355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Зиновьев » Искушение » Текст книги (страница 20)
Искушение
  • Текст добавлен: 25 сентября 2016, 23:48

Текст книги "Искушение"


Автор книги: Александр Зиновьев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Все попытки привить русским людям наилучшие человеческие качества в течение более чем семидесятилетней советской истории потерпели крах не только и не столько из-за неспособности коммунистической системы осуществить это на деле, сколько из-за неспособности народа стать народом коммунистических ангелов. Ни скачок в культуре и образовании, ни прогресс в материальном и бытовом отношении не смогли улучшить русский национальный характер. Наоборот, произошла во многих отношениях деградация в смысле обострения и огрубления этого характера. Такую массовую эпидемию самоуничижения, антипатриотизма и пораженчества, какая имеет место сейчас в нашей стране, не допустил бы ни один европейский народ. Более того, этого нет и среди других народов нашей страны. Они во всем винят русских, а русский народ охотно берет вину на себя.

Затевая политику перестройки, Горбачев и его советники ни на минуту не задумались над тем, каков характер тех многочисленных народов, какие должны были на практике осуществлять навязываемые им реформы и прежде всего народа русского. Любой народ способен воспользоваться благами западной цивилизации, если их преподнесут ему в качестве дара. Но далеко не любой народ способен сам создать цивилизацию такого рода или хотя бы стать соучастником ее создания и воспроизводства. Убеждение, будто различные социальные системы суть ступени в развитии одного и того же абстрактного человечества и будто любой народ может пройти эти ступени в своей эволюции, ложно фактически и с научной точки зрения. Западную цивилизацию создавали народы с определенным характером. Это – их уникальное и неповторимое творение. Это входит в их натуру, в их характер. Другие народы создавали цивилизации иного типа, более соответствовавшие их характеру и условиям их жизни.

Подглядев, как живут народы западные, нельзя пропагандой их образа жизни и приказами высшего начальства заставить свои народы начать жить так же. Эти народы нашей страны способны воспринять из западного образа жизни лишь то, что возможно развить у себя с учетом их характера. Навязывание народу образа жизни, не соответствующего его характеру, имеет своим неотвратимым следствием разрушение этого народа и его историческую гибель.

Именно такой губительный процесс происходит сейчас на наших глазах. Русскому народу сегодняшние советские правители, обуреваемые тщеславием и потерявшие чувство ответственности за творимое ими, стремятся навязать образ жизни, чуждый его характеру и уже приведший к неслыханному ранее его разложению.

Но что именно соответствует характеру русского народа? Русскому национальному характеру и исторической судьбе русского народа коммунистический социальный строй соответствует больше, чем любой другой. Он, конечно, усилил отрицательные качества народа. Но одновременно он придал им в значительной мере позитивный смысл. Во всяком случае, русский народ смог сохраниться как народ исторический лишь в качестве народа коммунистического. С любым другим строем он обречен на деградацию и гибель.

Русский народ имел в своем распоряжении достаточно исторического времени и сил, чтобы распорядиться своею судьбою наилучшим для него образом. Он это и сделал фактически. То, что мы имели за годы прошлой советской истории, и то, что мы имеем сейчас, это и есть полное и свободное раскрытие нашего национального характера. Мы как народ ни на что другое вообще не способны. Но то, на что мы способны, мы не способны оценить по достоинству и сохранять как наше историческое достижение. Мы были способны на великие жертвы ради великих идеалов. Но мы оказались способными и на великие подлости и на беспрецедентное в истории человечества предательство в отношении самих себя. Русский народ покрыл себя неувядаемой славой, совершив величайшую в истории революцию и отстояв себя в величайшей войне против сильнейшего врага. Теперь русский народ покрыл себя неувядаемым позором на всю последующую историю. Нельзя во всем винить коммунистический строй. Коммунизм не успел проявить свои позитивные стороны. Но если мы продержались несколько десятков лет, то этим мы обязаны именно коммунизму и коммунистам. Отказываясь от коммунизма, мы обрекаем себя на историческую смерть.

