Текст книги "Мои друзья"

Автор книги: Александр Барков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

ПТИЦА-РАДОСТЬ

Как грустный взгляд, люблю я осень

В туманный, тихий день хожу

Я часто в лее и там сижу -

На небо белое гляжу

И на верхушки темных сосен.

И. Тургенев

Неприметно подкралась осень. Посветлела, выцвела синева неба. Воздух пропах антоновкой, житом, горьковатым печным дымком. Загремели ставнями ветры. В доме сделалось одиноко, и я решил пойти в лес: посмотреть на золотой снег под березами, полюбоваться смешением нежных тонов и красок.

Я шел мимо темного, поросшего ивняком и пожелтевшей осокой пруда. Палые листья пестрели на влажной дороге. На опушке увидел огромный пень и подумал: «Каким исполином был этот дуб столетие назад, в дни славы и молодости!» Ныне о былом величии можно было лишь догадываться по многочисленным годовым кольцам древесины да толстенной, поточенной жуками коре.

Вдруг над головой в ветвях сосны мелькнул желто-зеленый огонек, послышался легкий шорох. Я застыл на месте. В пяти шагах от меня на пень опустилась синица и заплясала на нем.

Грудка лимонно-желтая, а посредине черный галстук. Щеки – белоснежные. На голове – бархатная шапка. Синица кувыркалась, пряталась, потом снова появлялась и, словно балерина, взмахивала крыльями. Внезапно я стал свидетелем чудесного лесного представления, а дряхлый замшелый пень преобразился и ожил.

«Циви, циви, трах-тах!» – прозвенела радостная песня, и мою осеннюю грусть будто рукой сняло…

Представление окончилось. Синица прыгнула вниз, прямо к моим ногам, и исчезла, словно утонула во мху. Я смахнул паутину с лица, и… в памяти ожило детство. Октябрь далекого года. Малая деревенька Жарки на берегу Камы. Шаткий деревянный мосток через овраг. Знакомая тропа усыпана разноцветными – палевыми, огненно-красными, бурыми листьями. Звонкий голосок придорожных синиц.

«Пинь-пинь, дзынь-дзынь!»

«Пинь-пинь, дзынь-дзынь!»

Звон меди и серебра слышится в их перекличке. Не потому ли мы называли синиц «зинзиверами»?

Так с детства запала в сердце осенняя красота: мерцание сосновых вершин в небесах; лихая цыганская пляска палой листвы под бойкий синичий посвист; желто-зеленые, тонущие листья кувшинок на темно-синем зеркале пруда.

Не раз зимой голодным птицам

Приснятся россыпи зерна,

И грустно тенькает синица

У заметенного окна.

Анатолий Чиков

Зима. На дворе мороз, сугробы по пояс. Сидишь, бывало, в классе, решаешь задачку. Вдруг тишину расколет частый, настойчивый стукоток. Глянешь в окно, а там синица. Прыг-скок по раме.

Толкнешь соседа по парте Володю Бабайлова: «Востра!» А он согласно кивнет и улыбнется в ответ. Видно, так уж повелось: улыбка друга и веселый нрав птицы неразделимы.

Не встречал я синицу вялой и сонной. Вечно она в движении, в работе: осмотрит каждую ветку яблони в заснеженном саду, каждый куст смородины, каждый гнилой сучок. Найдет уснувшего на зиму жука или личинку, затенькает и давай молотить клювом, точно молоточком по наковальне. Неспроста в народе прозвали ее «зимним кузнечиком». Я знал, как тяжко приходится птицам в бескормицу, когда все кругом: земля, деревья, кустарник – покоится под глубоким снегом. Поэтому заранее, в преддверии суровой гостьи-зимы мы с братом сооружали из фанеры кормушку, подвешивали ее где-нибудь в укромном уголке сада, поблизости от дома. И сыпали туда все, что от завтрака оставалось: хлебные крошки, творог, сало, сахар, кусочки мяса… Птицы всему рады бывали.

