Текст книги "Как по лезвию"

Автор книги: Александр Башлачев

«…И колокольчик был выше храма»

Совершив чудную «загогулину», российская жизнь вновь вернулась на тёмные круги своя, и опять нет для нас поэта более важного, чем Александр Башлачев. Память о нём всколыхнулась с новой силой; песни звучат, как сверхновый завет, а загадка его жизни и смерти будоражит до сердечной боли. Впрочем, большинство сограждан и современников вообще не знает, кто такой Башлачев, а те немногие, кто знают, путаются в мифах и апокрифах. Это простительно: и творчество, и жизнь СашБаша настолько экстраординарны, что и я, например, хотя и знал его хорошо, не имею ответов на многие, многие вопросы.

Александр Башлачев родился 27 мая 1960 года в Череповце в интеллигентной семье. Учился хорошо; после окончания школы поступил на факультет журналистики Уральского государственного университета в Свердловске. Получив диплом, вернулся домой и работал в редакции районной газеты «Коммунист». В 1983 году начал сочинять песни и купил гитару. Песни были хорошие, даже очень, но настоящее озарение (не люблю патетики, но иначе не скажешь) пришло где-то в середине 84-го, когда написалось «Время колокольчиков». Это было нечто невероятное, неслыханное, несравнимое по мощи ни с чем ни до, ни после Башлачева. Если рассуждать тупо-аналитически, то можно представить открытое им новое выразительное пространство как слияние рок-энергетики, изысканнейшей поэтической образности и максимально глубокого проникновения в темную и сокровенную русскую тему. Хотя словами этого действительно не выразишь; мне посчастливилось стать одним из первых слушателей Башлачева, и впечатление было абсолютно ошеломляющим, сродни прикосновению к чему-то магическому и запредельному.

Осенью 1984-го он дал первые квартирные концерты в Москве и Ленинграде, был принят с восторгом. Тут же, недолго думая, уволился с работы и зажил невыносимо легкой жизнью бродячего певца и поэта, скитаясь между Москвой и Новосибирском, Свердловском и Ленинградом, ночуя в квартирах друзей и подруг. Воздушный, праздничный, неприхотливый – казалось, он питался святым духом и излучал вовне мегатонны светлой энергии и любви. В отличие от всех соратников по музыкальному подполью (от Агузаровой до Цоя), СашБаш никак не «продвигал» себя в профессионально-карьерном плане. Хотя возможности для этого были: ему рукоплескали Театр на Таганке и актовый зал «Литгазеты», его принимали в своих домах Андрей Вознесенский и Алла Пугачева. При этом он вовсе не был (как некоторые, возможно, полагают) ни юродивым провинциалом, ни упертым нонконформистом… Просто он жил по своим законам, бесконечно далеким от глупостей и условностей материального мира. Нам, простым смертным, этого не дано – как не дано ни его таланта, ни его свободы, ни его способности любить.

Осенью 1995-го Саша написал самые лучшие песни, которые при всем смущении перед экстремальными эпитетами я не могу назвать иначе, как гениальными – «Ванюша», «Имя имен», «Вечный пост». В это трудно поверить, и я не знаю другой такой вспышки в истории поэзии (может быть, Рембо?) – но получается, что все свои шедевры Башлачев создал меньше чем за два года – с лета 1984 по весну 1986-го. «И где брал он силы?..»

Последние полтора года жизни СашБаша были очень грустными: он постепенно угасал, он был потерян. Выступал с трудом и в малую долю былой силы. Алкоголь, наркотики и тому подобные бытовые передряги тут совершенно ни при чем; случилась загадочная, мистическая штука: подобно героям сказок и легенд, Башлачев внезапно утратил свой дар. Волшебный (божественный?) источник иссяк, и стихи больше не приходили к нему.

В последние годы он музыкально переработал, усовершенствовал некоторые старые песни (мне особенно нравится поздняя, «гипнотическая» версия «Посошка»), но этого явно было недостаточно для страждущих друзей и ждущей новых откровений публики. Вообще обожание и ожидание отзывались в нем тоской – ведь он не был простым артистом, способным «отрабатывать» старые хиты. Он мог бы прожить дольше, если бы владел азами «простой работы – жить», но его владения располагались гораздо выше. Рано утром 17 февраля 1988 года Саша Башлачев выбросился из окна ленинградской квартиры.