Правящие верхи нашего народа и их идеологические холуи предали свою страну и свой народ, превратившись в пятую колонну Запада. Но происходило это предательство на глазах народа, при его попустительстве и даже с его одобрения. Народ как целое стал соучастником этого исторического преступления. Наш народ стал народом– предателем. Он предал свое прошлое, предал тех, кто принес ради него неслыханные жертвы, предал своих потомков, предал сотни миллионов людей на планете, смотревших на него как на образец, опору и защиту. Пройдут годы, может быть века, и наши потомки осудят нас как предателей, подлецов, дураков, шкурников, холуев, трусов, капитулянтов. И проклянут нас. И это будет справедливо, ибо мы заслуживаем такой суд.

Друзья

Чтобы оплатить перепечатку статьи на машинке и сделать десяток копий, Чернову пришлось продать на черном рынке последние книги. Он послал статью последовательно в основные газеты и журналы города, но вскоре получил отказ с одной и той же мотивировкой: концепция Чернова научно несостоятельна и идеологически порочна. Чернов недоумевал: какую идеологию они имели в виду?!

Потерпев такую неудачу, Чернов решил показать статью Белову и Миронову и попросить их помочь ее напечатать. Белов согласился на новую встречу с Черновым с большой неохотой: он боялся, что безработный Чернов будет опять просить его устроить на работу или попросит денег взаймы. Когда он узнал, что речь идет всего лишь о статье, он вздохнул с облегчением.

– Ты, кажется, поддерживаешь связь со Смирновым и с Петровым, – сказал Чернов. – Оба они издают свои журналы. Может быть поговоришь с ними насчет моей статьи? Им ничего не стоит напечатать.

Белов бегло проглядел статью. Заинтересовался. Вернулся к началу и перечитал ее более внимательно. Чернов следил за выражением его лица. Ему показалось, что Белов растерялся и даже был испуган.

– Ты это сам сочинил или скомпилировал? – спросил он, дочитав статью. Признайся, старик, ты решил меня разыграть?

– Мы с тобой знакомы не первый год, чтобы так оскорблять меня. По-моему, я не давал тебе повода для таких предположений.

– Одно дело – математика. А тут – социология, публицистика, политика. Ты же не специалист в этом.

– За последние годы я начитался настолько, что могу считать себя специалистом именно в этом. Математику я забросил.

– И напрасно! В математике ты – гений. А тут...

–Что тут?! Ты же сам решил, что я списал у какого-то профессионала.

– Как-то странно видеть тебя в новой роли.

– А в роли безработного тебе не странно меня видеть?

– Сейчас многие без работы.

– И многие сочиняют статьи для бесчисленных газет и журналов.

– Так-то оно так. Только со Смирновым и Петровым у меня теперь контактов нет. Они теперь важные персоны, до них не доберешься.

– Ладно, не хочешь – не надо. А что скажешь о статье?

– Статья, я бы сказал, несколько необычная. Я сомневаюсь в том, что такую статью кто-нибудь теперь напечатает.

– Но ты-то сам что думаешь? В чем ты видишь мои ошибки?

– При чем тут истины и заблуждения? Наши газеты и журналы – не бескорыстные искатели истины. Сейчас все стали политиками. И твоя статья выглядит не как претензия на истину, а как выражение определенной политики. Только какой?..

– Какой именно?

– Во всяком случае, я такую политику не принимаю. Хочешь знать, в чем состоит твоя ошибка с этой статьей? Ты по житейской наивности выболтал то, что общеизвестно, но что все скрывают. Ты нарушил одно из важнейших табу современности.

Через неделю Чернов наконец-то получил аудиенцию у... Миронова. Тот держался очень важно: его избрали лидером их новой партии. Уже партии! Чернов поинтересовался, сколько человек в его партии и какие слои населения она представляет.

– Трудно сказать, – ответил Миронов. – Теперь все происходит так стремительно. Неделю назад было двести человек. Теперь – пятьсот. Кто знает, может быть на той неделе будет десять тысяч. Мы изменили нашу программу. Знаешь, массовость вынуждает. Теперь мы называемся Партией демократов-социалистов, сокращенно – ПДС. А что касается слоев населения, интересы которых мы представляем, так это – устаревший взгляд на партию. Ну, покажи, что ты там такое состряпал!

Миронов начал бегло просматривать статью. Чернов следил за выражением его лица. Ему заранее стало ясно, что может сказать этот новоиспеченный глава новоиспеченной партии.

