Текст книги "Рассказы и завязи (СИ)"

Автор книги: Александр Грязев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Александр Грязев

Требуется банщица в мужское отделение

Для полноты жизни

Неритмичная гимнастика

У городских ворот

В кузнице

Попутчик

Авдотья

На станции

Расскажи мне про Париж

Опасный поворот

Инспектор Мегрин

Грешен, батюшка

Пора, Ваше Величество

Огненная леди

Яша-антисемит, или давай поговорим

notes

1

Александр Грязев

Рассказы и завязи

(Сборник рассказов)

Требуется банщица в мужское отделение

Когда Иван с морозной и ветряной улицы зашел в теплое здание бани, то сразу же почувствовал какое-то успокоение, а представив, что через несколько минут будет сидеть в парилке с её стоградусной жарой, он и вовсе отмяк душой.

Иван купил в кассе билет, полотенце и березовый веник, который хоть был неказист и тонок, но запах его сухих и шуршащих листьев напоминал июньскую пору деревенского лета.

Сдав полушубок в гардероб, Иван зашел в мужское отделение. Банщика на привычном месте за столом у двери не было, и, поискав его глазами, Иван наколол билет на тонкий металлический штырь, стоявший тут же на белой скатерти. В свободном закутке раздевалки он стал неспешно раздеваться, отмечая про себя, что в бане с той поры, когда был здесь в последний раз, очень многое изменилось и переделалось.

Народу в этот дневной час пришло немного, и оттого было тихо. Слышалось даже тиканье больших часов с маятником над столом банщика. Раньше, как хорошо помнил Иван, здесь бывало намного шумнее и как-то уютнее, что ли. И, глядя на новые кафельные стены, он подумал, что при любой переделке старого исчезнет нечто такое, отчего при воспоминании о прошлом набегает в душе какая-то волна нежной и светлой грусти.

Заняв в мойке мраморную скамью и замочив в горячей воде веник, Иван прошел в парилку. Там, на удивление, никого не оказалось и он, поднявшись на самый верх полка, сел на горячую лавку. Сухой жар был вполне терпим, да Иван и не относил себя к заядлым парильщикам, которым почему-то всегда не хватает жару. Эти «спецы» банного дела заходят в парилку в колпаках и брезентовых рукавицах, выливают на шипящую каменку целый ушат воды, а нагонив нестерпимый жар и похлеставшись на полке минуту-другую, первыми убегают в предбанник.

Все же остальные, без рукавиц и колпаков на головах, сидят, как ни в чем не бывало, и еще долго парятся, иронично посмеиваясь над «спецами».

Долго одному Ивану на полке посидеть не пришлось. Вскоре в парилку потянулись мужики. Шумно вздыхая и переговариваясь, они стали подниматься на усыпанный березовыми листьями полок, предвкушая наслаждение от парного действа. Позади всех зашел и небольшого роста пухленький мужичок в белой лыжной шапочке, натянутой на уши, и в таких же белых перчатках. Он не поднялся по ступеням вместе со всеми, а подставил ушат под кран, стал набирать горячую воду. Иван, зная, что будет дальше, спустился с полка вниз и вышел из парилки.

На лавках для отдыха сидели только два старичка и о чем-то вели негромкий разговор, очевидно вспоминая прошлые годы. А вообще-то это место в бане было всегда самым бойким, шумным и богатым на всякие разговоры. Здесь решались любые проблемы, вплоть до мировых, здесь рушились былые авторитеты и новые личности возводились на пьедестал, здесь сообща искали ответы на самые сложные вопросы и здесь рассказывали анекдоты на все случаи жизни и жизненные истории, похожие на анекдоты, ибо здесь не было ни чинов, ни званий, ни должностей и все в этом предбаннике были равны, хотя и разногласны. Так что Иван знал давно: если хочешь узнать о чем думает русский мужик, что его заботит и радует, то иди в парную. Правда, можно еще и в пивную.

Из парилки стали выходить раскрасневшиеся мужики, а Иван поспешил туда, и на этот раз с веником.

Выскочив вскоре оттуда, он чуть не столкнулся у дверей с женщиной в белом халате и белой же, повязанной по-девичьи косынке, убиравшей шваброй мокрый плиточный пол.

– Что с тобой? Не ошпарился ли? – спросила она и подняла голову. – Ой!.. Крутов, ты что ли?

– Я, вроде, – растерявшись от неожиданности сказал Иван.

