Текст книги "Мои друзья"

Автор книги: Александр Барков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

РЫБОЛОВ ВАСЬКА

В конце августа мы переехали в город, и в нашей квартире появился котенок. На день рождения мне подарил его лучший друг Петька Кузин. Его Мурка месяц назад семерых родила.

Петькина мать сердилась:

– Не дом, а зверинец какой-то! Петька с ней спорил:

– У Дурова в доме даже морские львы жили, а тут кошки – обыкновенные домашние животные…

– Домашние! – кипятилась мать. – Но кошек-то восемь. Им отдельная квартира нужна!

Петька заикнулся было насчет ванной, но мать не выдержала и приказала:

– Вот тебе три дня, куда хочешь этих котов неси!

От великих забот и хлопот Кузин даже уроки запустил. Все ходил по знакомым – котят предлагал.

А мне достался самый последний – рыжий и худой.

– Не бойся, поправится, – успокаивал Петька. – У вас мыши водятся?

– Нет, – ответил я.

– А мухи?

– Эти есть.

– Вот здорово, он их прямо на лету ловит!

Может быть, в обычный день я бы наотрез отказался от такого подарка, но сегодня – хочешь не хочешь – принимай!

Так у нас появился кот Васька. И с того дня жизнь моя переменилась. Кот и вправду шустрый оказался. В три дня почти всех мух на окнах переловил, да, как на грех, тарелку с холодцом опрокинул. Тарелка вдребезги, а мне выговор.

И так что ни день. Васька мясо стянет, а ругают меня: плохо воспитываешь. А что с ним поделаешь, если у него звериный инстинкт!

Я ему и веником грозил, и в кладовку запирал – все равно не помогало. Но выпускать во двор Ваську боялся: сбежит еще «подарок».

Так дожил кот у нас до весны и ни разу на улице не побывал.

В конце мая воскресным утром мы поехали к бабушке в деревню. Погрузили в машину тюки, чемоданы, тахту, а Ваську я для надежности сунул в мешок.

Вначале мы вещи сгрузили, а потом уж я за мешок взялся…

– Чего там, у тебя, внучек? – пропела бабушка.

– Подарочек! – улыбнулся я и вытряхнул Ваську.

А кот испугался яркого света да как заорет; мя-яу! И так зычно, что Полкан у соседей чуть с цепи не сорвался. Васька вырвался у меня из рук и – шасть под дом.

Целых три дня оттуда носу не казал. Я не на шутку перепугался: не спятил ли кот с ума?

Но бабушка меня успокоила;

– Спервоначалу городские всегда так пугаются. Обвыкнуть им надо. Погоди, объявится твой Васька…

И верно, на четвертый день утром я выглянул из окна в сад и увидел там Ваську.

Кот с опаской ступал по траве, останавливался, воровато озирался по сторонам. То одна, то другая лапа его на мгновение повисала в воздухе и неслышно опускалась на землю.

По временам Васька замирал, принюхивался к цветам, листьям, траве, как бы ощупывал лапами деревенский мир. Васька родился в городе, а здесь все было для кота ново, забавно и удивительно: и большой серебристый тополь у калитки, и скрипучий журавль колодца, и веселые солнечные блики, вспыхивающие и гаснущие в росе.

Но вот Васька насторожился: черный плюшевый шмель прогудел у него перед самым носом и важно опустился на цветок одуванчика. Такого нахальства кот не перенес. Он сделал стойку и прыгнул, но тут же зашипел и откатился назад.

Л улыбнулся: шмель грозный, кусачий – это тебе не сонная комнатная муха.

Перепуганный кот снова залез под дом. Он просидел там до самых сумерек. Вечером у колодца я видел, как он жадно пил в луже воду, и под его мягкой плюшевой лапой покачивалась луна.

Потом Васька пообвык немного, и я не раз замечал его то на чердаке, то на самой вершине тополя, то на заборе.

На вольном воздухе кот подрос, окреп и сделался настоящим тигренком. По ночам охотился за мышами, а домой наведывался только к обеду.