Однажды суровым январским полднем к нам в комнату вместе со стужей влетела синица. И что примечательно! Она вовсе не испугалась домашней обстановки, покружила под потолком, освоилась и начала проверять в комнате укромные уголки.

Тюкнула клювом березовый веник на печке и принялась хозяйничать: то на стол присядет – масла отведает, то на люстре, словно воздушный гимнаст, повиснет, то в горшке с цветами начнет землю ковырять. И так до самого вечера, по временам напевая веселую песенку. Вскоре я привык к синице, а отец прозвал ее за непоседливость Вертухой.

Вертуха не раз оправдывала свою кличку. Ловко водила за нос нашу кошку Мурку с обрубленным хвостом. Выхватывала у нее из-под самого носа кусочки сала. Присядет на буфет и вроде бы посмеивается над чей, а порой мне казалось, даже бранит. И сколько раз Мурка ни покушалась на жизнь шустрой синицы – все ее попытки оканчивались неудачами. Птица была неуловима.

К собаке Вертуха относилась дружелюбно. Садилась Пирату на спину, а то и на хвост, закрученный кверху бубликом, чем очень беспокоила пса.

Днем синица разгуливала у миски Пирата и под общий смех купалась в тарелке с недопитой водой. На это пес нисколько не обижался.

Со мной Вертуха установила добрые отношения: когда я входил в дом, весело посвистывала и прямо с руки брала подсолнухи.

Однажды вечером я заметил место, где, спрятав голову под крыло, уснула птица, и взял ее. Со страху Вертуха закричала и вцепилась острыми коготками мне в палец. С тех пор я знаю, что не зря говорят: «Мала птичка-синичка, да коготок востер».

В субботу бабушка решила прибрать комнату и открыла настежь форточку. Синица воспользовалась случаем и выпорхнула в сад.

Поутру выбежишь на крыльцо делать зарядку на морозном воздухе, не успеешь оглянуться – и Вертуха объявится.

«Пинь-пинь, та-ра-рах!» – поздоровается и словно спросит: «Как поживаешь?»

Спляшет на поленнице дров и перелетит на крыльцо. По привычке вытянешь руку вперед, разожмешь кулак, а на ладони семечки. Вертуха схватит семечко, зажмет в коготках и примется завтракать. Услышав ее призывный голосок, ко мне с разных сторон слетаются синицы и по очереди берут угощение.

В феврале все кругом было покрыто пушистым снегом. Я торопился в город и бежал вдоль забора к автобусной остановке. Вдруг над головой; «Пинь-пинь, та-ра-рах!» И тут кто-то легонько коснулся воротника моего пальто. Я замедлил шаги: «Кто бы это?» А Вертуха скакнула мне на плечо: «Неужто не узнаешь?»

Я достал из кармана подсолнух, и синица выхватила его, можно сказать, на лету. А в благодарность проводила меня до автобуса.

…Апрель теплеет.

Всю ночь туман, а поутру

Весенний воздух точно млеет

И мягкой дымкою синеет.

И. Бунин

В апреле чуть только за окном заголубеет рассвет, в саду начинают тенькать синицы: «Тили-тили-тень, ти-ли-тень, тили-тень…» Они будят своей радостной песней листву берез, яблонь, тополей.

Однажды я проснулся от какого-то странного шума на крыше нашего дома. Поднял голову от подушки, глянул в окно и увидел, как две синицы, упав сверху, заметались в кустах сирени. Приставил к глазам бинокль и стал следить за ними. Птицы опускались на землю, трепеща крыльями, повисали вниз головой на ветках, делали отчаянные коленца. То был танец любви, молодости, счастья!

Я поскорее оделся и спустился с крыльца в сад. Сел на скамейку и замер, стараясь не вспугнуть птиц, но тут же услышал их тревожные, сердитые крики.