– Ты как тут очутился-то?

– А ты?

– Я здесь работаю.

– А я только сегодня утром приехал и вот попариться решил.

– Давненько я тебя не видела, Крутов. Года три, поди… Да ты чего прикрываешься-то? Меня стесняешься, что ли? Так я, вроде как, твоя законная жена.

– Бывшая, Нин, бывшая.

– Ну, ладно, ладно… Давай тут не будем. Пойдем.

Они вышли в раздевалку и Нина, заглянув в кладовку, подала Ивану чистую простыню.

– На, прикройся, Иван-непорочный, – сказала она, усмехнувшись.

– Я за простыню не платил. У меня полотенце.

– Да ладно, сочтемся – свои люди. Как попарился-то?

– А все добро. Два захода сделал.

Нина явно была удивлена встречей.

– Чего я это не заметила, как ты зашел? Видно, у девок на женском отделении была, чай пили. Слушай, может тебе чаю принести? – предложила она и полезла в тумбочку.

– Нет, не надо, – замотал головой Иван, заворачиваясь в простыню. – Я потом в буфет зайду… А тут все по-другому стало.

– Так ведь капремонт был. Переделали все, обновили.

Иван сел на лавку у стола, по другую сторону от Нины. Он почему-то чувствовал себя неловко, еще утром обдумал, как скажет ей при встрече о самом главном, ради чего приехал, а сейчас совсем не знал, о чем говорить. Да и Нина была тоже заметно смущена.

– Здесь раньше в мужском отделении банщиком-то Володя Кабаков, кажется, работал. Уволился, что ли? – спросил Иван, чтобы не затягивать молчание.

– Уволили за пьянку.

– Ну, а ты как сюда попала?

– А чо я. После Володи и попала.

– Да я не об этом. Как вообще ты в бане оказалась?

– Ну как. Обыкновенно. Пришла и работаю.

– Я заходил сегодня в твою контору. Говорят – уволилась давно.

– Ой, давно, – махнула рукой Нина. – Года два как. Переманили меня в ресторан. А там… О, Господи, одни алкаши каждый день. Самой спиться можно. Пошла в магазин продовольственный, там не лучше. Одни скандалы. Покупатели – чистые волки, да и продавцы не овечки. Вот однажды какой-то мужик и послал меня в баню. А я взяла да и пошла. И, знаешь, до сих пор не жалею. Хорошо здесь: чисто, спокойно, уютно и никакой суеты. Никто не кричит и не хамит. А все потому, что люди приходят сюда отдохнуть и душой и телом. А я им в этом помогаю. Прихожу на смену, все уберу, вымою, протру и двери отворю – заходи, мужики…

– Снимай штаны, будем знакомиться, – вставил Иван с какой-то ехидцей.

– А ты не смейся. Это работа и дело серьезное.

– Странно все-таки видеть тебя здесь.

– Почему?

– Ну, ты еще молодая. Ведь немного за тридцать и одна тут весь день среди голых мужиков.

– А чо, мужики тоже люди. На работе напазгаются, в автобусе надавятся, с женами налаются, и вот идет такой мужичок к нам чуть тепленький. А мы его, родного, горячим парком с веничком, да лечебным массажиком. Скоро вот бассейн будет. Да у нас не баня, а целый медицинский институт! И идет от нас ваш брат и улыбается. С мужиками будешь по-хорошему, так и они к тебе хорошо. А что голые, так на то и баня. Сперва, правда, стеснялась, а теперь привыкла.

К столику подковылял седенький, маленький и голый старичок.

– Простынку бы мне, дочка.

Нина подала старичку простыню.

– Вот видишь, – довольно сказала она, когда старичок отошел. – Меня тут все так ласково зовут. То дочкой, то сестрицей, то девушкой. Мелочь, как говорится, а приятно.

– А сюда после Володи у вас, наверное, конкурс был «Мисс баня номер один». Или в газете объявили: требуется банщица в мужское отделение?

Иван опять спрашивал с ехидцей, но Нина будто и не заметила этого.

– До газеты не дошло. Просто директор вызвал и сказал почти так, как ты. Нужна, говорит, банщица в мужское отделение и решил тебя туда поставить. Ты, говорит, по всем статьям подойдешь: молода и хороша – мужчинам на радость. Даже старикам-пенсионерам здоровья прибавится. Я не отказалась и возражать не стала… Да что это ты все меня-то пытаешь? – вдруг спохватилась Нина. – А сам про себя не говоришь. Чего приехал-то?