Во вселенной Башлачева ничего не изменилось – будто и не было этих десятилетий, будто только вчера закрылись его глаза. Он был рокером по тусовке, хиппи по образу жизни, но по сути он был и навсегда остался великим поэтом, человеком внутри души и вне времени. Володя Шинкарев, прекрасный питерский художник, некогда идеолог «митьков», сказал недавно, что Саш-Баш оправдал существование всего нашего поколения. По-моему, он прав: Сашка – единственный из всех, кому выпало (не?) счастье принять Вечный пост. Прочтите его стихи, убедитесь сами.

АК Тр оицкий

I

Время колокольчиков

 
Долго шли зноем и морозами.
Все снесли и остались вольными.
Жрали снег с кашею березовой.
И росли вровень с колокольнями.
 
 
Если плач – не жалели соли мы.
Если пир – сахарного пряника.
Звонари черными мозолями
Рвали нерв медного динамика.
 
 
Но с каждым днем времена меняются.
Купола растеряли золото.
Звонари по миру слоняются.
Колокола сбиты и расколоты.
 
 
Что ж теперь ходим круг да около
На своем поле – как подпольщики?
Если нам не отлили колокол,
Значит здесь – время колокольчиков.
 
 
Ты звени, звени, звени, сердце под рубашкою!
Второпях – врассыпную вороны. Эй!
Выводи коренных с пристяжкою,
И рванем на четыре стороны.
 
 
Но сколько лет лошади не кованы.
Ни одно колесо не мазано.
Плетки нет. Седла разворованы
И давно все узлы развязаны.
 
 
А на дожде – все дороги радугой!
Быть беде. Нынче нам до смеха ли?
Но если есть колокольчик под дугой,
Так, значит, все. Давай, заряжай – поехали!
 
 
Загремим, засвистим, защелкаем!
Проберет до костей, до кончиков.
Эй, Братва! Чуете печенками
Грозный смех русских колокольчиков?
 
 
Век жуем матюги с молитвами.
Век живем – хоть шары нам выколи.
Спим да пьем. Сутками и литрами.
Не поем. Петь уже отвыкли.
 
 
Долго ждем. Все ходили грязные.
Оттого сделались похожие,
А под дождем оказались разные.
Большинство – честные, хорошие.
 
 
И пусть разбит батюшка Царь-колокол —
Мы пришли. Мы пришли с гитарами.
Ведь биг-бит, блюз и рок-н-ролл
Околдовали нас первыми ударами.
 
 
И в груди – искры электричества.
Шапки в снег – и рваните звонче
Свистопляс – славное язычество.
Я люблю время колокольчиков.
 

Лихо

 
Если б не терпели – по сей день бы пели.
А сидели тихо – разбудили Лихо.
Вьюга продувает белые палаты.
Головой кивает хвост из-под заплаты.
 
 
Клевер да береза. Полевое племя.
Север да морозы. Золотое стремя.
Серебро и слезы в азиатской вазе.
Потом – юродивые – князи нашей всепогодной грязи.
 
 
Босиком гуляли по алмазной жиле.
Многих постреляли, прочих сторожили.
Траурные ленты. Бархатные шторы.
Брань, аплодисменты да сталинные шпоры.
 
 
Корчились от боли без огня и хлеба.
Вытоптали поле, засевая небо.
Хоровод приказов. Петли на осинах.
А поверх алмазов – зыбкая трясина.
 
 
Позабыв откуда, скачем кто куда.
Ставили на чудо – выпала беда.
По оврагу рыщет бедовая шайка —
Батька-топорище да мать моя нагайка.
 
 
Ставили артелью – замело метелью.
Водки на неделю да на год похмелья.
Штопали на теле. К ребрам пришивали.
Ровно год потели да ровно час жевали.
 
 
Пососали лапу – поскрипим лаптями.
К свету – по этапу. К счастью – под плетями.
Веселей, вагоны! Пляс да перезвоны.
Кто услышит стоны краденой иконы?
 
 
Вдоль стены бетонной – ветерки степные.
Мы тоске зеленой – племяши родные.
Нищие гурманы. Лживые сироты.
Да горе-атаманы из сопливой роты.
 
 
Мертвякам припарки – как живым медали.
Только и подарков – то, что не отняли.
Нашим или вашим – липкие стаканы?
Вслед крестами машут сонные курганы.
 