– Ну, что тебе сказать, – начал Миронов, проглядев последнюю страницу. – Честно говоря, мне жаль тебя. Но, как говорится, друг Платон, а истина дороже. Скажу тебе откровенно, как старому другу. Что такое народ как реальность, а не как миф? Сборище ничтожеств, которое служит пьедесталом и средство для немногих ничтожеств жить так, как будто они на самом деле венец творения. Чтобы это положение сохранить, эти немногие исключительные ничтожества изобрели миф народа, с помощью которого они одуряют народ. Ты этот миф разрушаешь. К тому же политика есть политика. Что такое наш народ всем очевидно. Семьдесят лет воспитывали, и все впустую. Теперь поманили его всякие подлецы и демагоги антисоветскими и антикоммунистическими лозунгами, и наш народ готов растоптать все прошлые достижения, готов продать все идеалы. А что сделаешь?! Сказать, что народ – сборище глупцов, подлецов и прочей мрази? Это равносильно самоубийству. А ты говорить это почти без прикрас.

– Можешь не продолжать, – оборвал его Чернов, – Извини, что побеспокоил, оторвал вождя большой партии от сверхважных дел эпохального масштаба.

– Твоя ирония неуместна. Сейчас действительно решаются проблемы эпохального масштаба. Решается судьба коммунизма.

– Ты прав. И знаешь, в чем состоит самый важный результат истории коммунизма?

– В чем же, если это не секрет?

– В том, что он породил многие миллионы всякого рода подлецов. От этого он и погибнет. Туда ему и дорога!

Новый самиздат

В 1986 году освободили студентов, выпустивших первый самиздатовский номер Гласности. Они решили продолжить свое дело, наивно полагая, что теперь их журнал признают официально, дадут средства, помещение, бумагу, множительные аппараты. Но ничего подобного не случилось. Появились другие журналы и газеты, выпускаемые более ловкими и предприимчивыми дельцами. Они захватили все легальные и нелегальные средства публикации. Журнал Гласность так и остался нелегальным. Людей, делавших его, и авторов статей не преследовали: не до этого было. Да и журнал на фоне других изданий, ринувшихся разоблачать и поливать грязью все советское, стал выглядеть чуть ли не как орган консерваторов. Это впечатление усиливалось тем, что журнал уже с третьего номера занял критическую позицию по отношению к перестройке, вернее – стал разоблачать деятелей перестройки.

Одним из первых объектов критики в журнале стала Маоцзедунька. В одной из статей говорилось, что целый Троицкий (бывший красноармейский) район превратился в прямом смысле слова в вотчину Маоцзедуньки. Клан Елкиных, их родственников и друзей стал полновластным владельцем экономики района. При общем катастрофическом положении с продовольствием эти люди сосредоточили в своих тайных и явных частных складах огромные запасы мяса, молочных продуктов и овощей. Больше половины людей, торгующий на партградских рынках, суть люди из мафии Маоцзедуньки. Ими подкуплены милиция, КГБ и все городские власти. Как-то в пьяном виде Маоцзе-дунька хвасталась, что у клана Елкиных денег больше, чем в государственном банке города.

Этот номер журнала Гласность попался на глаза Юрию совершенно случайно: его сравнительно дешево продавал пьяный забулдыга в пешеходной зоне. Прочитав его, Юрий, захватив статью, пошел по адресу, указанному в журнале. Редакция помешалась в необычайно захламленной двухкомнатной квартире в полуразрушенном доме на окраине города. Повсюду валялись газеты, журналы, книги, пустые бутылки, грязная посуда, тряпки, окурки. Накурено было так, что Чернова с непривычки затошнило. В квартире крутилось человек десять мужчин и женщин, вполне подстать виду квартиры.

– Тимошенко, – представился Юрию редактор журнала, молодой человек лет тридцати, с длинными неопрятными волосами, со столь же неопрятной бородой, в джинсовом костюме. – Ну, что ты приволок? У нас, брат, своего говна в избытке, не успеваем печатать. А материальная база у нас, сам понимаешь... Ого! Статья 20 страниц?! Не читая скажу, не пойдет. Не больше пяти страниц. И никаких гарантий. Сейчас вся страна свихнулась на писанине. Все пишут. А почему к нам пришел? Другие печатать не хотят? Вот так и получается: к нам несут всякое говно, какое никто печатать не хочет. Ладно, не обижайся. Оставь свое сочинение. Время найду – полистаю. Позвоню.