Иван понял, что теперь наступил его черед рассказывать о чем спросят, но ему этого не очень хотелось.

– К тебе и приехал, – ответил он не сразу. – Тебя искал.

– Ну! – воскликнула Нина. – Долго больно искал. Четвертый год пошел, как от тебя ни слуху ни духу.

– А ты чего в прошлом году в суд не пришла? Там бы и встретились. Я два раза приезжал, а развода так и не оформил. И все потому, что ты в суд не явилась. Чего тянешь-то?

Нина на этот раз ответила тоже не сразу. Она встала, зачем-то заглянула в кладовку, и, вернувшись, опять села к столику по другую сторону от бывшего, но для нее пока еще настоящего мужа.

– Знаешь, – наконец заговорила она, – мужней женой все же лучше быть, чем разведенкой. Недавно паспорт раскрыла, на почту ходила, а там написано: зарегистрирован брак о гражданином Крутовым Иваном Сергеичем. И все об этом знают… Да, ладно, прими это за шутку. А если серьезно, то я не считала и не считаю себя виноватой.

Теперь Иван вскочил со стула и прошелся по раздевалке. Завернутый в белую простыню он походил на древнего грека с картинки из учебника по истории древнего мира. Это рассмешило Нину, и она едва не расхохоталась.

– Ну чего кругами-то заходил? – сказала она и, заметив, что Иван оглядывается по сторонам, добавила. – Не бойся, им не до нас.

Иван снова сел и, наклонясь через стол к Нине, заговорил негромко, но твердо.

– Значит, ты ни в чем не виновата? Значит, ты в тот день в ресторан не ходила?

– Меня Зинка затащила прямо с работы. У нее день рождения был.

– Мы с дочкой дома, а ты с подругой в ресторане. Ну, да ладно, это я тебе простить бы смог. Но ведь ты тогда домой ночевать не пришла. А когда узнал, что из ресторана вы с Зинкой с хахалями вышли, и к ней домой, то мне все стало ясно.

– Они нас только до подъезда проводили.

– Рассказывай… А чего ты домой не пошла?

– Так ведь поздно уже было. И ничего другого…

– Ладно, хватит. Неужели ты думаешь, что я выяснять буду. Уж если тогда не стал… Просто собрал чемодан и ушел.

– Мог бы и по-другому. Ну, избил бы в конце-концов, а ты сразу же все и порушил. Даже в другой город уехал.

– Избить, говоришь? Да как же я бы после этого с тобой жить-то стал?

Я должен был тебе верить. Как же без веры-то жить? Нет, не по мне так…

– Мужики вон и не такое своим бабам прощают.

– Это не мужики.

– Один раз оступилась, так можно было понять и простить.

– И одного раза хватит, чтобы всю жизнь испортить и себе и людям.

Нина вдруг глянула на Ивана глазами полными слез. Она хотела что-то сказать, но лицо ее как-то жалко сморщилось и, чувствуя, что вот-вот расплачется, она быстро и молча ушла в кладовку.

Париться Ивану больше не хотелось, и он направился в свой закуток одеваться, а когда вышел оттуда, то Нина уже сидела на своем месте за столом. Никаких следов слез на ее лице не было. Только исчезла с него недавняя веселость. Иван положил перед нею сложенную простыню.

– Ты, Нин… Это, – заговорил он первым. – Прости меня… Я не должен был тебе здесь всего этого говорить. Знаешь, я готов поверить, что вы тогда с мужиками не ночевали, да только поздно. Я почему развода-то добиваюсь?.. Женился ведь я, Нин…

– Женился? – не скрыла удивления Нина. – Полюбил кого или пожалел?

– Ну, это уж мое дело.

– Давно?

– Скоро год… У нас уже и ребенок родился. Сын… Так что ты, Нин, через месяц в суд приди, оформим все как положено.

– Ладно приду, что с тобой поделаешь.

– Дочка-то как?

– Вспомнил все-таки. А я думала, что забыл.

– Я о Наташке все время вспоминаю. Разве ты деньги не получала?

– Все получала. Дело не в деньгах. Пришел бы вечером, повидал ее. Она уже во второй класс ходит.

А я сейчас к ней зайду.

– Она в школе, на продленке. Я-то сегодня здесь.

– Ну так я в школу и пойду. Пока.

