Текст книги "Твердыня (СИ)"

Автор книги: Александр Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

На рассвете 10 августа 1919 года 4-ый Донской корпус генерала Мамантова, перейдя в брод мелкую, с отлогими песчаными берегами реку Хопер у станицы Добринской, прорвал Южный фронт красных и на рысях ушел вглубь степей. Задача, поставленная его корпусу громить вражеские тылы и сорвать готовящееся наступление, выполнялась блестяще. Целые дивизии разбегались при одном виде казаков, а города и губернские центры сдавались без единого выстрела. Встревоженное успехами мамантовцев, большевисткое правительство забило тревогу, создав Внутренний фронт, насчитывавший 25 тысяч красноармейцев и выделив ему авиацию и бронепоезда. Соотношение сил было 1:10 в пользу большевиков, не считая отсутствие у Мамантова артилерии и самолетов. Уверенные в своем численном превосходстве ответные удары красных становились все смелее, больнее и яростней. Истекала третья неделя рейда. Сотня Берсенева шла в авангарде, снимая дозоры красных. Казаки их не убивали, а отобрав винтовки, просто отпускали солдат на все четыре стороны со связанными руками, дав им на прощанье пару тумаков по филейным частям; Мамантов предвидел, что постоянно растущая колонна пленных замедлила бы стремительный бег его корпуса и предпочитал быть налегке. Местность, по которой они скакали была плоская и большей частью открытая, изредка встречались небольшие холмики и перелески. Продвижение задерживалось переправами через разлившиеся речки и наполненные водой овраги, тем более что переходы совершались ночью, чтобы избежать наблюдения с аэропланов. Благодаря удачно выбранному направлению, хорошей разведке и искусно пущенным ложным слухам корпусу Мамантова удалось, обходя большевисткие заставы, незамеченным подойти к поселку Шукаевка, где собирались встать на дневку. Оттуда до столицы губернии было рукой подать.

Избы поселка, разбросанные на пригорке, чернели в предрассветной мгле. Силуэт наклоненной жердины журавля-колодца вырисовывался на фоне светлеющего неба, хотя луна и звезды еще царили на западе. В прохладном ночном воздухе горячий пар от лошадиного дыхания смешивался с дыханием всадников. Быстрые струи неширокой речки у подножья холма обтекали столбы сожженного моста. Берсенев с двумя разведчиками выдвинулся вперед, ища брода рядом с мостом. Преодолев препятствие и слегка замочив бабки лошадиных ног, они размашистой рысью взлетели наверх, оказавшись посередине квадратной площади. «Господин полковник, это засада!» прошептал разведчик, въехавший на площадь минутой раньше. Молниеносным движением он достал из-за спины карабин и щелкнул затвором, вгоняя патрон. Берсенев вгляделся. Действительно, за строениями, ощетинившись штыками, прятались десятки красноармейцев; однако шквала огня при виде белых не последовало. Берсенев поднял руку, призывая своих разведчиков к тишине. Их было всего трое сорви-голов. На цыпочках, повернув лошадей назад, они начали осторожный спуск к реке, возвращаясь к своим. Уже возле брода по ним затрещали выстрелы. Проснувшиеся красные преследовали их, стреляя на ходу. Яркие вспышки засверкали на склоне. Берсенев вдруг очутился на земле и кубарем покатился к воде. Его дончак, раненый и парализованный, валялся на боку на склоне в десятке саженей выше от него. Несчастное животное с хрипом било копытами воздух. Колено Берсенева саднило от ушиба о камень, а из рассеченной правой брови капала кровь. До красной цепи оставалось меньше ста пятьдесяти шагов и расстояние сокращалось. Изогнувшись, он сорвал со спины винтовку и, смахнувши с глаз капли крови, тщательно прицелился и выстрелил. Бегущий на него солдат схватился за лицо и упал навзничь как подкошенный. Быстро опорожнив обойму в наступающих, он перезарядил магазин и продолжил стрельбу. Откуда-то снизу позади него бухали частые и упорные выстрелы двух его разведчиков. Поредевшая красная цепь дрогнула и залегла. Тут подоспели главные силы корпуса. Вынув шашки из ножен, казаки перешли в галоп и выбили красных из поселка. Там оказался обоз, в котором было три пулемета системы Mаксим, патроны и запас продовольствия, состоящий из мешков свежевыпеченого хлеба и круп, наваленных в фуре и трех подвод, нагруженных ящиками со свиной тушенкой, еще с довоенных императорских провиантских складов. Последнее было наиболее ценным, так как Добровольческая армия кормилась от «благодарного населения», в виду отсутствия снабжения со стороны интенданства и все были рады добыче. К Берсеневу, все лежащему на склоне, подскакал Шебаршин. Он только что вышел из боя и тяжело дышал. Его кобыла была в мыле после долгой скачки и он ее с трудом сдерживал. Шебаршин все еще трясся от возбуждения атаки, постепенно приходя в себя и