Текст книги "На холодном фронте"

Автор книги: Александр Чуманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

18. Будничные дела в обороне

Командир дивизии – рослый полковник – и приехавший из штаба генерал – солидный, дородный, – на бойкой и стройной лошадке, впряженной в легкие санки, разъезжали по частям и подразделениям дивизии; интересовались состоянием обороны, устройством заграждений, противотанковых препятствий, минированием проходов и стыков, и всем тем, чем может интересоваться большое начальство. Попутно они заглянули и в нашу землянку. Заглянули и восхитились образцовым порядком в ней. Теплая, светлая и уютная землянка содержалась в чистоте, как горница невесты. Пол был гладкий, ровный, строганый, стены и потолок отделаны переплетенной в ромб сосновой дранкой. Портреты – Ленина, Сталина, Героев Отечественной войны Панфилова, Гастелло, Зои Косьмодемьянской глядели со стен. Самодельная кровать с постелью и подушкой под чистой, безукоризненно простиранной простыней, три самодельных стула около треугольного стола; на полочке два – три десятка книг; в небольшом шкафике – запас консервов и разная незатейливая посуда на случай прихода нетребовательных, но безотказных до угощения гостей, – все было расставлено, как на смотру, У самых дверей помещалась раздевалка и чугунная печка; рядом с раздевалкой было аккуратное жилье Ефимыча.

Генерал все похвалил и сказал полковнику:

– Посылайте всех командиров на экскурсию сюда, пусть учатся, как можно и как надо жить в обороне.

– Это верно, – согласился командир дивизии.

– Все дело в связном, товарищ генерал, – сказал я. – У меня связной Ефимыч – золото-человек!.. Он за порядком следит.

– А он где помещается?

– Рядом из раздевалки дверь к нему.

– А ну-ка, посмотрим у него как?

Ефимыч, слышавший этот разговор, слегка дрогнул, быстро одернул на себе гимнастерку. Дверь распахнулась, и генерал с полковником вошли.

– Связной рядовой Родинов! – бойко отчеканил Ефимыч.

– Здравствуйте!

– Здравия желаю!

– Чем занимаетесь?

– Осиливаю четвертую главу истории партии, товарищ генерал.

– Похвально! Партийный?

– Никак нет, готовлюсь вступить.

– Хорошо. Правильно. А и здесь тоже неплохой порядок! Молодец, товарищ Родинов, молодец!..

– Рад стараться, товарищ генерал.

– В старой армии служили?

– Полтора года до революции в лейб-гвардии Измайловском полку!

– А это что у вас такое?

– Это у меня приспособление, заместо часов, товарищ генерал…

На специальной полочке помещалась цинковая коробка из под патронов, в нижней ее части стеклянная банка с водой и цифровыми делениями; в верхней – в круглое отверстие была вставлена опрокинутая кверху дном бутылка. Через горлышко бутылки, сквозь какое-то препятствие, по каплям просачивалась вода, медленно, равномерно капая в стеклянную банку.

– Досюда докапает – час, досюда – два, до этой черточки – четыре и так далее, – пояснил Ефимыч, – очень правильные, проверены по настоящим. Из боевого охранения ребята прибегают у меня спрашивать сколько времени и по моим часам посты меняют. И никогда никаких нареканий не бывало…

– Настоящих у вас нет часов? – спросил генерал, с любопытством рассматривая изобретение Ефимыча.

– Никак нет. А капитан часто уходит, свои уносит, ну, мне без часов-то вроде скучно…

– Товарищ капитан, – обратился генерал ко мне, – как несет повседневную службу ваш связной?

– Отличный связной, лучшего я себе не желаю.

Тогда генерал достал из кармана брюк небольшие никелевые часики с надписью на крышке: «Боевому русскому народу от трудящихся США» и, подавая их Ефимычу, произнес:

– Дарю от имени Военного Совета Армии за хорошую службу.

