Текст книги "Степь 2"

Автор книги: Александр Берник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Дорога – странная штука. Она может пролегать без начала и конца. Иногда даже длиною в жизнь, а на некоторую и жизни не хватает, но вместе с тем, любой путь когда-нибудь заканчивается: либо концом дороги, либо жизнью идущего. Вот и у этой четвёрки их длинный, и, казалось бы, бесконечный путь закончился. Беглецы добрались до своей цели – стойбища касакской орды1717
  Касакская орда – боевое подразделение степного воинства. По современным понятиям – вооружённое бандформирование со строгой иерархией и жёсткими неписанными законами. Как правило являлось межнациональным или собиралась по принципу землячества.


[Закрыть], одной из многочисленных в бескрайних степных просторах. Небольшой, что называется окраинной, то есть пограничной, но сплочённой и боевой.

Такого молодняка как вновь прибывшие, в стане не водилось, и атаман долго раздумывал прибрать пацанов к рукам или послать из дальше к хвостам собачим. Так и не приняв никакого решения он даже собрал ближний круг. Мужики тоже почесали бритые головы, но посоветовать атаману ничего путного не смогли.

С одной стороны, молодняк можно прибрать, используя как дармовую рабочую силу. Рассчитывать на то, что от них будет толк в боевых выходах не приходилось, но с другой стороны, это лишние рты, которых придётся поить и кормить в голой степи.

Та и другая сторона вопроса являлась в общем то равнозначной и никак одна не перевешивала другую. Одна половина ближников ратовала, мол давай возьмём пацанов говно чистить. Выдюжат, приживутся, не хай, воевать научим со временем. Не выдюжат, да и хрен с ними. Другая половина противилась. Наступает самое жаркое время года. Житуха и так будет впроголодь, а тут ещё четыре коня и четыре молодых рта, что вечно будут хотеть жрать.

Уйти из этих мест ближе к морю, где корма для лошадей вдоволь и охота на зверя есть, Матерь не велела, хотя если прижмёт, всё равно поближе к воде придётся откочёвывать или чаще посылать разъезды не только для пригляда, но и для пополнения продовольственных запасов, а эти только обузой будут и толка от них как с козла молока, вред один.

Долго рядились мужики, но к всеобщему облегчению проблема разрешилась сама собой. К вечеру, неожиданно, по следам прибывшей четвёрки прискакал девичий отряд мужененавистных воительниц.

Группа молодых красавиц представляла собой небольшой, всего пять троек, слаженный отряд. Куда, зачем и с чем возвращались, естественно, никто не спрашивал, они и не сказывали. Было понятно, что таким количеством могли либо кого-то куда-то сопровождать, в виде боевого эскорта, либо ездили кого-то встречать или катались за какими-то нужными вестями и получив информацию возвращались обратно в своё стойбище.

Асаргад конечно же про подобных боевых дев рассказывал своим новым друзьям и предупреждал, как предупреждал его отец, что с этими милыми девочками вообще дело иметь нельзя, даже нежелательно приближаться к этим «смертоносным змеям» на полёт стрелы.

Мужчин они люто ненавидят и как отец пугал, режут представителей сильного пола без зазрения совести, а по некоторым слухам ими же и питаются. Но одно дело слушать байки у костра, и совсем другое воочию наблюдать это чудо степей. Молодые, стройные станом, грациозные в движениях и обворожительно красивые, они буквально заворожили молодых людей, впервые столкнувшихся с девушками, абсолютно не вписывающихся в их стереотипы.

Правда боевые девы оказались совсем непохожи на тех, про которых знал Асаргад. Отец рассказывал о золотоволосых и белокожих, а эти смуглые, с раскосыми глазами и с волосами как воронье перо с отливом. Лица и руки у воительниц расписаны тонкими золотыми узорами, что предавало красавицам налёт сказочности и нереальности.

Асаргад от греха подальше постарался спрятаться за коня. Эбар последовал его примеру, только высокородные этого не сделали, а зря. Хорошо хоть Гнур лишь разинув рот просто разглядывал, а вот Уйбар, толи забыл всё что ему Асаргад про них рассказывал, толи не поверил, толи просто по привычке, а как известно привычка – дело необоримое, взял, да и полез к ним с разговорами. Познакомиться, видите ли, он захотел.