– У меня нет телефона.

– Ну, зайти через пару недель. Поговорим. А сейчас, друг, извини. Некогда. Готовим новый номер. Зубодробительный! После появления его Горбачев вряд ли долго удержится у власти.

Чернов решил, что и тут его статью наверняка не напечатают, и забрал ее с собой. Народ! Где он, тот народ, который считается высшей ценностью? И Белов народ. И Миронов народ. И эти люди народ. И Горбачев народ. И Маоцзедунька народ. И никакого другого народа нет и не будет. И этот единственный и неповторимый русский народ исторг его, Чернова, из себя как чужеродное тело. Для него никакого народа не существовало.

– Я совершил ошибку,– сказал он себе, – думая, что наш народ надо и можно уберечь от полной гибели. Он сам не хочет этого.

Он изорвал статью и бросил обрывки в ближайшую мусорную урну. Как это случилось, что ее еще не украли?! Вот когда разворуют все помойки, тогда можно будет сказать: конец! А пока помойки еще целы, народ еще жив. Боже, что за народ!

Макаров

Чернов стал изредка навещать Макарова. Тот был этому рад. Встречал Юрия как самого дорогого гостя. Жена Макарова по такому случаю ставила на стол все, что удавалось достать ценой стояния часами в очередях, по знакомству, в обмен на вещи. Макаров, заметив в Юрии внимательного и терпеливого слушателя, стремился высказать ему все самое сокровенное, что накопилось в его душе в результате многолетних размышлений.

– Я коммунист, – говорил Макаров, – и никогда не отрекусь от этого. Недостатки нашей истории и нашей нынешней жизни мне известны не хуже, чем прошлым и нынешним их разоблачителям. Но я считаю, что бросаться тут в другую крайность, т.е. в крайность огульного отрицания всего, что связано с коммунизмом, значит наносить нашей стране еще больший ущерб, чем ей нанесла безудержная апологетика прошлого. Надо трезво и справедливо оценить наше прошлое и результаты нашей советской истории. Вот возьмем, например, проблему Сталина и сталинизма. Что только ни говорят и ни пишут об этом теперь! И почти все – абсурд, идеологический идиотизм. Я не оправдываю Сталина и то, что было сделано в те годы. Но нельзя так обращаться с великой историей. Это был самый грандиозный период нашей российской истории, каким бы черным и страшным он ни был. И он был не только черным и страшным, он был и светлым и радостным, причем – больше светлым и радостным, чем черным и страшным. Просто инициативу в его оценке захватили в свои руки разоблачители, антисоветчики и антикоммунисты. И они создают идеологическую ложную картину его.

– Сталинизм есть многостороннее и противоречивое явление, – продолжал Макаров. – Диалектика – вещь серьезная. Ее дискредитировали невежды и без-дари. Без диалектики не поймешь ни одно серьезное историческое явление. Так вот, Сталин и сталинцы, с одной стороны, создавали и укрепляли то, что потом стало вызывать протесты и критику. Но они одновременно и боролись против этого. Хотели того или нет, в сталинские годы стали складываться новые классы, и прежде всего – привилегированный класс. Сталинисты обрушили репрессии прежде всего на него, хотя делали все, что укрепляло его. Сталинская власть была подлинно народной. Но как власть она с необходимостью становилась антинародной. Это – живая диалектика развития. И наше время можно понять лишь как такой же противоречивый процесс.

Чернову нравилось слушать Макарова. Протестуя против общей тенденции его речей, Чернов вместе с тем чувствовал в них какую-то глубинную правду, которую он еще не мог ощутить во всей ее объективной безжалостности.

– Главное, Чернов, – говорил Макаров, – поймите одну простую истину: Маркс и Ленин были настоящие гении, а не те преступники и дураки, как их теперь изображают. Был великим политическим гением и Сталин. Надо к их словам и делам подойти исторически, взять их в реальном историческом контексте, а не вырывать их из него. В живописи, например, нельзя вырывать отдельные мазки из целой картины. Это очевидно. Тем более нельзя это делать в понимании исторических явлений.