«Только тебя здесь не хватало, – бушевали синицы. – Неужто ты хочешь помешать нам?! Ведь ты тот добрый человек, что помогал нам зимой. Ты человек, которому мы верили и которого любили!» Пристыженный, я поспешил удалиться.

День за днем птицы летали по саду и придирчиво осматривали то одно, то другое дерево, заглядывали в старый скворечник, в почтовый ящик на заборе. Нелегко им было найти подходящее место для гнезда. А быть может, мешала разборчивость молодой хозяйки.

Как-то, возвращаясь от друзей, я приметил на стене дома синицу. Она уперлась в бревно лапками и выдергивала клювом паклю. Набрала целый пучок и – стрелой к раскидистой липе, юркнула в дупло. «Так-так – смекнул я. – Значит, соседи!» Затем синица отлетела в сторонку, расправила на груди черный галстук и начала вечерний концерт.

С рассвета до сумерек трудились птицы: таскали соломинки, перья, мох, тонкие стебельки трав… Красавец самец неотступно следовал за своей подругой и подавал ей строительный материал прямо в клюв. А пока она занималась благоустройством жилища, развлекал ее звонкими, мелодичными песнями.

Всех месяцев звончее

Веселый месяц май…

А. К. Толстой

Синица никогда не смотрит искоса, диковато. Взгляд ее прям, смел и дерзок. Да и жизнь птицы полна хлопот, риска, неожиданностей.

Вспоминается такой случай. В мае я видел, как счастливый отец, покачиваясь на бельевой веревке у сарая, охранял свое гнездо от непрошеных посетителей. Он никому не разрешал приближаться к заветному дереву, где в дупле сидела его подруга.

По временам «зимний кузнечик» резко взмахивал крыльями и цыкал то на темногрудых забияк-воробьев, то на пересмешников-скворцов, то на серых пронырливых мухоловок. На беду, в сад залетела коварная сойка. Важно уселась на березу и начала приглядываться: «Чем бы поживиться? Чье бы гнездо разорить?» Что тут произошло с синицей! Она приняла воинственную позу, вытянула шею и, словно ястребок, стала наскакивать на врага.

Хохлатая разбойница попятилась и, не выдержав натиска малой птахи, неуклюже сорвалась с ветки и полетела. Мне показалось, что сойка в тот миг хотела бы провалиться сквозь землю. А храбрец то и дело нагонял ее, норовил клюнуть и пронзительно кричал. Когда опасность миновала, синица вернулась на прежнее место, но долго еще возбужденно посвистывала. Наверное, она рассказывала птицам, как много ей пришлось только что пережить.

Сияет солнце, воды блещут.

На всем улыбка, жизнь во всем,

Деревья радостно трепещут,

Купаясь в небе голубом.

Ф. Тютчев

Летом я часто ездил в город и потерял синиц из виду. Однажды в воскресенье мы собрались на открытой веранде у самовара. Мать напекла пирогов с клубничным вареньем и подала их на стол.

Я стал заваривать чай и услышал за спиной легкий шорох. Обернулся – и замер, пораженный. На проводах сидело целое синичье семейство. Гордые родители по краям, а посередке семь маленьких желторотых шариков.

Я взял со стола кусок пирога, покрошил его на тарелке и поставил в стороне – угощайтесь! Синицы тотчас же начали таскать крошки и кормить ими птенцов. Вдруг по дорожке пробежал черный кот Барсик. Птицы притихли, насторожились и одна за другой взлетели на березу.

Пока сестра убирала со стола посуду, синицы нежно вполголоса переговаривались о чем-то друг с другом.

«Вот и чудесно, – подумалось мне, – птицы много потрудились, пережили нелегкие минуты, а теперь им пришло время отдохнуть. Сколько еще радости принесет молодое крылатое племя!»

ЗАПЕЧНЫЙ СКРИПАЧ

Разные сны видел я в детстве. Проснешься, бывало, среди ночи и лежишь с закрытыми глазами, боишься шевельнуться. Хочется досмотреть сон.