Закончилось это для урартца разбитой в кровь головой, заломленными за спину руками, связанными в локтях, непонятно куда исчезнувшими штанами и петлёй на мошонке из тонкой конской верёвочки, которой молодого повесу привязали к конскому хвосту одного из скакунов воительниц, и в таком неприглядном виде приготовили тащить пленника к себе в логово, как бычка на привязи.

После Уйбара, и на Гнура накинулись, в какой-то момент дёрнувшегося на защиту друга, но лишь проявив намерение, на действия горец всё же не решился. Девы позубоскалили, провоцируя молодого красавца на ответную грубость, но у того хватило ума промолчать и проглотить обидные слова, хотя было видно, что держался гордый сын вождя на последнем пределе.

Это небольшое стойбище посреди голодной степи, как оказалось предназначалось именно для таких вот странствующих боевых подразделений в первую очередь, и являлось некой перевалочной базой, где курсирующие небольшие летучие отряды орды отдыхали, пополняя запасы воды и еды.

Старшая этих ненавистниц всего мужского, о чём-то коротко переговорив с атаманом оазисного стана велела девам пить, перекусывать и отдыхать, сама, в отличие от своих подопечных отправилась в специально предназначенный гостевой шатёр.

Атаман, сопровождая воительницу заикнулся по пути о четвёрке молодцев, приставшей к его стану, но старшая толи устала с дороги, толи ей по жизни на такие мелочи было наплевать, но хозяину стойбища ничего не ответила, сделав вид что не услышала.

Глава стойбища с раболепным видом проводил воительницу до самого входа в шатёр, где гордая и заносчивая мужерезка скрылась, а он так и не решившись последовать за ней и не получив приглашение, на которое явно рассчитывал, тут же ретировался и с грозным видом командира пошёл по стану раздавать указания налево и направо, вымещая зло на подчинённых.

Девы её отряда ночевали прямо в степи у костра. Уйбар, как провинившейся, так всю ночь и проходил с голой задницей за конём, к хвосту которого был привязан за мошонку, но правда, сняв штаны, девы обули мужчине сапоги. И на том спасибо. Его друзья тоже не спали и всю ночь, строя планы освобождения Уйбара с последующим бегством, но мужерезки оказались на чеку, постоянно дежуря по три вокруг своей стоянки, да и кони от них далеко в степь не отходили, топтались тут же как привязанные, хотя их даже не стреножили.

Что за время унизительной ночёвки успел передумать Уйбар, он никому не рассказывал, а когда кто-нибудь из них вспоминал об этом инциденте, то несмотря на весёлость до этого, замолкал и уходил в себя. Друзья старались никогда не обсуждать совместно пережитого позора.

Асаргад же забыть своих чувств о первой встрече с мужерезками не смог просто по тому, что не мог этого сделать физически. Гремучая смесь страха, ужаса, долга и совести. Вставшие дыбом волосы и дрожь во всём теле, как клеймо запечатлелось у него в голове и устойчиво прицепилось к образам мужененавистных дев.

С рассветом старшая беззвучно выскользнула из шатра, проплыла словно тень мимо Асаргада с друзьями. Подошла к привязанному Уйбару и срезав плетёный канатик конского волоса освободила пленника и что-то ему высказала. Уйбар только слушал и словно болванчик кивал. Наконец по её знаку мужчине вернули штаны, и он, торопливо их натянув кинулся к друзьям, с нетерпением ожидавших развязки этой нервной ночи.

– Быстро собираемся, – чуть ли не заорал шёпотом подбежавший урартец, лихорадочно мечась в поисках своего седла и мешка, – они нас в главный стан отведут.

Друзья сначала тоже кинулись собираться, но с явно другими планами действий и когда услышали, что Уйбар в такой спешке собирается исключительно из-за того, чтобы не отстать от этих проклятых за ночь всеми словами дев, встали как вкопанные.

– Ты что сдурел? – прошипел Гнур делая при этом безумные глаза.