Иван толкнул плечом тонко скрипнувшую, будто всхлипнувшую дверь и вышел в коридор, а потом и на улицу. Чуть погодя следом за ним в коридор выбежала Нина. Она приоткрыла двери и, не замечая мороза, долго глядела на уходящего Ивана, пока тот не скрылся за спинами бредущих по улице людей.

Для полноты жизни

Из города Колюха Лобов вернулся на двухчасовом рейсовом автобусе, который остановился у самой чайной. Колюха вышел из машины, постоял, но в чайную заходить не стал, хотя и знал, что туда завезли бочковое пиво. Он торопливо направился к дому и когда отворил калитку крыльца, то вздохнул облегченно, как человек, который прошел долгий, опасный путь и благополучно прибыл в родные стены.

– А, явился, елкащ, – услышал он вдруг голос жены Марьи.

Колюха поднял голову и увидел супругу, стоявшую наверху в дверях.

– Ух, ты, елочки зеленые, – бодро и удивленно проговорил Колюха. – А чо ты дома-то? Чо не на работе-то?

– Елкаш, зараза, – ругалась Марья, – скоро весь ум пропьешь. Вот ведь до чего допился, что и все дни забыл… Ну, чего глаза-та на меня рачишь!? Воскресенье сегодня, елкаш!

– А-а, – протянул Колюха, – верно.

Он хотел было улыбнуться, но, представив, как будет выглядеть при этом его заросшее щетиной лицо, не стал.

Лобов поднялся по ступенькам крыльца и пошел в избу, с каждым шагом ощущая радость от того, что он наконец-то в родном доме и тут все хорошо. Довольный, Колюха даже постанывал немного.

– Вот я и дома, слава тебе Господи, – проговорил он, переступая через порог.

– Ну, елкаш, садись давай, да рассказывай, – подступала к мужу Марья, когда тот снял резиновики и помятый болоньевый плащ.

– Чо пристала-та? Елкаш-елкаш… Чо я тебе сделал-то? – вяло огрызнулся Колюха.

Ему никак не хотелось ругаться, особенно сегодня.

– Ты когда должен был приехать? – не отставала Марья.

– Вчерась… вечером… Ну и что? Значит, дела были. Тебе Лидка деньги отдала?

Марья промолчала.

– Ну вот. Значит отдала. Так что тебе еще от меня надо? Чо пристала-та к человеку, который и так устал.

– Я всю ночь не спала, – заплакала вдруг Марья. – Думала, случилось чего, а он пьет там и о доме родном забыл.

– Да чего со мной случится-то, Мань? – тепло проговорил Колюха. – Вот я перед тобой, как огурчик!

И Лобов хотел обнять жену, но та его оттолкнула.

– Уди, елкаш. Садись, тебе говорят, и рассказывай все.

– Я-та сажусь, а ты-то чего стоишь, как поллитровка? Да и о чем тебе рассказывать? Ну, выпивал, конечно, вчерась. Не откажусь. От этого и сегодня худо себя чувствую. У меня с утра во рту маковой росинки не было, а пили-то разное дерьмо. Начали с водочки, а…

– Ты зачем в город-то ездил? – перебила Марья.

– Так… это… мясо продавать.

– Вот с этого и начинай, охламон.

– Так бы сразу и сказала, – усмехнулся Колюха. – А с мясом у меня хорошо получилось. Мишка подвез к самому базару. Я сразу, значит, весы получил, потом мне мясо проштемпевали и все. Пошло, поехало.

– Все продал?

– Конечно все.

– Как брали-то?

– Да как… хорошо брали. Только успевай отвешивать.

– Еще бы не брать, – Марья явно была польщена. – Теленку-то, кроме молока, ничего не давала.

– Я и говорю. Мясо белое, прямо хоть так ешь.

– Ну? – подтолкнула Колюху Марья.

– Чо – ну?

– А дальше-то выкладывай. Чего дальше-то?

– Дальше-то? – переспросил Лобов. – А надо закурить. Иначе не получится рассказ.

Колюха достал беломорину, чиркнул спичкой и глянул на жену. Та сидела все еще сердитая.

– Ну, что ты на меня косым дождем смотришь? – сказал Лобов. – Если хочешь все узнать, так слушай по-людиньи и не косотырься. А то и рассказывать не буду.

– Я те не буду, – проговорила Марья.