Но самое удивительное: повадился Васька ходить со мной на рыбалку. Приметит, что я из сарая удочки достаю, и побежит по тропке прямо к реке.

Разложу я снасти у тихого омута, а кот сядет невдалеке, навострит уши и поджидает.

Попадется мне на овсяную кашу пескарь или малая плотвица – я брошу рыбу через плечо Ваське: угощайся, рыжий! А кот рад. Бросится на нее, заурчит, а порой даже вверх подбрасывает, словно в бабушкин клубок играет.

– Ишь живодер! – стыдил я Ваську.

Но коту, видно, пришлась по вкусу живая рыбка. Сижу, бывало, я с удочкой на мостках. Не шелохнусь, а поблизости на мели возле песчаной запруды кот промышляет. Слегка прищурит плутовские зеленые глаза, уставится в прозрачную воду и караулит мальков.

Проплывет стайка рядышком, а кот – бац лапой по воде. Да все впустую. Мелочь сверкнет на солнце бочком и рассыплется в разные стороны. А Васька зажмурится, недовольно крутнет головой и потрясет в воздухе мокрой лапой. Так рыбак из него и не вышел!

В конце августа зачастили дожди. Тысячами крохотных палочек застучали по железным листам, и крыша превратилась в большой звонкий барабан.

Прохладным сырым утром мы увязали тюки, набили яблоками чемоданы, нарвали цветов и собрались ехать в город.

– Где Васька? – спросила мама.

Я пожал плечами и тотчас же в сад – искать беглеца. Но его нигде не было. Я звал Ваську, манил колбасой, но кот снова забрался под дом. Видно, ему совсем не хотелось ехать в город.

– Оставь мне кота, внучек, – попросила бабушка. – В городе он, поди, пропадет. Скучать будет.

Я и сам так подумал: конечно, жаль рыжего плута Ваську, но разве найдет он в нашей квартире на четвертом этаже мышей, пахнущую грибами и оладьями русскую печь, тихую речку Ольшанку. Словом, все то, чем хороша бабушкина деревня!

ЛУКЕРЬЯ-КУДЕСНИЦА

Вечера в Крыму звездные. Поблизости от нашей мазанки висел фонарь под круглой жестяной шляпой. Стоило только ему загореться, как слетались ночные бабочки, словно на бал. Долго кружились в рассеянном свете.

Вот бы показать их у нас в классе! И решил я собрать коллекцию ночниц.

Как-то во время охоты я приметил в веселом хороводе бабочек одну удивительную – бражника мертвую голову. Затаил дыхание, поднял сачок… и в тот же миг что-то пушистое бесшумно прорезало полосу света. Бабочка исчезла. Какая-то серая разбойница опередила меня! Сначала я не очень огорчился. Но вскоре птица снова перед самым моим носом поймала еще одну большую ночницу. Я смекнул: этак она всех бабочек переловит – и побежал к соседу за сеткой. Он был любитель-птицелов. А на пути повстречался с ночным сторожем Константином Федотычем:

– Чего несешься сломя голову?

– Да как же! – И я рассказал ему о птице.

– Ишь дело какое, – усмехнулся старик. – Да это сова-сплюшка куражится.

– Куражится, куражится, – буркнул я в ответ. – Вот поймаю, сразу перестанет.

– Нешто тебе ее словить? – старик безнадежно махнул рукой. – Лучше совы, поди, никто и не прячется.

– Значит, не поймать?

– Поймать трудно, а увидать можно… Константин Федотыч почесал бороду и поманил меня к себе в дом. У порога он остановился, приложил палец к губам:

– Соблюдай!

Мы вошли в избу. Ходики монотонно тикали ив стене. Сторож снял ботинки и полез по узкой, скрипучей лесенке на чердак. Я пожал плечами и сел на лавку в углу.

Вскоре снова скрипнула, ожила лестница. Константин Федотыч спустился на пол, включил свет и будто невзначай достал из-за пазухи что-то пушистое, похожее на шерстяной клубок. Не успел я разглядеть его хорошенько, как старик подбросил клубок к потолку, и тот плавно закружил под зеленым абажуром.