– Друг, – чуть не плача ответил ему бывший узник, – поверь, если она сказала, что мы должны следовать за ними, лучше так и сделать или мы не жильцы на этом свете.

Все четверо действительно по-настоящему напуганные, больше не задавая вопросов кинулись седлать коней, только в спешке их дальнейшее путешествие показалось им мытарствами по стране дэвов,1818
  Дэвы, дивы – сверхъестественные человекоподобные существа, имеющие вид великанов. Присутствуют в тюркской (азербайджанской, башкирской, татарской и др.), иранской, славянской, грузинской мифологиях и в зороастризме – злые духи.


[Закрыть] потому что ни один из них не позаботился ни о пище, ни о воде, запасы которых друзья за бессонную ночь ликвидировали.

В прохладе утра девы шли по степи бодро. Отряд молодых людей еле поспевал за ними держась на расстоянии, но, когда солнце стало припекать, передовой отряд скорость сбросил и пошёл шагом.

На первую стоянку встали, когда солнце достигло зенита. Только тогда спешились и расседлали коней давая им отдых. Собравшись кучкой на сухой как камень земле, принялись наконец пытать Уйбара по поводу того, что же старшая из дев ему наговорила.

Урартец не сильно стал распространяться о выволочке, устроенной ему, но объяснил, что наказали его за то, что позволил себе хлопнуть коня девы по крупу. Оказывается, у них это равносильно хлопку по заду самой девы и таких выходок они никогда не прощают. Но старшая, видя их молодость и полное незнание законов, решила их как «детей малых» на первый раз оставить в живых, лишь примерно наказав.

Пока мужчины шушукались к ним неожиданно и абсолютно беззвучно подошла одна из дев, и заметили они её лишь когда та устав ожидать на себя реакцию, хлопнула в ладоши.

– Где ваша еда и вода? – спросила она красивым разливающимся девичьим голоском.

Все как один языки проглотили и молча потупили взгляды в землю.

– Бестолочи, – тут же констатировала она всё тем же голоском нежного цветка, развернулась и не издавая ни одного звука, странной скользящей походкой пошла обратно.

Кто-то из мужчин поразился её точёной фигурке, кто-то нежностью её голоса, а Асаргад поразился её беззвучности, тут же сделав вывод, что это не отряд сопровождения как изначально подумал, а скорее всего разведчики, которые даже в обычной повседневной жизни передвигаются словно крадутся. Видимо по-другому уже не могут.

Некоторое время спустя к ним так же, не издавая звуков подошли две девы таща большую кожаную суму, наполненную водой, но пройдя мимо вскочивших на ноги мужчин, прошли к их коням и зашипев по-змеиному, в одно мгновение собрали скакунов вокруг себя будто домашних собачат на кормёжку.

Пошикивая и посвистывая выстроили толкающуюся скотину в очередь и развязав мешок принялись их поить. Притом давали каждому строго определённое количество, управляя четвероногим зверьём исключительно странными на слух звуками.

Остатки кинули Уйбару. Вдоволь там было не напиться, но промочить засохшие глотки получилось. Пили друзья под двумя ничего не выражающими взглядами вполне милых, если не сказать красивых дев, поэтому делёж воды прошёл мирно, без драки. Забрав пустой мешок одна из воительниц почти таким же голоском весеннего цветка, как и у той, что подходила первой, проговорила:

– Когда солнце будет вон там, – и она указала пальцем на точку неба, – доберёмся до воды. Речка будет.

Девы ушли. Мужчины облегчённо выдохнули.

Так в смешанном состоянии позора, страха, любопытства и не понимания своего туманного будущего молодые люди безропотно двигались куда-то туда, куда их вёл девичий отряд. Вскоре выжженная степь превратилась постепенно в бушующий травяной океан. Дышать стало легче.

Мелкая речушка с мутной и тёплой как моча водой не шла ни в какое сравнение с их горными реками, но вполне оказалась пригодной для того чтобы утолить жажду как самим, так и коням, показавшись путешественником в раскалённой и высохшей степи подарком самого Ахурамазды. А в конце дня, форсировали довольно большую реку и старшая, когда наконец горцы выкарабкались на противоположный берег, подъехала к горемыкам и спросила назидательным тоном:

– Урок усвоили?

