Текст книги "Семейные драмы российских монархов"

Автор книги: Александр Музафаров

Вот царица и прибегла к такому средству воздействия, как женитьба, чтобы остепенить сына. Важно отметить, что, вопреки русским тогдашним обычаям, жена была старше Петра на два года. Видимо, мать выбирала сыну невесту не только по политическим соображениям, но и намеревалась сделать из неё послушное орудие влияния.

Несмотря на эти сложности, поначалу семейная жизнь Петра выглядела удавшейся. Князь Куракин отмечает, что в первый год после женитьбы «любовь между супругами была изрядная». Плодом этой любви и стал царевич Алексей.

Он родился 16 февраля 1690 года, уже после успешного переворота в пользу Нарышкиных и отмены регентства. Рождение сына-наследника значительно укрепляло политические позиции Петра и его сторонников – у его старшего брата наследника мужского пола не было.

Не случайно и имя, выбранное царём для сына. Как известно, Пётр всегда с величайшим почтением и глубоким уважением относился к памяти своего отца. Что лежало в основе этого чувства – ранние детские воспоминания (в своё время Алексей Михайлович очень обрадовался появлению на свет своего последнего сына) или восхищение тем, что сделал для России государь, прозванный Тишайшим, а бывший, по существу, Великим, сказать сложно. Но называя младенца в честь своего деда, Пётр однозначно указывал на него как на наследника российского престола.

Но всё же первый брак царя оказался недолгим. После смерти матери (в 1694 году) Пётр всё больше отдаляется от жены. А в 1696 году задумал и вовсе избавиться от неё и сослать в монастырь. В чём причина такого решения царя? Дореволюционные историки «прогрессивного» и либерального толка, а вслед за ними и практически все советские указывали в качестве причины неудачи брака неприятие Евдокией увлечений Петра и его стремлений к преобразованию России. «Покорная, не способная воспринимать новизну, она тем более не годилась в помощницы своему энергичному супругу, человеку, несомненно, во всех отношениях выдающемуся».

Цель такой аргументации понятна – снять с Петра ответственность за распад семьи, возложить её на царицу, а вдобавок связать личную жизнь Петра с самой привлекательной частью петровского мифа – деятельностью по преобразованию страны. Если же рассмотреть ситуацию непредвзято, то мы увидим её несостоятельность и даже некоторую абсурдность – ведь получается, что женщинами, достойными Петра-титана, являются дочь немецкого кабатчика Анна Монс или вовсе не получившая никакого воспитания неграмотная Марта Скавронская.

Что послужило причиной развода? В 1692 году в жизни Петра появилась Анна Монс. Дочь содержателя кабака в Немецкой слободе, женщина лёгкого и обходительного поведения, любовница близкого друга молодого государя Франца Лефорта, она быстро пленила сердце молодого царя. Бывать в устроенном на европейский манер доме бывшего виноторговца Петру нравилось куда больше, чем вести нормальную жизнь семейного человека. Однако само по себе наличие любовницы не могло послужить основанием для развода. Для Европы того времени наличие при дворе монарха фаворитки – вещь обыкновенная, не приводившая, как правило, к каким-то семейным проблемам. Но «просвещённый царь» повёл себя совсем не по-европейски. Н.И. Костомаров предположил в своё время, что на разрыв с супругой царь решился под деятельным давлением со стороны Лефорта и других иноземцев из своего окружения. Последние боялись, что легковнушаемый Пётр может неожиданно снова попасть под влияние супруги, а «знатные по годности» иноземцы потеряют его расположение.

Обычно, когда авторы популярных книг рассказывают о разводе Петра, они указывают, что царь действовал по образцу своих предшественников на троне, и приводят в пример Василия III и Ивана Грозного. Но, во-первых, эти государи правили более чем за столетие до Петра, и нравы русского общества с той поры серьёзно изменились, а во-вторых, окончание первого брака Петра Алексеевича было совершенно необычным для русской истории. Дело в том, что обычно такая мера, как ссылка жены в монастырь, была связана с новой женитьбой государя. Было ли тому причиной бесплодие первой супруги (как у Василия III) или просто желание царя к перемене (как у Ивана Грозного), но в любом случае на смену одной царице сразу же являлась новая. Но в случае Петра всё было по-другому. Царь просто хотел избавиться от надоевшей ему супруги. Нет никаких сведений, что он собирался вступить в брак с Анной Монс (что было невозможно по многим соображениям) или с другой неизвестной нам особой. Нет, царь просто хотел избавиться от семьи, не задумываясь ни о том, какой пример он подаёт своим подданным, ни о том, в какое опасное положение он ставит династию.