начиная замечать окружающее. Увидев худое состояние своего друга, он взял его в свое седло и отвез в лазарет, который был оборудован в экипаже, покрытым брезентом с намалеванным на каждой стороне красными крестами на фоне белых кругов. Он был единственным пациентом и две койки внутри, образцово заправленные, были пусты и нетронуты. Тоненькая, светловолосая девушка в форме медсестры сноровисто продезинфицировала разрез, зашила его и перебинтовала его голову. «Жених-то ваш далеко?» благожелательно улыбаясь, осведомился Берсенев. «За такой красавицей нужен глаз да глаз.» Эта застенчивая, миловидная молодая женщина напоминала ему искренностью и манерой держаться сестру его покойной жены Сашеньку. «Здесь он; есаулом служит,» она не поднимала расстроенных, обеспокоенных глаз. «Все Георгия хочет заслужить и всегда вперед лезет. Ох, волнуюсь я за него; все глаза выплакала.» «Ничего, может обойдется и получит он своего Георгия без единой царапинки. Как зовут его?» «Щеглов, Ермолай,» она с надеждой взглянула на Берсенева. «Как же знаю. Очень достойный и осмотрительный офицер. Зря рисковать не станет.» «Вы уж смотрите за ним, г-н полковник, держите его от беды. Неровен час, в засаду попадет. Я не переживу.» Она тихонько всхлипнула, не в силах удержаться. «Будет сделано,» Берсенев попытался обнадежить ее. Его рана оказалась легкой и после перевязки он тут же вернулся в строй.

Пешком, взобравшись на склон, он опять вернулся к поселку, где на рассвете они едва избежали засады. Солнце стояло в зените, заставляя прищуривать глаза от яркого света. С возвышения, по мере того как он поднимался, его взору открывались широкие виды на заливные луга, перелески и извилистую речонку, устье которой пропадалo на горизонте. Становилось жарко. В тени почерневших от времени деревянных построек на утоптанной ногами земле лежали с высунутыми языками собаки. Амбары, конюшни, курятники и коровники были разграблены войсками, квартировавшими целый месяц в поселке, что стало причиной тишины, стоявшей вокруг. Не слышалось привычных звуков деревенской жизни: кудахтанья кур, писка цыплят, криков петухов, блеяния, ржания и мычания скотины. Их заменило гробовое безмолвие, лишь теперь нарушеннoе донцами генерала Мамантова. Редкие местные жители с недоуменными лицами взирали на множество бородатых, увешанных оружием, довольных жизнью, неунывающих пришельцев, заполонивших их тихую, забытую миром обитель. Спешившиеся, с мисками в руках, казаки выстроились к слабо дымившей полевой кухне на колесах, от которой исходил аппетитный аромат пшенной каши. Повар, обмотанный белым фартуком и с черпаком в руке, накладывал каждому миску до верха и в придачу давал банку мясных консервов и полбуханки хлеба. Здесь не было классовых различий: простой казак и командир корпуса стояли рядом, соблюдая очередь к общему котлу. Берсенев примкнул к Шебаршину, расположившимся со своими конниками на большом квадрате брезента, постланному прямо на землю. Некоторые лежали с закрытыми глазами, а другие, пришедшие позже, сидели по-турецки, заканчиваю свою трапезу. Острием своей шашки Берсенев осторожно открыл консервную банку и пользуясь свежей сосновой щепкой, вывалил содержимое в миску с кашей. Пока он жевал, Шебаршин передавал ему последние новости. Крестьяне показали мамантовцам тела двух добровольцев, захваченных красными неделю назад. Их нашли брошенными в канаве в лопухах. Эти юноши не имели никакого отношения к прорвавшемуся корпусу, а были артиллеристами на бронепоезде, незадолго до этого подорванным неприятелем. После допроса они были отданы толпе на самосуд и проведены через поселок. Их нещадно били палками и отрезали им уши и носы. «Люди, способные совершать такое, перестают быть людьми. Убить, таких как они, не грех,» Берсенев даже перестал есть. «А ведь наши сегодня трех красноармейцев задержали. Совсем подростки, лет им по шестнадцать. Не успели убежать со своими, отстали и прятались все утро на чердаке. Хозяин услышал, что кто-то ходит над головой, догадался и прибежал к нам. Mальчишки сдались без боя, хотя оружие у них было. Хвостищев предложил их расстрелять, но Мамантов отменил, сказав, что пяти плетей будет достаточно. Так они и ушли от нас поротые, со вспухшими спинами.» Густые русые брови Шебаршина сошлись тяжелыми складками, а серые глаза потемнели от гнева. «Эх, Николай, зачем мы с ними миндальничаем? Расстрелять их надо было и дело с концом. Попадись мы к этим молодчикам, они ремнями содрали бы с нас кожу. Ты же знаешь.» Берсенев строго посмотрел на него. «Мы не можем уподобляться этим зверям. Мы люди, а они нехристи.» «А тогда зачем на тебе винтовка? Чтобы убивать?» «Это другое дело. То на равных, в бою.» Несогласный Шебаршин иронически рассмеялся и махнул рукой.

Постепенно казацкое войско подобралoсь с юго-востока к окрестностям города Тамбов. Таиться уже было бесполезно, вездесущие лазутчики давно предупредили врага о приближении донцов и, они не скрываясь, шли днем. Спускаясь по длинной, ведущей в пойму, дороге авангард корпуса Мамантова был обстрелян с большой дистанции сразу с трех мест трехдюймовыми орудиями. Не слезая с коня, в бинокль Берсенев рассмотрел батареи красных на опушке чахлого леса, суетившуюся прислугу, дым и вспышки от пушечных выстрелов. На счастье красные стреляли плохо: или перелетами, или очень высокими разрывами, не приносящими вреда. Получив приказ подавить батарею, сотня Берсенева, выхватив шашки, помчалась навстречу артиллерийским залпам. Несмотря на сильный винтовочный огонь окопавшейся пехоты атака продолжалась и в считанные минуты казаки ворвались в расположение неприятеля. «Сдавайтесь!» зычно кричали наступающие, врезавшись в самую гущу растерявшихся красноармейцев. От шашек, бешено крутящимися над их головами, исходил леденящий души гул. Все последовали приказу и побросали оружие, кроме одного, который, лихорадочно дергая затвор, угрожающе целил винтовку в Берсенева. Его черные глаза с желтыми белками горели неукротимой злобой. Берсенев вихрем налетел на него и рубанул по макушке, задев большое, хрящеватое ухо. Из-под остроконечной буденовки хлынула кровь; боец нелепо повалился на бок, не издав ни звука, и немного подергав ногами, замер, раскинув на траве свои загрубевшие, натруженные руки. Берсенев спешился и пучком травы стер кровь с клинка. Он чувствовал тошноту и ему надо было посидеть и отдышаться. «Николай Иваныч,» сквозь полудрему услышал он. «Вот ваш трофей.» Молодчага Хвостищев стоял перед ним. Широко расставив свои крепкие ноги, обутые в до блеска начищенные кожаные сапоги, он протягивал ему какие-то предметы. Хвостищев был горд военной удачей. Глаза его сияли от возбуждения, усики на широком, румяном лице топорщились в улыбке, чубчик лихо кудрявился и вылезал из-под фуражки, и широкая грудь колесом не могла вместить всех орденских планок и наград за его геройство и службу родному Дону. Берсенев взял предметы и рассмотрел. «Ободовский,» прочитал он в красной книжечке с вытисненной на обложке пятиконечной звездой на фоне серпа и молота. Удостоверение лежало между вчетверо сложенным, пожелтевшим письмом без конверта и затертой фотографической карточкой юной, худенькой женщины с грудным ребенком на руках. «В документе прописано, большой начальник из Москвы был он,» радостно докладывал Хвостищев.» Гляньте – то, орден красного знамени спроворился получить. Вон он у вас в руке.» Берсенев поднес ближе к глазам увесистый эмалированный значок, размером с царский медный пятак, густо украшенный революционной символикой и надписью «пролетарии всех стран, соединяйтесь» в его верхней части. «Ведь он, подлец, чуть вас не угробил, Николай Иваныч. Патрон у него в стволе перекосило. Я винтовку его проверял.» Мягкая волна радости прокатилась через все существо Берсенева. «Не настал еще мой час,» подумал он. «Значит, зачем – то я нужен на этой земле.» Тем временем допрос начался. Как рассказали пленные, в Тамбове размещалось около двух тысяч отборных красногвардейцев, подкрепленные каким-то особенным матросским полком в восемьсот человек, десятью легкими орудиями и множеством снарядов. По их словам, эта армия прибыла из Москвы с заданием удержать город во что бы то ни стало. К атаке белых готовились. С юга подступы к городу были превращены в неприступную крепость. Были вырыты траншеи, окутанные колючей проволокой, оборудованы блиндажи и пулеметные гнезда. Угрожающе блестели жерла орудий, чтобы потчевать наступающих картечью. Днем и ночью до рези в глазах всматривались в даль красные наблюдатели, выискивая признаки казаков, тщательно и пытливо осматривая в бинокли каждый бугорок и каждый куст. Но Мамантов рассудил иначе. Оставя в потаенном месте самую медленную часть своего корпуса – обозы и лазарет – на свежих, сытых конях его полки обошли Тамбов с востока далеко кругом, круто развернулись и ударили по городу в его незащищенной северной части, там где их не ждали. Они вихрем ворвались с флангов и с тыла и захватили позиции растерявшихся красных, бежавших во все лопатки, и побросавших свое вооружение и аммуницию. Те, кто успел, погрузились на повозки и уходили по тракту, ведущему на запад. В этот предвечерний час генерал Мамантов и его штаб разглядывали с многоярусной колокольни собора Святой Живоначальной Троицы растянувшуюся вдалеке, извивающуюся колонну большевиков. Садилось солнце и высокое здание собора отбрасывало длинные тени через площади и улицы города. В бледно-красном небе зажигались вечерние звездочки и покоем веяло в мире. В теплом воздухе носилась суетливая мошкара, а повыше над ними широкими кругами – ласточки. Природа шла своей вековечной чередой, раскидывая ошеломляющие по красоте палитры красок на небе и на облаках, которые уставшие люди, погруженные в страдания на земле, не хотели замечать. Невооруженным глазом отступающие казались муравьями, усердно копошившимися на желтой глинистой равнине. Они искали путь к своему спасению, но все еще были опасны. Только, что генерал отдал приказ подразделению есаула Щеглова отрезать хвост колонны. С высоты штабные наблюдали как два десятка удальцов, скачут по дну оврага наперез неприятелю. Офицеры следили за ними, пока те не скрылись в складках местности. Через два часа Щеглов вернулся с добычей, не потеряв ни единого человека. На трех военных повозках, запряженных битюгами, были упакованы в сене двенадцать пулеметов и патронные ленты. «Хвалю,» генерал обнял каждого казака. «Отведите подводы на площадь и усильте охрану. Там у нас уже целый арсенал.» В тот же вечер в двухэтажном здании губернского дворянского собрания на Широкой улице выступал Мамантов. В переполненном зале, при полнейшей тишине он вышел на сцену – скромный, неброский человек, одетый в защитного цвета китель, синие кавалерийские шаровары с малиновыми лампасами и сапоги со шпорами; лишь поблескивающие золотом генеральские погоны указывали на его высокое звание. Немного устало представился он собранию, приветствовав горожан от имени командования Вооруженных Сил Юга России. Вкратце обрисовав задачи и успехи Белого движения, он перешел к сути. Его речь дышала сердечностью и теплотой. Аудитория превратилась в слух, боясь пропустить малейшее его слово. Вот, что он сказал: «Тысячу лет назад пуста и бесприютна была Русская земля. Еще не было в ней ни кичливых и пыльных градов, ни разукрашенных каменных дворцов, ни гранитных замков с гордыми башнями. Непроходимые и дремучие леса покрывали ее и прятались в них племена, которые сами себя не знали и не ведали, кто они были от роду. Прошли столетия, народ осознал себя и объединился, поверив, что это его земля. Появились цари, сословия, войско и своя история; появилась государственность. Много врагов вторгалось на Русь со всех сторон света, пробуя крепость наших границ и пытаясь поработить нас, но все они всегда были биты. Однако, такого врага, который напал на нас сейчас, с сотворения мира не было. Он не действует огнем и мечом, завоевывая территорию – это потом, поначалу он портит души человеков, превращая их в стадо, чтобы ими было легче управлять. Это опаснейшая бацилла, заразившая Русь, и слышал я, что зараза эта гуляет сейчас по всему миру, выискивая новые жертвы. Имя заразы этой – марксизм-ленинизм. В государстве, ослабленном трудностями и лишениями, бацилла эта выходит наружу, съедая тело народа заживо, как это случилось с нашей страной. Это вреднейшее учение разделяет людей, натравливая один социальный слой на другой, а бывает даже ссорит близких родственников на почве какой-то классовой борьбы. Все это из-за денег. Богатый не хочет делиться с бедным, бедный завидует богатому – марксизм разжигает эту естественную человеческую слабость, превращая крохотную искорку в бушующее до небес пламя. Богатый не может прожить без бедного, как и бедный не может прожить без богатого; мы необходимы друг другу, мы в одной лодке; те, кто этого не понимают, начинают раскачивать лодку и все оказываются в воде. Такое происходит сейчас у нас. Как остановить пожар? Эта бацилла зависти и эгоизма не привьется в душе верующего человека – богатый он или бедный. Богатый должен щедро делиться с бедным, а бедный должен понимать, что богатство достается упорным трудом и богатство можно и потерять, опять став бедным. Христианство лечит души людей, делая их неуязвимыми к любой плесени и заразе. Христиане доброжелательны и всепрощающи и не ссорятся из-за материальных благ. Христианство – это наша твердыня, которую сатане никогда не одолеть. Потому-то большевики, подлинное семя дьяволово, так ненавидят нашу святую церковь.» Мамантов сделал жест рукой, как бы призывая себя остановиться. На секунду он наклонил голову, а затем продолжил громче, пристально всматриваясь в зал, «Словами и пожеланиями с большевиками не справиться. Они признают только могучую рать, которая заслонит им путь. Есть такая рать; есть такая сила. Через несколько дней мы опять уходим в поход, чтобы напомнить народу русскому, что большевики не навсегда. Скоро мы вернемся во множестве и освободим вас. Добровольческая армия ведет бои и на подходе. Тем временем, мы оставляем вам тридцать подвод с оружием, для вашей самообороны. Там винтовки, пулеметы, боеприпасы и медикаменты, захваченные нами во время кампании. Есть даже четыре орудия со снарядами. Берите их. Бейте красную мразь!» Он закончил говорить и раздались овации, сравнимые, пожалуй, с ревом и громом, и от которых сотрясалось все здание до самой крыши. Население было возмущено злодеяниями красных. В фойе, к столу, за которым сидел казак-грамотей с тетрадкой, выстроилась очередь добровольцев, желающих записаться в ряды ВСЮР. Там были люди всех социальных слоев: купцы и рабочие, инженеры и мужики, техники и агрономы. Здесь же на месте им выдавали обмундирование и винтовки, сказав на утро явиться в полк. Берсенев и Шебаршин, пробравшись через толчею, вышли из здания на тротуар и остановились покурить. Уже стемнело и у входа в собрание горели газовые фонари. Вечер был теплый и безветренный; люди, возбужденные речью Мамантова не хотели расходиться, продолжая толпиться на мостовой. «Ну, теперь комиссарам драпать следует!» донеслись до них юношеские голоса. «Оружие у нас теперь есть. Больше не побалуют!» «А куда ж им драпать?» возразил другой. «Они же доморощенные!» «Не скажи,» был ему ответ. «Те, которые в кабинетах сидят, из чужих земель пришлые; они раньше про нас никогда и не слыхивали. Теперь им опять в эмиграции прятаться.» Шебаршин одобрительно кивнул и ухмыльнулся, в то время как Берсенев замер от неожиданности. Его глаза округлились и брови взлетели дугой вверх в гримасе удивления. Папироса обжигала его пальцы, но он не замечал боль. Перед ним со слезами счастья на глазах стояла Сашенька. Черное узкое пальто покрывало ее стройную фигуру, блестящие каштановые волосы аккуратно завязаны в пучoк на затылке, на ногах были стоптанные туфельки. Ее лобик сморщился и она спросила своим мелодичным голосом, «Как вы здесь оказались, Николай Иванович?» «Очень просто. Я служу в корпусе генерала Мамантова,» скромно ответил Берсенев, но глаза его пронизывали девушку, восхищаясь ее неяркой красотой. «Я собирался зайти к вам на днях. Как ваши родители?» «Папа скончался год назад.» Ее глаза увлажнились и она промакнула их платочком. «Ему повезло, что не довелось увидеть этот ужас.» «Примите мои соболезнования. Ваш папа был прекрасный человек.» «А мама здесь.» Она указала на Марью Петровну, направляющуюся к ним. «Коленька! Какое счастье встретить вас.» Улыбаясь, Марья Петровна протянула ему сразу обе руки. Годы, невзгоды и лишения не смогли изменить ее. Глаза ее смотрели зорко и рукопожатие было по-прежнему крепким и энергичным. «Как вы?» «Ничего, воюю.» Берсенев выбросил окурок и подул на свои обожженные пальцы. «Идемте немедленно к нам. Вы не забыли, что у вас есть родственники в Тамбове?» «С удовольствием, но я не один,» он повернулся к своему другу. Шебаршин подошел к дамам и щелкнул каблуками. «Мы уже знакомы,» сказал он, широко улыбаясь. Они обменялись рукопожатиями. «Вот и хорошо. Вы оба приглашены.» «Мы не можем придти с пустыми руками. Дайте нам час, чтобы собраться.» «Прекрасно. Ждем вас в девять тридцать. Помните ли вы адрес?» «Конечно,» одновременно ответили оба.

Набрав в полковой кухне немного провианта для своей тещи и свояченицы, Берсенев привязал мешок к седлу своей лошади. С недавних пор у Берсенева появились с ней разногласия. Его погибший дончак был преданным и добропорядочным жеребцом, таким же как и его верный Байсар, правда уступая последнему в скорости и силе. Кобыла Мурочка, выданная ему взамен, была совершенно иного свойства. Без сомнения, она была хорошим скакуном, но требовала внимания, пытаясь сбросить всадника или укусить его за ногу. Случались у нее припадки страха, когда она нервничала, пряла ушами и, перебирая передними ногами, пыталась убежать. В таких случаях Берсенев поглаживал ей шею и с осторожностью совал в ее рот яблоко или вареную репу. «Знаю, что тебе надо,» ласково говорил он. «Вот познакомлю тебя с Байсаром, может ты успокоишься. Он должен быть неподалеку; в этом городе.» Мурочка слегка кивала головой, позвякивая уздечкой, как будто понимала. Копыта их лошадей звонко цокали по мостовой. Шебаршин гарцевал рядом, рука на револьвере. Мурочка была, как шелковая, словно чувствовала предстоящую встречу. Она потряхивала головой и стремилась вперед, как паровой каток. Улицы были мрачны и пустынны, но по углам сновали серые тени; иногда в подворотнях огоньки самокруток и короткие вспышки спичек освещали на мгновенье зловещие лица бродяг и оборванцев, провожающих их недобрыми взглядами. Когда они нашли нужный дом, то к их удивлению, в каждом окне брезжил тусклый свет, хотя парадная дверь была заколочена. «Не понимаю, зачем такой расход? Bедь их всего двое в доме. Керосин сейчас трудно достать,» спросил сам себя Берсенев. Он спешился и деликатно постучал в ворота. Тяжелая гардина на крайнем окне заколыхалась и отодвинулась, в прогале промелькнуло лицо Марьи Петровны и так же быстро задвинулась. Женский голос взволнованно сказал что-то неразборчивое, внутри послышался дробот легких ног бегущих по скрипучему полу, после короткой паузы залязгал засов и ворота растворились. Сашенька в белом платье, принарядившаяся и смятенная, шагнула в сторону, пропуская во двор двух офицеров, ведущих под уздцы своих лошадей. Она слегка наклонила голову и загадочная полуулыбка витала на ее бледно-розовых губах, храня великую тайну пробуждающейся женственности. Они привязали лошадей к бревну коновязи, вошли в дом через террасу и обомлели. Прежняя солидная и респектабельная внутренность резиденции Богатыревых стала неузнаваемой. Дом был перепланирован и густо заселен, превратившись в шумный и зловонный вертеп. Тонкие фанерные стенки перегородили изящную анфиладу комнат, преобразовав их в длинный тоскливый коридор с чередой плотно задраенных дверей с накладными замками. Они сторожили секреты семей, которые там теперь обитали. Однако разговоры, плач младенцев, ссоры и затрещины, равным образом и без задержки достигали ушей всех квартирантов. Обширная кухня Богатыревых теперь была поделена по числу жильцов на «сферы влияния». У каждого был свой столик, покрытый куском клеенки, и примус на нем. Хозяйки, в бигудях и засаленных халатах, ревниво следили каждая за своим уголком. Они не разговаривали и терпеть не могли друг друга. Из кухни валил режущий аромат свежесваренных кислых щей, смешанный с запахом хлорки, добавленной в бак, в котором кто-то из жильцов кипятил свое завшивевшее белье. «Нас уплотнили,» расстроенно объяснила Марья Петровна, с огорчением пожимая плечами. «Но нам оставили лучшую комнату,» похвалилась она со слабой, безнадежной улыбкой. «Но это же ваш дом,» напомнил ей Шебаршин. «Больше нет. Он собственность народа. Как мне сказали в исполкоме: социальная справедливость это политика новой власти. Этим людям ведь тоже надо где-то жить.» «Жилищный вопрос – острейшая проблема военного коммунизма,» руки Шебаршина сжались в кулаки. «Большевики с их бюрократизмом не разрешат его и через сто лет. Хорошо, что через полгода или раньше мы их выгоним. Тогда начнется грандиозное жилищное строительство; только глядите.» «Какой вы, право, мечтатель, г-н Шебаршин, вашими бы устами да мед пить,» с оттенком иронии сказала Марья Петровна, отворяя гостям дверь в свою комнату. «Почему же вы не верите,» Шебаршин вопросительно взглянул на нее. «Мы почти у ворот Москвы. Через день-другой и мы там. Следите за газетами… ««Помоги вам Бог,» вздохнула хозяйка и перекрестилась. Войдя, компания сгрудилась у входа, выискивая в тесноте свободное место, чтобы присесть. Круглый журнальный столик, покрытый бархатной скатертью до пола, был окружен парой венских стульев и табуреток. Односпальная кровать и железная, больничного типа койка были втиснуты между изысканным комодом красного дерева и старинным книжным шкафом, набитым томами в золоченых переплетах. На стенах висели акварели, картины, гравюры и семейные фотографии. «Ничего, будем оптимистами,» Берсенев высыпал содержимое мешка на стол. Несколько буханок, увесистый кусок сала, упакованный в промасленную бумагу, мешочек с рисом, пачка рафинада, пакетики с чаем – это неожиданное богатство заставило глаза женщин засиять от восторга. «Когда-нибудь все образуется,» согласилась Марья Петровна, расскладывая на столе тарелки. «В конюшне не заметно никаких признаков жизни,» Берсенев с трудом сдерживал себя от главного вопроса. «Где же мой Байсар?» «Николай Иванович! Это просто ужас какой!» Сашенька с расстроенным лицом заломила руки. «Вы только не возмущайтесь. Полгода назад вашего коня конфисковали на нужды Красной армии.» Свет померк в глазах Берсенева. Байсар для него был последней связью с прошлым и с погибшей семьей. «Не отдам!» рявкнул он и хрустальные подвески в люстре заколебались. «Кто забрал?!» «Все может быть не так уж плохо,» попыталась успокоить его теща. «Насколько я знаю ваш конь служит в милиции.» «Байсар служит в милиции?» захохотал Шебаршин. «Недаром Щеглов рассказывал, что у них в милиции люди – лошади!» «Шутки сейчас неуместны!» отрезал Берсенев. «Поеду – посмотрю в районном отделении.» «Это на Гимназической улице. У них сзади есть конюшни. Может быть он там на ваше счастье,» Сашенька чуть ли не рыдала. Ее тонкие брови заломились и лобик сморщился. «Или скорее на их несчастье,» Берсенев тряхнул своей кобурой. «Сейчас наша власть; пусть прячутся по щелям!» «Недолго им прятаться,» обеспокоилась Марья Петровна. «Вы же послезавтра уходите.» «Ничего, пока город патрулируют наши казаки. Я скоро вернусь,» Берсенев встал и направился к выходу. «Ты уверен, что справишься один?» предложил свою помощь Шебаршин. «Конечно, ведь там никого нет. Все разбежались как только мы вошли в город.» «А как же ужин?» огорчилась Марья Петровна. «Я как раз к ужину и успею,» нахмурившись, пообещал Берсенев и вышел из дома. В темноте он разглядел очертания своей кобылы. «Ну, милая, выручай. Пора искать твоего жениха.» Тихо он вывел ее из двора. Над крышами домов поднималась луна, заливая окрестности зыбким, призрачным светом. Дорога перед ним угадывалась светлой полосой, теряющейся вдали. Берсенев вскочил на кобылу и пустил ее галопом. Грохот копыт Мурочки разносился эхом по улице и при каждом прыжке подковы ее высекали снопы искр из булыжной мостовой. В скором времени они прибыли. Сводчатое, толстостенное здание полицейского ведомства, где теперь размещалась милиция, смотрело на него черными глазницами окон. Кирпичный фронтон, поврежденный артиллерийским огнем во время боев 1917 года, был наспех забит досками, а в щели засунуты тряпки. Тишина была оглушительной и, казалось, что утро никогда не настанет. Где-то вдалеке брехала собака. Луна поднялась выше, сделалась меньше, но светила ярче прежнего. Соседние здания были пугающе безмолвны и темны, и только в самом конце улицы теплился огонек в окошке за красной занавеской. Заросший репейником переулок позволил ему обойти здание и заглянуть в вытоптанный двор. Берсенев пытался понять открывшуюся перед ним картину. Деревянные пристройки могли служить конюшнями, а двор перед ним манежем для тренировки лошадей. Массивный висячий замок висел на воротах, а оконное стекло в сторожке рядом было разбито. Берсенев заглянул внутрь. Пятно света от его трофейного динамо-фонарика, который он возил с собой еще с германской войны, скользнуло по ободранным плакатам, приклееным к стенам, продавленному стулу с плюшевой обивкой и парочке голубей, спугнутых его появлением, и шумно поднявшихся в воздух. Спешившись, он перелез через забор, состоявший из пар параллельных жердей, укрепленных на толстых столбах, подошел к конюшне и прислушался. За оштукатуренной стеной он почувствовал присутствие лошадей. Замок поменьше преграждал доступ внутрь. Подобрав массивный камень с земли, он несколькими ударами сбил его с засова и распахнул скрипучую дверь. В конюшне стоял невыветриваемый запах дегтя, кожи и лошадиного пота. Он шел вдоль прохода, заглядывая светом фонарика в каждый денник, слыша испуганное ржание и топот отощавших лошадей, пока не дойдя до последнего стойла, увидел лежащего на полу Байсара. Kонь слабо заржал и попытался встать. В неверном, мигающем свете фонарика Берсенев разглядел потертости, ссадины на его ногах и рубец на суставе. Морда его была тосклива и в огромных фиолетовых глазах застыли слезы. Берсенев дал ему кусочек рафинада и обнял его. Потом наклонившись, oн проверил его копыта. Из-за плохого ухода они начали кровоточить. «Негодяи,» в сердцах выругался Берсенев и повел своего друга наружу. Было заметно, как трудно было жеребцу следовать за хозяином и как Байсар прихрамывал. Они вышли под звезды и остановились. Похоже, что свежий воздух, простор и легкий, нежный ветерок на мгновение ошеломили животное. Онo замерлo, наслаждаясь свободой. Байсару было трудно стоять и его передняя нога подворачивалась. Завидев долгожданного жениха Мурочка приветствовала его тихим, призывным ржаньем. Не желая заставлять обессиленного жеребца прыгать через барьер, Берсенев подошел к ограде и одним молодецким движением перебросил через нее свое худое, сильное тело. Оказавшись на другой стороне, он стал осматриваться в поисках инструмента, которым он мог бы разделаться с замком, чтобы открыть ворота. «Что ты тут делаешь, товарищ?» услышал он ехидный голос позади себя. Рука Берсенева неприметно скользнула к кобуре. «Не двигайся. Ты у меня на прицеле.» Послышалось сопение и шарканье ног, а потом незнакомец удивленно изрек, «Да ты совсем не товарищ… Ты беляк!» Сердце Берсенева захолонуло. Время остановило свой бег и секунды превратились в часы. Его дыханье замерло. Медленно-медленно Берсенев начал поворачиваться к незнакомцу. Краешком глаза он успел разглядеть насупленного, низколобого, смахивающего на гориллу, рыжего мужика, одетого в милицейскую форму. Черные глаза его горели нечеловеческой злобой, а в правой руке был зажат маузер. Милиционер не стал ждать и выстрелил первым. Пуля прошила шею Берсеневу и вышла через правую щеку. Пошатнувшись от нестерпимой боли и обливаясь кровью, он упал, но сознание сохранил. Лежа на боку в растущей луже собственной крови, Берсенев видел, как милиционер сунул свисток в рот и надул грудь, чтобы вызвать своих. Берсенев представил ораву дьяволов, которые примчатся сюда через минуту и набросятся на него. Внезапно его тело, распростертое на земле, ощутило колебания почвы, как от тяжести приближающегося поезда или бегущей лошади. Далее случилось невероятное. В один изумительный миг милиционер пролетел над Берсеневым с выражением крайнего удивления на конопатом лице, его сапоги едва не задели лежащего и, описав пологую дугу саженей в тридцать, он с шумом и треском влетел головой вперед в кусты боярышника, где затих навсегда. Мурочка вернула свою заднюю ногу в надлежащее положение и задрав голову к небу, коротко заржала в знак победы. Она показала свой характер. Байсар, наблюдая с середины манежа разворачивающую перед ним драму и не в силах придти на помощь хозяину, проявлял признаки беспокойства и волнения. Он был на грани взрыва: кружился на месте, шлепал губами и тряс головой. Резкий хлопок пистолетного выстрела заставил его уши зашевелиться; когда же Мурочка лягнула милиционера и хруст костей переламываемого позвоночника прорезал ночной воздух, больше в стороне он находиться не мог. Он задрожал и мышцы его напряглись; cобрав все оставшиеся силы и взбодренный видом Мурочки, он перепрыгнул через ограду, так же легко и грациозно, как и в свои прежние, славные времена. Через мгновение Байсар, тяжело дыша, стоял рядом с беспомощным Берсеневым, голова к голове с Мурочкой; оба они тревожно смотрели на своего хозяина, не зная как помочь ему. Силы Берсенева иссякали, сознание плыло, но душа оставалась тверда. Он протянул свою дрожащую руку к коню и сделал условный знак. Байсар не забыл тренировку. Согнув передние колени, он опустился, чтобы раненый мог влезть на него. Цепляясь за гриву, Берсенев сделал попытку вползти на спину жеребца. Для этого маневра требовалось подогнуть колени, одно за другим, но ноги не слушались, отдаваясь острой болью в пояснице. Помогая себе правым локтем и стиснув зубы, он еще немного подтянул себя вверх. Перед тем, как потерять сознание, он услышал фырканье Мурочки и почувствовал, как она толкает его сзади своей мордой. Потом наступила чернота. Вокруг него свистело, хлопало и ревело. Рой оглушающих, диких красок мчался и вертелся по необъятному кругу, ослепляя его. Он попытался зажмуриться, но избавленья не было. Он оказался в плену кошмаров. Его жена и дети были там тоже, но он не мог добраться до них. С другого берега они кричали ему, но из-за шума вокруг он не мог разобрать их слов. Ни жизнь, ни смерть не имели здесь значения и прошлое казалось несущественным. Потом исчезло и это. Остался только знакомый милый голос, который звал его, «Николай Иванович, проснитесь…»