Те в ответ лишь молча кивнули, опустив головы.

– Вот и хорошо. Привыкайте. Вы в степи, а не у себя в диких горах. Здесь правят законы и их надо знать и соблюдать. Исключения из этих законов нет ни для кого, даже для царей. Перед законами степей равны все.

После чего указала друзьям направление, куда им следует двигаться, однозначно давая понять, что наконец-то их пути расходятся.

Первое время раздельного путешествия Асаргад с друзьями никак не мог поверить, что эти девы-звери их вот так просто взяли и отпустили. За эти два дня они настолько свыклись с тем, что стали если и не рабами, то боевым трофеем этих воинствующих мужерезок, что никто даже не поверил в такое простое окончание мучительного перехода.

Какое-то время всё так же ехали молча, то и дело украдкой озираясь по сторонам, но, когда поняли, что свободны, устроили самую настоящую истерику.

Больше всех убивался Уйбар, которого наконец, прорвало и он, собирая все ругательства какие только знал, а какие не знал то тут же придумывал, выливал их на мерзких баб, грозя им отомстить всякими жуткими карами.

Лишь Асаргад удержался от высказываний, а просто взяв власть в четвёрке в свои руки, скомандовал привал прямо посреди чистого поля, чтобы успокоиться и собраться с мыслями перед дальнейшими испытаниями, а то что они будут, уже даже не сомневался. Всех остудила его безальтернативная фраза:

– Успокойтесь. Обратного пути у нас всё равно уже нет. Мы просто не сможем одолеть обратную дорогу без еды и воды. Или мы идём до конца, или убивайте себя сами, я вам не помощник.

Все тут же угомонились, задумались и со зверскими рожами завалились в траву спать. Бессонная ночь давала о себе знать, только жрать хотелось дико, но есть было нечего.

Глава третья. В поруби сидеть, не камни в гору переть. Взаперти не надорваться с натуги, зато на горке не свихнуться со скуки.

Темнота в бане, куда закрыли Райс была хоть глаз коли. Снаружи о стену что-то долго брякало. Складывалось такое ощущение словно заваливали вход большими брёвнами, и с каждым ударом звуки снаружи становились всё глуше и вроде как дальше. Толи Матёрые, запершие её отдалялись, толи она с этой баней проваливалась в тартарары.

Затем всё смолкло и наступила мёртвая тишина. С непривычки от такой звуковой изоляции даже в ушах зазвенело и засвистело на разные лады. Рыжая прощупала толстую входную шкуру, где при входе так и оставалась стоять как вкопанная, всё ещё не смерившись с действительностью и не веря в своё заточение. Так деву ещё ни разу не наказывали.

Настороженно прощупав вход поняла, что и впрямь заложили брёвнами и так плотно законопатили, что не только лесной шум сквозь них ни проникал, но и воздух не просачивался.

Райс наощупь принялась изучать окружение. Как по ней, то внутри эта тюремная баня показалась меньше, чем выглядела снаружи. Полог, выстроенный на всю длину, устелен мягкими шкурами, и меха навалены не в один слой, что наталкивало ярицу на мысль о подготовленном спальном месте.

У входа стояла кадка-долблёнка полная воды. В ней нащупала питейный черпак, плавающий словно лодочка, говоривший, что вода предназначена для питья, а не для банного камня с коего пар вышпаривают. Она тут же проверила питьё на вкус. И действительно вода чистая, свежая, холодная до ломоты в зубах словно родниковая.

Банный камень лежал тёплым, даже терпимо-горячим по ощущениям. Осторожно обшарив его руками нашла глиняный горшок, и сунув в него любопытствующий нос определила, что в нём оставлена еда. А пронюхав как следует даже определила по запаху напаренную кашу, притом отчётливо поняла какая именно.

Пахло вкусно, заманчиво, но рыжая не чувствовала голода, поэтому блюдо оставила на потом, а сама продолжила обследование тюремного помещения путём дальнейшего прощупывания всего до чего дотягивалась в этом абсолютно тёмном пространстве.

