Текст книги "Анатомия предательства: "Суперкрот" ЦРУ в КГБ"

Автор книги: Александр Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Многим сотрудникам давали архивные дела для заключений, представляют ли документы историческую или оперативную ценность или подлежат уничтожению. В подавляющем большинстве те дела уничтожались.

Одно из таких дел – оперативно-розыскное на Кулик-Симонич, жену будущего маршала Советского Союза Григория Ивановича Кулика, тогда заместителя наркома обороны Климента Ворошилова и начальника Главного артиллерийского управления РККА, – дали мне. По материалам, эта женщина в июле 1939 года вышла из дома, чтобы поехать на служебной машине мужа в Кремлевскую поликлинику, и домой не вернулась. В связи с этим по ней был объявлен всесоюзный розыск.

Дело состояло из двенадцати томов. В нем находились циркулярные и отдельные телеграммы во все территориальные и транспортные органы НКВД с приметами пропавшей, кратким изложением факта – «вышла из дома и не вернулась»  – и указанием о розыске. Сообщения, в том числе на имя наркома Берии, о проведенных агентурно-оперативных мероприятиях и их результатах. Заявления самого Кулика об исчезновении жены не было. В томах были подшиты многочисленные агентурные сообщения о Кулике, начиная со времени его обучения в Военной академии имени М.В. Фрунзе, об оценках им других военачальников. Сам Кулик характеризовался как военный со средними способностями, прямолинейный и недостаточно образованный человек. Приводились его высказывания в узком кругу знакомых, что назначенный наркомом обороны в 1940 году вместо Ворошилова Семен Тимошенко не обладает необходимыми качествами, чтобы занимать такую должность, и он, Кулик, должен быть наркомом. В служебных академических характеристиках о его военных способностях говорилось как об ординарных. В некоторых агентурных донесениях кратко описывались рассказы Кулика о его участии в боях против Белой армии вместе с Ворошиловым.

Большинство материалов дела относилось к Кулик-Симонич и двум ее сестрам, с которыми она проживала в 20-30-х годах в Ленинграде. В частности, сведения об их весьма свободном образе жизни, кутежах и близких связях с иностранцами. В отдельном томе находились справки о содержании периодически прослушиваемых телефонных разговоров Кулик-Симонич, а также ее разговоров на квартире одного из известных деятелей советской культуры, с которым она находилась в весьма близких отношениях. В отдельных конвертах было много фотографий ее и сестер в разные годы. По всеобщему признанию, она была красавицей, привлекала внимание мужчин, и ее исчезновение вскоре стало известно семьям членов правительства и вполголоса обсуждалось в их кругу.

Правды никто не узнал. Поиск результатов не дал, но постановление о прекращении розыска не выносилось. С 1941 года дело находилось в архиве. Хотя по делу проводились розыскные мероприятия, у меня сложилось твердое мнение, что поиск велся формально, и никого не интересовал. По своему содержанию розыскное дело фактически являлось делом агентурной разработки Кулик-Симонич. Его уничтожили.

Правда о трагедии жены будущего маршала вроде бы прояснилась после ареста Берии в 1953 году и стала известна общественности после рассекречивания материалов следствия на него и его ближайших подручных. Выдержки из них опубликованы в книге Кирилла Столярова «Палачи и жертвы»  (1998).

Так, на допросе у Генерального прокурора СССР 26 августа 1953 года Берия на вопрос: «Тайное похищение и убийство Кулик-Симонич было совершено по вашему личному приказанию?», ответил: «Я не могу вспомнить, кому я дал распоряжение о тайном изъятии и уничтожении Кулик-Симонич, но мне помнится, что ее допрашивали. Было ли решение Особого совещания по ее делу, я не помню. Не помню также, обращался ли Кулик ко мне с заявлением о том, что исчезла его жена. Не помню, объявлялся ли всесоюзный розыск Кулик-Симонич…». В ходе судебного заседания Специального судебного присутствия Верховного суда СССР 18–23 декабря 1953 года на вопрос судьи: «Вы отдали Меркулову распоряжение о похищении, а затем убийстве Кулик-Симонич?», Берия, уже вспомнив, показал: «Я получил небольшую сводку о Кулик. Вернее, я попросил, чтобы мне дали о ней сводку. Получив сводку, я показал ее (Сталину – примечание автора). Мне было приказано изъять Кулик-Симонич и так, чтобы никто об этом не знал. Получив такое указание, я вызвал Меркулова и Влодзимирского, и поручил произвести операцию. Они выполнили мое поручение».

