Текст книги "Семейные драмы российских монархов"

Автор книги: Александр Музафаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Теперь же у него фактически не было выбора. Побег царевича был хорошо продуман и подготовлен. Предварительную работу проделал всё тот же Кикин, а также российский резидент в Священной Римской империи Авраам Веселовский. Да и сам царевич провёл достаточно много времени в Европе, чтобы не испытывать препятствий в передвижениях.

Заняв некоторые денежные средства, Алексей с небольшой свитой, инкогнито, под именем то подполковника Кохановского, то под именем польского кавалера Кременецкого, пересёк территорию Речи Посполитой и Германии и 10 ноября 1716 года благополучно прибыл в Вену. Где при посредничестве вице-канцлера графа Шёнборна обратился к императору с просьбой об убежище.

Документы, раскрывающие подробности пребывания царевича в Австрии и его переговоров с имперскими властями, сохранялись в венском архиве и были опубликованы русским историком Н.Г. Устряловым ещё в 1859 году. Приведём подлинные слова, с которыми Алексей обратился к австрийскому дипломату:

«Я пришёл сюда просить императора, моего шурина, о покровительстве, о спасении самой жизни моей. Меня хотят погубить, меня и детей моих хотят лишить престола.

Император должен спасти мою жизнь, обеспечить мои и детей моих права на престол. Отец хочет лишить меня и жизни, и короны. Я ни в чём пред ним не виноват, я ничего не сделал отцу моему. Согласен, я слабый человек, но так воспитал меня Меншиков. Здоровье моё с намерением расстроили пьянством. Теперь говорит мой отец, что я не гожусь ни для войны, ни для правления; у меня, однако ж, довольно ума, чтоб царствовать. Бог даёт царства и назначает наследников престола, но меня хотят постричь и заключить в монастырь, чтобы лишить прав и жизни. Я не хочу в монастырь. Император должен спасти меня».

Это обращение даёт нам редкую возможность увидеть ситуацию глазами наследника. Отвечая на послания отца, он из чувства долга или из страха писал только то, что отец хотел бы прочесть, здесь же он полностью откровенен. Не имея возможности законным путём защитить свои законные права в России, царевич обращается к иностранному монарху, своему родственнику и союзнику своего отца. Сам факт такого обращения показывает, что «ретроград и любитель старины» Алексей вполне проникся европейскими традициями, допускавшими третейский суд в подобных вопросах.

Заслуживает внимание и аргументация царевича – он подчёркивает, что «ни в чём не виноват» перед отцом, а потому царь превышает свои полномочия, пытаясь лишить его престола, посягая на прерогативы Господа Бога.

Для Алексея не было секретом, кто является основными виновниками его злоключений:

«Я не виноват пред отцом; я всегда был ему послушен, ни во что не вмешивался. Впрочем, отец был ко мне добр, но с тех пор, как пошли у жены моей дети, всё сделалось хуже, особенно когда явилась новая царица и сама родила сына. Она и Меншиков постоянно вооружали против меня отца; оба они исполнены злости, не знают ни Бога, ни совести».

Вопреки распространённым в популярной литературе версиям, царевич не интриговал против отца и не просил у императора войск для похода на Россию. Он просил лишь убежища, причём на не очень большой срок – как раз в это время состояние здоровья Петра резко ухудшилось, и он отправился лечиться на воды в Спа.

Появление царевича в Вене поставило имперское правительство в весьма щекотливое положение. Вопреки распространённой в популярной и особенно художественной литературе версии, власти Священной Римской империи увидели в российском беглеце не повод для вмешательства в русские дела, а лишнюю головную боль. Чтобы понять это, сделаем короткий экскурс в международную политику того времени.

К началу XVIII века наиболее мощными державами на европейском континенте были Франция, Великобритания, Священная Римская империя (в просторечии именуемая просто – Империя) и Голландия. Борьба за гегемонию на континенте вылилась в кровопролитную Войну за испанское наследство, которую вели, с одной стороны, Франция и Испания, а с другой – Империя, Голландия и Великобритания. Боевые действия в Европе, Северной Америке, на морях и океанах шли с переменным успехом с 1701 по 1714 год. И хотя Империя оказалась в числе победителей, значительно расширив свои владения в Европе, победа далась ей нелегко. Более того, не смирившаяся с утратой своих итальянских владений Испания готовилась к новой войне (она начнётся в 1718 году и войдёт в историю как Война четвертного альянса), что заставляло Империю в свою очередь готовиться к ответу на этот вызов.