В дальнем от входа углу обнаружилась помойная лохань. Сухая, благоухающая свежеструганным деревом. Райс даже рукой пошарила внутри, не понятно-что, выискивая, но лохань оказалась пуста словно только что выстругана и поставлена.

Пол под ногами – сушенная глина, утрамбована до твёрдости камня. Стены с потолком бревенчатые и так ладно подогнаны бревно к бревну, что и дыры не прощупывались в стыках, словно единый монолит, будто вот так и выросли, сросшись друг к другу. Обойдя вокруг и излазив все углы, завершив проверку ярица сделала вывод: «Прям посадили со всеми удобствами».

В бане чувствовалось приятное тепло, будто её сутра нагрели, а теперь она медленно остывала, и усердно лазая по её внутренностям девонька слегка упарилась. Оттого скинула с себя рубахи, шитые золотом, раздеваясь догола растирая взмокшее тело и почувствовав ни во что не одетую свободу сладко потянулась стройным девичьим станом.

Сложила рубахи на пологе у входа и забралась в мягкие меха, свив из них у стенки целое гнездо. Развалилась, расслабилась в неге, ощущая нежность шкур голым телом, обволакивающих мягкостью пуха. Расплылась в довольной улыбке, закрыв в окутавшем блаженстве глаза…

Проснулась резко, даже вздрогнула от непонятной внутренней тревоги. Темнота беспросветная, тишина полная. Сон слетел, как и не было. Сразу вспомнила, где находится. Села, ноги под себя подобрала, прислушалась. Ни единого звука ни откуда. Даже приложив ухо к тёсаному бревну не смогла услышать ни одного шороха, что хоть отдалённо бы нарушал безмолвие, словно в раз оглохла на оба уха.

Протерев спросонок слипшиеся глаза и повертев головой, не обнаружила ни единого светлого проблеска. Даже мизерной искорки, даже крохотного пятнышка в глубине черноты. Сколько бы ни всматривалась и как бы не таращила зенки, ничего не смогла разглядеть.

Тут от натуги захотелось по-маленькому. Вспомнив про помойную лохань, наощупь двинулась в дальний угол. Та стояла на месте, никуда не делась. После справления естественной нужды придерживаясь лежака подкралась к другому краю, к выходу, решив, что пора одеться и приготовиться к встрече гостей, что за ней вот-вот придут и выпустят на свободу.

Но тут её ожидал первый сюрприз. Одежды на том месте, где оставила, не оказалось! Дева ленно и нехотя, ещё не отойдя как следует ото сна охлопала полог вокруг, с каждым ударом сердца заводясь нешуточной тревогой, а в конце концов доведя себя до истерики принялась искать свои рубахи с остервенением. Обрыла лежак, сначала скопом перемешивая шкуры, затем перетряхивая по одной. Облазила пол на корячках, зачем-то ощупала стены, но так и не нашла рубах, расшитых золотом, словно сквозь землю провалились или испарились в банном воздухе.

Зачерпнула черпак студёной воды. Попила, остужая разгорячённое поисками тело изнутри. Остатки плеснула в лицо и бросив ковш обратно в колоду, размашисто утёрлась рукой чуть ли с плеча.

Прокралась к камню, нащупала горшок. Залезла в него носом и тут сразу поняла для себя причину всего непонятного. Пока она спала, здесь кто-то похозяйничал. Каша в горшке имелась, но другая, не вчерашняя! Ложка, утопленная в еде, приглашала отведать угощение, отчего на этот раз Райс не стала отказываться. Наклонилась над глиняной посудиной и наскоро закидала в себя половину содержимого горшка, оценив кашу как «совсем неплохо» для кормления пленной царской дочери.

После приятной и вкусной процедуры вновь вернулась на лежак закутываясь в шкуры, по ходу тут же убедив себя, что одежду как почистят, доставят ей лучшем в виде. На том сама себя и успокоила.

В общем-то, если бы не полная слепота и давящая глухота, условия для отсидки наказания оказались в высшей степени царские, что вполне порадовало кутырку на сытый желудок, да ещё не плохо выспавшуюся. Она обустроила меховое гнездо и развалившись в пушистой неге задумалась.