– Ну, ладно, ладно, – ухмыльнулся Колюха и сделал глубокую затяжку. – Так вот, значит. Продаю я остатки, и вижу, что мужик ко мне походит. В шляпе. Здорово, говорит, дядя Коля. Смотрю я, а это Витюха Самылов, можно сказать, сосед.

– Этот сосед, поди, уже десять годов тут не живет, – вставила Марья.

– Ну и что? Земляк тогда. А земляки это все равно, что родня. Ну, ладно. Посудачили мы о том, о сем. Дядя Коля, говорит, я тебе, как родному рад. Может, возьмем пузыречик. Ты, говорит, тут подожди, а я в магазин сбегаю, пока на обед не закрыли. И побежал.

– А ты и рад-радехонек, – уколола опять мужа Марья.

– А чо такого-то? Человек земляка встретил. Может, мужик себя вспомнил. Вот ему выпить и захотелось. Так почему не поддержать? Неужели я скажу ему: мол, мне жена выпивать не велела. Да разве буду позориться… Ну, так вот. Приходит Витюха опять и приносит две четверки. Поллитрух, говорит, не было. Мы, стадо быть, этих двух мерзавчиков тут же у меня за прилавком и уговорили.

– Рукавом, поди, закусывали? – спросила Марья.

– Не-е… Пирожки были с ливером.

– С чём?

– С мясом. Только, похоже, что его кто-то уже ел.

– И милиция вас не застала?

– Да ты чо? – засмеялся Колюха, – милиционеры сейчас в городе по улицам не ходят. Разве только на работу. А так чо им зря воздух пинать. Не прежние года. Они теперь по-современному, все по кабинетам сидят, да на вызова ездят. Как пожарники: загорелось – туши… Ну, так вот, продал я мясо, а сам думаю: отнесу-ко я деньги Лидке Кузнецовой. Она с клюквой приезжала. Сколько Лидка тебе передала?

– Пятьдесят пять.

– Так и есть. Ну, вот, вышли мы с базару и я Витюхе трешник подаю. Возьми, говорю, еще пузырек. На дорожку вмажем, да я и поеду. А он говорит, да ты что, дядя Коля, у меня пока деньги есть. И не взял у меня, а за пузырьком сходил.

– Где он работает-то? – поинтересовалась Марья.

– На заводе в мастерах ходит. Сперва, говорит, был просто слесарем, потом вальцовщиком каким-то, потом вот в мастера выдвинули. Я и подумал: давно ли вот тут у нас сопли на кулак наматывал, а уже вроде как начальником стал. И получает хорошо: триста пятьдесят чистыми. Мне полгода пахать надо. Во!

– А чего домой-то к нему не пошли? – опять спросила Марья.

– Так с бабой своей поругался, говорит, и с утра из дому ушел. Змея видно она у него хорошая. Такие деньги мужик приносит и все недовольна… Ну, ладно, – Колюха прикурил потухшую папиросу и продолжал. – Взяли мы, значит, еще пузырек, а где выпивать, и не знаем. Дома нельзя, в столовой нельзя, на улице нельзя. Вообще насчет этого у городских мужиков худо дело обстоит… Нашли мы какой-то садик и на скамеечке тихо-мирно посидели. Витюха мне все про свою жизнь рассказывал. Какие они на заводе дела творят, да что из этого получается. А я смотрю на него и все думаю: вроде это Витька, а вроде и не Витька. Здесь-то ведь он совсем тихоней был, а сейчас так откуда чего и взялось. И планы-то его бригада все перевыполняет, и продукцию так даже в заграницу отправляют. В общем, парень боевой стал. Только вот я заметил, глаза-та у Витюхи тоскливые. Будто он все время о чем-то думает, думает. Спрашивать я уже не стал… Ну, значит, усидели мы и эту. Вижу, Витюха забалдел здорово, да и меня, чую, тоже вроде, забрасывать стало…

– Не забросило тебя, беса, прости Господи, на автобусную-то станцию, – проворчала Марья.

– Были и там, – кивнул Колюха, – Витька меня провожать пошел, а по пути мы у вокзала в магазин зашли. Водочки, правда, там не было. Продавали только красное вино на разлив. Прямо из тары черпаком, как молоко. Мужики это вино заячьей кровью зовут. Колька где-то банку раздобыл пол-литровую. Нам в нее на рубль и налили.

– Господи! – воскликнула Марья, – да как это так можно-то?!