Полетав по комнате, птица ловко поймала ночницу и опустилась Константину Федотычу на палец.

– Узнаешь проказницу?

Я молча кивнул.

А дальше пошло еще чуднее. Когда мы сели за стол, то вместе с нами ужинала и сплюшка. Она подбоченилась и важно уселась на спинку стула. Константин Федотыч нарезал мясо мелкими кусочками и подал ей, как знатному гостю, прямо на тарелке.

Сова нахохлилась, вытянула крыло в сторону, изогнулась и скорчила уморительную гримасу… Затем лапой, точно вилкой, взяла кусок мяса.

Я поразился: наверное, ни одна птица на свете не умеет есть так культурно!

– Лукерья-кудесница! – сказал сторож. – Третий год на чердаке проживает. С птенца растил.

Затем он распахнул окно, выпустил птицу в сад и вновь таинственно приложил палец к губам. Вскоре оттуда донеслись мелодичный свист и тихое бормотание:

– Сплю, сплю, сплю…

– Слышишь? Лукерья ночь баюкает… – продолжал сторож, постукивая в такт песне по столу: так, так, так… – А ты ее словить хотел.

– Из-за бабочек…

– Бабочек в другой раз наловишь. А что за крымская ночь без совы? В наших краях сплюшку уважают. «Ночными часами» зовут!

По вечерам я не раз забегал к Константину Федотычу на огонек и приносил сове то мяса, то сала, то жуков. Лукерья-кудесница признала меня и, заслышав шаги на лестнице, вострила уши и корчила уморительные гримасы.

РУСЛАН И ТИШКА

Был у меня серый лохматый пес. Звали его Руслан. Зимой он скучал, пугался машин, жался к заборам. А летом наши вечерние прогулки по лесным просекам были для Руслана настоящим собачьим праздником. Стоило нам ступить на знакомую тропу, как пес разом преображался. Карие глаза его с золотым донышком вспыхивали радостно, вызывающе и игриво. Пушистый хвост то и дело вилял от удовольствия из стороны в сторону. Я спускал пса с поводка, и он начинал как бы танцевать…

И вечно Руслан кого-нибудь находил: то крота из норы вытащит, то белку в орешнике облает, то за сорокой погонится. А однажды на прогулке произошел такой случай: пес убежал от меня далеко и внезапно замер у кустов тальника. Повел носом, насторожился и, подняв уши торчком, прыгнул… Раздался жалобный писк.

– Руслан, ко мне!

Собака тотчас же вернулась и положила к ногам пестрого хохлатого чибиса.

Я поднял птицу с земли, осмотрел – крыло у нее было повреждено.

– Что же ты натворил? – покачал я головой, спрятал птицу за пазуху, и мы повернули назад.

Дома я перевязал чибису рану и отвел ему угол в сенях. Он мог там прыгать, сидеть на жердочке и даже купаться в корыте с водой. А прозвал я чибиса Тишкой.

Уходя на работу, я опасался за птицу: вдруг Руслан не выдержит, забудется и бросится на нее снова… Но пристыженный пес уже не лаял и не рычал на свою жертву. Он лишь краем глаза наблюдал за ней в дверную щелку и виновато помахивал хвостом.

А спустя два месяца собака совершила благородный поступок и загладила свою вину. Произошло это так. К нам в подвал повадился лазить соседский кот Муштук. Он ловил там мышей. Как-то, почуяв запад птицы, кот прошмыгнул в сени. Тишка не на шутку переполошился и захлопал крыльями. Руслан, оказавшись поблизости, грозно рявкнул и кинулся на кота. Муштук перепугался и молнией вылетел на улицу. Вскарабкался на телеграфный столб и до поздней ночи кричал оттуда истошным голосом.

С той поры кот даже близко не подходил к нашему дому. А Руслан с Тишкой подружились. Частенько играли в прятки. Собака искала чибиса, а тот таился где-нибудь за дровами и чуть слышно попискивал.