Мельница

 
Черный дым по крыше стелется.
Свистит под окнами.
 
 
– В пятницу, да ближе к полночи
Не проворонь, вези зерно на мельницу!
 
 
Черных туч котлы чугунные кипят
Да в белых трещинах шипят гадюки-молнии.
 
 
Дальний путь – канава торная.
Все через пень-колоду-кочку кувырком да поперек.
 
 
Топких мест ларцы янтарные
Да жемчуга болотные в сырой траве.
 
 
– Здравствуй, Мельник Ветер – Лютый Бес!
Ох, не иначе черти крутят твою карусель…
 
 
Цепкий глаз. Ладони скользкие.
– А ну-ка кыш! – ворье,
заточки-розочки!
 
 
Что, крутят вас винты похмельные —
С утра пропитые кресты нательные?
 
 
…Жарко в комнатах натоплено.
Да мелко сыплется за ворот нехороший холодок.
 
 
– А принимай сто грамм разгонные!
У нас ковши бездонные
да все кресты – козырные!
 
 
На мешках – собаки сонные
 да бляди сытые,
да мухи жирные.
 
 
А парни-то все рослые, плечистые.
Мундиры чистые. Погоны спороты.
 
 
Черный дым ползет из трубочек.
Смеется, прячется в густые бороды.
 
 
Ближе лампы. Ближе лица белые.
Да по всему видать – пропала моя голова!
 
 
Ох, потянуло, понесло, свело, смело меня
На камни жесткие, да прямо в жернова!
 
 
Тесно, братцы. Ломит-давит грудь.
Да отпустили б вы меня… уже потешились.
 
 
Тесно, братцы. Не могу терпеть!
Да неужели не умеем мы по-доброму?
 
 
На щеках – роса рассветная.
Да черной гарью тянет по сырой земле.
 
 
Где зерно мое? Где мельница?
Сгорело к черту все. И мыши греются в золе.
 
 
Пуст карман. Да за подкладкою
Найду я три своих последних зернышка.
 
 
Брошу в землю, брошу в борозду —
К полудню срежу три высоких колоса.
 
 
Разотру зерно ладонями
да разведу огонь
да испеку хлеба.
 
 
Преломлю хлеба румяные
да накормлю я всех
тех, кто придет сюда
тех, кто придет сюда
тех, кто поможет мне
тех, кто поможет мне
рассеять черный дым
рассеять черный дым
рассеять черный дым…
 

Черные дыры

 
Хочется пить, но в колодцах замерзла вода.
Черные-черные дыры… Из них не напиться.
Мы вязли в песке, потом скользнули по лезвию льда.
Потом потеряли сознание и рукавицы.
 
 
Мы строили замок, а выстроили сортир.
Ошибка в проекте, но нам, как всегда, видней.
Пускай эта ночь сошьет мне лиловый мундир.
Я стану хранителем времени сбора камней.
 
 
Я вижу черные дыры.
Холодный свет.
Черные дыры…
Смотри, от нас остались черные дыры.
Нас больше нет.
Есть только черные дыры
Хорошие парни, но с ними не по пути.
Нет смысла идти, если главное – не упасть.
Я знаю, что я никогда не смогу найти
Все то, что, наверное, можно легко украсть.
 
 
Но я с малых лет не умею стоять в строю.
Меня слепит солнце, когда я смотрю на флаг.
И мне надоело протягивать вам свою
Открытую руку, чтоб снова пожать кулак.
 
 
Я вижу черные дыры.
Холодный свет.
Черные дыры…
Смотри, от нас остались черные дыры…
Нас больше нет.
Есть только черные дыры.
 
 
Я снова смотрю, как сгорает дуга моста.
Последние волки бегут от меня в Тамбов.
Я новые краски хотел сберечь для холста,
А выкрасил ими ряды пограничных столбов.
 
 
Чужие шаги, стук копыт или скрип колес —
Ничто не смутит территорию тишины.
Отныне любой обращенный ко мне вопрос
Я буду расценивать как объявленье войны.
 
 
Я вижу черные дыры.
Холодный свет.
Черные дыры…
Смотри, от нас остались черные дыры…
Нас больше нет.
Есть только черные дыры.
 

Абсолютный вахтер

 
Этот город скользит и меняет названья.
Этот адрес давно кто-то тщательно стер.
Этой улицы нет, а на ней нету зданья,
Где всю ночь правит бал Абсолютный Вахтер.
 