Меркулов являлся заместителем Берии, Влодзимирский – начальником Следственной части по особо важным делам НКВД. Его, уже как подсудимого, тогда же в декабре допрашивал маршал Советского Союза Иван Конев:

Вопрос: По указанию Берии вы принимали участие в пытках, похищениях и убийствах советских людей?

Ответ: В 1939 году, в июне или июле, меня вызвали в кабинет Берии. Там находился Меркулов и еще кто-то. Берия дал указание Меркулову создать группу из 3–4 человек и произвести арест жены Кулика. Я был участником этой группы. Меркулов разработал план, как устроить засаду, и предложил жену Кулика снять секретно. Ордера на арест не было.

Вопрос: Значит вы тайно похитили человека ни в чем не виновного… то есть без всяких оснований?

Ответ: Была ли она виновата или нет, не знаю. Я считал, что ее снимают незаметно, так как не хотят компрометировать ее мужа.

Вопрос: Вы похитили жену Кулика, а что вы с ней сделали?

Ответ: Мы привезли ее в здание НКВД и сдали. Через полтора месяца меня вызвал Кобулов, приказал выехать в Сухановскую тюрьму, получить там жену Кулика и передать ее Блохину. Я понял, что если она передается коменданту НКВД (лично исполнявшему расстрелы – А.С.) Блохину, то значит для исполнения приговора, то есть расстрелять. Я только теперь узнал, что ее допрашивали Берия и Меркулов.

Другой обвиняемый на том же судебном процессе Меркулов на вопрос: «Вы допрашивали Кулик-Симонич?», ответил: «Кулик-Симонич я допрашивал вместе с Берия, правильнее сказать, допрашивал ее Берия, а я вел запись протокола. Никаких показаний о своей шпионской работе она не дала и была нами завербована в качестве агента. На следующий вопрос: «За что же была убита Кулик-Симонич?», Меркулов ответил: «Я ее не убивал. Берия сказал мне, что о ее расстреле есть указание свыше. У меня не было никаких сомнений в том, что такое указание действительно было получено».

И еще один исполнитель – безграмотный, но сообразительный сотрудник, потомок грузинских князей, занимавший высокие должности в органах ВЧК-ОГПУ-НКВД, Шалва Церетели, пенсионер на момент его ареста по делу Берии, показал: «Вместе с Влодзимирским и Гульстом я участвовал в тайном изъятии жены маршала Советского Союза Кулика. Выполнялось это задание по указанию Берии. Для чего была изъята эта женщина и что с ней случилось потом – мне неизвестно».

Гульст – заместитель начальника отдела охраны, затем заместитель наркома внутренних дел Эстонии, во время следствия по делу Берии находился на пенсии. На допросе он показал: «В 1940 году (Гульст ошибается, был 1939 год – А.С.) меня вызвал к себе Берия. Когда я явился к нему, он задал мне вопрос, знаю ли я жену Кулика. На мой утвердительный ответ Берия заявил: «Кишки выну, кожу сдеру, язык отрежу, если кому-то скажешь то, о чем услышишь!». Затем Берия сказал: «Надо украсть жену Кулика, в помощь даю Церетели и Влодзимирского, но надо украсть так, чтобы она была одна». В районе улицы Воровского в течение двух недель мы держали засаду, но жена Кулика одна не выходила. Каждую ночь к нам приезжал Меркулов проверять пост, он поторапливал нас и ругал, почему мы медлим. Слышал, что Кулик объявлял розыск своей жены, но найти ее не мог».