Однажды поздней осенью мне приснился страшный-престрашный леший. Хожу-брожу я по лесу, малину собираю. Вдруг из кустов на меня глянули большие зеленые глазищи. Не успел я отскочить, а леший как захохочет – громко, раскатисто, на всю округу! Толстый, пузатый. Седая борода ниже колен. Огромная корявая палка в руках. Бросил я туесок с ягодами на землю и бежать. Лечу что есть сил, хоронюсь за елками. А лесное чудище не отстает: топает за спиной, стучит палкой… Вот-вот настигнет. Я вскрикнул от страха и… проснулся. Комната озарена желто-розовым лунным светом. На белой стене отпечатался темный переплет рамы. Внезапно тишину нарушила трель сверчка. Прислушался. Было похоже, что невидимый музыкант настраивает за печкой крохотную скрипку. А потом зазвучала песенка, то веселая, то задумчивая, полная светлой печали… Она заворожила, околдовала меня, и невольно вспомнились слова деда: «Испокон веков сверчки жили по всей нашей необъятной Руси. Во всех деревнях, постоялых дворах, банях. Дом без сверчка считался несчастным. Да и песни у запечных музыкантов были разные. У каждого своя. Скажем, а бане сверчок мурлыкал вполголоса, будто сквозь сон. На постоялом дворе – удало, с азартом, в избе за печкой – загадочно, с томительно-грустной нежностью».

И вот диво! Незаметно страх прошел, я успокоился и задремал снова. А утром мне не терпелось узнать: где за печкой живет сверчок? Ведь там жарко, душно. Да и какой он из себя?

Дед глянул на меня с опаской:

– Погодь! Не то ненароком спугнешь музыканта. Скуку в доме посеешь!

А вечером мать собралась стирать белье. Невзначай громыхнула пустым корытом. Да как затопает ногами, как завизжит! На дне корыта сидел сверчок. Маленький, черный, усатый. Он все подпрыгивал вверх – старался выбраться на свободу. Однако дело это мудреное, и сверчку никак не удавалось!

Пытливо рассматривал я таинственного запечного музыканта. Из сказки я знал, что у него должна быть при себе крохотная скрипка. Но как я ни старался увидеть ее – все было напрасно. Хитрец, видно, спрятал инструмент за печку. Попробуй-ка найди его!

С тех пор прошло много лет, но я не могу забыть того крохотного запечного скрипача. Наверное, без его песен мир моего детства не был бы столь музыкален и светел.

ШУТНИК

На краю деревни, возле барского, как он прежде назывался, заброшенного пруда стоял наш небольшой рубленый дом под тесовой крышей. Издали он походил на сказочный лесной терем. Войдешь внутрь – и, вправду, терем: стены обшиты корой, а окна увешаны клетками. В них жили разные птицы: чечетки, щеглы, синицы… И чиж тоже был. Веселый, нарядный! Грудка желтая, на голове – черная шапка, а под клювом – маленькая копейка. За доброту и сердечность я полюбил его и назвал Степкой.

С годами чиж сделался ручным. Вылетал из окна в сад, прыгал по веткам, звонко, призывно чирикал, забияк-воробьев подзадоривал. По окончании птичьей прогулки я проводил пальцем по железным прутьям клетки. Услышав сигнал, чиж знал, что его ждет лакомство, и возвращался в свой дом.

По утрам Степка не раз опускался мне на плечо, прыгал на руку и слегка теребил клювом рукав – требовал угощения. Прохладный чай он пил с ложечки, а кедровые орехи брел прямо с ладони.

Чиж очень привязался ко мне. Завидит в дверях и приветствует смешной и радостной песенкой, а в конце ее непременно выговаривал что-то вроде: «Хочешь ко-фе или ча-ай?!»

Мой брат сядет, бывало, за пианино и наигрывает: «Чижик-пыжик, где ты был?» Музыкальный Степка разом преображался, хорохорился, вдохновенно подпевал… И мы решили, что песенка эта как нельзя лучше соответствует его характеру.

