Текст книги "Архивные записки (СИ)"

Автор книги: Александр Грязев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Взял ли с собой Иван Васильевич привезенные в Вологду сокровища? Без сомнения, какие-то увез. Ибо, по свидетельству близкого к царскому двору английского посла Джерома Горсея, Грозный незадолго до смерти показывал ему в отдельной комнате кремлевских покоев свою знаменитую коллекцию драгоценных камней, рассказывая об их чудодейственной силе.

Среди сокровищ царя в Вологде могла быть и легендарная библиотека («либерия») его отца Василия III, доставшаяся тому в свою очередь от своего родителя Ивана Васильевича Третьего, женатого вторым браком на племяннице последнего византийского императора Софии (Зое) Палеолог. По преданию, она привезла с собой в Москву часть императорской библиотеки, спасенную от турок ее отцом и вывезенную в Рим, где после завоевания Византии турецкими войсками и падения Константинополя жила царевна.

Приглашенный из Греции Василием III для описания библиотеки ученый-монах Максим Грек был поражен богатством книг царской «либерии», многие из которых видел впервые. В «Сказании о Максиме философе» говорится, что когда Василий III показал ему библиотеку, то «инок во многоразмышленном удивлении бысть о толиком множестве бесчисленного трудолюбивого собрания и с клятвою изрече перед благочестивым государем, яко ни в Грецех такое множество книг сподобихся видети».

Иван Грозный тоже гордился этим своим сокровищем и редко кому показывал библиотеку. А после его смерти она исчезла и никто не знает, что с ней случилось и где она.

Легендарную «либерию» ищут уже не одну сотню лет. Следы ее искали в богатых собраниях древних книг: синодальных библиотеках и государственных архивах России, но без результата. Искали библиотеку в подземельях московского Кремля, в его тайных подвалах и переходах, в подмосковных монастырях и бывшей Александровской слободе, но библиотека не найдена до сего дня.

Говорят, что поиски библиотеки приводили ученых в Вологду и Кирилло-Белозерский монастырь. И вполне обоснованно. Ведь Иван Грозный почти до конца своей жизни не оставил мысли об отъезде в Англию. Об этом говорит хотя бы то, что он в 1581 году, будучи женат в седьмой раз – на Марии Нагой, просил у королевы через своего посла руки ее племянницы Мэри Гастингс. Но отъехать в Англию – означало вновь прибыть в Вологду, где остался незавершенным храм и построено из камня подземное тайное здание.

Так не хранилась ли в нем знаменитая библиотека – одно из главных сокровищ царя? Не осталась ли она в подземелье, скрытом в Соборной горе, дожидаясь своего часа, да так и не дождавшись его? Долго ли Соборная гора в Вологде будет хранить свою тайну? Ведь современные приборы позволяют «видеть» сквозь многометровые земные толщи. В наши дни с помощью таких приборов «заглядывают» внутрь фараоновых пирамид. Так почему бы и нам не «заглянуть» внутрь Соборной горы?

Будем надеяться, что когда-то такое случится, и тайна Соборной годы в Вологде станет известна.

Я видел их

С детских лет я люблю бывать в музеях и могу часами находиться среди немых свидетелей прошлого, глядеть на старые вещи и представлять их в той жизни, в которой они когда-то имели значение. В эти минуты они не кажутся немыми, а время даже длиною в тысячу лет представляется не таким уж невообразимо далеким.

Так, однажды подумал я, какого-то моего прародителя ту самую тысячу лет назад крестили и обратили в православие. Если считать его первым, то по прямой линии от отца к сыну я в наши дни могу быть всего лишь где-то сороковым по счету. Все мы, от того первого тысячелетнего и до меня с моим сыном могли бы уместиться в одной комнате. Вот почему время тысячелетней давности мне не кажется далеким, а старые музейные вещи могут много рассказать о том времени и людях, среди которых находились в их повседневной жизни. Нигде, кроме музея, невозможно так ощутить связь времен настоящих с прошедшими. Все это будоражит воображение и движет мысль…

Как-то, проходя по залам вологодского краеведческого музея, в котором когда-то работал и исходил его, как говорится, вдоль и поперек, я остановился у витрин, где выставлены материалы археологических раскопок на реке Модлоне, что течет в древнее озеро Воже. В экспозиции я увидел черепки глиняных сосудов, обломок острозатесанной сваи, орудия труда и охоты из кремня: скребки, топоры, долота, наконечники стрел. Более всего поразили меня предметы из янтаря, шлифованные осколки древних украшений: привесок, пуговиц и колец. Как и откуда появился янтарь здесь, на месте нынешнего вологодского леса еще четыре тысячи лет назад? Ведь родина его известна одна – побережье Балтики.