– Спасибо! – растерянно и смутясь от неожиданности, проговорил Ефимыч, принимая подарок.

– А по уставу как? – улыбнулся генерал.

Ефимыч мгновенно одернул гимнастерку, щелкнул каблуками и, вытянувшись, четко произнес.

– Служу Советскому Союзу!..

– Вот так, правильно, – одобрил генерал. И весело добавил – А теперь сходите за комбатом, позовите его сюда.

Застегиваясь на ходу и оправляя на себе снаряжение, Краснов быстро прибежал в нашу землянку и отрапортовал генералу.

Потом, развернув карту, он стал докладывать генералу и командиру дивизии о действиях боевых групп, о результатах: своих наблюдений, показывая по карте те места, где приходилось бывать в тылах противника и оставить о себе финнам неприятные воспоминания. Генерал внимательно слушал, делал заметки в своей записной книжке и одобрительно кивал головой.

– Хорошо, товарищ Краснов, чувствуется, что вы и ваш батальон не прохлаждаетесь сложа руки.

– В последний раз вот только подкачали, – такого «языка» выпустили из рук, – напомнил командир дивизии.

– Да, тут непростительно прошляпили, – произнес комбат.

– Впредь будут бдительнее, – заметил генерал, уже слышавший о побеге пленника, – а в остальном ваш батальон службу несет удовлетворительно. Главное – смелость, дерзость у личного состава есть.

– Да, этого нельзя отрицать, – согласился командир дивизии, – благодаря разведке, мы знаем противника, его повадки и намерения и оборону здесь вполне обеспечим имеющимися силами и средствами.

– Финны и немцы на здешнем участке тоже перестали разбрасываться снарядами, – сообщил Краснов, – Ухта теперь обстреливаться не будет; их батареи отведены на Карельский перешеек. Так что теперь тыловые подразделения дивизии вполне могут выбрасываться из леса и занимать уцелевшие в селе строения. И еще, товарищ генерал, я внес бы такое предложение: мы находимся в обороне, от Кировской магистрали в двухстах километрах. Здесь противник не пытается наступать. А вокруг Ухты, по рассказам, до войны были замечательные посевы и огороды; не плохо было бы, если б нынешней весной наши тыловые подразделения и резервы занялись на этой земле сельским хозяйством. Вы представьте себе: поля картофеля и капусты для личного состава дивизии; поля, засеянные овсом для конского поголовья наших обозов! Ведь это тоже удар по фашизму! У нас в соединении есть и агрономы и бригадиры колхозов, и директора совхозов, их нужно только найти. И тракторы есть, и плуги найдутся, и семена. Дело может быть поставлено на верный ход, если попадет в надежные руки, а рук таких у нас, товарищ генерал, хоть отбавляй, и людей свободных от всякого дела в условиях обороны – тоже…

– Идея неплохая, – промолвил задумчиво генерал, постукивая пальцами по алюминиевому портсигару, – идея неплохая, попробуем поставить вопрос на Военном Совете. И чем скорей, тем лучше. Весна не за горами. Как вы смотрите на сей предмет? – обратился он к командиру.

Комдив, молча слушавший Краснова, мысленно соглашался с ним и сожалел, почему он сам раньше об этом не догадался. Он пожал плечами и, сделав вид, что для него этот вопрос не представляет ничего нового, не без запальчивости сказал, показывая на свою довольно широкую шею:

– Вот оно, где такое дело окажется! Я задумывался уже не раз об том. Что ж, если нам сверху разрешат да семена овощей и яровых отпустят, пожалуй, управимся. Смешного в этом, я думаю, ничего нет, – вопросительно поглядел он на генерала.