В условиях постоянных войн с сильными противниками на западе имперское правительство было заинтересовано в поддержании стабильности своих границ на востоке и юге. Фактором, игравшим важную роль в обеспечении этой стабильности, были хорошие отношения с Россией. Оба государства были союзниками по Священной лиге – коалиции христианских государств, ведших войну против Оттоманской Турции. Хотя этот союз и не сохранился в юридической форме в дальнейшем, однако обе страны придерживались его де-факто. Россия и Австрия согласованно не допустили избрания королём Речи Посполитой французского ставленника принца Конти, русские и имперские дипломаты совместно действовали в Стамбуле против происков Франции, Империя оказывала России военно-техническую помощь в ходе Северной войны. Необъявленный союз России с Империей был подкреплён и браком самого Алексея.

И теперь имперское правительство оказалось в сложном положении – предоставление наследнику русского престола убежища означало неминуемый конфликт с Петром Алексеевичем, войска которого стояли в Германии. Отказать Алексею в убежище означало сильно подорвать престиж венского двора, испортить отношения с будущим русским царём, а в случае примирения наследника с отцом можно было испортить их и с нынешним. В общем, куда ни кинь, всюду клин. Идеальной ситуацией для имперских властей было бы примирение отца с сыном при посредничестве императора или даже без такового. Тогда бы конфликт получал не политическую, а семейную окраску. Именно в этом направлении действовала австрийская дипломатия, и её главным требованием было соблюдение приличий, чтобы не пострадал престиж Империи. Поэтому имперское правительство хотя и предоставило убежище Алексею, но в то же время не позволяло ему обмениваться письмами со своими сторонниками в России. В частности, в венских архивах осталось и послание, которое царевич предназначал российскому Сенату и в котором объяснял причины своего поступка:

«Превосходительнейшие господа сенаторы!

Как вашей милости, так, чаю, и всему народу не без сумнения моё от Российских краёв отлучение и пребывание по се время безысвестное, на что меня принудило от любезнейшего отечества отлучитися не что иное, только (как вам уже известно) всегдашнее мне безвинное озлобление и непорядок, а паче же, что было в начале прошлого года, едва было и в чёрную одежду не облекли меня нуждою без всякой (как вам всем известно) моей вины. Но всемилостивый Господь, молитвами всех оскорбляемых утешительницы Пресвятые Богородицы и всех святых избавил мя от сего и дал мне случай сохранить себя отлучением от любезного отечества (которого, аще бы не сей случай, никогда бы не хотел бы оставить), и ныне обретаюся благополучно и здорово под охранением некоторой высокой особы до времени, когда сохранивый мя Господь повелит возвратится во отечество поки, при котором случае прошу не оставите меня забвенна, а я всегда есмь доброжелательный как вашей милости, так и всему отечеству до гроба моего.

Алексей.

P.S. Будет есть ведомости об мне (хотя память об мне людей загладить), что меня в живых нет, или ино что зло, не извольте верить: Богу хранящу и благодетелем моим, жив есмь и во благополучии обретаюся; того ради и сие писание посылаю, дабы отразить противное мнение обо мне».

Отметим, что это послание царевич составлял самостоятельно, не имея возможности прибегнуть к помощи секретарей и советников. Это – единственный известный нам документ, в котором Алексей обращается к русскому обществу в лице его политической элиты. Наследник апеллирует к общественному мнению, выставляет себя жертвой несправедливых гонений со стороны отца и заявляет о своей полной невиновности. Выбор Правительствующего Сената в качества адресата послания показывает, что царевич прекрасно разбирался в сущности созданной его отцом политической системы – именно Сенат мог быть тем органом власти, который теоретически имел возможность вмешаться в вопрос о наследстве. Если бы письмо Алексея Петровича попало бы в Россию, то развитие событий могло бы пойти совсем по-другому.