 
Он отлит в ледяную, нейтральную форму.
Он тугая пружина. Он нем и суров.
Генеральный хозяин тотального шторма
Гонит пыль по фарватеру красных ковров.
 
 
Он печатает шаг, как чеканят монеты.
Он обходит дозором свой архипелаг.
Эхо гипсовых горнов в пустых кабинетах
Вызывает волнение мертвых бумаг.
 
 
Алый факел – мелодию белой темницы —
Он несет сквозь скупую гармонию стен.
Он выкачивает звуки резиновым шприцем
Из колючей проволоки наших вен.
 
 
В каждом гимне – свой долг, в каждом марше – порядок.
Механический волк на арене лучей.
Безупречный танцор магаданских площадок.
Часовой диск-жокей бухенвальдских печей.
 
 
Лакированный спрут, он приветлив и смазан,
И сегодняшний бал он устроил для вас.
Пожилой патефон, подчиняясь приказу,
Забирает иглой ностальгический вальс.
 
 
Бал на все времена! Ах, как сентиментально…
И паук – ржавый крест – спит в золе наших звезд.
И мелодия вальса так документальна,
Как обычный арест, как банальный донос.
 
 
Как бесплатные танцы на каждом допросе,
Как татарин на вышке, рванувший затвор.
Абсолютный Вахтер – ни Адольф, ни Иосиф, —
Дюссельдорфский мясник да пскопской живодер.
 
 
Полосатые ритмы синкопой на пропуске.
Блюзы газовых камер и свинги облав.
Тихий плач толстой куклы, разбитой при обыске,
Бесконечная пауза выжженных глав.
 
 
Как жестоки романсы патрульных уставов
И канцонов концлагерных нар звукоряд.
Бьются в вальсе аккорды хрустящих суставов,
И решетки чугунной струною звенят.
 
 
Вой гобоев ГБ в саксофонах гестапо,
И все тот же калибр тех же нот на листах.
Эта линия жизни – цепь скорбных этапов
На незримых и призрачных жутких фронтах.
 
 
Абсолютный Вахтер – лишь стерильная схема,
Боевой механизм, постовое звено.
Хаос солнечных дней ночь приводит в систему
Под названьем… да, впрочем, не все ли равно.
 
 
Ведь этот город скользит и меняет названья,
Этот адрес давно кто-то тщательно стер.
Этой улицы нет, а на ней нету зданья,
Где всю ночь правит бал Абсолютный Вахтер.
 

Некому березу заломати

 
Уберите медные трубы!
Натяните струны стальные!
А не то сломаете зубы
Об широты наши смурные.
 
 
Искры самых искренних песен
Полетят как пепел на плесень.
Вы все между ложкой и ложью,
А мы все между волком и вошью.
 
 
Время на другой параллели,
Сквозняками рвется сквозь щели.
Ледяные черные дыры –
Окна параллельного мира.
 
 
Через пень колоду сдавали
Да окно решеткой крестили.
Вы для нас подковы ковали.
Мы большую цену платили.
 
 
Вы снимали с дерева стружку.
Мы пускали корни по новой.
Вы швыряли медную полушку
Мимо нашей шапки терновой.
 
 
Вы б наверняка подавились.
Мы же – ничего, облизнулись.
 
 
Лишь печаль-тоска облаками
Над седой лесною страною.
Города цветут синяками
Да деревни – сыпью чумною.
 
 
Кругом – бездорожья траншеи.
Что, к реке торопимся, братцы?
Стопудовый камень на шее.
Рановато, парни, купаться!
 
 
Хороша студена водица,
Да глубокий омут таится —
Не напиться нам, не умыться,
Не продрать колтун на ресницах.
 
 
Вот тебе обратно тропинка
И петляй в родную землянку.
А крестины там иль поминки —
Все одно там пьянка-гулянка.
 
 
Если забредет кто нездешний —
Поразится живности бедной,
Нашей редкой силе сердешной
Да дури нашей злой-заповедной.
 
 
Выкатим кадушку капусты.
Выпечем ватрушку без теста.
Что, снаружи – все еще пусто?
А внутри по-прежнему тесно…
 
 
Вот тебе медовая брага —
Ягодка-злодейка-отрава.
Вот тебе, приятель, и Прага.
Вот тебе, дружок, и Варшава.
 