– Отнюдь нет! – живо возразил тот. – Скажу больше: замечательно это будет! Достойно похвалы и поощрения. У нас есть специально выделенные люди на Мурманском и Кандалакшском направлениях; в Белом и Баренцовом морях ловят треску, пикшу, семгу и сельдь. Результаты их трудов видны, даже здесь на пищеблоках. За хорошие показатели, за тысячепудовые уловы рыбы там передовых товарищей представили к награде. Так что ваше предложение, товарищ Краснов, вполне своевременно, уместно и рационально…

В это время дверь в землянку распахнулась, вошел командир роты Шамарин. На минуту он остолбенел, увидев у меня в землянке генерала и комдива, но быстро сообразил, вытянулся, козырнул:

– Товарищ генерал, разрешите обратиться к капитану.

– А вы кто будете?

– Командир первой роты, старший лейтенант Потап Шамарин, – бойко представился он.

– Почему Потап. А не просто Шамарин?

– Прошу извинить, товарищ генерал, так впопыхах вырвалось. По привычке. Когда в Москве в Динамо я был футболистом, так меня все знали и в афишах писали: Потап Шамарин.

– Вот оно что! Ну, хорошо, обращайтесь.

– Товарищ капитан! Есть возможность отличиться. Позвольте сказать…

– Покороче, Потап, – предупредил Краснов.

– Есть, покороче. С того момента, как Ибрагим Загитдулин выпустил «языка», он страшно это дело переживает. Ночи не спит. Как утро, так на дело просится. Вчера залег с напарником и вел наблюдение. Вдруг выходят из финской землянки двое: один в шинели, другой в черных штанах и в белой рубахе. Первый стал второму поливать на руки воду.

В которого из них сначала целиться? Ибрагим решает: ясно в того, кто умывается; наверно офицер, потому что дольше спал, а в шинели это его связной или денщик. Взял на мушку, раз! И нет одного. Другой бросил котелок с водой, кубарем скатился в землянку. Лежит Ибрагим, выжидает. Приходят за трупом убитого им сразу четверо. Он еще одного срезал и утек. Только ушел с напарником, финны стали их минами нащупывать. Выпустили тридцать штук – успокоились. А сегодня он выследил: слева, на фланге за озером у них кладбище, там они могилу роют. Не иначе, говорит, для двух вчерашних, и просит у меня разрешения сходить туда с ручным пулеметом, чтоб чесануть, так чесануть! Как знать, может целая похоронная процессия будет. Опять же и для противника удобно: кого срежем из пулемета, тех ему и на кладбище не тащить, сами пожаловали. Прямая выгода. Разрешите, товарищ капитан, обойти, залечь и чесануть из дегтяревского…

– Что ж, хотите противнику поднять похоронное настроение? Можно, – ответил Краснов. – Возьмите отделение бойцов, пару ручных пулеметов с полным комплектом патронов, оденьтесь в маскировочные халаты и проберитесь как можно осторожней. Результаты доложите. Действуйте с оглядкой, сами не попадитесь на удочку…

– Есть! Разрешите итти…

Ловко повернувшись на каблуках, Шамарин удалился.

– Молодец! – оценил генерал командира роты. – Интересно, что получится из их затеи…

– Будет доложено, товарищ генерал…

…На другой день Краснов в штабе дивизии докладывал генералу и комдиву об удачной операции; благодаря смекалке Загитдулина было уложено – убитыми и ранеными, – не менее тридцати шюцкоровцев.

– На рядового Загитдулина следует заполнить наградной лист, – сказал генерал.

19. Найденыш

По всему Карельскому фронту, от Онежского озера до Заполярья, до Рыбачьего полуострова, что далеко на побережье Баренцова моря, к весне сорок третьего года прочность обороны не вызывала сомнений. Когда мы начнем наступление, было неизвестно. Но пока непосредственной подготовки к нему не велось.

Весной, в районе Ухты на освобожденные от снега поля вышли с лопатами и мотыгами, выехали на лошадях и тракторах с плугами около тысячи бойцов. Составив винтовки в козлы на луговине, раздевшись до нательных рубашек, они, соскучившиеся по труду земледельца, с большой охотой работали на запустевших полях и огородах.