– Говорю тебе – завелся человек. Я и сам его отговаривать стал, а он ни в какую. Вперед, говорит, дядя Коля, и только вперед. Ну, вперед, так вперед. Пришли мы на автобусную станцию, а Витька на месте не стоит. Все ему чего-то, гляжу, надо сделать. Уедешь, говорит, дядя Коля, ты с последним автобусом, а сейчас пойдем еще вмажем на дорожку. Я ему толкую, что у меня уже и так вмазано порядком, а он не отстает. Не бросать же человека в таком положении… Ну, значит, пошли мы сперва на вокзал. Там рядом совсем. Витька хотел было в ресторан прорваться, но нас оттудова турнули. Вышли мы на перрон, а Витька и говорит, что мол, я тут, дядя Коля, один магазин знаю недалеко. Всего метров триста по шпалам. Там, говорит, обязательно вина достанем. Это последняя наша возможность и я, говорит, решил идти ва-банк. Ты, спрашиваешь, как? А я что? Пойдем, говорю.

– Во! – прервала мужа Марья. – Елкаш несчастный. Как выпьет, так ему все куда-то идти надо. Дурак, ведь за банк-то пятнадцать лет дадут.

– О-ха-хай, – захохотал Колюха. – Дурочка ты моя хорошая. Так говорят, когда идут на риск. Ва-банк идут, когда другого выхода нет, понимаешь? Это когда…

Колюха хотел было еще потолковать с Марьей об этом, но не стал, а только махнул рукой.

– Ладно… – продолжал он прерванный рассказ, – Витька говорит: тогда за мной, дядя Коля, вперед. И зашагал по путям. Я за ним. А темно уже стало. Присмотрелся я. Еси на небеси, дело-то гляжу не ладно: идет Витька совсем в другую сторону. Кричу ему, мол, куда ты. Витька, не ходи. Нет там никакого магазина. Тупик ведь там, мать твою семь на восемь. А он одно долдонит: вперед, дядя Коля, вперед да и только. А я же это место хорошо знаю. Помнишь, когда меня в армию брали, так там наши теплушки стояли?

– У водокачки, что ли? – переспросила Марья.

– Вот-вот. Я ему опять кричу: остановись, мол, а он знай прет. Потом вдруг пропал куда-то. А там, где линия кончается, балочка полосатая положена и бугорок, а внизу обрыв. Ну, Витька туда и загрохотал. Я за ним, значит, тоже…

Колюха замолчал, раскуривая вторую папиросу.

– Ну? – нетерпеливо спросила Марья.

– Чего – ну?

– А дальше-то?

– А дальше-то, – тянул Колюха. – Оказалось, что дружинники нас на вокзале заприметили и шли по пятам. Витьку, это значит, в больницу, а меня, еси на небеси… в вытрезвитель.

У Марьи округлились глаза.

– В вытрезвитель! – всплеснула она руками, вскочив со стула. – Допился, елкаш! Дожился, зараза? На старости-то лет позоришь себя и меня! И не стыдно харе-то!

– А ну, хватит! – вдруг строго прикрикнул на жену Колюха и хлопнул ладонью по столешнице. – Ты чего это запрыгала-та передо мной, как Алёнка с худой дырёнкой?! Стоит на один день уехать и уж баба завыступала. Уже и голос прорезался. Сядь на место! Вот так. А то, как овца, блекочешь, не даешь мужику и слова сказать. Чего тебе надо, не понимаю. Деньги получила? Я сам приехал? Приехал. И притом жив-здоров. Ну и радуйся, что все хорошо.

– Да ведь ты не один был. Парня-то жалко. Мог ведь совсем Витька-та угробиться, – сказала присмиревшая Марья.

– Я его туда не толкал и в рот не наливал. Мне и самому его жалко. Заводной больно. Только ведь не я его таким сделал. Вот так. А что в вытрезвителе был, то это мое дело. Мне и отвечать. И ничего в этом такого нет. Может, мне даже интересно было там побывать. Для полноты жизни. А чо? Кровати там, простыни. Медицина! Одно только неудобство: голым на кровать кладут. Сроду голым не спал, а тут пришлось!

– Дожился, – сокрушенно проговорила Марья, – не стыдно.

– Было и стыдно, когда оттуда выпускали. Вот уж тут-то я тебя вспоминал. Тебе не икалось?

– Чего еще?

– А того. Все мужики, гляжу, кто плавки одевает, кто трусы, а я кальсоны с начесом. Нарядила. От стыда не знал, куда деваться.