Пётр и его дипломаты достаточно быстро определили, куда мог направиться царевич, а через самое малое время русский офицер Александр Румянцев нашёл крепость в Тироле, где имперские власти в строгом секрете содержали царевича. Кажется невероятным, что русский гвардейский офицер, впервые оказавшийся в Австрии, сумел столь быстро раскрыть охранявшийся на самом высоком уровне секрет Империи. Конечно, Александр Румянцев был незаурядным человеком, вряд ли бы такое сложное и деликатное поручение было доверено царём первому подвернувшемуся под руку преображенцу. Видимо, Александр Иванович успел себя зарекомендовать как человек, чья преданность монарху не вызывала ни малейших сомнений, а также успел себя должным образом проявить. Но, скорее всего, имперские власти допустили намеренную утечку информации – в действиях царских дипломатов они видели выход из ситуации.

В ходе переговоров в Вене эмиссар русского царя Пётр Андреевич Толстой понял, что имперское правительство не допустит какого-либо насилия в отношении царевича, но не будет препятствовать разрешению конфликта в царской семье мирным образом и даже готово принять в этом разрешении участие в качестве посредника. От посредничества императора Пётр отказался, но правила игры принял – его посланцы должны были обещать царевичу полное царское прощение в случае возвращения домой. Чтобы ни у Алексея, ни у императора не осталось сомнений, Толстой и Румянцев передали царевичу собственноручное послание царя следующего содержания:

«Мой сын!

Понеже всем есть известно, какое ты непослушание и презрение воли моей делал, и ни от слов, ни от наказания не последовал наставлению моему, но наконец, обольстя меня и заклинаясь Богом при прощании со мною, потом что учинил? Ушёл и отдался, яко изменник, под чужую протекцию, что не слыхано не точию междо наших детей, но ниже междо нарочитых подданных. Чем какую обиду и досаду отцу своему и стыд отечеству своему учинил.

Того ради посылаю ныне сие последнее к тебе, дабы ты по воле моей учинил, о чём тебе господин Толстой и Румянцев будут говорить и предлагать. Буде же побоишься меня, то я тебя обнадёживаю и обещаю Богом и судом Его, что никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, ежели воли моей послушаешь и возвратишься. Буде же сего не учинишь, то, яко отец, данною мне от Бога властию, проклинаю тебя вечно, а яко государь твой, за изменника объявляю и не оставлю всех способов тебе, яко изменнику и ругателю отцову, учинить, в чём Бог мне пожжёт в моей истине. К тому помяни, что я не насильством тебе делал, а когда б захотел, то почто на твою волю полагаться? Чтоб хотел то б сделал».

Судя по тексту, царь полагал, что читателем этого послания будет не только Алексей, но имперское правительство, а потому постарался несколькими штрихами набросать свою версию конфликта с сыном. Так, из первых строк письма мы узнаём о некоем неповиновении сына отцу, исправить которое не помогли ни слова, ни наказания (!). Упоминание, что поступок Алексея беспрецедентен не только для члена царской семьи, но и для подданного, опять же рассчитано на незнакомого с российской историей читателя.

Ключевыми словами, обращёнными к самому Алексею, является обещание отца, и не просто обещание, а клятва именем Божиим освободить сына от наказания и явить ему лучшую любовь. Царское слово в России было равно закону, и, таким образом, царевич получал гарантию неприкосновенности от отца.

К этому времени царевич уже понял истинные намерения имперских властей и не испытывал в их отношении иллюзий – отсидеться в безопасности до смерти Петра ему не удастся. Раз так, надо было довольствоваться достигнутым и, полагаясь на обещание отца, возвращаться в Россию.

4 октября 1717 года Алексей пишет отцу:

«Всемилостивейший государь-батюшка!

Письмо твоё, государь, милостивейшее чрез господ Толстого и Румянцева получил, из которого также изустного мне от них милостивое от тебя, государя, мне, всякие милости недостойному, в сём моём своевольном отъезде, будет я возвращуся, прощение; о чём со слезами благодаря и припадая к ногам милосердия вашего, слёзно прошу о оставлении мне преступлений моих, мне, всяким казням достойному. И надеясь на милостивое обещание ваше, полагая себя в волю вашу и с присланными от тебя, государя, поеду из Неаполя на сих днях к тебе, государю, в Санктпитербурх.

Всенижайший и непотребный раб и недостойный называться сыном Алексей».

Примечательно, что ни отец, ни сын в этих посланиях не затрагивали вопроса о престолонаследии, полагая, что его необходимо решать без иноземного посредничества.

В ноябре 1717 года Алексей, посетив мощи святителя Николая в Бари, в сопровождении всё тех же Толстого и Румянцева двинулся в обратный путь. Драма царя и наследника подходила к своему финалу.

Среди сторонников царевича в России известие о его возвращении вызвало недовольство и разочарование. В отличие от самого Алексея, они не верили в царские обещания и ждали худшего как для наследника, так и для себя. Не столь искушённые в политике представители простого народа и низового дворянства радовались возвращению царевича и приветствовали во время проезда по России. Один из иностранных дипломатов доносил своему правительству: «Во время проезда царевича народ кланялся ему и говорил: благослови, Господи, будущего государя нашего! Помещики, духовные, простой народ – все отзывались в то время с любовью о царевиче Алексее».

3 февраля 1718 года в Московском Кремле, оцепленном для надёжности верными царю войсками, имевшими при себе боевые патроны, в присутствии многочисленной знати и иностранных дипломатов царевич получил из рук царя полное прощение, но тут же подписал торжественный акт, в котором отрекался от престола, так как чувствовал себя неспособным царствовать.

В ходе этой же церемонии Алексей назвал царю имена некоторых своих сторонников, которые будто бы вынудили его пойти против отцовской воли. В ближайшее время он дал обширные письменные показания. Это не вполне соответствовало букве полученного им в Империи обещания полного прощения без всяких условий, но должно было помочь царю сохранить лицо – поступок наследника объяснялся заговором неких злодеев.

Расправе в первую очередь подверглись ближайшие слуги царевича. Им ставили в вину то, что они, зная о его готовящемся побеге, не сообщили о нём «куда следует». Ближайших советников царевича – князя Долгорукова и Кикина – также взяли под стражу, но их судьба оказалась различной. Кикин был подвергнут мучительной и жестокой смертной казни – четвертованию, Василий Долгоруков отделался лишением всех чинов и ссылкой – аристократия оказала на царя давление и не позволила ему казнить представителя знатного рода. Точно так же не удалось привлечь к делу и других представителей служилой знати. Слишком уж широк был круг сочувствующих «делу царевича».

В поле зрения Тайной канцелярии Петра Толстого, проводившего это следствие, попала и первая супруга царя – Евдокия Лопухина, по-прежнему жившая в суздальском монастыре. Следствие не выявило её причастности к побегу царевича, но открыло некоторые подробности жизни бывшей царицы, в частности её любовную связь с капитаном Глебовым. Несмотря на то что Пётр расстался с Евдокией по собственному желанию более двадцати лет назад, его мужское самолюбие было глубоко уязвлено открывшимися фактами. Он предельно жестоко расправился и с самим Глебовым, и суздальским епископом Досифеем, постриженная государыня была переведена в куда более жёсткие и суровые условия – из простой монахини она стала фактически узницей.

Казалось, дело сделано. Царевич публично отрёкся от престола, его ближайшие сотрудники казнены, и никаких препятствий к наследованию трона детьми Петра от второго брака не осталось. Так полагали и иностранные дипломаты, сообщавшие в своих донесениях об окончании кризиса.

Но подлинные инициаторы «дела царевича» – Меншиков, Екатерина и узкий круг их клевретов – хорошо понимали, что на самом деле ничего не изменилось. Из числа многочисленных сторонников царевича среди аристократии к ответственности был привлечён лишь князь Василий Долгоруков, но и он подвергся весьма мягкому наказанию. По ряду внутри– и внешнеполитических соображений царь не рискнул привлекать к следствию представителей правящей элиты.

Тревожные сигналы поступали и снизу. Как мы помним, царевич пользовался популярностью среди простонародья и низового дворянства. И это расположение общества было не поверхностным. 2 марта 1718 года некий человек простого звания подал царю бумагу. Эта бумага оказалась присяжным листом на верность царевичу Петру Петровичу, объявленному наследником престола, на которой стояла следующая надпись:

«За неповинное отлучение и изгнание от всероссийского престола царского Богом хранимого государя наследника Алексея Петровича христианскою совестью и судом Божиим и пресвятым Евангелием не клянусь и на том животворящего креста Христова не целую и собственною своею рукою не подписуюсь; ещё к тому и прилагаю малоизбранное от богословской книги Назианзина могущим вняти в свидетельство изрядное, хотя за то и царский гнев на мя произлиется, буди в том воля Господа Бога моего Иисуса Христа, по воле Его святой за истину аз раб Христов Иларион Докукин страдати готов. Аминь, аминь, аминь».

Илариона Докукина пытали и казнили, его желание «пострадать за имя Христово» исполнилось. Но его пример показал Петру и его окружению, что среди сторонников царевича есть люди отчаянные, готовые на смерть ради своего законного государя.

Несмотря на отречение Алексея, династические позиции царевича Петра Петровича были весьма непрочными. Даже после отстранения сводного брата от престола он не являлся единственным человеком, имеющим на него права. Партия сторонников Алексея могла сплотиться вокруг нового претендента, которым являлся его сын – царевич Пётр Алексеевич. Будучи рождённым до отречения отца от престола и в силу своего малого возраста защищённый от каких-либо обвинений в свой адрес, он куда более импонировал и аристократии, и русскому обществу в целом в качестве законного наследника престола. По смерти отца Алексей мог формально сдержать свою клятву, но стать регентом при своём сыне.

Для Меншикова и Екатерины это означало одно – поражение в политической борьбе и справедливое возмездие. Поэтому для них пусть и отрёкшийся, но живой и здравствующий Алексей по-прежнему был опасен и потому должен был быть уничтожен.

Ведущую роль в расправе над царевичем сыграл глава Тайной канцелярии Пётр Андреевич Толстой – один из самых авантюрных, циничных и жестоких деятелей эпохи Петра Великого. Спустя два века его прямой потомок, граф Лев Николаевич Толстой, задумает написать роман о своём предке и начнёт собирать исторические материалы. И такое в этих материалах отыщет, что откажется от первоначального замысла – больно непривлекательный образ получался.

Проблема противников Алексея заключалась в наличии царского прощения за все его вины. После возвращения в Россию царевич находился под строгим контролем и никакого повода для нового преследования дать не мог. Но Толстой быстро нашёл возможность обойти это препятствие. Как уже упоминалось выше, после своего торжественного отречения в Кремле царевич дал отцу письменные показания, назвав тех, кто «побудил его к побегу». Показания были даны в виде ответов на вопросы, составленные царём, которые предваряли следующие условия:

«Понеже вчерась прощение получил на том, дабы все обстоятельства донести своего побегу и прочаго тому подобного, а ежели что утаено будет, то лишён будешь живота».

«А если что укроешь, а потом явно будет, на меня не пеняй: понеже вчерась пред всем народом объявлено, что сие пардон не в пардон».

Этим условием царь несколько отступал от своего обещания о полном прощении без всяких условий. Но тогда, в Москве, это отступление не грозило непосредственно царевичу, а сейчас начальник Тайной канцелярии увидел в нём возможность для расправы над Алексеем.

Закрытое было, дело началось снова и вошло в историю под названием «Петербургского розыска». Если прежде в Москве и Суздале царские следователи искали сторонников царевича, их связи, покровителей и т.д., то теперь розыск сосредоточился непосредственно на фигуре бывшего наследника. По своему характеру следственное дело царевича Алексея сильно напоминает политические процессы в СССР в 30-е годы – в распоряжении следователей Петра Андреевича Толстого практически не попали изобличающие царевича и его сторонников письменные документы или другие материальные улики. Только признания, выбитые часто под пытками. Хотя в XVIII веке пытка считалась легальным и допустимым инструментом следствия, но её применение было, как правило, довольно ограниченным – следствие уже тогда предпочитало опираться на материальные улики.

Так, например, в ходе расследования гибели царевича Дмитрия в далёком 1591 году боярин Василий Шуйский и его коллеги обошлись практически без пыток, но достаточно быстро и подробно восстановили картину событий. Следователи даже умудрились провести аналоги современных судебно-медицинской и материаловедческой экспертиз. По мнению специалистов, итоговый документ их работы во многом удовлетворяет даже современным нормам процессуального права.

Главной фигурой в следствии по делу Алексея стала его любовница крестьянка Ефросинья. Она вернулась в Россию значительно позже царевича (задержка была вызвана беременностью и родами) и сразу же была взята в оборот Тайной канцелярией. Современные исследователи полагают, что так называемые «показания Ефросиньи» были в действительности составлены Петром Толстым. Опытный интриган, он хорошо знал, что должен прочесть царь, чтобы позабыть о своём обещании сыну. Ефросинья очень мало говорит о конкретных фактах – «писал царевич письма и сенаторам, но каким не знает», но очень много – о высказываниях и настроениях Алексея. То есть о том, что практически невозможно проверить. Она сообщала, что царевич желал и ждал смерти отца, говорил о своих многочисленных сторонниках в России (но никого конкретно не называл), верил слухам о мятеже русских войск в свою пользу, писал с неясными целями австрийскому императору и даже шведскому королю, ругал отцовские преобразования и мечтал об отмене многих из них, не забывая упомянуть и о судьбе любимого детища Петра – Санкт-Петербурга.

Ловушка сработала. Алексей, отвечая на опросные пункты отца, назвал конкретные имена и события, но естественным образом умолчал о своих мыслях и чаяниях. Толстой и внушаемый им Пётр оценили это умолчание как утаивание и нераскаяние. Как пишет современный историк, ознакомившись с показаниями Ефросиньи, Пётр увидел царевича «не в образе любящего сына, а в образе человека, воспринимающего отца как личного врага, а его деятельность, то есть преобразовательные начинания, – как никому не нужную затею, с которой он тут же расстанется, как только займёт трон».

Алексей был подвергнут домашнему аресту, а потом заключён в крепость и был вынужден отвечать на вопросы палачей под пытками. Следствие уцепилось за фразу из показаний Ефросиньи «отцу своему смерти желал» и стремилось выудить у царевича признание в этом желании. Дело в том, что, согласно действовавшему тогда законодательству злоумышление на жизнь государя являлось одним из тягчайших преступлений, за которое полагалась только смертная казнь{7}7
  Соборное уложение 1649 года в главе II «О государевой чести, и как его государьское здоровье оберегати» в первой же статье определяло смертную казнь за один только умысел против жизни и здоровья царя: «на царское величество злое дело мыслил и делать хотел – да повинен смерти будет» (см.: Маньков А.Г. Уложение 1649 года – кодекс феодального права России. М.: ГПИБ, 2003. С. 207).


[Закрыть]. Обвинение царевича в том, что он утаил от отца «злоумышление» на его жизнь позволяло привлечь его к суду, игнорируя царское прощение.

Насколько это обвинение было справедливым? Этот вопрос является важным, так как многие историки и публицисты трактуют сыноубийство Петра как вынужденное: дескать, Алексей и его сторонники составили заговор против государя, и как после этого его миловать?

Отметим, что ни показания самого Алексея, ни даже «изобличающие» его показания Ефросиньи не содержат упоминаний о какой-либо активности царевича с целью ускорить кончину отца. Наследник лишь мечтал об этой смерти как об избавлении от источника неприятностей в настоящем и как о возможности для вступления на престол.

В показаниях духовника царевича отца Якова Игнатьева говорится о том, что Алексей говорил о своём желании отцовой смерти во время исповеди. Для следователей Тайной канцелярии этого было достаточно для подтверждения намерения царевича избавится от отца. Но если посмотреть на ситуацию непредвзято, то становится очевидно, что показания духовника фактически оправдывают Алексея. Любой православный знает, что во время таинства исповеди человек говорит о своих грешных помыслах, в которых раскаивается и которые намерен отринуть от себя. То есть царевич не просто говорил своему отцу духовному о желании смерти отца (отметим, о желании смерти, но не о намерении совершить отцеубийство), а раскаивался в этом желании, поскольку оно несовместимо с выполнением заповеди «Почитай отца своего».

Таким образом, пресловутое желание смерти отцу было не злоумышлением на особу царствующего монарха, а лишь греховным помыслом настрадавшейся от отцовской чёрствости души наследника.

Впрочем, Толстой и его люди на этом не остановились. Они обвинили царевича в намерении добиваться трона, опираясь на иноземные штыки, то есть в государственной измене. Это обвинение должно было лишить Алексея последних шансов на помилование. Пётр прощал его как отец сына, а в этом случае могло быть прощено и злоумышление на жизнь отца, но, как государь, он не мог простить изменника. Обвинение в государственной измене, которая по Уложению 1649 года также каралась только смертью{8}8
  Следователи стремились подвести реальные и мнимые действия царевича под статью 2 II главы Уложения, которая предусматривала наказание смертью и лишением чести и имущества за «сбор рати, переписку или иные формы контактов с зарубежными правителями, оказание им иной помощи» с целью самому «государем быть» или передать русский престол иноземцу. (см.: Маньков А.Т. Уложение 1649 года – кодекс феодального права России. М.: ГПИБ, 2003. С. 208–209).