А впереди, в нескольких километрах, почти не переставая била вражеская артиллерия, нащупывая наши расположения и огневые точки.

Краснов также выделил из своего батальона на работу сорок бойцов.

По шоссе к взрыхленным полосам грузовые машины подвозили картофель для посадки и семенной овес.

В одном месте девчата из банно-прачечного отряда разбивали мотыгами грядки для овощей. Кто-то проходя скептически им заметил:

– Не зря ли стараетесь? Не думаете ли еще до осени здесь околачиваться? Не сегодня – завтра двинемся в наступление, и все тут у вас подсобное хозяйство останется.

– Что ж, – отвечали девушки – тем лучше. Мы с вами наступать, люди вернутся сюда, на свои обжитые и временно покинутые места, нас добрым словом вспомянут, спасибо скажут. Вот увидите, сколько тут добра к осени вырастет!..

– Чем глупости говорить, взяли бы лопатку да с нами в ряд, – предложила одна из девушек.

– Куда ему? Он боится галифе запачкать.

– Молодцы – девчата! Так его отбрили! Правильно! Каждая картошина удар по врагу. Вон, говорят, в Ленинграде Марсово поле, Летний сад и все подходящие места взрыли под овощи. А здесь столько земли, да еще земля-то какая!

Я взял горсть и, рассыпая ее между пальцев, спросил:

– Что вы тут хотите сажать?

– Морковь!

– А свеклу?

– И свеклу будем, и лук, и чеснок… Только вот там – на загорье, а здесь нам приказали одну морковь.

– Кто приказал?

– Майор тут один понимающий в агрономии нашелся.

Я разыскал майора, руководившего работами, разговорился с ним и узнал: под картофель спланировано обработать земли четыреста пятьдесят гектаров, под капусту – триста, под морковь и другие овощи сорок пять, посевом овса и ячменя ведает не он, а другой офицер интендантской службы, и под яровые вспахано уже двести с лишним гектаров.

Уходя с поля, я невольно вспомнил о недавней беседе с генералом в нашей землянке и дельном предложении комбата Краснова. Неспеша, вразвалку возвращался я к себе в батальон. Картина мирной работы на огородах отвлекла мои мысли от войны. Я подумал об Архангельске, о семье. Вспомнились мне юношеские беспечные годы, когда шестнадцатилетним безусым энтузиастом ушел я добровольно служить в Красную Армию и в липовых лаптях, в рваном полушубке, с австрийской трофейной винтовкой шел освобождать от белогвардейцев и интервентов Архангельск. В этом суровом и незаманчивом северном городе я поселился потом, быть может, именно потому, что в феврале двадцатого года, вдохновенно, как победитель, протопал по его изрытым мостовым в своих многоклетчатых лаптях…

В раздумье я шел по песчаной дороге и не обращал внимания ни на журчанье ручья в глубоком овраге, ни на зелень, появившуюся на обогретых солнцем пригорках. Размышления мои неожиданно были прерваны пробежавшей мимо собакой. Она – тощая серая овчарка – одиноко и неторопливо бежала по обочине песчаного проселка, останавливалась, оглядывалась, нюхала воздух.

«Может бездомная» – подумал я и ласково подсвистнул. Собака остановилась, посмотрела на меня усталыми, умными, почти человеческими глазами, осторожно, с оглядкой подошла, понюхала, хотела итти прочь. Наугад я позвал ее:

– Джульбарс!.. Джульбарс!.. – И погладил ее по жесткой серой шерсти. Собака навострила уши. Быть может и в самом деле ее так зовут? В кино на экране я когда-то видел такую собаку, ее звали Джульбарсом. Если у ней нет хозяина, не плохо бы ее приласкать, приручить. Такая в разведывательном батальоне пригодится. Не долго думая, я снял с себя ремень и, пристегнув к ошейнику овчарки, повел ее рядом с собой. Она повиновалась.