Первое, что вспомнила ярица – вчерашняя бабья пьянка. Ой, не понравилось рыжей поведение маминых ближниц, особенно воинственных Матёрых. Вели они себя уж больно нагло и вызывающе. Нарочито пренебрежительно к её почти «царскому величию». Она никогда ещё с подобным не сталкивалась в своей жизни.

И что самое обидное, от них не было никакой защиты, так как главная защитница – мама родимая, сама же их пьяный разгул и возглавляла. Хоть бабы и напились, но забыться настолько и притом вот так все разом, что-то это не похоже на просто так. Что же произошло? Во что она опять влипла?

А может это не у мамы терпение лопнуло, а у её ближниц, распоясавшихся матершинниц? Вот они и навалились на царицу гуртом и потребовали наказания дочери? Да Райс вроде ни у кого из них на мозолях не прыгала и соли на их раны мешками не сыпала.

Ну, подумаешь дочерей кой-кого пару раз прижала да попинала слегка для лучшего понимания кто у неё в шатре самая главная. Ну, по шее кой-кому врезала. Ну, фингалом наградила, выбив пару зубов. Так те сами виноваты, куры бестолковые. Она же им сразу, притом добром сказала, чтобы не лезли к ней со своей слюнявой дружбой. Она же их в подруги ни звала, ни приглашала, ну и нечего набиваться. Это ж Райс самой решать кого к себе приблизить, а кто пускай пока погуляет в сторонке.

Потом вспомнила Такамиту и Шахрана-дрища, вечно укутанного в балахон. Подумала про коня Ветерка, единственно настоящего любимца, а следом закружилось в голове сладостное безумие. Замелькали калейдоскопом девичьи мечтания. А как же без них девке её-то возраста?

Вот представила она себя Великой Воительницей, ведущей в бой бесчисленные девичьи орды. Супостаты как один разбивались её преданным войском, пленялись армии и целые народы падали на колени. Неугодные Великой и Ужасной лишь по взмаху руки исчезали, как и не было, а она вся такая в золоте, Непобедимая и Величественная гарцевала на своём Ветерке как царица Небес. Нет, царская дочь не воспринимала себя пупом земли, потому что это было для неё мелковато и не достойно её величия. В своих мечтах рыжая стояла на одной ноге с богами, а может и повыше, по крайней мере указывать они ей побаивались.

Эти мысли о себе Великой и Всесильной занимали почти всё время необузданных мечтаний, что не позволяло деве размышлять о истинных реалиях и задаться как положено при наказании нужными вопросами, требующими покаяния и внесение изменений в своё недопустимое поведение.

Долго она в мыслях билась с вражьими полчищами, вертясь с боку на бок и в азарте размахивая руками. Мимоходом сквозь нескончаемые бои, как-то само собой Великая Воительница решила, что вроде как снова хочет есть. Сползла к банному камню, нащупала горшок. Зачерпнула ложкой содержимое и закладывая в рот, продолжая при этом мозгами витать в розовых облаках… резко опешила, даже как жевать забыла, замерев от неожиданности. В горшке, вместо недоеденной каши отыскала мелкорубленое тушёное мясо с пряными пареными кореньями!

Райс настороженно оглянулась в кромешной темноте без единого просвета. Прожевала захваченные в рот куски, опустила деревянную ложку обратно в глиняную посудину. Кто-то поменял еду, притом, только-что. Но ведь рыжая и глаз не сомкнула на этот раз, не спала как в прошлый раз. Оттого обязательно должна была незваного гостя или здешнего хозяина заприметить. Ну или по крайней мере, если не глазом узреть, то хоть слухом уловить того, кто обновил горшок.

Непонятно что заставило деву подойти к лохани, но Райс, нащупав бадью для начала потрясла, а затем и понюхала свои отходы. Но девственно чистая лохань, благоухала струганным деревом. Будто кто старую забрал, а новую выставил.