 
Вот и посмеемся простуженно,
А об чем смеяться – неважно.
Если по утрам очень скучно,
То по вечерам очень страшно.
 
 
Всемером ютимся на стуле.
Всем миром – на нары-полати.
Спи, дитя мое, люли-люли!
Некому березу заломати.
 

Зимняя сказка

 
Однозвучно звенит колокольчик Спасской башни Кремля.
В тесной кузнице дня лохи-блохи подковали Левшу.
Под рукою – снега. Протокольные листы февраля.
Эх, бессонная ночь! Наливай чернила – все подпишу!
 
 
Как досрочник ЗК, два часа назад откинулся день.
Я опять на краю знаменитых вологданьских лесов.
Как эскадра в строю, проплывают корабли деревень,
И печные дымы – столбовые мачты без парусов.
 
 
И плывут до утра хутора, где три кола – два двора,
Но берут на таран всероссийскую столетнюю мель.
Им смола – дикий хмель. А еловая кора им – махра.
Снежок – сахарок. А сосульки им – добра карамель.
 
 
А не гуляй без ножа! Да дальше носа не ходи без ружья!
Много злого зверья ошалело – аж хвосты себе жрет.
А в народе зимой – ша! – вплоть до марта боевая ничья!
Трудно ямы долбить. Мерзлозем коловорот не берет.
 
 
Ни церквушка, ни клуб. Поцелуйте постный шиш вам баян!
Ну а ты не будь глуп – рафинада в первачок не жалей!
Не достал нас «Маяк». И концерты по заявкам сельчан
По ночам под окном исполняет сводный хор кобелей.
 
 
Под окном по ночам – то ли песня, то ли плач, то ли крик,
То ли спим, то ли нет! Не поймешь нас – ни живы, ни мертвы.
Лишь тропа в крайний дом над обрывом вьется, как змеевик.
Истоптали весь снег на крыльце у милицейской вдовы.
 
 
Я люблю посмотреть, как купается луна в молоке.
А вокруг столько звезд! Забирай хоть все – никто не берет.
Значит, крепче стал лед. Мерзни, мерзни, волчий хвост на реке!
Нынче – славный мороз. Минус тридцать, если Боб нам не врет.
 
 
Я устал кочевать от Москвы до самых дальних окраин.
Брел по горло в снегу. Оглянулся – не осталось следа.
Потеснись – твою мать! – дядя Миша, косолапый хозяин!
Я всю ночь на бегу. Я не прочь и подремать.
 
 
Но когда я спокойно усну, тихо тронется весь лед в этом мире.
И прыщавый студент – месяц Март —
трахнет бедную старуху Зиму. Все ручьи зазвенят, как высокие куранты Сибири.
Вся Нева будет петь. И по-прежнему впадать в Колыму.
 

Петербургская свадьба

 
Звенели бубенцы. И кони в жарком мыле
Тачанку понесли навстречу целине.
Тебя, мой бедный друг, в тот вечер ослепили
Два черных фонаря под выбитым пенсне.
 
 
Там шла борьба за смерть. Они дрались за место
И право наблевать за свадебным столом.
Спеша стать сразу всем, насилуя невесту,
Стреляли наугад и лезли напролом.
 
 
Сегодня город твой стал праздничной открыткой.
Классический союз гвоздики и штыка.
Заштопаны тугой, суровой красной ниткой
Все бреши твоего гнилого сюртука.
 
 
Под радиоудар московского набата
На брачных простынях, что сохнут по углам,
Развернутая кровь, как символ страстной даты,
Смешается в вине с грехами пополам.
 
 
Мой друг, иные здесь. От них мы недалече.
Ретивые скопцы. Немая тетива.
Калечные дворцы простерли к небу плечи.
Из раны бьет Нева. Пустые рукава.
 
 
Подставь дождю щеку в следах былых пощечин.
Хранила б нас беда, как мы ее храним.
Но память рвется в бой. И крутится, как счетчик,
Снижаясь над тобой и превращаясь в нимб.
 
 
Вот так скрутило нас и крепко завязало
Красивый алый бант окровленным бинтом.
А свадьба в воронках летела на вокзалы.
И дрогнули пути. И разошлись крестом.
 