– Во дает, это надо же. Стыдно ему стало. А когда пил, так не стыдно было?

– Я не пью, а употребляю. Ну, ладно, ладно, Мань. Чего ты завелась-то опять? Я вот со вчерашнего дня мечтал в баньке пополоскаться. У тебя там водички нет?

Марья молча встала, пошла в другую половину и принесла сверток с бельем.

– На, елкаш. Только не думай, что ради тебя топила. Бельё стирала.

– Ладно-ладно, понял, – заулыбался Колюха. – Ты бы… это самое… Мань. Пивка бы в чайную сходила. После баньки-то оно пользительно. Я сейчас-то и заходить не стал…

– Сколько? – не глядя на мужа, и не сразу спросила Марья.

– Кружечки четыре в самый раз, – совсем ласково проговорил Колюха и потопал в баню.

Неритмичная гимнастика

Леха Веселов заглушил двигатель своего трактора, вылез из жаркой кабины и только в наступившей внезапно тишине почувствовал прелесть сегодняшнего майского дня: еще теплое, хотя и идущее к закату солнце, легкий ветер, волнами набегавший на разгоряченное лицо, даже чириканье каких-то пташек – в перелеске, у кромки которого он сделал остановку.

Леха сел на землю, а потом повалился спиной на траву и стал смотреть в голубое небо с редкими белыми облаками. Усталость, словно тяжелая вода, растекалась по всему телу. Не хотелось не только шевелиться, но даже о чем-либо думать и, казалось, скажи ему сейчас, что надо проехать по полю еще один загон, то он не полезет в кабину ни за какие деньги.

К Лехе подбежал его помощник Витька Усов, с которым сегодня сеяли ячмень.

– Ты чего, Лех? – спросил он с беспокойством.

– Да ничего, – ответил тот. – Просто хорошо, что закончили.

– Да, сегодня добро сработали. Гектаров тридцать будет, не меньше.

– Устал здорово. Не могу даже руками шевелить.

– Еще бы не устать. Я сам чуть жив. Ты когда меня сегодня поднял-то? В три часа. А начали? Четырех еще не было. Раньше солнышка.

А все из-за вчерашней смены. Начали они ее как обычно около семи утра и все шло хорошо, да на одном из поворотов отлетел у сеялки кронштейн. Пришлось остановиться и Витьку на мотоцикле посылать за сварщиком. Пока тот ездил, да пока пришла ремонтная машина, потеряли целый час. Его, правда, за весь день наверстать еще можно было, но когда после обеда переехали на другое поле, то оказалось, что сюда не привезли еще минеральные удобрения. Поле не обработано, сеять было нельзя, и теперь они уже оба с Витькой поехали в контору. Пришлось поскандалить и с агрономом и с механиком, даже поговорить с председателем, пока не добились на поле тракторной тележки с минералкой. Исправили, короче говоря, чью-то глупость и разгильдяйство, но провозились почти до темноты. День кончился, и потерянное время уже не вернешь.

Вот почему Леха разбудил сегодня Витьку чуть свет, и они сеяли весь день без отдыха. Прервались только дважды, когда Светка Попова привозила на своём «Москвиче-каблучке» горячий завтрак и обед. Да и с теми они спра вились быстрее, чем обычно.

Не хотелось отставать от других и выбиваться из графика. На сев отведено было всего-то десять дней, а они уже неделю вкалывают, и было бы обидно отстать в самые последние дни. Но теперь все в порядке и упущенные вчера часы они наверстали.

– Ничего, Витюха, сегодня отдохнем и отоспимся, – сказал Леха, и, помолчав, добавил мечтательно. – Я вот сейчас домой приду, сапоги сниму, умоюсь, и к своей Валюхе под горячий бок завалюсь.

– А я так, пожалуй, и сапоги снимать не стану, – почти серьезно в ответ на это сказал Витька.

– Ну тогда поехали, – засмеялся Леха.

Витька выкатил из кустов свой мотоцикл, завел и они с громким стрекотом, выехав на проселочную дорогу, понеслись в сторону села.

Мимо колхозных мастерских с дымящей кочегаркой, мимо сельсовета и клуба они выехали на центральную улицу и у магазина свернули на свой порядок. Витька остановился у самой калитки лёхиного палисада, а сам проехал чуть дальше: они жили по соседству через два дома.