Из всего сказанного этими лицами делается справедливый вывод – для Берии «свыше» мог быть только Сталин. Если исходить из показаний Берии, жена Кулика была «изъята» и расстреляна по указанию Сталина на основании «сводки», доложенной ему наркомом по личной инициативе. Тайные «изъятия» и бесследные убийства, хотя и редко, но имели место в кровавой практике Сталина. Аналогичным образом исчезли в том же 1939 году посол СССР в Китае Иван Бовкун-Луганец с женой и водителем машины, убитые сотрудниками НКВД по приказанию «сверху» и захороненные с почестями. Сводка на Кулик-Симонич или, если исходить из чекистской терминологии, скорее всего, справка по материалам подслушивания, о которой говорит Берия, была составлена, вероятно, на основании данных разработки, позднее превратившейся в розыскное дело. Цель указания «сверху» не совсем ясна. Избавить преданного человека от неверной жены? Вряд ли. Были другие пути решить этот вопрос.

В розыскном деле не было материалов о каких-либо антисоветских высказываниях или подозрениях о «работе на капиталистические разведки»  самого Кулика или его жены. Хотя позднее в одной из челобитных Сталину он упоминает: с 1937 года на основании лжесвидетельства его подозревали, что он «вовсе не Кулик, а засланный агент германской разведки». Негативный материал дела касался лишь жены Кулика и ее сестер и, если бы у Берии было намерение скомпрометировать будущего маршала, то были бы использованы именно эти данные. Меркулов на следствии указывает, что показаний о шпионской работе она не дала. Но как выбивались нужные показания, известно сегодня всем, исключение не составила бы и жена заместителя наркома. Вероятно, не ставилась такая цель или по каким-то причинам нельзя было применять силу.

Примечательно, что Берия на первом допросе почти ничего не помнил о Кулик-Симонич. Память у него, как отмечали его современники, была хорошая и здесь налицо явный обман. Скорее всего, он выяснял, известно ли следствию об объявлении розыска. Как видно из смысла задаваемых вопросов, следствие этого не знало и в спешке по делу Берии такие «мелочи», когда приговор ему был предрешен, никто не учитывал. Закономерен вопрос – Зачем велся всесоюзный розыск вами же расстрелянного человека? – который прокурор Руденко не задал. Берия этим воспользовался и на следующем допросе переложил вину за убийство на мертвого властителя – Сталина. Такой вывод можно подтвердить, если поставить еще один вопрос: зачем и для кого был объявлен и велся розыск жены Кулика? Кому надо было показать и кого убедить, что она действительно разыскивается и НКВД к исчезновению не причастен? Чекистов, которые и так знали о произволе, или Кулика, не имевшего доступа к делам госбезопасности? Нелепо и бессмысленно.

Вырисовывается другая, более вероятная, версия: Берия без ведома Сталина «изъял» красивую и легкого нрава жену Кулика, поместил ее на служебную дачу «в надежде на взаимопонимание», но та неожиданно отвергла его притязания. На это, как свидетельствуют множество других документальных фактов, он был способен. Выход из крайне опасного положения оставался один: убрать ее навсегда. Объявлением всесоюзного розыска он подстраховал себя на случай, если Сталин вдруг, как это не раз бывало, поинтересуется розыском непосредственно у оперативного подразделения. Возможно, как говорит Берия, он давал Сталину «сводку», но уже после похищения Кулик-Симонич. Другие подручные исполняли только указания Берии, не ведая, что он прикрывается приказом «сверху», который для них казался вполне вероятным. Вся эта трагичная история с Кулик-Симонич позволяет сделать вывод, что Берия обманывал Сталина уже в начале своей работы во главе НКВД. Не исключено, что в архивах имеются и другие подобные факты.

Судьба Кулика, как и его жены, также сложилась весьма трагично. В 1940 году ему, Тимошенко и Шапошникову присвоены маршальские звания, он стал и Героем Советского Союза, а в 1942 году разжалован из маршала Советского Союза в генерал-майоры, через полгода произведен в генерал-лейтенанты, затем вновь в генерал-майоры, в этом звании в 1950 году расстрелян и в 1957 году посмертно реабилитирован маршалом.