– Кто здесь? – тихо, с дрожью в голосе вопрошала она перепуганным шёпотом, при этом всматриваясь непонятно куда и прислушиваясь изо всех сил непонятно к чему.

Но в ответ, звенящая тишина. Всё такая же пустая и пугающая. На трясущихся ногах, подкашивающихся в коленях, она двинулась наощупь к входу, по пути хлебнув колодезной воды, что ни в какую не нагревалась тёплой бане. В очередной раз плеснув остатками в лицо, привела себя в адекватное состояние, отгоняя страх, зарождающийся в животе.

Входная шкура как висела, так никуда и не делась, запечатывая выход к свободе. Закладные брёвна тоже отчётливо прощупывались, никто их не растащил на дрова. Прижалась спиной к стене. Руки, ноги со страха потрясывает. Пленница, набравшись смелости по новой спросила темноту, надеясь на хоть какой-нибудь ответ:

– Банник,1919
  Банник – домашняя полужить (полужить – потусторонняя сущность, порождённая человеком). Первоначальные функции к этому времени были уже размыты, но главная – связь с предками оставалась. Подробней в первой книге.


[Закрыть] это ты?

Но никто не ответил, сколько бы рыжая не мучилась в ожидании. Тут вдруг пришли на ум мысли о нудных учениях, которые кутырка всегда считала ненужными. Попыталась припомнить хоть что-нибудь про банные ритуалы, да и о самом баннике как полужити.

Только, как назло, ничего не вспоминала её бестолковая головушка, поражая хозяйку своей пустотой и паутиной забвенья в углах памяти. Да и как могла она что-то вспомнить из того, что пролетело сквозняком, влетая в одно ухо и вылетая в другое. Как нельзя забыть того, чего вовсе не знал, так нельзя вспомнить то что в бестолковой голове ни на мгновение не задержалось.

Постояв недолгое время без движения Райс настороженно и скованная страхом, неожиданно почувствовала, что в бане вроде бы как холодно стало. Толи от входа дуло, хотя сквозняка не чувствовалось, толи от страха зуб на зуб не попадал.

Дева с опаской нащупала трясущейся рукой край лежака и так же не торопливо, затаив дыхание забралась в мягкие шкуры, то и дело по пути протягивая руки вперёд и по сторонам, всякий раз ожидая кого-нибудь нащупать, но ярица по-прежнему оставалась одна в этом поруби, законопаченная от всего мира.

Свив заново гнездо, только на этот раз пристроившись в самом углу, прижалась спиной к бревенчатым стыкам, чтобы обезопасить тылы. Отдышалась, прикрывшись шкурами и немного успокоилась. Выждав длительную паузу, но не дождавшись сторонних раздражителей принялась в очередной раз вызывать того, кто хозяйничает в бане.

Сначала робко спрашивала, трепеща осиновым листом. Затем умудрилась обидеться, что кто-то невидимый не желает, видите ли, разговаривать с царской дочерью. Разойдясь, принялась требовать. И в конце концов, распалилась в негодовании настолько, что в истерике принялась горланить диким ором на невидимого наглеца, нежелающего с ней разговаривать. Угрожала ему казнями, от одного лишь описания коих у самой рыжая шевелюра вставала дыбом, представляя воображаемые ужасы как наяву.

Выплеснула сгоряча все ругательства в большинстве своём матерные, хотя и не матерные тоже все собрала, что вспомнила. В самом конце окончательно охрипнув от собственного поносного ора, перешла на слёзные мольбы, а когда закончился и этот запас, разревелась в сиплый голос, выплёскивая весь напряг горькими девичьими слезами. А поревев от души, успокоилась и обессиленная уснула …

Пробудилась дева так же, как и прошлый раз. Вокруг ничего не поменялось. Всё та же темнота и безмолвие. Сон слетел порывом, и она совсем его не помнила. Только сейчас стало по-настоящему страшно. Рыжая неожиданно вспомнила, будто кто осознано толкнул в голову мысль, что ярицы молодятся по законам Троицы только одну заповедную ночь, а она сидит взаперти почти уже третий день как минимум.

Вопросы запрыгали лихорадкой и все как один канули без ответа. «Что за дела? За какие грехи заперли в темницу? Как долго будут держать? И что надо сделать чтобы выпустили?»

Истерика началась, по сути, с самого пробуждения. Дочь степной царицы принялась биться в бревенчатые стены. Колотить от отчаянья кулаками лежак. Неистово терзать входную шкуру, закрывающую путь к её свободе. Долго кричала, настоятельно у кого-то требуя, чтобы выпустили немедленно или хотя бы кто-нибудь откликнулся. Но её метания оказались напрасны. Темнота с тишиной оставались беспросветными, равнодушными и безучастными.

После выплеска ярости навалилась серая апатия. Мысли разом покинули рыжую голову, да и силы за одно, превратив мускулистое натренированное тело в дряблый кусок жёваной плоти. Райс, забившись в угол на пологе, просто сидела сиднем уставившись «в никуда».

Долго ли коротко ли она таращилась в темноту, находясь в аморфном состоянии, кутырка не помнила, но закрутивший ни с того ни с сего живот, позвал к струганной лохани, выводя деву из глухого ступора.

Несколько придя в состояние адекватности, Райс устроила помывку завядшего тела ледяной водой из вечно наполненной кадки. Лишь основательно замёрзнув и приведя себя в привычный героический тонус, вновь зарылась в мягкие шкуры обсыхать и греться. Процедура с бодрым купанием вернула ярицу к живой активности, и она принялась заново обдумывать сложившуюся ситуацию, только, как и в первый раз все её размышленья пошли по проторённой дороге, уводя рыжую в мир бурной фантазии о себе любимой.

Только вот в какой-то момент фантазии неожиданно пресеклись будто кто её вытянул за шкирку из мира безудержных грёз. Дева неожиданно осознала, что делает это как-то «не по-своему». Царская дочь в причудах всегда видела себя на месте Матери степных народов и последние помыслы не являлись исключением. Вот только дева не просто мечтала о безграничной власти и могуществе, о лихих походах в сказочных странах, далёких и манящих экзотикой, а неожиданно для себя задумалась над решением проблем, что множились горами, как бы вырастая из-под земли то там, то сям в её немереном царстве. И все эти проблемы как одна оказались какие-то не правильные, ставившие молодую царицу в тупик, что никак не походило по определению на безоблачные девичьи фантазии, и ей это не понравилось.

Выгнанная непонятно кем из собственного мира грёз, она неожиданно взглянула на себя со стороны и ужаснулась той несуразности её сегодняшней и правительницы народов в своих мечтах. Это было первое шокирующее открытие здешнего сидения: она без мамы и её ближниц – никто, неспособная пока вообще ни на что путное.

Эта мысль настойчиво впёрлась в сознание, даже не спросив на то разрешения у хозяйки. Стало обидно. Перебирая в голове, что ещё не знает из нужного и не умеет из того, что обязана уметь любая правительница, дочь великих царских супругов пришла ко второму нерадостному выводу, что оказался явным и предсказуемым. Райс даже несказанно удивилась, подумав, а где же были её мозги раньше-то?

Она тут же вспомнила, что мама никогда не заставляла заниматься боевыми науками. Райс осваивала их самостоятельно просто потому, что в этих делах у неё всё получалось, а значит нравилось. Мама тащила дочь чуть ли не за уши заниматься потусторонними науками, познавать колдовской и неведомый мир, настоятельно тыкая носом в это ученье.

Только Райс как могла увёртывалась, потому что там у неё всё валилось из рук, поэтому и не нравилась эта «нудятина». Только теперь, посаженная в чудо-место, насквозь пронизанное колдовством, Райс на собственной шкуре почувствовала, как же мало она об всём этом знает. Как слаба и беззащитна перед потусторонними силами в этой колдовской поруби. Куда уж там воротить страной, которой ведь не просто так управляют именно клан «меченых».

Тут же посетил парализующий вопрос, заданный мимоходом самой себе: «А что, если я ни выйду на свободу пока не разрушу чертог заточения своим колдовством?». И поняв, что если это так и задумано, то ей тут, бездари, сидеть целую вечность, отчего вновь принялась горестно рыдать от собственного бессилия …