 
Усатое «ура» чужой недоброй воли
Вертело бот Петра в штурвальном колесе.
Искали ветер Невского да в Енисейском поле
И привыкали звать Фонтанкой Енисей.
 
 
Ты сводишь мост зубов под рыхлой штукатуркой,
Но купол лба трещит от гробовой тоски.
Гроза, салют и мы! – и мы летим над Петербургом,
В решетку страшных снов врезая шпиль строки.
 
 
Летим сквозь времена, которые согнули
Страну в бараний рог и пили из него.
Все пили за него – и мы с тобой хлебнули
За совесть и за страх. За всех. За тех, кого
 
 
Слизнула языком шершавая блокада.
За тех, кто не успел проститься, уходя.
Мой друг, спусти штаны и голым Летним садом
Прими свою вину под розгами дождя.
 
 
Поправ сухой закон, дождь в мраморную чашу
Льет черный и густой осенний самогон.
Мой друг «Отечество» твердит, как «Отче наш»,
Но что-то от себя послав ему вдогон.
 
 
За окнами – салют. Царь-Пушкин в новой раме.
Покойные не пьют, да нам бы не пролить.
Двуглавые орлы с побитыми крылами
Не могут меж собой корону поделить.
 
 
Подобие звезды по образу окурка,
Прикуривай, мой друг, спокойней, не спеши…
Мой бедный друг, из глубины твоей души
Стучит копытом сердце Петербурга.
 

Все от винта!

 
Рука на плече. Печать на крыле.
В казарме проблем – банный день.
Промокла тетрадь.
Я знаю, зачем иду по земле,
Мне будет легко улетать.
 
 
Без трех минут – бал восковых фигур.
Без четверти – смерть.
С семи драных шкур – шерсти клок.
Как хочется жить. Не меньше, чем петь.
Свяжи мою нить в узелок.
 
 
Холодный апрель. Горячие сны.
И вирусы новых нот в крови.
И каждая цель ближайшей войны
Смеется и ждет любви.
 
 
Наш лечащий врач согреет солнечный шприц,
И иглы лучей опять найдут нашу кровь.
Не надо, не плачь. Сиди и смотри,
Как горлом идет любовь.
 
 
Лови ее ртом. Стаканы тесны.
Торпедный аккорд – до дна.
Рекламный плакат последней весны
Качает квадрат окна.
 
 
Дырявый висок. Слепая орда.
Пойми, никогда не поздно снимать броню.
Целуя кусок трофейного льда,
Я молча иду к огню.
 
 
Мы – выродки крыс. Мы – пасынки птиц.
И каждый на треть – патрон.
Сиди и смотри, как ядерный принц
Несет свою плеть на трон.
 
 
Не плачь, не жалей. Кого нам жалеть?
Ведь ты, как и я, сирота.
Ну, что ты? Смелей! Нам нужно лететь!
А ну от винта! Все от винта!
 

Спроси, звезда

 
Ой-ей-ей, спроси меня, ясная звезда,
Не скучно ли долбить толоконные лбы?
Я мету сор новых песен из старой избы.
Отбивая поклоны, мне хочется встать на дыбы.
Но там – только небо в кольчуге из синего льда.
 
 
Ой-ей-ей, спроси меня, ясная звезда,
Не скучно ли все время вычесывать блох?
Я молюсь, став коленями на горох.
Меня слышит Бог и Никола – Лесная вода.
Но сабля ручья спит в ножнах из синего льда.
 
 
Каждому времени – свои ордена.
Ну дайте же каждому валенку свой фасон!
Я сам знаю тысячу реальных потех,
Но я боюсь сна из тех, что на все времена.
Звезда! Я люблю колокольный звон…
 
 
С земли по воде сквозь огонь в небеса звон…
 
 
Ой-ей-ей, спроси, звезда, да скоро ли сам усну,
Отлив себе шлем из синего льда?
Белым зерном меня кормила зима,
Там, где сойти с ума не сложней, чем порвать струну.
 
 
Звезда! Зачем мы вошли сюда?
 
 
Мы пришли, чтоб разбить эти латы из синего льда.
Мы пришли, чтоб раскрыть эти ножны из синего льда.
Мы сгорим на экранах из синего льда.
Мы украсим их шлемы из синего льда.
И мы станем их скипетром из синего льда.
 
 
Ой-ей-ей, спроси меня, ясная звезда.
Ой-ей-ей, спаси меня, ясная звезда.