[Закрыть], окончательно превращало конфликт государя и наследника из семейного дела в политическое.

Разумеется, никаких доказательств измены в распоряжении Петра Толстого и его следователей не было и быть не могло – имперские архивы для них были недоступны, а царевич, по свидетельству Ефросиньи, «подрал и сжёг» все компрометирующие его бумаги. Однако в распоряжении Тайной канцелярии были опытные палачи – заплечных дел мастера – и разрешение царя пытать обвиняемого. Не выдержав пытки, Алексей сделал следующее признание:

«Ежели б до того дошло и цесарь бы начал то проводить в дело, как мне обещал, и вооружённой рукою доставить меня короны Российской, то б я тогда, не жалея ничего, доступал наследства, а именно, ежели бы цесарь за то пожелал бы войск Российских в помочь себе против какого-нибудь своего неприятеля, или бы пожелал великой суммы денег, то б я всё по его воле учинил, также министрам его и генералам дал бы великие подарки. А войска его, которые бы мне он дал в помощь, чем бы доступать короны Российской, взял бы я на своё иждивение, и одним словом сказать, ничего бы не жалел, только чтобы в том свою волю».

В этих признаниях наследника ложно всё от первого до последнего слова. Доступные историкам австрийские архивы раскрывают до мельчайших подробностей истинное содержание переговоров царевича с имперским правительством. Никогда император не обещал вооружённой силой посадить его на трон в России, и никогда Алексей не просил об этом.

Не мог царевич встречаться в Империи и с неким французским офицером, который будто бы обещал ему помощь шведских войск в борьбе за корону, а такое тоже пришло в голову следователям. Не мог хотя бы потому, что вероятность встретить в Империи французского офицера была столь же велика, как встретить немецкого офицера на улицах Москвы или Лондона в 1946 году.

Абсурдность этих обвинений не могли не понимать ни опытный дипломат Толстой, ни сам царь, прекрасно разбиравшийся в хитросплетениях европейской политики. И тем не менее, на основании этого оговора был составлен обвинительный акт для будущего суда.

Как государь и как отец, Пётр имел все права и был обязан лично рассмотреть дело бывшего наследника и вынести ему приговор. Но царь в очередной раз уклонился от персональной ответственности и возложил её на чужие плечи. По его замыслу судить царевича должны были сенаторы вместе с высшими чиновниками страны – тем самым царь думал связать их круговой порукой и вынудить поддерживать своего наследника от второго брака. Пётр не в первый раз прибегал к этому приёму. В 1698 году царь заставил членов Боярской думы лично принять участие в казнях мятежных стрельцов.

Желая снять с себя ответственность за нарушение обещания простить сына, царь обратился к высшим церковным иерархам с просьбой о совете, как поступить в такой ситуации. Впрочем, ответ святителей вряд ли порадовал Петра. По словам Н.И. Костомарова, духовенство отвечало хотя уклончиво, но замечательно мудро. Выписав разные места из Священного Писания, свидетельствующие об обязанности детей повиноваться родителям, оно представляло на волю государя действовать по Ветхому или по Новому Завету; хочет руководствоваться Ветхим Заветом – может наказать сына, хочет предпочесть учение Нового Завета – может пощадить и простить его по образцу, указанному в притче о блудном сыне и в поступке Спасителя с женою-прелюбодейницею: «Сердце царёво в руце Божией есть; да изберёт тую часть, аможе рука Божия преконяет!»

24 июня 1718 года светский суд, состоящий из министров, сенаторов, высших военных и гражданских чинов в количестве 127 человек, вынес решение:

«Единогласно и без всякого прекословия суд приговорил, что он, царевич Алексей, за вышеобъявленные все вины свои и преступления главные против государя и отца своего, яко сын и подданный его величества, достоин смерти».

В примечании суд оговорил, что царское прощение, данное сыну, недействительно, поскольку тот утаил от отца свой главный умысел – добиться трона любой ценой.

Впрочем, суд не взял на себя ответственность за жизнь члена царской семьи, а представил свой приговор на «милосердное рассмотрение самодержавного монарха». Как ни пытался Пётр уйти от личной ответственности в деле царевича, это ему не удалось.

У читателя не должно возникнуть иллюзии относительно того, что светский суд объективно и непредвзято рассмотрел дело царевича. Члены суда прекрасно знали, чего на самом деле хочет царь, и послушно выполнили его волю.