева «Молодая гвардия».

Однако, наверное, слишком уж сильно и явно Ритка обрадовалась, потому что, едва класс немного утихомирился, Римма Сергеевна, глядя сурово прямо в глаза ей, медленно проговорила:

– Вот только не надо, Денисова, думать, будто ты одержала над всеми нами большую и справедливую победу. Не надо. Христос – попрошу всех запомнить эти слова – прощая блудницу и спасая ее от побития камнями, все же велел ей больше так не делать.

– Ритка-блудница, приколись, пацаны! – не удержался кто-то, но под суровым взглядом классной наставницы мигом прикусил язык.

– А еще я всех попрошу, – продолжила Римма Сергеевна, – не слишком докучать вашей попавшей в беду однокласснице своим болезненным любопытством и не тешить себя иллюзией, будто вы чем-то лучше Денисовой и с вами ничего подобного произойти не может.

Класс совсем притих, улыбка сползла с Риткиного лица, радость в глазах – беспричинная, в общем-то, – угасла.

А Римма Сергеевна, не подумав даже разразиться полновесным назиданием и не изнуряя никого особым учительским многозначительным взглядом, после веского, но краткого вступления как ни в чем не бывало сразу перешла к основной теме урока. На котором десятиклассники узнали, что писатель А. А. Фадеев не умер естественной смертью, а застрелился, мучимый совестью и хроническим алкоголизмом.

Наверное, в духе времени мыслящая учительница полагала, что данный поучительный факт личной биографии автора должен споспешествовать наилучшей усвояемости материала. Но, может, ничего она такого не полагала, а просто ляпнула, сама не зная зачем, ведь сплошь и рядом в духе времени мыслящие люди, как, впрочем, и люди, мыслящие устаревшими категориями, не только противоречащие друг другу сентенции изрекают, но и поступки совершают, казалось бы, взаимоисключающие…

Когда закончился урок и учительница, вопреки своему обыкновению, ни на минуту не задержавшись, вышла из класса, одноклассники вновь, конечно, кинулись к Рите. Но тут, неожиданно для всех и, вероятно, для себя самой, своей впечатляющей, надо признать, грудью встала на защиту подруги Олеська:

– Да вы чо, уроды, не поняли, о чем вас Римма Сергеевна по-человечески просила?! Вы чо, блин, в натуре, такие тупорылые-то?!

И ребята в изумлении отступили. К тому ж знали они все – та же Олеська, дважды навещавшая отсутствующую, после каждого визита информировала класс, а тем самым и весь мир о мельчайших подробностях, какие узнать удавалось.

А жизнь пошла своим чередом. Токсикоз, к счастью, свирепствовал недолго и несильно, так что в конфузное положение больше ни разу не поставил, к Ритиному животу сперва постоянно приглядывались: растет – не растет, но постепенно перестали – конечно, растет, куда ж ему деваться.

Но она сама, разумеется, каждый день да не по разу тайком задирала перед зеркалом водолазку, и ей то одно казалось, то совсем другое. И чуть ведь с ума Ритка не сошла от идиотского созерцания, пока не пришло в голову простое, как алгебраический одночлен, решение – взять портновский сантиметр…

Третью четверть Рита, на удивление всем, закончила существенно лучше прочих одноклассников, хотя никаких конкретных целей и задач, связанных с учебой, перед собой, как обычно, не помышляла ставить. Само вышло.

И с этим в связи некоторое время циркулировал по школе слух, что молодой, до крайности субтильный и столь же, наверное, честолюбивый преподаватель физики собрался на Риткином материале кандидатскую писать. О влиянии внебрачной беременности на интеллект. Или что-то в этом духе.

Слух укрепился и почти одновременно заглох, когда тощий, как сам Ландау, физик из школы внезапно свалил посреди учебного процесса и больше ни разу не появился. Так что если слух не на пустом месте произрастал, то, скорей всего, физик только наврал по секрету кому-нибудь насчет диссертации, а сам бросил школу, в которой мужики хронически не приживались уже лет пятнадцать, по какой-нибудь другой причине.

Между тем последние короткие каникулы начались, и опять Рита изнывала от скуки, мечтая, чтобы кто-нибудь позвонил, но лучше живьем пришел, причем скука была даже более лютой, чем в январе, ведь сама-то она теперь вовсе никого не навещала, справедливо полагая, что вряд ли у чьих-либо предков ее визит вызовет восторг. Предки, в лучшем случае, промолчат, а в худшем – наорут и прогонят.

Ибо еще одна особенность любых родителей состоит в том, что, хоть кол им на голове теши, они все равно думать будут, будто всегда и все на их чадо дурно влияют, в то время как оно – никогда и ни на кого. Но если все же – то только положительно.

И вдруг – долгожданный звонок.

– Женька, ты?!

– Ага. Помнишь еще?

– Как забудешь?! Чего звонишь-то?

– Просто. Соскучился.

– А – «двоечница»?

– Да ну ее!

– Тогда – зайдешь, может быть?

– Легко.

О чем они говорили? Да Рите и не запомнилось ни слова. Так – о пустяках. А потом, даже пива для смелости по баночке не выпив, раз – и в постель. Будто сто раз это делали. Правда, Женьку трепала такая дикая дрожь, что Рита, слышавшая не раз про этот «синдром Ромео», все равно не на шутку испугалась. О тропической лихорадке, известной по приключенческим книжкам, и даже об эпилепсии вспомнилось…

Но стоило им, так сказать, войти в курс дела – «синдром» мгновенно прекратился. И все получилось прекрасно. Причем несколько раз кряду. Обоим, наверное, очень давно и очень сильно хотелось.

И главное, ни Рите, ни Жеке не нужно было ни о каких последствиях беспокоиться, если не считать, конечно, преждевременного возвращения с работы Ритиных родителей. Хотя вполне вероятно, что в самые захватывающие моменты они не страшились и родителей. Потому что в самые захватывающие моменты и мысли приходили под стать.

«А-а-а, плевать, прощу Ритке ее дурь, с кем не бывает в наше время, тем более что – где и когда еще попадется такая классная девчонка!..»

«Простит, никуда не денется, ведь первая любовь – это первая любовь, а если вдруг мама сейчас войдет – пусть себя в этом возрасте вспомнит!..»

Однако пресыщение – чего они оба пока не знали – приходит всегда. Рано или поздно. И оно пришло. И разговор, обусловленный, наверное, им, вышел не очень-то в русле накативших мыслей.

– Ну, как, Жека?

– Вааще классно!

И потом они таким же образом еще несколько раз встречались. Изредка. Но так ни разу и не пошел у них разговор дальше известных уже реплик «Ну, как?» и «Классно!». Вот не пошел, и все…

Да, может, и Ромео с Джульеттой в свое время приблизительно так же содержательно по-английски разговаривали, а взрослый дядя Виля Шекспир, чтоб покрасивше вышло, от себя присочинил…

В общем, аж до самого конца лета ребята занимались своим обоюдно приятным делом, занимались вовсю даже тогда, когда пузо у Риты довольно большое стало, и Ромка в нем начал все больнее пинаться, и Женька ему изредка грозил: «Ну ты, Фридрись мелкий, хорош лягаться, удавлю!» И предки их ни разу не застукали. На свое же счастье.

Но, несмотря ни на что, Рита свой десятый класс очень даже прилично закончила, чего не скажешь про Женьку, который диплом техника-строителя автодорог хотя и получил, но в институт «с ходу проскочить» не вышло, и загремел он в саперные войска профессиональный навык приобретать.

Впрочем, Рита нисколько не расстраивалась, ей так и так уже надо было с постельными забавами до иных времен кончать, целиком сосредоточиваться на будущем материнстве.

И ни единой строчки не написал Рите этот воин со своих позиций, не позвонил ни разу, видать, без нее было кому писать да названивать. Видать, парень так и планировал окончательный расчет с первой любовью, давшей ему необходимый и, в общем-то, достаточный опыт для дальнейшей взрослой, ответственной жизни.

15.

Сын убежал, Рита снова на диванчике прикорнула, хотела так же сладко, как давеча, уснуть и тем самым приступ стыда своего жгучего превозмочь. Но, конечно, не тут-то было. «Стыд – не дым, глаза не выест» – это сказано, может, и верно, если буквально понимать. А если иносказательно, как оно в народной мудрости обычно и задумано, то пословица более чем сомнительна, стыд глаза не выест, а душу?..

Впрочем, сомнительных мудростей как в фольклоре, так и у самых признанных мыслителей – навалом…

Словом, ворочалась Рита, ворочалась и – никак. Сна нет, стыд не отпускает. Хоть следом за Ромкой беги, но если даже догонишь, что сказать?..

Села, подложила под голову подушку, стул придвинув, ноги вытянула, телевизор включила. Телевизор-то у них допотопный, черно-белый еще, нелегко было к нему привыкнуть после многих лет общения с цветным, но теперь уже – ничего, даже кое-что иногда с интересом смотрится, вот только парочку программ бы еще, ну, одну хотя бы «Культуру», и было б совсем хорошо…

Да что там, наконец?

И, будто отзываясь на нетерпение хозяйки, древний ящик породил-таки сперва звук, а черед секунд десять и собственно зрелище. И звук достаточно громкий, достаточно внятный, и не тени размытые снуют в сером молоке, а люди с различимыми лицами – да ладно, чего там, нормально все, советские люди не один десяток лет радовались такому «телевизеру», наверняка у многих соседок-старушек в квартире не лучше прибор, а чем ты, инвалидка второй группы, лучше – абсолютно ничем…

– Вон из моего дома, сеньор Валенсио, чтоб ноги вашей больше здесь не было! – кричит в телевизоре некая сидящая в инвалидной коляске большая старуха с отчетливыми следами былой красоты и врожденного благородства на лице, натурально орет нагло улыбающемуся здоровенному мужику во фрачной паре.

– Так его, баушка, так! – смеется Рита, поудобней устраиваясь перед телевизором.

Сериал – так сериал, лишь бы удержать хорошее настроение.

Когда много лет назад пресловутое «мыло» только-только явилось на российский экран, сразу нашлось бесчисленное множество охотников над ним прикалываться. Этих охотников, в том числе и профессиональных, до сих пор как нерезаных собак, хотя осточертели они уже не меньше, чем само «мыло».

А Рита в ту пору заочно обучалась экзотической, для женщины, во всяком случае, профессии «водоснабжение и канализация» и как раз «гидравлику» блестяще сдала. И она, видя, как искренне сострадает мама не то мексиканской, не то бразильской матери-одиночке, тогда как для своей родной матери-одиночки, обретшей данный статус в том числе и маме благодаря, сострадания достается все меньше и меньше, вдруг решила тоже внести свою лепту в большое юмористическое дело. Или оно случайно получилось.

– Это кино, – сказала задумчиво и ни к кому не обращаясь, Рита, – хотя и разбито на серии, но ужасно напоминает непрерывную, бесконечную, монотонную струю свободно текущей жидкости. Интересно, авторы сами к этому пришли или они знают «уравнение Бернулли» из учебников и только открыли новый, неизвестный ранее способ его применения на практике?

Мама, как всегда, юмора не поняла, зато папка, только неполную среднюю школу преодолевший, но имевший недюжинный природный ум, хохотал до слез.

Но сегодня Рита вдруг с ходу прониклась сочувствием не к героям незамысловатого сюжета, а к исполнителям ролей и авторам сценария. Которых суровая нужда и неумолимый рейтинг заставляют из года в год, изо дня в день, на лютой тропической жаре или в духоте светских салонов и светских одежд сочинять да изображать эту тягомотину. А что, ведь и тут – звериный оскал капитализма. Нашему человеку так работать и так жить – верная и скорая смерть.

То есть данным зрелищем Рита увлеклась довольно своеобразно, но это не важно, поскольку неприятную думу удалось-таки отогнать на задворки сознания.

Но еще вспомнилось, как она однажды случайно минут пять слушала возле подъезда жаркое обсуждение соседками какого-то такого же «кина». Тогда она лишь посмеялась в душе над убожеством их духовных запросов, но теперь подумала, что надо бы хоть в самом общем виде представлять данный предмет и при случае попробовать принять участие в диспуте. Глядишь, смотреть люди будут на нее по-другому. Да еще подумалось вдруг, что жизнь куда богаче на «мыльные» сюжеты, чем некоторые думают. И творцы сериалов могли бы существенно разнообразить свои изделия, если бы не друг у дружки так тупо заимствовали, а присматривались получше к окружающей действительности да советовались с общественностью. Ну, хотя бы с Ритой.

А тут – вновь звонок в дверь. Второй неожиданный звонок за день.

«Ой, неужто тетя Катя – за своим драным мешком?»

Рита – сперва на кухню за новым пластиковым пакетом, только потом – к двери. А там – никакая не тетя Катя.

– Здравствуйте! – на пороге, спрятав руки за спину, мнется маленький упитанный очкарик лет сорока пяти, загадочно улыбается.

– Вам – кого?

– Вас.

– ???

– Я, видите ли, – торопливо заговорил мужчинка, видимо почувствовав, что еще немного, и он услышит совсем не то, на что рассчитывает, – ваш, некоторым образом, сосед. В смысле, арендую магазин, который – под вами. В связи с чем – вот…

И появляется из-за спины такой же точно пластиковый пакет, какой Рита в руке держит, однако не пустой.

– Это скромный презент от возглавляемой мною торговой фирмы «Абсолют» в честь, так сказать, шикарного нынешнего листопада. В знак искреннего расположения в качестве небольшой компенсации за причиняемые моей клиентурой неудобства. И даже смею надеяться на дружбу! – внятно и с выражением произносит нежданный визитер, усердно демонстрирую не вполне пока разученную американскую улыбку.

Надо же, Рита и не подозревала, что в этом городишке обретаются бизнесмены, способные столь кудряво изъясняться. Но и шельмец же, однако!