К двери в крыльцо был приставлен батожок. Стало быть, в избе никого не было, и Лёха, скинув резиновики, перво-наперво умылся. Есть не хотелось, но мучила жажда и он, открыв холодильник, достал банку с молоком. Решив дождаться жену, он налил молока в большую кружку, пошел в комнату, включил телевизор и сел в свое любимое кресло.

Что бы там ни говорили, а Леха любил смотреть телевизор. Экран для него был настоящим окном в другую жизнь и целый мир. Правда, смотреть телевизор удавалось редко. Особенно сейчас, в страдную пору, которая продлится до самой, считай, глубокой осени. И только зимой он отведет у телевизора свою душу. Но, однако, в редкие свободные минуты Леха не отказывая себе в удовольствии смотреть телевизор и всякий раз, с напряжением вглядывался в экран, будто надеялся увидеть что-то необыкновенное, часто получая насмешливые выговоры жены.

В телевизоре сперва появился звук. По бодрой танцевальной музыке и молодому женскому голосу Леха догадался, что идет передача ритмической гимнастики: «… Наклоны головы вперед, назад, влево, вправо, хорошо. А сейчас руками, быстрее, веселее, раз, два, три, четыре, хорошо… Руки над головой, а теперь корпусом, мягче это движение, еще мягче… Раз, два, три, четыре, хорошо, выворачиваем руки, так, хорошо, а теперь вот так, раз, два, три, четыре, хорошо», – весело подавала команды обладательница жизнерадостного голоса, а потом появилась и она сама, тонконогая, в купальнике, с широкой лентой на лбу девица. Ее окружали несколько таких же полураздетых спортсменок.

Лехе не раз приходилось видеть эту передачу и он ничего не имел против ее. Но вот никак не мог понять, почему ритмическую гимнастику передавали вечером. Сейчас ведь такое время, когда люди едут с работы, бегают по магазинам, забирают детей из детсадов, готовят ужин и им наверняка не до гимнастики. Он и представить себе не мог, что его Валька вот так бы вечером занялась гимнастикой.

– … А теперь упражнение лежа. Ноги наверх, прогнулись, хорошо, – бодро командовала девица с экрана. – Легли на бок. Махи ногой… раз, два, три, четыре, хорошо. Это движение делается легко и непринужденно, хорошо. Меняем положение – больше прогнулись, еще больше, хорошо. Делаем движение бодрей, резче движения, еще, хорошо. Ноги вверх, потом опускаем вниз, вверх-вниз, хорошо, а теперь вот так… хорошо.

Увлеченный телевизором Леха не услышал, как в комнату вошла Валентина.

– А-а, вот он где устроился, – заговорила она сразу от порога. – Будто и делать больше нечего, как телевизор смотреть. Ну-ка, выключай, хватит…

– Подожди, Валь, – остановил жену Леха. – Вон учись лучше, как надо ноги-то загибать.

– Научат тебя в этом телевизоре на собак лаять. Давай пошли работать.

– Да я только что с работы пришел, Валь. И так чуть жив. Куда еще…

– Как куда? В огород. На неритмичную гимнастику. Кто за тебя картошку-то сажать будет? Вот эти что ли безтитешные? – кивнула Валентина на телевизор.

– Ну, зачем ты так? Нормальные городские девки.

– Делать им больше нечего. И других с толку сбивают. Чего сидишь-то? Работы ведь полно.

– А картошку-то сажать не рано ли придумала? – тянул время Леха. – Еще, вроде, никто и не начинал.

– Во дает. Да на нашем порядке все уже, считай, посадили, Ершовы вон сажают, Смирновы посадили, Балашовы тоже. Одни только мы и остались.

– Не ври, Витька Усов еще и не начинал, – слабо сопротивлялся Леха.

– Как бы не так. Ты иди, посмотри – Витька давно уже в огороде копается. Он, видно, и сапоги не успел снять, как Тамарка его заарканила. Я и гляжу, чего это Витька в огороде, а моего нет. Вот и прибежала. Давай, давай, собирайся. Там тебе и будет гимнастика.

– Слушай, Валь. Ведь поздно уже.

– Ничего. Солнце еще высоко. На час-полтора хватит. Наташку я к маме увела… Пошли, говорю… – Валентина решительно направилась к телевизору.

– Ладно, сам выключу, – остановил её Леха. – Сейчас иду. Он нехотя встал с кресла и пошел выключать рассказ про ритмическую гимнастику. Но там, на экране, уже и сами заканчивали. Тихий женский голос томно советовал лежащим на ковриках девицам: