Текст книги "Люди vs Боты (СИ)"
Автор книги: Александр Комаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
– Постой, постой, – перебил Художник, – ты хочешь сказать, что этому сверхразуму ничего не стоит запрограммировать какого-нибудь бота на то, чтобы в определенный момент своей жизни он сделал серьезное научное открытие?
– Именно! – воскликнул молчавший до этого Дерелл.
– А как же дело обстоит с произведениями искусства? Может ли Бот рисовать или писать музыку? А стихи? Книги?
– Никто точно тебе ответить не сможет. Да, были случаи, когда среди таких деятелей мы выявляли ботов… но понимаешь… скорее я бы сказал, что встречались среди них люди, которых мы не могли отнести к Личностям…, но ты же теперь знаешь, что и я не сразу попал в этот список.
– То есть, до сих пор неизвестно, понимает ли этот сверхразум наше искусство?
Мужчины кивнули.
– Так на какой главный критерий сейчас опираются, когда пытаются выявить Личность?
– Это вопрос не к нам…, с тобой же проводили специальное психологическое собеседование?
– Нет.
– Странно, обычно его проводят со всеми новичками.
– А может быть они ждут "сканер"? – спросил Дерелл и тут же осекся под пристальным взглядом Ланни.
Художник тоже дернулся.
– Так значит, он все же существует? – он вспомнил недавнюю сцену на лужайке, где в его руках очутился ноутбук… правда совсем не на долго, – Вы нашли этот диск?
Чернокожие переглянулись.
– Диск?
– Ну да, программу "сканер"! Можете не притворяться, я знаю о чем вы говорите, я же не просто так сюда приехал, меня послал Боб. Я однажды случайно встретился с ним и разговорился.
– Боб или Майкл?
– Он представился Бобом.
– А где ты с ним встретился?
– В его доме.
– А как ты там оказался?
– Не помню, мне что-то понадобилось и я заехал в первый попавшийся дом.
– А в каком городе это было?
– Ну, сейчас я уже и не вспомню, где-то в Вест Виржинии. А в чем дело?
– Боб – нейтральная сторона, – ответил Ланни, – он, как бы это сказали про Крестного Отца, отошел от дел. Сейчас живет в свое удовольствие, чем лишний раз подчеркивает, что такой тип мировосприятия присущ и Личностям тоже, а быть может, только Личностям.
Дерелл усмехнулся и вытащил из пачки еще одну ментоловую сигаретку.
– Пойду, принесу нам выпить, – сказал он, прикуривая.
Потом встал с пола и вышел из ванной.
– Майкл же, – продолжал Ланни, – основал свое… дело или, лучше сказать, учение. Он прикрывает это какой-то религиозной сектой. В чем его теория, мне не известно, лучше поговори с кем-нибудь более компетентным в этом вопросе.
– Хорошо, Ланни, так что там насчет сканера?
– Я не могу разглашать эту информацию людям, не принятым в наш лагерь.
– Но я работаю тут!
– Я имею в виду другой лагерь…
– Но вы же сами сказали, что я, должно быть, чертовски хитрый Бот, я подумал, что вы посчитали меня Личностью или как там…
– Все верно, но мы не вправе выносить окончательный вердикт.
– А кто вправе?
– Нет, для себя мы все решили, иначе я не сидел бы сейчас здесь с тобой, но формально, тебе надо пройти этот чертов тест.
– А почему никто не предлагает мне его пройти?
– Я думаю, они хотят испытать на тебе "сканер".
– Это я и хотел услышать, вы нашли диск… а ты говоришь, что не можешь делиться этой информацией со мной.
– А! – махнул рукой Ланни, подался всем телом чуть вперед и заговорил шепотом, – "сканер" – это не диск и не программа, это – человек, женщина. Остальное узнаешь, когда ее привезут. Если все пройдет нормально, конечно.
Художник кивнул головой и в очередной раз откинулся на сливной бачок. Да… человек… это выглядит гораздо логичнее, как он сам не догадался.
– Так это за ней поехал наш Александр? – воскликнул он.
– Да, только тише. Она – русская ведущая, раз уж ты все равно догадался.
– Ничего себе. Вот круто. С нетерпением жду встречи.
– Они должны прибыть завтра. Больше я ничего не знаю. Я же здесь далеко не первая шишка, а так… почти шестерка.
Художник молчал. Ланни достал сигаретку и закурил. Его глаза, которые еще секунду назад горели искренней заинтересованностью, теперь безразлично смотрели в маленькое открытое окошко чуть повыше головы Художника, а уголки губ были слегка приподняты в улыбке. Можно было подумать, что человек рассказывал что-то очень веселое, но потом вдруг отвлекся и о чем-то сильно задумался.
– Ланни, а ведь она вас тоже проверит, да?
– О да, в этом можешь не сомневаться.
– Не страшно?
– А с чего мне вдруг должно стать страшно?
– Ну мало ли, что она скажет.
– Я-то по поводу себя уверен. Я знаю, кто я такой.
Художнику захотелось было уточнить, но он передумал и спросил другое:
– А вдруг она ошибется?
– Я не думаю, что ее слова будут восприняты как абсолютная истина, не поддающаяся никаким сомнениям, скорее всего, начнется долгая совместная работа, направленная на достижение наиболее оптимального результата.
– Ох, ох! Ланни, полегче, я не успеваю понимать твои слова. Английский, все-таки, не мой родной язык.
Чернокожий мужчина рассмеялся.
– А что, если она не захочет заниматься этой, как ты сказал, совместной работой. Ей-то это все с какого перепуга надо?
– Ну, если она Личность, то должна заинтересоваться. Обычно наш брат годам к двадцати пяти или тридцати на такую стенку лезет, что готов все сокровища мира кинуть к ногам человека, который его с этой стенки снять сможет. Немного утрирую конечно, но все же.
– А разве ты лез?
– Было немножко. Только у меня все не так остро выражено получилось. У меня образ жизни размеренный был. Работал, детей воспитывал.
– А ты все время поваром работал?
– Нет, но довольно долго.
– А кем еще работал?
– Да какая разница, ничего интересного. Если ты хочешь услышать драматический жизненный путь настоящего черного парня, то иди поговори с Шерманом, пока он вдрызг не напился.
– Правда? Ну что же, так и сделаю, будет очень интересно послушать, ну а пока, все же, я хотел бы кое-что еще узнать о тебе.
– Слушаю тебя.
– Почему ты стал именно поваром?
– Не знаю.
– Почему не стал адвокатом каким-нибудь или дантистом?
– А какая разница? Просто не было у меня возможности образование получить да и честно говоря, глубоко безразлично мне было, кем становиться, все едино.
– Почему? – Художник заерзал на унитазе.
– Ну как почему… потому. Я вообще в жизни ничем не хотел заниматься и долгое время мне это удавалось. В определенный момент я даже считал делом чести продержаться без работы как можно дольше. Не в смысле, что мне было принципиально противно ходить работать, просто я не хотел этой рутины. Периодически у меня случались заработки, на которые я питался и одевался, все остальное время же я тратил только на себя. Но вскоре я столкнулся с двумя проблемами. Первая подкралась незаметно, прикрываясь моим другом – мозгом, а точнее – разумом.
Художник даже рот слегка приоткрыл от удовольствия, так интересно ему было послушать.
– Ну-ка, ну-ка, давай рассказывай!
– Короче говоря. Жил я себе поживал, разглядывал мир со всех сторон, но при этом старался как можно спокойнее к нему относиться, суета его меня почти не задевала… то есть был я почти блаженный.
– Как Будда?
– Ну Будда, ни Будда, но такой, спокойный парень был. Радовался всему, как ребенок, но сущность вещей видел издалека. И тут случился облом. Стало мне скучно. Да так, что терпеть невозможно было. Ну думаю, что за хрень! И давай искать выход из этой ситуации. На ум пришло несколько способов с хандрой такой бороться. Ты, надеюсь, понимаешь, что я говорю не просто про скуку, а про такую скуку, которая все внутри переворачивает и сама из твоих самых лучших и самых достойных мыслей веревочку плетет и чем больше ты думаешь, тем быстрее у нее работа спорится и вот смотришь – она уже петлю через крюк пробросила и табуреточку приготовила – вставай, мол. Тут уж, само собой, никакой бейсбол или баскетбол не поможет, никакое ЭйБиСи и СиБиЭс вместе взятые.
Я тогда к рюмке потянулся. Сука ты эдакая, сейчас я тебе покажу, как меня изнутри доканывать, когда я только к безмятежности приближаться начал. И что ты думаешь? Выпил я так, что ноги отказали. Лежу себе… хорошее дерьмо, думаю, получается. Вроде как справился. Отпустила. Но вот петелька под потолком висит. Я беру нож, встаю на табуретку, сейчас, думаю, перережу веревку и конец моей хандре. И что ты думаешь? Вместо того, чтобы сдохнуть, эта сука скука такой хитрющий шаг предприняла: она схватила меня за руку, за ту, в которой нож был, и подвела прямо к горлу – все, говорит, конец твой, Ланни, пришел. И я понимаю, что сильна она в тот момент, как никогда, что действительно, никуда мне от нее не деться, что и бороться-то с ней нет сил и желания, что не зла она мне хочет, а добра. Ну это тогда мне так подумалось.
Ланни остановил повествование, чтобы прочистить горло. Художник сидел на своем месте не двигаясь.
– Тут я себе, наверное, и конец бы устроил, да постучал ко мне в комнату друг мой тогдашний, принес он мне дряни от болезни мозга. Ну я ему и открыл, подарок принял… и пришла ко мне думка. Такая думка пришла, что, дескать, слабак ты, Ланни, а не умник, как всегда надеялся. Не знаю, почему мне тогда показалось, что умник не может быть слабаком и наоборот, кажется, что это не взаимоисключающие понятия, но тогда это на меня подействовало. Да так подействовало, что подскочил я против всех законов опьянения и против всего опыта растаманского подскочил… и побежал. Ну не в прямом смысле, а в умственном. Подумал я, что мир приподниму, переверну, перетяну…, пересилю…, – Ланни засмеялся, – но ничего не вышло. Через месяц я познакомился с женой своею будущей, влюбился…, а потом… семья, дети, развод. Не вышло счастья.
Его глаза по-прежнему ничего не выражали, а губы все так же были слегка приподняты. Плечи Ланни были выставлены вперед и он казался очень сгорбленным, то ли Художник не замечал этого раньше, толи эта перемена произошла совсем недавно.
– Сам понимаешь, – продолжил мужчина, – что пришлось мне идти работать. Ну вот и стал я поваром. Хотя зачем это все….
– Нравится?
– Да чему тут нравится. Гай, конечно, говорит, что любит готовить, но я этого не понимаю. Разве человек рождается для этого? Для того, чтобы научиться вкусно готовить пищу или хорошо защищать других в суде? А может для того, чтобы хорошо и бессмысленно водить гоночный болид по кругу? Да или даже руководить страной? Как может нравиться такое занятие?
Художник нахмурился.
– То есть да, конечно, нравиться оно может… но… короче все это не верно, не правильно. От слабости ума человеческого, от неспособности понять природу свою и окружающих, от бессилия терпеть нападки своего разума, терзающего тебя за бездействие и бесполезность. Ладно бы люди просто работали и помалкивали. Деньги всем нужны, что тут скажешь, нет ведь, найдется такой лицемерный кретин, который будет с пеной у рта доказывать, что ему все эти прибамбасы по душе. Что у него сердце нарадоваться не может, когда он кому-нибудь новую машину из своего салона продает. Нет бы сказать, что я просто очень деньги люблю, так ведь начнет заливать, что именно работа такая ему мила, что командировки в дальние страны его интересуют очень и вообще, помогать людям выбрать их новое средство передвижения – это для него очень приятно и даже гордость он испытывает и глубокое чувство самоудовлетворения, когда человеку поможет.
– И?
– Срать я хотел на такого мудака!
При кажущейся напряженности речи Ланни был совершенно расслаблен и говорил без особой интонации, так, будто рассказывал это уже в миллионный раз и вообще, давным-давно понял все это и теперь ему даже неприятно возвращаться и осквернять свою речь такими простыми вещами.
– Скажи, кому станет легче, что этот хмырь продаст за свою жизнь три тысячи машин?
– Может быть людям, которым он их продаст?
– Да чем же им легче-то будет?
– Ну хотя бы тем, что им больше не придется ходить пешком или ездить на своих старых, быть может, разваливающихся машинах.
– А что миру до людей этих?
– Как знать, может кто-нибудь из них…
– Что? – перебил Ланни, – кто-нибудь из них что?
– Сделает что-нибудь хорошее в мире.
– Да как же он что-нибудь хорошее может сделать, если никто и понять не может, что в этом мире хорошее, а что плохое… или лучше, что для этого мира хорошее, а что – плохое.
– А вдруг, как раз эти люди и догадаются до этого, когда будут ехать на той машине, которую он им продал в свое время?
– Или может быть, эти люди, которым предстоит додуматься до столь важных нам вещей, разобьются насмерть на этих машинах… не о том речь. Ты хочешь выстроить тут причинно-следственную связь… но это слишком наивно и идеалистично. Только если ты не пытаешься сказать, что все шесть миллиардов людей служат той небольшой группке, которой и предстоит в этом мире вершить дела. Одни посредством изготовления автомобилей, другие – одежды, третьи – электричество для них производят, четвертые – воюют для них, пятые – играют в гольф на полях своих многоденежных особняков. Да?
– Как знать.
– Мы с тобой, кстати, нечаянно пришли к Личностям и Ботам. Вот те самые люди, которые всем этим занимаются для нашей небольшой группы – это Боты, а мы в свою очередь…
– Понял я, понял, – улыбнулся Художник. – Но в этот раз мы сюда как-то с другой стороны подошли.
– Правильно. Если вернуться чуть назад, то я говорил, что никогда терпеть не мог таких лицемеров, которые от своей нелепой работы кипятком писали…, а потом… потом я встал рядом с ними… нет, работу я никогда не любил, но вот уже двадцать пять лет делаю еду и ничего… жив здоров. Правда, слава Богу, мне хватало ума никогда не рассказывать о том, как мне это нравится. Да… я знаю, что так я спасаю свой мозг, неспособный, как оказалось, больше ни на что… моя должность добавляет мне какой-никакой важности, я не чувствую себя ленивым отбросом общества, я – достойный гражданин своей страны… и больше ничего. Ничего.
Пойми, я не против честных трудяг или не трудяг или не честных, не важно, я вообще не против людей, просто не надо заливать. Имейте силу признать свое место в жизни.
– А можно на примере? – спросил Художник и прищурился, вспоминая что-то.
– На моем или твоем?
– Моем.
– Давай вперед.
– Вот допустим, есть человек, который в России занимается научной деятельностью…
– Допустим или есть?
– Это будет чуточку собирательный образ на тот случай, если ты начнешь шибко критиковать его, ну чтобы мне не было обидно, ты понимаешь?
– Да, конечно, продолжай.
– Итак. Этот человек уже лет десять занимается наукой, а денег у него совсем нет… потому что не платят в Российской науке больших денег. Ну там на патентах можно кое-что заработать… но если тебе особо не свезло, то вряд ли ты будешь иметь много. Короче, среднестатистический ученый у нас получает очень мало. По вашим меркам так вообще центы.
Но получилось так, что он все занимается этим делом и занимается. Ну вот нравится ему заниматься своими катализаторами, к примеру, или еще чем-нибудь, и вот совсем уже зарплата маленькая да и ту задерживают, а он все равно занимается и занимается, будто бы от этого жизни чьи-то зависят, самозабвенно, короче, так занимается.
– Бывают такие, – кивнул головой Ланни и с гримасой боли на лице разогнул сгорбленную спину.
– Не знаю, бывают ли такие у вас в Штатах…
– Да какая разница где, просто говорю, что понятен мне твой случай.
– Ну и что ты мне на это скажешь?
– Сразу замечу, что до конца мы с тобой в этом вряд ли разберемся, скорее, я тут помру на полу около стены со своей больной спиной, ты должен сам для себя решить, как относиться к таким персонажам. Я решил. Может быть резко слишком… но…
– Ты мне лучше сначала ответь прямо на вопрос, а потом еще немножко порассуждаем.
– Ответ тут прост. Синдром Ван Гога.
Художник нахмурил лоб лишь на очень короткое мгновение, меньшее, чем требуется мечущейся в литровой банке мухе для того, чтобы сменить направление.
– Думаю, ты понимаешь, что здесь имеется ввиду не только душевное и психическое состояние описанного тобой человека, но и все психологические выкладки, которые можно вывести из этого случая. Разумеется, доля сходства может быть и не очень велика, но так или иначе, направление общего вектора ясно.
– И что же это дает? Куда бы вы отнесли Ван Гога и подверженных одноименному синдрому людей?
– Я уже говорил, что не смогу дать тебе ответ. Может быть, в скором времени мы разберемся с этим, может быть, это сделаешь ты, ну или кто-то другой, нет принципиальной разницы.
– Ах, как хотел бы я узнать все этим нюансы, – воскликнул Художник и поднялся с закрытого стульчаком унитаза. – Это, если можно так сказать по-английски, мой апогейный искус.
– Что именно, позволь узнать?
– Да все, все это, о чем ты только что говорил. Бесспорно, много истины в твоих словах и еще больше заявок на нее, но… существует и очень большой момент допуска. Конечно, я всегда интуитивно чувствовал Людей и Ботов, но часто мне встречались такие, которых трудно было классифицировать. И до Личностей они не тянут, и к Ботам отнести рука не поднимается…
– С такими труднее всего… они, обычно, честные, добрые… а еще хуже, если веселые и довольные жизнью…, но не эдакие счастливые дурачки, а вполне адекватные по общественным меркам люди.
– Да, с такими действительно не знаешь, что и делать.
– Еще одна загадка, – легонько кивнул головой Ланни.
– И неужели некому дать на нее ответ? Неужели даже Джонни, ваш духовный лидер не может рассказать что-нибудь по этому поводу?
– Эх, парень, парень. Да разве важно, кто тебе что расскажет, важна лишь правда… и вот что я тебе скажу напоследок: разберись в своей голове с серединными людьми, лишь это важно ввиду грядущих событий.
Художник не придал последним словам особого смысла и перед тем как выйти из душевой сказал, упираясь рукой в стенку рядом с дверью:
– Может быть, на фоне этого унитаза мой апогейный искус выглядит не слишком солидно, но поверь мне, Ланни, этот вопрос волнует меня не первый грамм.
Глава 20. Сонное царство. Путеводитель странного мужчины
Ему снилась Мама. Именно такой, какой он ее помнил, в темно сером брючном костюме, белой блузке с короткостриженными волосами. В Аэропорту Пулково-2. Три с чем-то года назад.
Теперь они были с ней вместе. Будто бы они только что прилетели в Нью Йорк и отправились на свою первую экскурсию по городу. Художник заворожено смотрит по сторонам, разглядывая нечеткие силуэты небоскребов. Но нельзя сказать, что они такие потому, что его воображению и памяти не хватает сил воспроизвести здания без искажений, просто очень ярко светит солнце и когда он задирает голову, чтобы оценить высоту или архитектуру скайскрапера, оно сильно ослепляет его.
На улице очень жарко, трусы и рубашка прилипли к телу, причем первые при этом еще и неприятно впились между ягодиц, это очень отчетливое ощущение и несколько кварталов, которые они прошли с Мамой, он только и делает, что пытается выправить положение у себя в штанах.
– Сыночка, смотри, какие прикольные здания! – восклицает мама.
Два рядом стоящих небоскреба, если смотреть на них не просто в фас, а под совсем небольшим углом, кажутся абсолютно плоскими. Будто бы картонные грани, они стоят, дожидаясь, когда же к ним прикрепят недостающие части конструкции. Он помнит это место, рядом с Центральным Парком, кажется, на Парк Авеню.
– Мам, пошли в сабвэй, проедемся пару остановок, а то идти слишком жарко.
Мама соглашается.
Неожиданно, район вокруг меняется из знакомого на абсолютно чужой. Художник растерянно бегает глазами по резко сменившемуся рельефу зданий. Вроде бы это все тот же Манхеттен, но местоположения своего он определить не в силах.
Так или иначе, надо идти в подземку. Это он ясно помнит. Оглядевшись еще раз, он указывает родительнице на высоченное здание с широким каменным козырьком, начинающимся этаже на третьем. На торце этого козырька висит синяя буква "М" и это означает совсем не местный ресторан быстрой пищи.
Они заходят в широкий просторный вестибюль. Он твердо уверен, что касса по продаже жетонов (почему-то именно это слово крутится у него в голове) находится в конце длинного темного коридора.
– Мам, вон туда нам.
Сделав три поворота по этому тоннелю, они оказываются перед входной дверью в чью-то квартиру. Очень быстро ощущение, что квартира принадлежит незнакомому человеку, покидает его и он смело нажимает на звонок.
Дверь открывает взрослая женщина, она заинтересованно обводит их взглядом и приглашает внутрь.
В следующей сцене Художник оказывается в небольшой прихожей, как две капли воды похожей на прихожую в его Российской квартире. Перед ним стоит пожилой почти облысевший мужчина. Крупные пигментные пятна неприятными капельками располагаются на его поблескивающем от пота черепе. Забавно, но его усы в полном порядке, они достаточно густые и имеют странный узор. Вся их часть, кроме той, что непосредственно прикрывает верхнюю губу – абсолютно белая, а вот остаток окрашен в бледно-желтый цвет.
– Здравствуйте, – говорит Художник.
– Добрый вечер, мистер Рипли, – отвечает старик.
– Простите за беспокойство, мы к вам совсем ненадолго зашли.
– Что вы, что вы, – говорит старик, располагайтесь. – Принести вам что-нибудь выпить?
Только в этот момент парень замечает, что старик одет в поношеные брюки со спущенными подтяжками и желтовато-белую майку, явно понюхавшую в этой жизни немало порошков.
– Можно ли выпить холодного чая?
– Да. конечно, – старик уходит на кухню.
Вместо него в прихожей появляется небольшой мальчик, лет шести. Голубенькая пижама в горошек говорила том, что-либо он очень хитер, либо его выдернули прямо из постели. Предположить, что он только туда собирается, было бы неправильным, потому что мальчишка неуверенно стоял на одной ноге, прислонив к ней согнутую в колене вторую и смачно позевывал.
Ничего не происходило несколько секунд, по крайней мере, Художнику так показалось. Кроме того, он был уверен, что человек, с которым он только что завел беседу, был грубияном и реформатором. Мысли именно в такой последовательности посетили его спящую голову.
Старик нес в руке высокий стакан с темного цвета жидкостью и несколькими болтающимися там кубиками льда. Непонятно почему, но стакан был обернут сложенным пополам тетрадным листом в клеточку, прикрепленным к нему резинкой в двух местах.
– Спасибо, – поблагодарил Художник.
– Не за что, мистер Грэй, – улыбнулся Старик.
– Наверное, нам пора идти, не могли бы вы позвать мою матушку?
– Сейчас, сейчас, мистер Пресли.
Действительно, Старик из дальней комнаты вывел маму Художника.
– Ну, Сыночек, куда пойдем дальше? – спрашивает она.
– Хм, а у вас не будет случайно какого-нибудь ненужного путеводителя по Нью Йорку, а то мы забыли свой дома, – обращается парень к Старику.
– Конечно, мистер Джексон, вот…, – в руках Художника оказывается свернутая в трубочку брошюра.
– Благодарю вас, – говорит он, допивает чай и отдает стакан хозяину квартиры.
– До свидания, – хором говорят мама и сын и выходят из помещения.