– Вы, Чернов, выросли в атмосфере антикоммунистических умонастроений, говорил Макаров, – но и Вы, как я вижу, переживаете то, что у нас происходит, как трагедию. А каково мне, убежденному коммунисту, посвятившему всю жизнь пропаганде идей коммунизма и воспитанию людей в духе коммунизма, видеть, как рушится самое святое дело и самые светлые идеалы?! Мне хорошо известны все недостатки нашей истории и нашего строя. И тем не менее я убежден в том, что этот строй есть наилучший для России. Более того, крушение его равносильно гибели России. Но я бессилен что-то сделать, чтобы помешать этому. Меня никто не хочет слушать. Я остался в университете на почасовой работе – один семинар в неделю, консультации. Предложил парткому лекцию прочитать на тему о том, чего стоит нынешняя критика коммунизма. Назвал лекцию Устарели ли идеи коммунизма? Представьте себе, партком отказался! Сказали, что никто не придет. А какая-то антимарксистская группа устроила дискуссию на тему Нужен ли марксизм? Я хотел было выступить. В парткоме мне категорически запретили это делать, мотивируя тем, что у меня якобы репутация консерватора и недобитого сталиниста. Что Вы на это скажете?

– Я Вам сочувствую по-человечески, – сказал Чернов. – Но Вы же знаете, как я изучал марксизм. Честно признаюсь, я в нем так ничего и не понял. Очевидно, тут действует какой-то механизм времени. Я вообще не встречал ни одного человека, кроме Вас, кто искренне принимал бы марксизм как нечто достойное уважения. А что касается нашего строя – я в своей жизни не могу найти ничего такого, за что я должен быть благодарен ему.

– А образование? Вы же получили хорошее образование. У Вас есть почти бесплатное жилье. Работа...

– Я безработный...

– Вы стали безработным не из-за коммунистического строя, а из-за того, что его стали разрушать. И вообще, люди стали воспринимать как нечто само со

бой разумеющееся то, что было достигнуто благодаря коммунизму, и захотели иметь еще какие-то блага, которые нам сейчас были не по силам или вообще исключались нашим строем. Если наш строй рухнет, люди заметят, что они потеряли больше, чем приобрели. Но будет уже поздно. Помяните мои слова: люди еще будут вспоминать брежневские годы как Золотой век нашей истории!

Мысли наедине

По телевидению выступила Маоцзедунька. И такого наговорила о нашем строе, о власти и об идеологии, как будто она была прирожденной и бескомпромиссной диссиденткой. Говорила она и о преступной политике в сфере атомных экспериментов, о их жертвах в нашей области, о катастрофе в Атоме. Я слушал эту гадину и чувствовал себя так, как будто меня обокрали даже в моих несчастьях. Эти подонки присвоили себе даже все то, что должно принадлежать таким, как я, по праву жертв их же преступной политики. Было ли нечто подобное в истории человечества? Думаю, что нет. Коммунизм для меня неприемлем хотя бы уже за одно то, что он породил таких гадов, как Маоцзедунька. Но и антикоммунизм неприемлем хотя бы потому, что его возглавили такие гады, как Маоцзедунька. Где выход из этой ситуации? Уйти в сторону? Но куда? А может быть вообще уйти, исчезнуть совсем?!..

Путч

О возможности государственного переворота с использованием вооруженных сил начали говорить и писать чуть ли не с первых дней перестройки. Но все это было в области пустословия и проявления страхов перестройщиков за свою шкуру. С самого начала перестройки ее инициаторы и активисты в глубине души чувствовали, что они затеяли нечто преступное, за что придется со временем нести ответственность. И молчаливое большинство населения жило с тайной надеждой, что перестроечный кошмар вот-вот кончится, и перестройщиков отправят туда, куда следует, а именно – в тюрьмы и лагеря.