* * *

За время работы в 4 Управлении приходилось просматривать дела Особого архива 20-30-х годов, которые поражали своим содержанием. Иногда в деле было всего пять-шесть листов: первый – бланк на половинке страницы, постановление об аресте, затем два-три листа – протокол единственного допроса с признанием в шпионаже в пользу немецкой, польской и других разведок и выдаче государственных секретов без указания конкретных фактов, две другие половинки – приговор органа госбезопасности к расстрелу и справка о приведении его в исполнение. Две картонные корочки с надписью «Хранить вечно».

На нас, молодых сотрудников, знавших о беззакониях в стране только из письма ЦК КПСС к членам партии о культе личности Сталина, зачитанного на партийно-комсомольском собрании в 1956 году в харьковской школе, увиденное и услышанное в стенах Лубянки производило тягостное впечатление.

Следует сказать несколько слов о политических настроениях сотрудников в то время. Оно ничем не отличалось от настроений в стране. Хрущева приветствовали за разоблачение культа личности Сталина и арест Берии с его подручными, реабилитацию жертв репрессий, за выселение из бараков и строительство пятиэтажек. Но осуждали за произвол в экономике, кукурузу, волюнтаризм в политике, насаждение своего культа, смеялись над демагогией и безграмотной болтовней. На партийном активе КГБ в 1958 году при выборе Хрущева делегатом на ХХI съезд КПСС один голос был подан против. В 1964 году, когда рано утром, до объявления по стране о его смещении, портреты Хрущева в здании КГБ на Лубянке были сняты, все вздохнули облегченно.

Думаю, что работа в центральном аппарате КГБ по линии внутренней контрразведки с необычной агентурой из числа духовенства позволила мне приобрести неплохой опыт агентурно-оперативной работы.

Внешняя контрразведка

С 1961 года начинается новый этап в моей жизни – работа в советской внешней разведке. После двух лет обучения в Высшей разведывательной школе, которая в оперативной переписке и в обиходе именовалась школой № 101, я в 1964 году начал работать в американском направлении Службы внешней контрразведки ПГУ, занимаясь проникновением в спецслужбы США с территорий третьих стран.

Службу внешней контрразведки возглавлял заслуженный генерал Алексей Алексеевич Крохин, до этого весьма успешно руководивший резидентурой во Франции, но в силу своего характера не сумевший наладить нормальные отношения с оперативным составом. Несмотря на авторитет и опыт, сотрудники недолюбливали его за формализм и явное высокомерие.

Его вскоре заменил Григорий Федорович Григоренко, который сразу пришелся «ко двору»  и внес существенные изменения в работу. С него, по моему убеждению, началось становление самостоятельного направления в разведке – внешней контрразведки, укрепление ее кадрами, увеличение числа заграничных точек, повышение требовательности к работе линии КР в резидентурах, определение целей и задач – всего того, что касалось деятельности по противодействию иностранным спецслужбам, и в первую очередь главного противника – США.

НЕМНОГО О СЕБЕ

В начале 1966 года решился вопрос о моей долгосрочной командировке в вашингтонскую резидентуру. Сама по себе поездка за границу, тем более в США, в те годы являлась для советского человека значительным событием в жизни. Процедура оформления выезда была длительной и довольно бюрократической – прохождение разного рода собеседований и комиссий, от служебных до партийных, занимало много времени и приносило немало беспокойства. Моими родными и близкими предстоящий отъезд воспринимался как неординарное, но необходимое событие. Сам я понимал, что должен трудиться с полной отдачей и надеялся на успех. Хотя я свои знания США, и в какой-то мере американцев, по опыту своей работы в Союзе оценивал как недостаточные, но все-таки считал себя вполне способным выполнять поставленные задачи. Что же касается моих взглядов на страну и оценок американских реалий, то они определялись, как и у большинства советских людей, идеологическими концепциями, господствовавшими тогда в Советском Союзе.