Порой Степка забавлял меня тем, что трещал чечеткой, щелкал щеглом, тенькал синицей… Он подсмеивался, шутил над птицами. Не они не сердились на него. Ведь с доброй шуткой веселее живется!

ЖИВОЙ БАРОМЕТР

В субботу к нам в гости зашел дядя Гриша, посмотрел в окно на серое облачное небо и спрашивает меня:

– Знаешь, как погоду предсказывают?

– По барометру…

– Хочешь, я тебе живой барометр подарю?

– Как «живой»?

– Очень просто, – усмехнулся дядя. – Забегай ко мне завтра – увидишь…

На другой день пришел я к дяде, а он мне клетку со зверьком протягивает. Мордочка у него пухлая. Глазенки – черные, точно смородины, выпученные. Шуба – рыжая, а на спине пять темных полосок. Забавный!

– Держи бурундука!

– Спасибо! – поблагодарил я. – А при чем тут барометр?

– Скоро узнаешь! – Дядя хитро улыбнулся и похлопал меня по плечу. – Забирай! Забирай! Кедровыми орехами, семечками, ягодами да грибами его кормить надо.

Радостный прибежал я домой, поставил клетку на подоконник, а сам гляжу на зверька и думаю: «И как же такой кроха погоду угадывает?»

Бурундучишка тем временем знай себе таскает подсолнухи из кормушки. Набьет полный рот и с раздутыми щеками в дуплянку спешит. Видно, там закрома у него.

Вечерело. Из приоткрытого окна веяло сыростью и прохладой. Зверек сел на задние лапы, передними щеки подпер и, слегка раскачиваясь, начал кашлять, Я перепугался и скорей к дяде:

– Простыл зверь! Как лечить надо?

А дядя успокоил меня:

– Вовсе он не больной. Если бурундук кашлять вздумал – значит, гроза скоро нагрянет!

И верно, дядя прав оказался: не успел я за собой калитку захлопнуть, как гром прогремел.

С той поры живой барометр не раз меня предупреждал: «Сегодня на рыбалку ходить нельзя – дождь будет»… А однажды я его не послушался и… весь до ниточки промок!

ЯШКА

Скворцы прилетели в первые дни апреля. Один из них, черный, вертлявый, с кольцом на ноге, поселился у нас в скворечнике. Часами сидел на березе, стучал по суку клювом. Постучит-постучит, да и песенку вполголоса затянет.

– На твоего дружка Яшку, что к нам забегал, немного походит, – сказал дед.

Я пригляделся к птице – и верно. Так мы и прозвали скворца Яшкой. Ну и непоседа же он был! Когда грядки в огороде копали, Яшка прямо под ногами вертелся, жуков, червей подбирал. Потом взлетал на березу, давал концерт, а в конце его начинал по-собачьи лаять, дразнить старого дворнягу Валета.

– Семьей обзавелся, – грозил ему пальцем дед, – а все туда же, над собакой потешается!

Однажды я подошел к березе и услышал какой-то писк. Запрокинул голову, глянул на скворечник и догадался, что там вывелись птенцы. Сперва мне захотелось влезть на дерево и посмотреть скворчат, но я вспомнил слова дела: «Птицу на гнезде нельзя тревожить. Иначе она улетит навсегда». И теперь каждое утро я издали наблюдал за скворцами. Дней через десять птенцы подросли, и шуму от них стало больше. То и дело высовывали в леток свои желтые клювики. А Яшка со скворчихой совсем из сил выбились: каждые три минуты снуют туда-обратно. Теперь скворцу не до песен – настала горячая пора. Хлопот, как говорится, полон рот: нелегко прокормить большую семью.

Вот Яшка только что попотчевал прожорливых малышей.

Они успокоились и спрятались в своем доме. И мне тоже захотелось их покормить. Только как это сделать? Я понесся на кухню и притащил блюдце овсяной каши. Поставил его под деревом. И надо же – Яшка мигом спустился на землю и набрал полный рот каши. Я обрадовался, запрыгал и поделился новостью с дедом. Дед тоже улыбнулся: – Доброе дело сотворил. Скворец – птица трудовая, смекалистая.

Вскоре скворчата подросли и вылетели из гнезда. И Яшка со всем семейством подался в поле и не показывался до осени.

В сентябре к нам в сад вновь прилетели скворцы. Облепили яблони, вишни, тополя. Перед отлетом на юг птицы навещают родные места. Свистят, поют, гомонят, прощаются с летом. А один черный, вертлявый, с белыми крапинами скворец с кольцом на ноге отделился от стаи, уселся на шест и стал по-собачьи лаять.

Валет радостно взвизгнул – признал Яшку и вскинул передние лапы на плетень. А скворец попел вволю, потешил нас с дедом. Полетал над домом, над березой, сделал прощальный круг над Валетом, собрал всю стаю и направился в дальние края.

ХИТРЕЦ

Однажды бежал я краем оврага и заметил, что в кустах, у барсучьей норы возится какой-то зверек. Шерсть на нем бурая, Мордашка темная. Уши стоят. Косолапый.

«Волчонок! – решил я. – Вот бы поймать!»

Подкрался и накрыл зверя курткой. А пока нес домой, волчонок мне все руки покусал по дороге. Такой злющий!

В доме у нас в ту пору никого из взрослых не оказалось, и я решил посадить забияку в сарай. А для надежности разыскал в чулане цепочку и привязал зверя в углу.

Первым явился дед, глянул на меня с порога и спрашивает:

– Чтой-то ты, милок, больно растрепанный!

– Да вот, – я заговорщически огляделся по сторонам, – волка поймал!

– Настоящего?

– Ага, – кивнул я. – Только маленького, волчонка.

– Где?

– В овраге у барсучьей норы.

– Как же ты его взял?

– Курткой накрыл! Видишь, все руки мне покусал.

Глянул дед, и правда: красные полосы в разные стороны идут – следы от зубов.

– А ну показывай! Где твой серый разбойник?

– Вон, – я распахнул дверь в сарай. – На цепи…

Дедушка лукаво усмехнулся в усы:

– Да вовсе это не волк…

– Щенок! – подсказал я.

– И не щенок, а плутовка рыжая!

– Как ты узнал, что лисенок? – наскочил я на деда.

– По хвосту! – спокойно пояснил дед. – И у лис, и у волков дети одинаковые – бурые, лобастые… Только у волчат хвост весь темный, а у лисят на конце белое пятно.

И впрямь, на кончике хвоста у моего зверя – белое пятнышко. Словно он хвост в сметану макнул.

Признаться, сперва я очень расстроился. Ведь я мечтал из волка сторожа воспитать. А теперь что будет! Разве станет лиса дом караулить? Но мы с дедом так решили: выучить ее и в цирк отдать…

Целый месяц я дрессировал лисенка: и по бревну водил, и служить заставлял, и лапу давать, и в кольцо прыгать. И такой смышленый оказался! Дам я ему куриное крыло поиграть, он и рад. Крадется к нему, съежится в комок, напружинится… и цап-царап. Побегает от стенки к стенке, поносит и давай ямку рыть – добычу прятать. А я доволен: прямо цирковой номер выходит!

И хитрый такой! Если кто-нибудь захочет крыло найти – лисенок от заветного места отбежит в сторонку, глаза прикроет и сделает вид, будто он тут ни при чем. Месяца через два собрался я лисенка в город везти. В цирк подарить. И вздумал накануне погулять с ним вечерком по опушке. А на ночь на цепь сажать не стал – пусть, думаю, на прощанье по сараю побегает.

Утром пришел, смотрю, а зверя нет нигде. Подкопал лисовин ночью ход под дверью и удрал в лес. Только хитреца и видели!