Когда известие о государственном перевороте в Москве дошло до партградцев, они вздохнули с облегчением: наконец-то! Жизнь стала нормализоваться буквально на глазах. Поджали хвосты бандиты и хулиганы. Затаились частники, монархисты, анархисты и даже демократы. Спрятались проститутки и гомосексуалисты (сексуально инакомыслящие, как их называли в Партграде). Спекулянты на рынках снизили цены. Без всяких запретов свыше прекратился выпуск бесчисленных газет и журналов, занимавшихся антисоветской и антикоммунистической пропагандой. Вышедшие из КПСС члены партии вытащили спрятанные на всякий случай партийные билеты и сделали вид, будто они оставались верными коммунистами. Короче говоря, партградцы восприняли событие в Москве как новую установку высшего руководства, которую они ждали несколько лет, и начали возвращаться к старому привычному образу жизни. Но прошло всего менее трех дней, и партградцам вновь пришлось погрузиться в пучину перестройки: 21 августа стало известно, что угроза переворота предотвращена.

Маоцзедунька

Известие о перевороте в Москве повергло Маоцзедуньку в состояние паники. Неужели она дала маху?! Неужели придется потерять все достигнутое?! Ведь ее, как прочих деятелей перестройки, наверняка отдадут под суд! Могут и расстрелять как врага народа! Выходит, зря она поторопилась выйти из партии! Что делать?! Надо бы с Круговым посоветоваться. А где он, Кругов, сейчас?! Он сам поспешил пристроиться к частному бизнесу! Вот конъюнктурщик! А еще секретарем обкома партии был! Что за люди! Ни на кого положиться нельзя!

Не зная, что предпринять, Маоцзедунька напилась до беспамятства. В этом состоянии она пребывала все время путча. Когда путч провалился, и правая рука Маоцзедуньки, Смирнов, прятавшийся эти дни у своей тетки в деревне, примчался на новую роскошную дачу Маоцзедуньки, та валялась под кроватью, облеванная и наделавшая под себя. С помощью прочих вождей демократии Смирнов привел ее в более или менее приличное состояние и приволок в мэрию, где герои сопротивления уже соорудили баррикады для защиты центра демократии, хотя в городе не нашлось ни одного человека, который помышлял о нападении на них.

Еще одна революция

29 августа Верховный Совет СССР запретил КПСС как преступную организацию. В городе начался разгул демократии, т.е. буйство и неистовство всех тех, кто выбрался на арену политической, социальной, экономической, идеологической, культурной и преступной жизни города. Первым делом Маоцзедунька объявила о запрете КПСС в области и об аресте всех явных и неявных участников контрреволюционного путча. Начались погромы учреждений КПСС, грабежи квартир и дач руководящих партийных работников, увольнения с работы и избиения ни в чем неповинных рядовых членов партии. Были созданы специальные комиссии по расследованию поведения граждан во время путча. Город срочно переименовали в Царьград. Переименовали также все площади и улицы, носившие имена выдающихся деятелей коммунизма и прошлой советской истории, включая Маркса, Энгельса и Ленина. В какой-то газетенке неокоммунистов был напечатан фельетон, в котором предлагалось переименовать город не в Царьград, а в Ретроград. Газетенку тут же запретили, а издателей арестовали как путчистов. Демократическая пресса переполнилась сообщениями о грандиозных приготовлениях реакционеров к путчу в городе, который якобы был сорван благодаря героическому сопротивлению демократов во главе с мэром города Евдокией Тимофеевной Елкиной.

Кульминационным пунктом новой революции явился взрыв гранитного монумента Ленина на Губернаторской площади (бывший площади Ленина). Демократы во главе с Маоцзедунькой рассчитывали на то, что этот взрыв народ встретит с величайшим ликованием как окончательное освобождение от проклятого прошлого (это ее слова). Но ликования не получилось. На площадь пришло поглядеть на зрелище несколько десятков бездельников и пьяниц. После взрыва город погрузился в мрачную апатию. Ждать спасения было больше неоткуда.