При подготовке к работе в США мне было известно несравненно больше, чем писалось в советских газетах, но все-таки истинного положения, как оказалось, я не знал. Многое позднее изменилось в моем восприятии Америки, но и по сей день глубоко убежден, что людям нашей страны всегда будет чужд образ жизни американцев – высокий материальный уровень одних и поразительная бедность других, отсутствие «чувства локтя», национальный эгоизм. Считал, что советские люди своим трудом и постоянными лишениями заслуживают лучшей жизни и единственное, чего я еще хотел для Советской России, так это быть такой же богатой страной, какими являются США.

Итак, настал день отлета. 5 июня 1966 года в аэропорту «Шереметьево» меня, жену Раису и дочку Катю провожали родные и друзья. Вылет самолета Аэрофлота, на котором мы должны были лететь до Брюсселя, как часто бывало с этой единственной в Советском Союзе авиакомпанией, задерживался по необъясненным причинам. Чтобы скоротать время, все пошли в ресторан и распечатали бутылку армянского коньяка «за удачный взлет и мягкую посадку». Наконец вылет состоялся. Из Брюсселя мы должны были рейсом авиакомпании «Сабена» отправиться в Нью-Йорк. В то время самолеты Аэрофлота не совершали прямые рейсы на США.

На душе было немного грустно. Впереди много тревожного. Я впервые на столь продолжительное время расставался с родителями. Да и они не скрывали своих эмоций. Отец и братья, провожая меня, держались по-мужски, мама осталась дома.

Делаю небольшое отступление от событий того дня.

Отец

Я гордился своим отцом, Соколовым Александром Петровичем, за его честный, справедливый, мужской характер, по-настоящему любил его. Он был по профессии военным инженером-строителем. Трудовой путь начал на Смоленщине в четырнадцать лет. В коммунистическую партию вступил в 1927 году. В 1936 после окончания Военно-строительной академии им. Куйбышева в Москве был направлен на работу на Дальний Восток. Вскоре возглавил Военно-строительное управление Тихоокеанского флота во Владивостоке. Отечественную войну закончил в звании инженер-полковника, долгие годы восстанавливал Белоруссию, работал на Целине с Леонидом Брежневым. Среди советских строителей занимал видное место.

Будучи в действующей армии, он брал меня на фронт зимой 1943 года. Голодные военные годы многочисленные родственники по маминой линии прожили с нами в эвакуации в Сибири и остались живы лишь благодаря заботам отца. Он был абсолютно бескорыстным человеком. Но вся ноша обыденной жизни семьи лежала полностью на плечах мамы – Веры Ивановны. Трудно сейчас себе представить, что ей пришлось пережить за прошедшие годы – бесконечные переезды, тревожные годы репрессий и войну, потери близких, вечную заботу об отце и трех сыновьях, и многое другое, что было обычным для многих в те далекие времена. Умерла она недавно, на 89 году. Жила самостоятельно и всегда сохраняла оптимизм. Во время сталинских репрессий мой отец чудом не пострадал, хотя его тесть, мой дед – простой телефонист, дважды арестовывался за «антисоветскую агитацию»  и строил Беломорско-Балтийский канал.

Мои отношения с отцом, как старшего сына, никогда не выходили за определенные рамки. О каких-либо вольностях или грубости по отношению к нему я не мог даже думать. Но одновременно он не подавлял во мне свободы делать и мыслить так, как я хотел. Старался «закалить» мой характер, воспитать человека, способного самостоятельно прожить жизнь. Помнится, как однажды, чтобы научить меня плавать, когда мне было семь лет, он бросил меня в быструю речку – это было на Дальнем Востоке. Я начал тонуть, но, невольно собравшись с силами, стал работать руками и ногами и выплыл. Конечно, он исподволь наблюдал за мной и готов был придти на помощь, но этот случай запомнился на всю жизнь, хотя я никогда не спрашивал о нем отца. Может быть, подобные «воспитательные» меры отложили отпечаток на моем характере. В последующие годы возникавшие проблемы часто приходилось решать по схеме «щенка брошенного в воду». Выплывешь – будешь жить. Нет – пеняй на себя. Иными словами, умей понять новое, выходи из критических ситуаций, не пасуй перед трудностями. В целом, такой подход сыграл свою положительную роль в моей жизни. Во всяком случае, он определил самостоятельность при решении многих важных жизненных проблем.

Двор на Можайке

Мои юношеские и студенческие годы прошли в Москве в свойственной тому времени атмосфере коллективизма среди ребят одного двора. Жили мы на Можайском шоссе в многоэтажном доме, построенном в 1942 году. В трех подъездах проживали артисты кино, в двух остальных – служащие Совета Министров СССР и ученые. В доме жили Марк Бернес, Борис Андреев, Иван Переверзев, Нина Алисова, Сергей Герасимов с Тамарой Макаровой, Иван Пырьев с Мариной Ладыниной, Михаил Калатозов, Марк Донской, Леонид Луков и многие другие известные актеры и режиссеры. Часто в дом приезжал Петр Алейников, друживший с Андреевым и навещавший своего учителя Сергея Герасимова. Они были молодые, веселые, общались с нами, ребятами, на равных, играли вместе в волейбол, в футбол, охотно рассказывали о новых фильмах.

После выхода в годы войны кинофильма «Радуга» мы, двенадцатилетние пацаны, вечерами ждали Нину Алисову, сыгравшую роль жены советского офицера, изменившую ему с немцем. Мы так близко к сердцу восприняли ее «предательство», что каждый зимний вечер с криками «Курт! Это твое последнее слово!»  забрасывали ее снежками. Эту фразу произносил в фильме «муж» перед тем, как застрелить предательницу-жену. Тогда кумирами были герои «Двух бойцов»  Марк Бернес и Борис Андреев.

Вблизи нашего двора стояли старые деревянные дома бывшей Дорогомиловской заставы, в которых жили разные люди и с уголовным прошлым, и с малым материальным достатком. Но ребячий двор был один, все были вместе. Даже более того, мы, жившие в большом доме, при довольно частых кулачных стычках с другими дворами пользовались покровительством и защитой более взрослых и прошедших уже воспитательные колонии и тюрьмы ребят со старой заставы. Но никто из них никогда не пытался втянуть нас в какие-либо темные дела, хотя мы знали, что некоторые из них и этим занимались.

В совминовском подъезде жили мои друзья Дмитрий и Александр Солоницкие, внуки ленинского соратника и первого народного комиссара юстиции российского правительства Дмитрия Курского. После окончания восьмого класса вместе впервые пошли в ресторан – знаменитый «Арагви», где сидевший с нами за столом мужчина потребовал у нас ученические билеты. Помню, что пили почему-то крепкий ликер «Шартрез». В студенческие годы бывали в популярном тогда среди молодежи ресторане «Астория», ставшем затем «Будапештом», где играл выдающийся ударник Лаци Олах. Кстати, до этого ходили слушать его, прогуливая уроки в школе, в кинотеатр «Метрополь», где он выступал перед утренними сеансами.

Общим нашим другом был Юрий Корнблюм – сын «врага народа», известного советского драматурга Владимира Киршона. Братья Солоницкие дружили с жившим в соседнем доме Юлианом Ляндресом, ставшим позднее известным писателем Юлианом Семеновым – тоже сыном «врага народа», близкого коллеги Николая Бухарина по работе в газете «Известия». Все это держалось в секрете, имена их отцов произносить было опасно. Говорили об этом редко и только шепотом.

Дмитрий и я поступили в 1951 году в Московский юридический институт (МЮИ), Александр и Юлиан – в Институт востоковедения. Через год Юлиана исключили из института и комсомола за то, что не сообщил в анкете об аресте отца.

Несчастье постигло и Дмитрия Солоницкого с Юрием Корнблюмом – их арестовало МГБ.