В землянке, передавая пса связному, я сказал:

– Вот, прошу любить и жаловать. По всему видать – беспризорная: смотри, Ефимыч, у нее бока-то провалились; подкорми как следует; держи на привязи, чтоб не убежала, да устрой для пса будку…

– А как мы ее назовем?

– Можно Находкой.

– Не подойдет, – возразил Ефимыч, – лучше – Найденыш – это кобель.

– Ну, тогда пусть Найденыш.

Ефимыч вывел собаку наружу и привязал к протянутому от дерева до дерева телеграфному проводу. Найденыш тоскливо и безнадежно посмотрел на Ефимыча, рванулся, но привязь выдержала, только проволока гулко прозвенела. И Найденыш смиренно сел в тень под дерево. Ефимыч вынес ему две консервных банки: одну – с вчерашними щами, другую – с остатками пшенной каши и хлеба. Найденыш покосился, но даже не понюхал и не прикоснулся к пище. На другой день Ефимыч принес собаке ворох костей. Найденыш отбежал в сторону, жадно нюхал воздух, пускал слюну, но к костям, как они ни были приманчивы – не подошел.

Ефимыч жаловался:

– Собака нам не ко двору. Может отпустить ее?..

– Нет, не надо отпускать. Сведи-ка лучше Найденыша в ветлазарет. Там есть такой ветврач второго ранга Игорь Иванович.

– Знаю, – отвечал Ефимыч.

– Ну, вот пусть он посмотрит собаку и даст свое заключение, может она больная…

Ефимыч сводил Найденыша к ветврачу. Тот определил:

– У собаки все в порядке, истощена немного. А внутренности, дай бог нам с вами такие. И аппетит есть – смотрит на пищу и слюну пускает. Не ест же, потому что не доверяет новым хозяевам. Боится отравы. Собака, видать, не глупая, – так и доложите капитану.

На третий день Найденыш, убедившись в хорошем к нему отношении, решил приняться за пищу и ел с собачьей жадностью, без разбора все, что только могло быть им съедено. Наконец, Найденыш признал меня полным своим хозяином. Оказалось, пес был обученный. Скажешь: «Ложись!» – ляжет. «Иди сюда!» – подойдет и уставится глазами в лицо. «Подай голос!» – тявкнет резко, отрывисто, один раз и не больше… Значит собака не с финской стороны, не фрицевской выучки, хотя и немецкой породы.

Заметил я за Найденышем и другие свойства: начнется бывало обстрел, завоют мины и снаряды, – прижмет уши, съежится и бежит в ложбинку, прячется. Особенно боялся самолетов. Как только загудит самолет – не важно чей – Найденыш начнет бесноваться, урчать, подвывать – места себе не находит. Пролетит самолет. Найденыш встряхнется, протянется и стыдливо пряча глаза уйдет куда-нибудь, часа два не возвращается. Вернется, морда виноватая, смотрит застенчиво, как будто хочет сказать хозяину: «Извини, что зря струхнул, почем мне, собаке, знать – чей это был самолет, наш или немецкий».

Не мало в дивизии находилось охотников до этой собаки. И комдив и начштаба, – все просили меня уступить им Найденыша.

– Ни за что!

– А к чему она тебе?

– Как к чему? Мне очень даже нужна собака. Пригодится, будем с собой в разведку брать.

– Подведет.

– Возможно. С этим спешить нельзя. Надо изучить ее сноровки.

Однажды наши разведчики привели в батальон двух пленных. Найденыш увидел и, не подавая голоса, с полного хода бросился на одного из них – и под себя. Другой от страха сам к земле прижался.

Разведчики стоят, не знают, что делать, когда собака хозяйничает, а Найденыш лежит, положив передние лапы на грудь пленного, рычит и ни с места.

На шум вышел комбат Краснов, удивился:

– Не знал я такой выучки у собаки. Найденыш, прочь!.. – Разведчиков спросил, не укусила ли которого.

– Нет, – отвечали бойцы, – не укусила, только обоих к земле прижала. Стало быть сноровку имеет по этой части…

Тогда мы решили брать Найденыша в разведку. Обычно он вел себя очень тихо, осторожно. Но однажды летом случилось так, что в разведке Найденыш был вынужден залаять. Шли тогда бойцы осторожно, ступая один за другим, соблюдая полную тишину. Найденыш вдруг почуял что-то подозрительное, бросился от разведывательной группы в сторону, в лес. Бойцы рассыпались под деревья, притихли, притаились. Прошла минута, две. И вдруг неожиданно – гавк!..

– Чорт возьми! Предаст своим тявканьем, – выругался я. – Однако, ребята, что-то неладное она заметила…

Раздвинув кусты я с несколькими бойцами пошел туда, откуда донесся голос овчарки. И мы увидели: Найденыш, распластав между кочек немецкого разведчика, лежал у него на груди, зубами он крепко стиснул его руку, из которой вывалился автомат с продолговатой обоймой.

Пленного подобрали.

– Ну, как, собачка стоющая?

– Золото, не собака, – отвечали разведчики, – если бы не она, то этот гусь нас бы выследил.

Пленный стоял с поднятыми руками и поочередно смотрел на всех нас помутневшими, как от угара, глазами. Его обыскали. Ничего особенного при нем не было: карта, компас, автомат. Железная бирка с номером, привязанная к шее, свидетельствовала о подлинности его арийской крови. Еще обнаружили при нем записную книжку, новенькую, без единой записи, несколько порнографических карточек и вместе с ними в бумажнике черный Железный крест. Фашист, опустив руки, сказал: «Капут Гитлер – Гитлер капут!» Пошарив в кармане брюк, он достал скомканную советскую листовку с текстом на немецком языке, ткнул пальцем в то место, где в рамке был отпечатан призыв и пропуск для перехода на сторону Красной Армии.

Затем он молча взял из моих рук Железный крест, повертел его на грязной ладони, плюнул на свастику и швырнул крест в траву.

Найденыш, наблюдавший за пленником, обнюхал траву, схватил зубами брошенную фрицем награду и принес мне.

– Молодец, Найденыш. – погладив его, сказал я, – что ж, раз фриц бросает орден, носи ты! – и прицепил крест к ошейнику собаки.

20. Диверсанты

Меня вызвали в штаб. Начальник отдела начал с того, что рассказал мне целую историю.

– Не дальше, как вчера, к нам явился с повинной диверсант. Он выложил на стол порядочную сумму денег, фальшивые документы, развернул вещевой мешок, наполненный наполовину продуктами, наполовину взрывчаткой, и говорит – «Я немецкий шпион, готовился в специальной школе диверсантов-шпионов. Документы мои „липовые“. Фамилия моя такая-то». Стали мы дознаваться, наводить справки – действительно он значился в немецком плену. Да и не может же человек на себя такое наговаривать. Дальше он рассказал, что немцы его и еще четырех шпионов выбросили с парашютами в район Шомбы, то есть в нашем тылу, километров за сто отсюда, в сторону города Кеми. Каждый из них располагает большой суммой денег, имеют они взрывчатку для диверсий на тракте; есть у них рация. По словам пришедшего с повинной, все четверо изменников сдаваться не думают. Значит при поимке могут оказать сопротивление или покончить с собой. А нам крайне желательно взять их живыми. Я направил туда взвод бойцов, но что из этого получится – не знаю. Сейчас лето: тепло, обилие ягод, каждый кустик ночевать пустит. Я это к тому говорю, – добавил он, – не можете ли вы дать мне несколько ловких разведчиков, пусть ваши ребята попытают счастья и помогут нам в этом деле.

– Можно! – согласился я. – Выделю самых боевых хитрецов, только покажите на карте, где ваш взвод занимается проческой. Надеюсь, поселок Шомбу скрытой засадой вы обеспечили?

– Да.

Начальник развернул карту.

– Возможно, они здесь скрываются, – обвел он карандашом.

«Искать „здесь“ все равно, что искать четыре иголки в стоге сена. Однако, попытаемся, чем чорт не шутить»– подумал я.

Придя в батальон, я послал Ефимыча за Ибрагимом Загитдулиным.

Невысокий, скуластый, с узкими проницательными глазами, Загитдулин с автоматом поперек живота через несколько минут прибежал ко мне в землянку.

– Прибыл, товарищ капитан, по вашему приказанию.

– Садись, Ибрагим.

Он осторожно сел на крайчик табуретки.

– На тебя, Ибрагим, моя надежда: подбери по своему усмотрению четырех пареньков, посмелей и порасторопней. Назначаю тебя старшим этой группы. Отправитесь километров за сто отсюда…

– Ой, как далеко, в самую Финляндию?

– Нет, Ибрагим, в наш тыл на сто километров.

– Ну, это совсем просто, товарищ капитан.

– Нет, не совсем просто, слушай, Ибрагим, дальше…

Я подробно изложил ему задачу, указал, где и как надо действовать, как, в случае обнаружения диверсантов, обмануть их, захватить и привести в батальон.

– Понятна задача?

– Понятна, товарищ капитан.

– Сроку дается десять суток. Да, учти. Ибрагим, что у такого ловкача и старателя, как ты, одной медали на груди скучно! Понятно?

– Понятно, товарищ капитан, скучно, товарищ капитан, – ответил Загитдулин, искоса взглянув на свою сверкающую медаль, и широко улыбнулся, отчего глаза у него сделались еще уже, а ровные частые зубы блеснули светлей серебра…

… Район, где приземлились шпионы-диверсанты, славился болотами. Ягоды росли там в изобилии.

И почем знать местным девчатам, что в лесу их подстерегает опасность. Разодетые в цветистые платья, они собирали ягоды неподалеку от поселка. Одни из них молча занимались своим делом и озирались по сторонам, а две девушки впереди беспечно и голосисто наперебой распевали частушки.

 
На мне розовая кофта,
Полушалок голубой.
Мне давно уже хотелось
Познакомиться с тобой.
Полюбила капитана,
А майор и говорит:
«У меня погон пошире,
Ярче звездочка горит!»
 

Пела одна из них таким трескучим дискантом, что за километр, если не дальше разносилась ее песня-коротушка.

 
Ты военный, ты военный,
Ты военный – не простой.
Дома жонка, два ребенка —
Говоришь, что холостой…
 

– запевала в свою очередь другая, а потом обе вместе:

 
Мне сказал моряк с линкора,
Сухопутный морячок,
Что забыл он Черно-море
Из-за нас карелочок!
 

И вдруг частушки оборвались. Девушки-певуньи, завидев кого-то, взвизгнули и, прячась в кусты, закричали;

– Ой, девоньки, девоньки, убегайте! Тут четверо каких-то!..

– А мы не звери, вас не слопаем, – отвечали те, и вчетвером кучей шли к перепуганным девушкам, смеясь и подзывая их к себе. Тогда девушки осмелились, с оглядкой стали сближаться с неизвестными. Две из них, делая вид, что стыдливо прячутся за кустами, вытаскивали из под цветных сарафанов автоматы, обнажая при этом солдатские обмотки, винтообразно спускавшиеся с колен к тупоносым, подкованным ботинкам.

Диверсанты смекнули с опозданием.

На повелительный, грубый, далеко не девичий голос, – пришлось поднять руки вверх и сдаться. Да иначе и нельзя было, так как одна лишь певунья оказалась девушкой из Шомбы, да и у той в корзине – две гранаты.

А все остальные были бойцы из нашего батальона во главе с хитроумным Ибрагимом Загитдулиным…