Заинтересовавшись, я решил узнать о древнем поселении побольше, и в библиотеке нашел работу археолога А. Я. Брюсова «Свайное поселение на реке Модлоне». И вот что я узнал…

…Оказалось, что в этих северных лесах люди жили и в третьем тысячелетии до нашей эры и их места обитания среди археологов известны как поселения «каргопольской культуры». Но поселок на Модлоне отличается от всех других тем, что дома его были построены на сваях. Это открытое поселение поставило перед археологами много вопросов и неразгаданных тайн. И главная из них – почему люди ставили свои дома на сваях в болотистом месте берега, когда рядом было сколько угодно сухих, на которых в той округе жили люди «каргопольских» племен?

А каким образом проделали тысячеверстный путь с балтийских берегов янтарные привески и кольца? Люди поселения меняли на них свои товары? Возможно. А может, они сами пришли сюда на Модлону с берегов Балтики и принесли с собой янтарные украшения?

Тайн много, но несомненно одно: свайные поселенцы – пришлые люди.

Среди археологических находок было донце прялки и несколько семечек льна. Значит, те древние люди знали прядение и ткачество? Конечно, знали, и не это удивляет. Поражает другое: когда семена посеяли в лаборатории, то они проросли. Это было так неправдоподобно, что ученые вначале не поверили археологам.

Через несколько лет, в сентябре 1945 года, в Череповецкой лаборатории семенной инспекции опыт был повторен и семена льна, пролежавшие в глубине земли четыре тысячи лет, вновь дали ростки. Стебель вырос почти в метровую высоту, с боковыми побегами и зелеными листьями! Как же такому не удивляться? Ведь эти семечки льна – современники фараоновых пирамид в Египте.

Так, может и не надо разгадывать все тайны той далекой жизни? Важно, что те люди были, и мы теперь многое знаем о них. Отголоски их бытия дошли до нас через огромную толщу веков. А проросшее семечко льна, как весточка из того далекого времени, как доказательство вечности жизни, как связь между прошлым и нынешним…

Когда же я вновь пришел в музей и остановился у витрин с находками из модлонского раскопа, то я по-другому стал глядеть на эти черепки глиняных горшков с ямочками, кремневые ножи и наконечники стрел, янтарные привески и рыболовные крючки… Все, что когда-то брали в руки древние люди, занимаясь своими делами в домах и на улицах свайного поселка. И мне казалось даже, что я видел тех людей…

…Хозяин проснулся раньше всех еще до солнца, что было для него привычным с тех пор, как стал он главой своего рода.

В хижине было темно. Лишь через узкую щель занавешенного входа пробивалась полоска серого предутреннего света, разрушая полумрак хижины. Хозяин поглядел на спящую рядом жену, на детей, лежащих у другой стены на звериных шкурах, которыми был устлан глиняный пол дома, потянулся, встал и, откинув полог, вышел наружу.

Лохматый пес у входа, узнав Хозяина, стал к нему ласкаться. На воле было намного светлее, и Хозяин привычным взглядом окинул знакомую картину: дома поселения, стоящие в два ряда по краям небольшого, вдающегося в реку болотистого мыса. Все хижины стояли на сваях, с трех сторон омываемые речной водой. Посредине улицы, меж рядами домов, пролегал неширокий бревенчатый настил, к которому от каждой хижины вели узкие мостки. Такие же мостки были проложены и между домами.

Никто из людей поселения не помнил, как пришли на этот мыс их предки и почему они построили дома на сваях. Но так было заведено в роду, и если была нужда строить дом новой семье, место для него выбирали на мелководье, у самого берега мыса. Вон и сейчас торчат из воды у песчаной косы первые сваи новой хижины, которую начали вчера строить мужчины, свободные от охоты.

Дом Хозяина находился в середине поселка. Постояв немного на свежем ветерке, он спустился на бревенчатый настил и пошел вверх по мысу, туда, где за крайними домами начиналась сухая земля и стояли первые деревья большого соснового бора. Здесь, между поселком и лесом, на невысоком холме, огражденный валом камней, стоял врытый в землю шест. На вершине его беле череп женщины – прародительницы и хранительницы поселян.

Каждое утро Хозяин приходил сюда до восхода солнца и совершал поклонение предкам, испрашивая удачи в наступающем дне для всех людей своего рода. Удачи в охоте и рыбной ловле. Больше он не хотел ничего, ибо это было в жизни самым главным.

Когда Хозяин, сопровождаемый псом, возвратился к своей хижине, небо с той стороны, куда текла река, сделалось красным – всходило солнце. Поселок просыпался от недолгого летнего сна. Начинался новый день с его старыми, до мелочей знакомыми заботами.

Поселяне выходили из хижин, пристально глядели на небо и реку: от хорошей погоды многое зависело в наступающем дне. Женщины разводили огонь своих очагов и легкий синий дымок струился из дверей и вился уже над многими домами.

В доме Хозяина тоже все проснулись, и каждый занимался своим делом. Жена сидела у очага и, вращая ладонями тонкую палку, вставленную в ямку небольшой сухой плашки, добывала огонь. Ей помогала старшая дочь, придерживая одной рукой плашку, а в другой держа наготове пучок сухих стружек. Младшая дочь ломала хворост на растопку. Два сына, сидя у порога, готовили охотничьи снасти: один крепил новый кремневый наконечник к дротику, а второй увязывал плетенку для ловли рыбы. Затем он, положив в корзину с ловушкой небольшой камень, зашел со своей снастью в воду у самой хижины, где у сваи, омываемой течением, стояла с вечера поставленная им ловушка. Он опустил в воду и привязал к свае новую ловушку, а старую вытащил и, увидев бьющуюся в ней рыбу, весело закричал, подняв плетенку над головой. Меж домов по всей деревне вынимали из воды верши…

…После утренней еды: свежей рыбы, испеченной на камнях очага, вчерашнего мяса, оставшегося от ужина, люди поселка занялись своими обычными делами.

Часть мужчин, вооруженных охотничьими луками, дротиками, топорами, а то и просто палкой с привязанным к ее концу увесистым камнем собрались у святилища, куда недавно перед восходом солнца приходил Хозяин. Все они, встав на колени перед черепом, молились, прося удачи в охоте. На груди у них поверх рубах висели на нитках каменные фигурки то птицы, то лося. Без них охота не могла быть удачливой.

Сегодня охотники уходили за добычей далеко от поселка. Поблизости вот уже несколько дней не добывали они ничего, кроме бобров да мелких птиц. Поэтому мужчины брали с собой вяленой рыбы и сушеного мяса. У многих были привязаны к поясу дощечки и труты для огня.

Поднявшись с земли, мужчины пошли друг за другом вокруг шеста, что-то крича и размахивая оружием, а затем так друг за другом скрылись за деревьями леса, куда вела широкая и утоптанная тропа.

Для оставшихся жителей поселка дел тоже было много и работы всегда хватало всем.

Вот несколько мужчин, что еще вчера начали строить у самой воды новую хижину, готовятся забивать очередную сваю. Дерево, остро заточенное каменным теслом и с развилкой на другом конце мужчины втыкали в мягкую болотистую землю, всякий раз раскачивая его в стороны и приподнимая над образовавшейся ямой в которую уже набралась вода. А когда руками забивать сваю стало невозможно, они стали ударять по ней большой и широкой плахой, которую поднимали сразу несколько человек. Потом на забитые сваи они положат толстые поперечины, выкладут пол и примутся за стены, бревна для которых уже лежали тут же.

А на другом конце поселка, где у леса берег реки крут и переходит у крайнего дома в песчаную отмель, собрались женщины. Тут издавна люди поселка брали из берега глину для обмазки стен своих домов, пола, плетеных крыш, для устройства очага, и здесь же делали глиняную посуду.

Весь этот берег был изрыт ямами, из которых доставали глину. Ребятишки помогали женщинам и носили глину на небольшую, огороженную камнями площадку, где ее поливали водой и месили ногами. Затем женщина-мастерица брала большой ком хорошо размятой глины и делала в нем рукой глубокую яму, раздвигая стенки все шире и шире, пока, наконец, он не стал похож на горшок. Мокрой рукой женщина гладила бока горшка, пока они не стали чистыми и ровными. Затем она, взяв висевший на поясе небольшой и острый кремешок, стала делать на мягких боках горшка неглубокие, но ровные ямки, располагая их в ряд по кругу. Так она ряд за рядом прошлась по всем бокам горшка и, убедившись, что он стал красивее от этих ямок, покрывающих весь горшок, женщина положила его на плетеный из ветвей щит для просушки…

Недалеко отсюда, на песчаной отмели, толпилась куча ребятишек. Там двое мужчин ловили сетью рыбу. Один заходил в воду, держа в руках конец сети и, сделав захват во всю ее длину, возвращался к берегу. Здесь конец сети принимали ребята повзрослее и помогали мужчинам вытаскивать ее на отмель. И каждый раз, когда в ячейках сети трепыхалась, блестя на солнце, рыбешка, над рекой раздавались радостные крики ребятни…

Дела хватало всем и даже старики не были без работы. У входов многих домов сидели с прялками старухи или плели с помощью деревянного крючка и дощечки ткань для одежды. Старики-мужчины ушли в лес за хворостом и сухими деревьями для очага…

Солнце еще жарко горело высоко в небе, когда в поселке вдруг услышали крики со стороны леса, а потом увидели выбежавших из-за деревьев стариков, размахивающих руками.

Тревога передалась и всем обитателям поселка. Взял топор и спустился на мостки Хозяин. Мужчины, строящие дом, тоже похватали топоры и вышли на мостки посредине поселка. Женщины и дети столпились позади них. Но тревога оказалась напрасной: оглашая лес громкими возгласами, в поселок возвращались охотники. Сегодняшний день оказался для них неожиданно удачным. Молодого оленя загнали в ловчую яму не слишком далеко от поселения.

Тревога в поселке сменилась всеобщей радостью и ликованием, когда из леса вышли охотники, несущие на длинных шестах большую тушу оленя. Удачная охота для обитателей поселка всегда была праздником, и он начинался именно с этого момента.

Охотники положили оленя у большого общего очага. Затем они отделили рога, передали их хозяину и все обитатели деревни пошли с ним к святилищу с черепом на шесте. Хозяин положил рога оленя у подножья шеста, шепча слова благодарности Матери-прародительнице и хранительнице рода.

Потом все вернулись к очагу и мужчины начали свежевать тушу оленя кремневыми острыми ножами.

Жарко пылал костер. Мужчины, возбужденно размахивая руками, рассказывали всем об охоте. Все обитатели деревни, от мала до велика, собрались у общего очага. До самого захода солнца будет сегодня праздник…

Загадка князя Меншикова

Всем нам со школьных лет хорошо известно имя сподвижника Петра Первого Александра Даниловича Меншикова, а из его жизни то, что от продавца пирожков дошел он до высокого положения сверхтитулованной особы: Светлейший князь Российской и Римской империй, рейхсмаршал и генералиссимус. К концу своей жизни, до ареста в 1727 году, имел во владении «90 тысяч крепостных, шесть городов, имения в России, Польше, Пруссии. Пять миллионов рублей золотом наличными и девять миллионов в английских и голландских банках», как сказано в энциклопедии.

Вот уж воистину «из грязи да в князи».

Прошедшим именно такой путь мы видим Меншикова и в романе А. Толстого «Петр первый».

Писатели, журналисты и даже известные историки до сегодняшнего дня продолжают утверждать, что отец Меншикова будто бы служил придворным конюхом. Для подтверждения низкого происхождения Александра Даниловича пустили в ход легенду об абсолютной неграмотности любимца Петра, который, якобы, не мог ни писать, ни читать и с трудом царапал пером на бумагах свое имя.

Если это действительно так, то в пирожки можно поверить. А если нет?..

Ведь известно, например, что молодой царь Петр сам ездил учиться разным наукам за границу и посылал туда же с этой целью одаренных юношей. Среди них рядом с Петром был и Алексашка Меншиков, постигавший вместе с царем инженерное, артиллерийское, корабельное дело, искусство крепостного строения и многое другое. Трудно поверить, что царь Петр взял тогда за границу неуча. Еще труднее вообразить, что всем этим сложным и точным наукам мог обучаться человек, не умевший ни писать, ни читать.

В архиве Меншикова хранится диплом Лондонского королевского общества, подписанный самим Исааком Ньютоном – президентом этого академического учреждения. Известно и письмо великого ученого к Меншикову от 25 октября 1714 года по поводу избрания светлейшего князя в члены общества за заслуги в развитии в России просвещенности и «прежде всего в распространении хороших книг и наук»…

Но в том же архиве, как пишет историк Н. И. Павленко в своей монографии о сподвижнике Петра Первого, «cреди десятков тысяч листов… не обнаружено ни одного документа, написанного рукою князя». Даже письма к жене, царю и разным лицам, а их сотни и тысячи, написаны стряпчими личной канцелярии Александра Даниловича.

Однако утверждение о полной безграмотности Меншикова построено в основном на свидетельствах иностранцев, а их суждения о России большей частью сомнительны. Стоить заметить, кстати, что по словам тех же иностранцев Александр Меншиков сносно говорил по-немецки.

Трудно представить, что все пишущие о князе, в том числе и Алексей Толстой, не читали пушкинскую «Историю Петра». А ведь именно там черным по белому написано о том, что «Меншиков происходил от дворян белорусских. Он отыскивал около Орши свое родовое имение. Никогда не был он лакеем и не продавал подовых пирогов. Это шутка бояр, принятая историками за истину».

Нынешние историки говорят, что не найдены документы, которые бы подтвердили эти пушкинские слова о сподвижнике Петра Великого. Но это вовсе не значит, что их не было.

Я верю Пушкину.

О чем не поют песен

Прочитал у Владимира Солоухина: «Не знаю, чем объяснить, но посмотрите, сколько песен сложено в народе про Стеньку Разина, про его удаль и разбойничьи похождения, и нет ни одной народной популярной песни про Пугачева».

Действительно, странно. Но только на первый взгляд. А объяснение этой странности находим у Пушкина. В его «Истории Пугачева». Там, в примечаниях к восьмой главе он поместил «Описание, собранное поныне из ведомостей разных городов, сколько самозванцем и бунтовщиком Емелькою Пугачевым и его злодейскими сообщниками осквернено и разграблено Божиих храмов, также побито дворянства, духовенства, мещанства и прочих званий людей, с показанием, кто именно и в которых местах».

Список этот страшен.

В Казани и Пензе, в Оренбурге и Саратове, во всех городах и уездах обширных российских губерний, по которым прокатилось восстание, пугачевцы действовали огнем и мечом беспощадно. Они оскверняли церкви, въезжая туда на лошадях, раскалывали иконы, «оклады с икон и всю утварь церковную грабили», а часто церкви просто сжигали.

В городах, крепостях и уездах были «убиты до смерти» многие сотни и тысячи невинных людей. В этом потрясающем документе среди убитых значатся рядом с офицерами и дворянами фабричные работники, дворовые люди, канцеляристы, писаря, священники, дьячки, государственные и экономические крестьяне и прочие люди разных званий и возрастов вместе с женами и детьми. Убивали целыми семьями. Не жалели даже грудных младенцев.

Вот примеры из этого скорбного списка:

«В городе Алатыре убиты до смерти: …секретарь Василий Попов с женой Авдотьею Ивановою, с детьми – дочерьми: Варварою, Глафирою, с сыном Алексеем и матерью Матреною Васильевою, протоколист Матвей Леонтьев с женою Марьею, с детьми – сыном Николаем, дочерьми: Анною и Александрою»…

Среди убитых в городе Петровске значатся «капитана Николая Коптева сын, младенец Лев, корнет Михала Шильников с женою Прасковьею Макаровою и малолетний сын Григорий»…

В Зелаирской крепости города Оренбурга: «адъютанта Бурунова жена Матрена Иванова с прочими оставных с женами ж в числе четырех человек, с пятью обоих полов младенцами».

Таких записей много.

Даже каплю невинной крови нельзя оправдать ничем, а Пугачев и пугачевцы пролили ее, этой крови, целые реки. О таком песен не складывают.