Важно отметить ещё одно обстоятельство – царь не пожелал лично объясниться с супругой. Будучи в составе Великого посольства в Европе, Пётр поручает своим родственникам, боярам Льву Нарышкину и Тихону Стрешневу, уговорить царицу добровольно уйти в монастырь. О том же он написал и её духовнику. План государя был прост – во время его пребывания за границей жена «добровольно» уходит в монастырь и он оказывается свободным от семейных уз без малейшего ущерба для своей репутации. Решение на первый взгляд простое и изящное, но оно является показателем весьма легкомысленного отношения Петра к династическим вопросам. Ведь в случае ухода царицы в монастырь сразу же возникает несколько проблем: кто будет заниматься воспитанием наследника? Что будет с государством, если наследник умрёт? Последнюю возможность нельзя было исключать, так как детская смертность в то время была весьма высока: так, отец Петра Алексей Михайлович пережил трёх из шести своих сыновей. Да и из троих детей Петра и Евдокии выжил только Алексей.

Вернувшись в Россию в 1698 году, Пётр, помимо прочих дел, нашёл время на долгий, четырёхчасовой разговор с женой, во время которого снова пытался уговорить её уйти в монастырь. Отстаивая свои права, Евдокия проявила «недюжинную твёрдость», а в качестве одного из аргументов указывала на необходимость воспитания Алексея. Однако царь был неумолим и, так и не добившись согласия супруги, сослал её в Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь, где условия её содержания были на первых порах весьма суровыми.

Таким образом, Пётр снова поставил страну на грань династического кризиса – в течение 14 лет (с 1698 по 1712 год) царь не был женат, и, случись что с Алексеем, страна бы осталась без наследника. И всё из-за чего? Из-за каприза монарха, который так и не смог построить нормальную семейную жизнь.

К моменту развода родителей Алексею было уже 8 лет, возраст достаточный, чтобы осознавать происходящее и сделать свой выбор, кто прав, а кто нет. До этого времени Алексей жил с матерью, которая о нём заботилась и к которой он был нежно привязан. Отца же видел редко, и отец не проявлял к нему особого интереса. Даже после ссылки матери в монастырь он не взял сына к себе, а поручал его разным людям, порой не всегда хорошо справлявшимся со своими обязанностями.

Образование царевича началось в шестилетнем возрасте, когда к нему был приставлен учитель Никифор Константинович Вяземский. «Человек не слишком образованный, не располагавший способностью внушить к себе уважение, не владевший педагогическими навыками, но честно относившийся к своим обязанностям и справедливо считавший, что его знаний достаточно, чтобы научить наследника читать и писать». Этот персонаж чем-то напоминал учителя его отца – Никиту Зотова, но был лишён многих достоинств последнего. Подобно тому как Зотов до конца своих дней оставался доверенным человеком Петра, так и Никифор Вяземский весьма долгое время сохранял расположение царевича.

Надо отметить, что сам Пётр так и не получил в детстве нормального образования: «После прихода к власти царевны Софьи его воспитание было совершенно заброшено. Учителя, Никиту Моисеевича Зотова, от него удалили; другого ему не дали; он проводил время в потехах, окружённый ровесниками без всяких дельных занятий: такая жизнь, конечно, испортила бы и изуродовала всякую другую натуру, менее даровитую. На Петра она положила только тот отпечаток, что он, как сам после сознавался, не получил в отроческих летах тех сведений, которые необходимы для прочного образования. Через это небрежение Петру приходилось учиться многому уже в зрелом возрасте. Сверх того, проведённое таким образом отрочество лишило его той выдержки характера в обращении с людьми, которая составляет признак образованного человека». Этим обстоятельством царь-реформатор разительно отличался от своих предшественников на троне – царя Фёдора Алексеевича, чьим учителем был великий Симеон Полоцкий. Не получил Пётр и личного опыта семейного воспитания. Рано лишившийся отца, он плохо представлял себе, как надо воспитывать сына, и не придавал этому особого значения.

Желая видеть сына воспитанным и образованным на европейский манер, Пётр нанял ему учителя-иностранца. Выбор, однако, оказался неудачным – немецкий учитель Нейгебауэр был человеком заносчивым, грубым и малокомпетентным. Он с таким презрением относился ко всему русскому, что умудрился на этой почве задеть самого царя, который, как известно, был весьма расположен к иноземцам. Так что Нейгебауэр недолго был учителем царевича и вскоре был выставлен из России.

К 1700 году царь задумал отправить наследника учиться за границу – решение по тем временам невиданное не только для России, но и для Европы. Подготовка наследника престола обычно велась по индивидуальным планам, с учётом особенностей его личности и склонностей. К тому же пребывание наследника за границей не могло обеспечить его безопасность, что было чревато для государства в целом. Сама эта идея показывает, как мало внимания уделял Пётр проблеме образования сына. Об этом же говорит и выбор вельможи, которого государь назначил ответственным за воспитание и образование царевича. Этим человеком стал Александр Данилович Меншиков. Выбор более чем странный: во-первых, происходивший из низов бывший торговец с лотков пирогами не получил вовсе никакого образования и едва умел читать и писать; во-вторых, в то время ещё холостой, он имел весьма смутные представления о воспитании; и, в-третьих, будучи одним из наиболее близких соратников Петра, он почти постоянно либо сопровождал государя в его многочисленных разъездах и походах, либо выполнял его важные поручения, то есть попросту не имел времени следить должным образом за воспитанием и образованием наследника престола. Почему же выбор царя пал именно на Меншикова? Главным достоинством последнего в глазах царя была безусловная преданность. Вознесённый на вершину власти из низов исключительно милостью Петра, не имевший прочных связей в аристократической элите Русского государства, «полудержавный властелин» должен был не столько контролировать образование и воспитание наследника, сколько не допустить ничьего вмешательства в него. Его роль – надзиратель, а не воспитатель.

В 1702 году у царевича появился новый учитель – барон Гюйссен. Он был профессиональным педагогом, хотя и не блистал выдающими достоинствами, но своё дело знал хорошо. Начал он свою деятельность с составления программы обучения, которая предусматривала совершенствование русского и изучение французского языков, обучения географии и чтению карт, геометрии и математики, истории и современной политики. Наследник должен был также овладеть военными экзерцициями, получить представление о фортификации и артиллерии, а также об архитектуре и навигации, ежели проявит к тому склонность.

В целом программа Гюйссена выглядит логичной и достаточно насыщенной. В отличие от программы обучения царя Фёдора Алексеевича, составленной в духе схоластики с упором на латынь и гуманитарные науки, образование Алексея Петровича должно было иметь практический уклон – основное место уделяется естественным наукам, а изучение латыни не предполагалось вовсе. Главным же недостатком программы является не её содержание, а весьма короткий срок – всего два года, которые барон Гюйссен отводил на её реализацию.

Впрочем, может быть, педантичный немец и преуспел бы в своём деле, если бы не вмешательство царя. Не считаясь с «учебным планом» сына, Пётр вызывает его в действующую армию, для того чтобы тот на деле познал солдатскую науку. Пятнадцатилетним юношей царевич в чине рядового солдата участвует в штурме Ниеншанца (1703 год), и во второй осаде Нарвы (1704 год). Участие в военных действиях одновременно и государя, и наследника престола создавало большой риск для страны, поэтому в дальнейшем царь не привлекал Алексея к участию непосредственно в боевых действиях.

Участие в войне было не единственной причиной, помешавшей царевичу нормально завершить образование. Уже в 1705 году царь отправляет барона Гюссена за границу с дипломатическим поручением, а наследник оказывается предоставлен самому себе. Его «воспитатель» Меншиков занимается строительством Санкт-Петербурга, отец тоже часто находится в отъезде… Чтобы заполнить свободное время, Алексей увлекается токарным ремеслом, к которому был неравнодушен и его отец.

К 1707 году относится первое свидетельство о конфликте отца и сына. Поводом послужило то, что Алексей, несмотря на строгий запрет отца, посетил мать, о чём Петру донесла его сестра царевна Наталия Алексеевна, которой племянник имел неосторожность довериться. Царь жестоко выбранил сына за этот поступок, выразив своё крайнее неудовольствие. Уже это столкновение показывает, насколько по-разному его участники смотрели на одно и то же. Пётр полагал, что, нарушая запрет на посещение его бывшей супруги, царевич бросает ему вызов, пренебрегая царской волей. Алексей, в свою очередь, просто хотел посетить мать, которую очень любил.

Отметим и ещё одну особенность ситуации – царь выражает своё недовольство наследником на основании доноса.

Начиная с 1708 года Пётр поручает Алексею выполнение разного рода заданий, связанных с обеспечением армии продовольствием, набором рекрутов, представительскими функциями и т.д. Как отмечает Н.И. Павленко, в течение десяти лет (1707–1716) переписка между отцом и сыном носит почти исключительно деловой характер. По содержанию писем можно узнать и о полученных царевичем заданиях, и об усердии, с котором он их выполнял. Для нас важно отметить два момента – царевич не был включён отцом в круг своих ближайших соратников, тех, кого потом назовут «птенцы гнезда Петрова», с порученными ему заданиями царевич в целом справлялся – претензии царь высказывал ему редко.

В 1710 году царь осуществляет своё намерение и отправляет наследника для продолжения образования за границей. На первый взгляд такое решение может быть оправданно – в пределах России существовали только два высших учебных заведения, и специализировались они в богословии (Академия имени Петра Могилы в Киеве и Славяно-греко-латинская академия в Москве). Поэтому направление наследника на учёбу в один из университетских городов, этих интеллектуальных центров тогдашней Европы, было бы весьма целесообразно.

Но Алексей по воле отца отправился в столицу союзной Саксонии – Дрезден, где его образованием занялись всё те же нанятые учителя. То есть по сравнению с пребыванием в России его образование не претерпело существенных изменений. Зато царь мог всем и каждому показывать, как он стремится в Европу.

Впрочем, пребывание царевича в Саксонии имело и ещё одну цель – государь решил наследника женить, и женить в Европе. По-видимому, Пётр хорошо запомнил трагические события своего детства и решил прекратить практику женитьбы государей на собственных подданных. Искать спутниц жизни им отныне надлежало среди равных себе, то есть государей христианского мира. Однако при этом царь пренебрёг собственным горьким опытом женитьбы по чужому выбору, для своих детей и племянников он выбирал невест и женихов сам, исходя исключительно из политических соображений. Стоит ли удивляться, что из четырёх устроенных Петром Алексеевичем династических браков только один (брак его старшей дочери Анны) оказался более-менее удачным.

Возможно, первоначально Пётр планировал предоставить Алексею свободу выбора в Европе, благо выбирать там было из кого, но потом всё же выбрал невесту сыну сам. Почему? Потому что Алексей жениться на иностранной принцессе не хотел. Повторялась ситуация с женитьбой самого Петра – если бы сыну дали волю, он бы тянул время до самого своего возвращения из Европы. Отличие ситуаций 1689 и 1711 годов состояло лишь в том, что никакой острой политической необходимости женить сына у Петра в тот момент не было.

Невесту Алексею разыскал всё тот же барон Гюйссен. Это была принцесса Шарлотта-Христина-София Бланкенбургская, внучка герцога Брауншвейг-Вольфенбюттельского Антона Ульриха. С шести лет она воспитывалась своей родственницей, женой курфюрста Саксонского и польского короля Августа II Сильного. Её старшая сестра Елизавета была замужем за императором Священной Римской империи Карлом VI. Таким образом, через брак сына Пётр закреплял союз сразу с тремя государствами – Речью Посполитой, Саксонией и Священной Римской империей.

Характер этого брака, как, впрочем, и других, заключённых в годы правления Петра, показывает, насколько невысоко котировалась русская царская семья среди монархов Европы. Многолетняя политика самоизоляции привела к тому, что виднейшие дворы Европы – французский, австрийский (имперский), британский, испанский – не рассматривали возможность династических браков с Россией. Немалую роль сыграла и последовавшая вскоре женитьба самого Петра на безродной «лифлянской портомое». Поэтому невесту приходилось искать среди представителей династий мелких германских княжеств. Примечателен и ещё один момент – в брачном договоре Алексея и Шарлотты за невестой сохранялось право на исповедание лютеранской веры. Это исключительный случай в истории династических браков между Россией и Европой. Дело в том, что русские государи со времён Василия III и Иоанна IV Грозного полагали себя защитниками и хранителями Православной веры. Русский государь должен был быть рождён от православных родителей. И в допетровское время, и в послепетровское в ходе переговоров о возможных династических браках обязательным условием для невесты наследника русского престола было принятие православия. Последнему русскому царю Николаю Александровичу стоило больших усилий убедить в необходимости сменить конфессию свою невесту – принцессу Алису Гессенскую. Пётр этим условием демонстративно пренебрёг. По-видимому, желание показать Европе свою «европейскость» было для царя-преобразователя важнее, чем государственные и династические интересы.

Брак наследника заметно повышал его статус. По распространённым тогда представлениям именно создание собственной семьи делало человека полностью совершеннолетним (вспомним, как торопились женить Петра его родственники). Аристократическое происхождение супруги Алексея, его родство через неё с императором Священной Римской империи импонировало русской аристократии, особенно на фоне последовавшей вскоре женитьбы царя на безродной прачке. Через супругу царевич входил в узкий круг европейских монархов, что должно было, по замыслу царя, повысить авторитет и его самого, и страны в целом.

Примечательно, что в тяжелейшей обстановке неудачного для его армии и страны Прутского похода, царь находил время заниматься организацией свадьбы царевича и обещал лично присутствовать на ней, заявив: «Это мой единственный сын, и я охотно доставил бы себе радость по окончании похода лично присутствовать на его свадьбе». И действительно, после заключения мирного договора царь отправился в Торгау, где и состоялось торжество.

Таким образом, мы можем с уверенностью утверждать, что, несмотря на то что отношения отца и сына не были идеальными, в 1711 году царь по-прежнему видел в Алексее единственного законного наследника престола и принимал меры по упрочению его положения и в России, и за границей.

Роковым для отношений отца и сына стал следующий, 1712 год. 19 февраля царь вступил в брак с Мартой Скавронской, ставшей таким образом царицей Екатериной. Ещё в 1711 году, перед отъездом в Прутский поход, Пётр повелел официально именовать свою сожительницу супругой и относиться к ней как подобает. Но всё-таки с юридической точки зрения законной царицей она стала только после венчания. Для Алексея этот брак сулил мало хорошего. Во-первых, исчезали последние призрачные надежды на примирение родителей, во-вторых, дети Екатерины, рождённые в браке, приобретали статус законных, и в случае рождения мальчика он мог бы претендовать на престол, в-третьих, его собственная супруга с появлением законной царицы утрачивала негласный статус первой дамы страны, что могло сказаться и на положении самого Алексея.

Вторым важным событием, оказавшим влияние на отношения царя и наследника, стало громкое, как бы сейчас сказали, дело, связанное с коррупцией среди ближайшего окружения царя. Какое оно имеет отношение к нашей теме? На первый взгляд прямой связи нет, но если посмотреть на участников этого скандала то можно заметить, что он удивительно схож основными фигурантами дела о побеге царевича и последующей расправы над ним.

Итак, в 1712 году до царя неизвестным образом дошёл анонимный донос о том, что ряд его ближайших приближённых занимается, говоря современным языком, финансовыми махинациями в особо крупном размере. Момент доносчик выбрал на редкость удачный: главный из обвиняемых – «счастья баловень безродный» Александр Данилович Меншиков – в это время в России отсутствовал. Делу был дан ход – по указу государя была создана следственная канцелярия, которую возглавил князь Василий Владимирович Долгоруков. Комиссия выяснила, что крупные чиновники безбожно наживались, заключая торговые подряды на поставку в Петербург хлеба по завышенным ценам, при этом взятые обязательства не выполнялись. По делу были привлечены Пётр Шафиров, Александр Кикин, Фёдор Апраксин, Гавриил Головкин и другие. До суда дело не дошло по той причине, что хотя эти махинации и причиняли изрядный убыток казне, они не нарушали действовавшее в то время законодательство. Однако царь своим указом наказал виновных, заставив их вернуть в казну полученную прибыль, а двумя другими указами прикрыл «дыру» в законодательстве – отныне должностным лицам под страхом лишения живота воспрещалось заключать контракты на поставку в казну чего-либо, а размер прибыли подрядчиков был ограничен 10%. Общая сумма начёта на Меншикова составила 144788 рублей. Но это было только начало, продолжая работу, канцелярия князя Долгорукова вскрыла куда более масштабные преступления светлейшего – речь шла о, говоря современным языком, нецелевом расходовании казённых средств, то есть попросту о казнокрадстве, причём в масштабах, доселе на Руси невиданных. Следователи потребовали от князя отчёта в расходовании 1018237 рублей (общая сумма претензий, по некоторым сведениям, достигала 1518519 рублей). Чтобы современный читатель мог себе представить масштабы этой суммы, напомним, что весь годовой бюджет огромного Российского государства в это время колебался от 5 до 7 миллионов рублей. Пойманный с поличным, Меншиков принялся изворачиваться. Он постоянно выдвигал многочисленные придирки и вопросы к работе следственной канцелярии, настаивал на том, чтобы его деятельность расследовалась только начиная с 1710 года, при этом князь стремился уйти не только от уголовной, но и от финансовой ответственности – возвращать в казну полтора миллиона рублей ой как не хотелось!

В итоге он добился своего – в казну государства вернулось только 615608 рублей, а само следствие затянулось до смерти Петра, после которой и было прекращено. Избежать справедливого возмездия Меншикову помогла милость царя, который, вопреки сложившемуся о нём мифу, карал казнокрадов весьма выборочно. Безусловно, Пётр испытывал некоторое разочарование в своём близком друге, но у князя был мощный ходатай – новая царица Екатерина. Она никогда не забывала, кто свёл её с царём, и всегда оказывала бывшему любовнику покровительство.

Следственное дело о казнокрадстве имело и ещё один важный аспект – оно показало, как негативно относится к любимцу царя значительная часть русской знати. Рассмотрим этот аспект подробнее.

Окружение Петра Великого в русской исторической и публицистической литературе принято с лёгкой руки Пушкина именовать «птенцы гнезда Петрова», объединяя в эту группу ближайших сотрудников царя-преобразователя, представляя их себе как некую команду единомышленников. В действительности же эта группа была довольно разнородной, отличаясь и происхождением, и мотивацией. И тот же Пушкин очень метко обозначил эту разницу. Вспомним строки «Полтавы»:

 
Сии птенцы гнезда Петрова —
В пременах жребия земного,
В трудах державства и войны
Его товарищи, сыны:
И Шереметев благородный,
И Брюс, и Боур, и Репнин,
И, счастья баловень безродный,
Полудержавный властелин.
 

Потомок старинного рода, ведущего происхождение от одного из бояр Александра Невского, Борис Петрович Шереметев, обозначает один полюс, симпатию к которому поэт выразил одним словом – «благородный». На другом полюсе – упомянутый последним «счастья баловень безродный» – Александр Данилович Меншиков. Тот самый, о котором Пушкин позже упомянет в стихотворении «Моя родословная»: «Мой дед не торговал блинами, не ваксил царских сапогов».

Отношения между этими полюсами были, мягко говоря, недружелюбными. Родовое русское дворянство, которое, собственно, и обеспечивало воплощение в жизнь разумных и не очень замыслов царя-преобразователя, проливало кровь на полях сражений Северной войны, составляло костяк офицерского корпуса и государственного аппарата, с большим презрением смотрела на кучку безродных выскочек, которые пробились в ближнее окружение царя. Дело было не только в сословной спеси, в те времена происхождение, воспитание в определённой социальной среде формировало на всю жизнь стереотипы поведения человека, понятие о чести, достоинстве, и очень немногие личности могли преодолеть этот барьер и стать своими в «благородном сословии». У Александра Даниловича это не получилось.{4}4
  Как пример можно привести случай празднования светлейшим собственного дня рождения 6 ноября 1715 года. Его князь, занимавший пост генерал-губернатора Санкт-Петербурга, отмечал в аустерии – единственном ресторане города. Светлейший упился до такой степени, что потерял «кавалерию» – орден Святого апостола Андрея Первозванного и обнаружил пропажу только на следующий день. В столице было объявлено – нашедшему дорогой орден будет выдано 200 рублей. Когда таковой сыскался, то Меншиков и тут не удержался от обмана – отдал только 190. Конечно, кутежи и пиры раздольные были обычным времяпрепровождением в то время, но подобных случаев с другими вельможами того времени не наблюдалось. А за всю историю ордена Святого апостола Андрея Первозванного – высшей награды Российской империи – это единственный случай, когда наградной знак, что называется, пропивали.


[Закрыть] И в итоге в среде русской аристократии Меншиков и его клевреты оказались на положении изгоев. С ними считались, перед ними порой заискивали, но искренних друзей и союзников любимец царя не приобрёл. Князь понимал – единственной гарантией его благополучного существования является царская милость.

Казалось, ему нечего опасаться – Пётр прощал своему любимцу всё, но как раз в это время здоровье царя серьёзно пошатнулось. Меншиков знал это лучше, чем кто-либо другой, – личным медиком царя был англичанин Роберт Эрскин, который до того более 5 лет являлся его личным врачом. История болезни Петра долгое время была предметом мифологии и спекуляций. Даже сейчас в публицистических работах можно встретить утверждения, что царь страдал венерической болезнью, от которой впоследствии и умер. Современные историки медицины, основываясь на сохранившихся документах, определяют болезнь царя как стиктуру уретры, осложнившуюся гнойным циститом и, возможно, хроническим гепатитом. Для лечения Пётр неоднократно пользовался минеральными водами, вот и в 1711 году, как раз перед свадьбой сына, он воспользовался услугами знаменитого Карлсбада.

А вот отношения с наследником у Меншикова не сложились. Алексей не любил князя за низкое происхождение, пренебрежительное отношение к себе, а главное – второй брак отца. Меншиков в свою очередь не воспринимал наследника всерьёз. Историк Николай Павленко приводит описание примечательного эпизода, показывающего характер их отношений:

«Однажды во время устроенного Меншиковым обеда, на котором присутствовали высшие офицеры дислоцированной в Померании русской армии, в том числе и царевич Алексей Петрович, зашёл разговор о дворе его супруги принцессы Шарлотты. Меншиков отозвался о нём самым нелестным образом: по его мнению, двор был укомплектован грубыми, невежественными и неприятными людьми. Князь выразил удивление, как может царевич терпеть таких людей. Царевич встал на защиту супруги: раз она держит своих слуг, значит, довольна ими, а это даёт основание быть довольным ими и ему. Завязалась перепалка. Меншиков возразил: „Ты слеп к своей жене, она тщеславна“.

Царевич воскликнул в ответ: „Знаешь ли ты, кто моя жена, и помнишь ли ты разницу между ней и тобой?!“

Меншиков: „Я это хорошо знаю, но помнишь ли ты, кто я?“

Царевич: „Конечно, ты был ничем, и по милости моего отца ты стал тем, что ты есть“.

Меншиков: „Я твой попечитель, и тебе не следует со мной так говорить“.

Царевич: „Ты был моим попечителем, теперь уже ты не мой попечитель, я сам умею позаботиться о себе, но скажи мне, что у тебя против моей жены?“

Меншиков: „Что у меня против неё: она высокомерная немка, и всё от того, что она в родстве с императором, но от этого родства ей, впрочем, будет мало проку, а, во-вторых, она тебя не любит, и она права в этом, ибо ты обращаешься с ней очень дурно; кроме того, ты своим видом не можешь возбудить любви“.

Царевич: „Кто сказал, что она меня не любит? Я очень хорошо знаю, что это неправда, я ею очень доволен и убеждён, что и она мною довольна. Да сохранит Господь ей жизнь, я буду с нею очень счастлив“.

Меншиков: „Я своими глазами убедился в противном, она тебя не любит. Плакала она, когда ты уезжал, от досады, видя, что ты её не любишь, а нисколько не от любви к тебе“.

Царевич: „Не стоил ты того, чтобы на неё смотреть; её нрав очень кроток, и хотя она не моей веры, должен, однако, сознаться, что она очень благочестива; что она меня любит, в этом я уверен, ибо ради меня она всё покинула, и в том тоже я уверен, что она честна; впрочем, неудивительно, что ты так говоришь, ибо ты судишь об имперских княжнах по тем, которые у нас, и особенно по твоей родне, которая никуда не годится, так же, как и твоя Варвара. У тебя змеиный язык, и поведение твоё беспородно. Я надеюсь, что ты скоро попадёшь в Сибирь за твои клеветы; моя жена честна, и кто впредь мне станет говорить что-либо против неё, того я буду считать отъявленным врагом“.

Царевич велел наполнить бокалы, выпили за здоровье кронпринцессы, и все офицеры бросились к ногам царевича».

Прошу прощение у читателя, за столь длинную цитату, но сей эпизод хорошо раскрывает несколько важных аспектов отношений между наследником и любимцем царя. Во-первых, Меншиков ведёт себя весьма развязно, если не сказать, нагло. В его поведении нет ничего от почтительности подданного или мудрости наставника. Напротив, он старается уязвить царевича, допуская подлые намёки (именно намёки, других аргументов нет) в адрес его супруги. Алексей держится с достоинством воспитанного человека, осознающего своё превосходство в происхождении, а также свою правоту как мужа и главы семейства. Как не похож этот образ на традиционные представления о царевиче как о человеке забитом, трусоватом!