Но иногда чибису становилось тоскливо. Он хохлился, прятал голову под крыло и целыми днями не притрагивался к еде. В такие минуты Руслан скулил, тыкался носом в мои колени. Он по-своему, по-собачьи, просил меня развеселить птицу. Я брал Тишку на руки и говорил с ним о том, что скоро зазеленеют сады, прилетят из теплых стран его пернатые братья и ему снова заживется радостно и привольно. А чибис, слегка склонив голову набок, слушал мой голос. Точно ребенок, вытягивал шею, застенчиво и робко вскрикивал: «Чьи вы, чьи вы…»

Во время наших бесед с Тишкой Руслан обычно сидел рядом и, казалось, о чем-то мечтал. Быть может, он грезил о том, когда мы вместе пойдем на прогулку в лес. Воздух будет пахнуть хвоей и дымком костра. А мы будем бродить без устали до самой зорьки. Прошла долгая суровая зима. Тишка окреп и понемногу начал взлетать. А в мае, когда в саду буйно зацвела черемуха, оглушительно закричали грачи на старых липах, а над рекой поплыли туманы, я открыл настежь окно. В комнату ворвался свежий, хмельной воздух. Чибис встрепенулся. Сел на подоконник, огладил каждое перышко. Осмотрелся по сторонам и полетел.

Сперва он низко шел над сараями, над садом, а затем стал набирать высоту.

Не скрою, нелегко мне было расставаться с птицей. Я вышел за ограду и долго стоял на пригорке. А когда вернулся, у порога лежал Руслан. Он долго печально смотрел на меня, будто спрашивал о чибисе. Я не выдержал этого взгляда собаки и махнул рукой вдаль: «Улетел наш Тишка!» Но пес впервые не поверил мне. Он жалобно тявкнул, понуро опустил голову и забрался в дальний угол сеней, где прежде жил чибис.

Руслан не выходил оттуда до позднего вечера, ждал: не вернется ли его крылатый друг?

И теперь летними вечерами, когда я с собакой брому по лесным просекам и где-нибудь на дальнем лугу послышится застенчивое и робкое «чьи вы, чьи вы», Руслан замирает на месте, по-птичьи слегка наклоняет голову набок и подолгу слушает, слушает…

ПЕСНЯ РЕПОЛОВА

Светлой памяти дорогого отца – С. А. Баркова

Крыльцо нашего дома увито буйной порослью дикого винограда. С каждым годом виноград разрастается все необъятнее, гуще. Из сада долетают робкие звуки струны – один… второй… третий… Постепенно они набирают силу и переходят в звонкую музыку теплого июньского утра. Это поет неприметная серовато-коричневая птица с малиновой грудкой – реполов. Поет долго, каждый раз с новой, я бы сказал, солнечной радостью.

В детстве я завидовал реполову, его веселому нраву и той необыкновенной легкости, с какой он поет свою песню. Вот певец беспечно покачался на проводах, нырнул в воздухе, залетел над кустами смородины и сел на прежнее место. Так птица сидит до тех пор, пока я не перестаю обращать на нее внимание. Затем срывается с проводов и летит в сад. Делает гам несколько петель и скрывается в зарослях дикого винограда.

Однажды я раздвинул листья в том месте, где схоронилась птица, и приметил в сухих стеблях винограда два травяных гнезда, одно над другим. Старое прошлогоднее гнездо перевернулось донышком вверх и застряло в таком положении, образуя крышу. Гнездо пониже было стройно и крепко. Из него торчали четыре коричневых носика с желтыми надклювьями и белым пухом над розовыми головками. Птенцы походили на застывшие в поле цветы клевера. Застывшие, пока с легким трепетом не прошелестят над ними родители. Тогда все четверо разом открывали широченные рты. Доставалось только тому, кто был голоден и кричал громче всех.

В сентябре, когда цвели георгины и слегка покачивались на длинных стеблях золотые шары, реполовы сбивались в стайку и пели вполголоса прощальные песни. Долго неподвижно сидели на проводах перед отлетом в дальний нелегкий путь. А потом в сад приходило грустное осеннее безмолвие…

В свои родные места я попал спустя несколько лет на маленьком зеленом поезде-кукушке. Война не пощадила наш дом, сровняла его с землей, выкорчевала и поломала антоновку в саду. И только кое-где, как ни странно, сохранился забор. Старый, линялый, ободранный забор. За него уцепилась и благодаря этому уцелела веточка дикого винограда.