Мы знали, что Дмитрию понравилась Марта Ковалева, приемная дочь бывшего министра путей сообщения СССР Ивана Ковалева. Познакомились они случайно. На свою беду эта жизнерадостная красивая девушка попала в поле зрения любвеобильного похотливого Берии. Охранник Берии Саркисов буквально преследовал Марту и Дмитрия, принуждая влюбленных расстаться. В итоге, Дмитрия, а заодно Юрия Корнблюма и их общего друга Бориса Сарылова осудили каждого на двадцать пять лет тюрьмы за «антисоветскую агитацию». А «агитация» выразилась в рассказе ими нескольких политических анекдотов, ходящих в изобилии по Москве, и исполнении Сарыловым на пианино в джазовом ритме гимна Советского Союза на одном из школьных вечеров. Реабилитировали их только в 1956 году, и то по ходатайству бабушки Дмитрия, вдовы наркома Курского, которая хорошо знала «первого маршала»  Климента Ворошилова и попросила его о помощи. Дмитрий после случившегося прожил недолго. Марта же, чтобы не стать жертвой Берии, убежала из дома и скрылась в бескрайних просторах Сибири, срочно выйдя замуж за какого-то офицера на Крайнем Севере.

Арест близких друзей произвел на нас тягостное впечатление. В моей памяти воскресли сцены ареста в городе Кингисеппе моего деда. Рано утром пришли красноармейцы с винтовками, двигали скудную мебель, что-то искали и деда увели. Вспомнился Владивосток 1938 года. В шестиквартирном доме, в котором жили мы и сослуживцы отца, единственным, кто избежал ареста, был он, и скорее всего потому, что лишь недавно был назначен начальником управления. Когда отец задерживался на работе, – а раньше часа ночи он вообще не приходил, – то присылал двух красноармейцев, чтобы предупредить мать. Они стучали в окно. И вот этот тревожный ночной стук я помню до сих пор – не знал, что последует за ним, но всегда ожидал худшего.

Несмотря на все это мы, ребята с Можайки, всем двором в праздники с радостью ходили на демонстрации, чтобы обязательно увидеть Сталина на мавзолее Ленина. В марте 1953 года, будучи студентами, в дни траура в связи со смертью Сталина, мы оказались в людском водовороте на Пушкинской площади, но сумели по чердакам, крышам, через кордоны солдат все-таки попасть в Колонный зал Дома Союзов, чтобы увидеть его, хотя бы и мертвого. Искренне переживали казавшуюся тогда невосполнимой трагедию. Слезы выступали не только у нас. В те дни я ближе познакомился со своей будущей женой однокурсницей Раисой Зверевой и окончательно в нее влюбился. Забегая вперед скажу, что наша свадьба состоялась после моего первого года работы в КГБ и мне очень повезло в жизни, что в ее семье я встретил людей, с которыми у меня сложилось полное взаимопонимание и уважение, и прежде всего с моим тестем Арсением Григорьевичем Зверевым. Он заслуживает отдельной книги, но не сказать главного, хотя бы в нескольких словах, я просто не могу: честность, принципиальность, умение держать слово, удивительная простота в общении с людьми, истинная забота о благе страны и нуждах народа, его острое восприятие растраты финансов и начавшегося развала страны при Хрущеве и многое, многое другое помогли мне укрепить свое мировоззрение.

Институт

Студенческие годы запечатлелись в памяти как наиболее радостные и светлые. Курс был огромным – свыше четырехсот студентов, но все знали друг друга. В группе – немногим более двадцати человек, о которых сейчас вспоминаешь как о родных людях. Институт занимал главное место в нашей жизни. Преподавательский состав МЮИ традиционно состоял из ведущих с мировыми именами специалистов, теоретиков и практиков юриспруденции. Наши учителя – Сергей Александрович Голунский, Иван Сергеевич Перетерский, Арон Ефимович Пашерстник, Сергей Сергеевич Остроумов и другие. Они читали лекции, принимали экзамены и весьма доброжелательно относились к студентам. Почти тридцать лет спустя, когда мне пришлось снова после работы в органах госбезопасности применять познания в области гражданского, трудового и хозяйственного права, я понял, что научный подход к этим проблемам был заложен преподавателями действительно на всю жизнь. Менее чем за год я сумел справиться с новыми трудностями.