Я не спеша подхожу к калитке. Закрываю глаза и вижу далекое и неповторимое…

Передо мной крыльцо, увитое буйной порослью винограда. Небольшой, чуть покосившийся дом с побуревшей от дождей и времени крышей. Стенные часы в темной оправе. Я ощущаю их мерную, неторопливую поступь.

Но, чу! – робкий звук струны: один… второй… третий,… Наяву ли это?!

До меня долетает песня реполова… песня солнечной радости жизни!

Видно, мой старый знакомый предчувствовал, что я вернусь в родные места. Предчувствовал и прилетел далекими, неведомыми дорогами.

Я слушаю… «Тюнь-тень-тинь…»

Тихо начинается простая, с детства запавшая а душу песня птицы. Как много порой значит она в нашей жизни!

II. У ЧИСТЫХ КЛЮЧЕЙ

ПОДОРОЖНИКИ

За окном, разукрашенным белыми узорами, солнечное февральское утро. В комнате удивительно тихо, как часто бывает зимней порой, Внезапно тишину оборвал ребячий голос:

– Папа, скорей! Послушай, как зима звенит…

Я надеваю полушубок, нахлобучиваю на голову шапку-ушанку и иду за сыном на пустырь за железнодорожным полотном.

«Синь-синь-синь сиии…» – на черной сухой лебеде притаилась бурая птица с желтой звездочкой на груди – овсянка. Подергивает длинным хвостом и звенит: «Синь-синь-синь сиии…»

– Истосковалась овсянка по теплу! – говорю я сыну. – А знаешь, Сережа, знавал я одного печника в Загорске, Константина Павловича. Великий знаток он был птичьего пения. И жила в его доме овсянка. Редкая птица. По ночам пела! А песня у нее дробилась на три коленца: одно «с бубенцом» – громкое, веселое; Другое – потише, с раздумьем. Зато третье на особицу – протяжное, с томительно-грустной нежностью…

Послушаешь, бывало, певицу глухой зимой – на дворе мгла, сугробы по пояс, мороз, – и сразу на душе светло делается, слоено среди снегов нежданно-негаданно майский денек выпал.

Сережа встал поодаль, не шелохнется. А овсянка вызванивает на пустыре: «Синь-синь-синь сиии…» Оповещает округу: «Смотрите, смотрите! Весна сквозь снега тропку прокладывает! Я первой заметила!»

Сделали мы с сыном небольшой круг, побродили по лесу и свернули и дому.

Бело, пустынно кругом. По обочине можайской дороги выстроились могучие сосны. Плавно, словно лодка, плывут между ними сани. Гнедая прядет ушами, взбивает копытами рыхлый, пушистый снег.

В ложбинке на темных кустах татарника сидит стайка овсянок. Птицы нахохлились, слушают: не запоют ли вдали сладкую песню полозья…

Сани обогнули овраг, поравнялись с кустами, и овсянки разом встрепенулись. Лесник, что вез сено лосям, бросил им горсть овса. Радостно забили крыльями подорожники-овсянки, бросились наперегонки подбирать зерна.

Полакомились и снова на кусты – ждать на дороге доброго человека!

ДВЕ ВСТРЕЧИ

Возвращался я из лесу на лыжах. Смеркалось. И вдруг… прямо на голову снежный ком с елки упал. Поднял глаза: здоровенный глухарь с макушки поднялся. Да только уж больно странный; растрепанный и будто горбатый. Крыльями хлопает, а взлететь не может. Что с птицей стряслось?! А глухарь пролетел немного и в снег рухнул. Подбежал к нему, дивлюсь… На снежной скатерти, распластав могучие крылья, лежит петух-бородач. А от него в сторону тянется узкая бороздка-след куницы. Тут я смекнул, в чем дело: видно, ночная разбойница выследила сонного глухаря. Бесшумно забралась на дерево и прыгнула ему на спину, но одолеть птицу силенок не хватило. Здоровенный глухарь взлетел, неся на себе куницу. Вот и разыгралась схватка в воздухе.

Поднял я глухаря, кинул в рюкзак и помахал на прощание кунице рукой – спасибо за ужин!

Случай любопытный, но, признаться, вскоре я о нем стал забывать, если бы не одна встреча…

Как-то летом заметил я на сосне дупло: там жили дикие пчелы. По осени решил за медом наведаться. Вечером прихватил дымокур, лестницу, сетку. Залез на дерево, сунул руку в дупло, а там пусто: улетели куда-то пчелы. Нахмурился: кто ж это меня опередил? Да разве теперь узнаешь?!

Внезапно впереди из кустов орешника выскочил юркий зверек, чиркнул мимо меня и – на дерево. Замер на голом суку. Луна выкатилась из-за тучи, мерцающим светом озарила верхушки сосен. И тут в таинственном зверьке я признал куницу.

«Так вот, оказывается, кто медком лакомился! – смекнул я. – Здорово куница мне отплатила: зимой я ее без глухаря оставил, а она меня осенью без меда!»

РОЗЫ НА СНЕГУ

Черно, голо в парке осенью. Отцвели астры и георгины, увял табак, стали коричневыми, жалко скрючились золотые шары. Засохли настурции. Клумба у входа в парк будто состарилась, поблекла.

Зеленел в парке лишь могучий дуб. Когда начинает смеркаться, дуб походит на мамонта. Но стоит загореться фонарю – и мамонт исчезает. Я знал, что дубы последними сбрасывают листву, и не удивился, увидев его пышную крону на фоне темных ветвей лип.

Под утро ударил морозец. Запорошил снег. Дуб стоял густо заиндевелый, стеклянный. Листья его обвисли, словно сухое белье на веревке.

Я взглянул на клумбу и поразился: в самой ее середине пожаром на бело-голубом фоне полыхал куст роз. Казалось, намертво уснули бутоны, и все же прорвались к свету два ярких цветка. Розы и снег – чудеса!

У ЧИСТЫХ КЛЮЧЕЙ

Рыбачил я у Чистых Ключей. Речонка эта небольшая, вертлявая, начало берет в горах и рождается из малых ключей.

Рыбачил я в конце ноября. Ивняк вдоль берега оголился, снега было мало.

Я шел узкой тропой, что бежала у крутого берега, в поисках удобного места, где бы поставить на ночь жерлицы. Река беспечно журчала, не чувствуя холода и не собираясь замерзать – слишком сильно было ее течение. Среди оголенности и пустоты предзимья заметил на песчаном мыске черный камень. Решил было идти дальше, но тут кто-то тихим голосом будто шепнул мне на ухо: «Погоди!» Словно что-то живое было заключено в том черном, холодном камне.

По инерции я сделал три шага вперед и остановился. Глянул вниз и застыл пораженный. На камне замерла сказочно красивая, отливающая зеленовато-голубым перламутром птица. По яркому оперению я признал в ней рыбака-зимородка.

Название «зимородок» пошло, видно, оттого, что у незамерзающих рек и родников птица появляется с наступлением зимы и ловит рыбу в светлой ледяной воде. Гнездо устраивает в норе на песчаных откосах и устилает его не пухом и перьями, а чешуей и костями рыб.

Зимородок сидел тихо, неподвижно, как истый рыбак. Потом вытянул шею, стрелой бросился вниз и бултых в протоку! Через несколько мгновений вынырнул, а в клюзе серебристая уклейка трепещется. Часто махая крыльями, пронесся над поверхностью воды, похвастался уловом и сел на прежнее место. Тюкнул рыбку о камень и проглотил.

И тут же снова замер, опустил вниз длинный нос-удилище, уставился в прозрачные воды. Подождал, подождал, увидел табунок мальков, как диковинная изумрудная стрекоза, затрепетал крыльями над рекой и… снова в протоку, и опять с добычей. Пролетел над моей головой и скрылся из глаз.

А я поспешил уйти, стараясь не помешать охоте бесстрашной, удачливой птицы.