Величайшая веха в русской истории

В первый же год перестройки все уцелевшие церкви были открыты и отданы попам в полное распоряжение. В поразительно короткие сроки в Партграде появились буквально сотни служителей культа всех сортов и рангов. Такого количества их в Партграде не было даже в дореволюционные годы. Начался неслыханный расцвет церкви. Попы стали обзаводиться домами, дачами, автомашинами, заграничными вещами, включая телевизионную аппаратуру и компьютеры. Вскоре по технической оснащенности партградская епархия превзошла правящий аппарат области. Наконец, произошло событие, которое все прогрессивные газеты области назвали величайшей вехой в русской истории, поставив его в один ряд с крещением Руси: Маоцзедунька, которую президент РСФСР Ельцин назначил своим представителем в области, обратилась с просьбой к партградскому епископу благословить ее на управление областью. Епископ просьбу выполнил. В кафедральном соборе состоялась специальная процедура венчания на управление. Во время процедуры Маоцзедунька стояла на коленях перед попами, положив руку на Библию, и выполняла все их указания.

От нечего делать Чернов забрел в собор. Он был так потрясен происходящим, что стоявший рядом с ним молодой человек рассмеялся, взглянув на его лицо.

– Ни в жизнь не поверил бы в такое, если бы сам не увидел, – сказал он. – Думаю, что это – апогей идиотизма. То, что наши руководители сплошь кретины и подлецы, меня это не удивляет. Но как может народ, переживший такую трагическую историю, мириться с этим, – этого я понять не могу. Не народ, а мразь сплошная. Я с таким народом не хочу иметь ничего общего, будь он проклят. Тьфу!

Окружающие зашикали на них. Какие-то молодые люди в рясах подбежали к ним и вытолкали из церкви. Появилась милиция. Чернова и молодого человека потащили в отделение. Увидев, что Чернов – безрукий инвалид, засмущались.

– Вы, ребята, небось комсомольцы или даже члены партии, – сказал собеседник Чернова. – Кому и чему вы служите?! Отдаете ли вы отчет себе в том, что тут творится? Ладно, пошли в отделение! Сажайте нас за хулиганство. Только вот простят ли вам ваши потомки ваше участие в контрреволюции и разгроме страны?

Милиционеры сказали, что они и сами понимают, что творится что-то неладное. Но им приказано, и они подчиняются.

– Кому подчиняетесь? – не унимался собеседник Чернова. Кто вам приказал? А своя-то голова у вас есть на плечах?

Свернув за угол, так чтобы не видели попы (а не то донесут начальству, и потом беды не оберешься!), милиционеры отпустили Чернова и его собеседника. Последний назвался Сергеем Потаповым, бывшим комсомольским функционером, ныне безработным. Разговорились.

От эйфории к отчаянию

–Семьдесят с лишним летборолись с религиозным мракобесием, беспримерную культурную революцию осуществили, образование всем дали, вели грандиозную просветительскую работу, и все впустую, – сказал Сергей. – В чем дело? Ты (Сергей по старой комсомольской привычке сразу стал обращаться к Юрию на ты) только посмотри! Вдруг обнаружилось, что массы остались такими же дремуче-темными, как в прошлые века. Мелют всякий вздор. Верят во всякую чепуху. Готовы бежать за всяким шарлатаном.

– Я в последнее время начал перечитывать с этой точки зрения все, что читал ранее, – ответил Юрий.

Массы всегда вели себя и ведут по одним и тем же законам поведения масс. И никакое образование их не переделает. К тому же, как я опять-таки недавно заметил, всякая культура и образованность в конечном счете вырождается в бескультурье и невежество, причем – высокоразвитое и претенциозное. Наше образование породило в итоге миллионы невежд, воображающих, будто они знают и понимают все.

– Ты прав. Я сейчас время от времени просматриваю то, что делала наша пропаганда. Я ведь был секретарем горкома комсомола по идеологии! Я в ужас прихожу от сознания, каким пустословием мы занимались. А ведь тогда это все казалось содержательным, значительным, важным. Знаешь, я в последнее время стал подозревать, что вся эта перестройка есть результат чудовищной глупости и безответственности нашего высшего руководства. Эти подлецы и кретины играют наверху в великую историю, борются за власть, думая, что она позволит им преобразовать жизнь по их произволу. Ничего не выйдет, если их даже наделить полномочиями Бога. В основах жизни лежат какие-то законы, которые не подчиняются никому. Их не в силах преодолеть никакая власть, никакие массы. Их надо принимать во внимание в своей деятельности как законы Бытия, как законы Природы. А именно это и не делается. Люди впадают в эйфорию преобразователей. И делают глупости в надежде на то, что авось что-то получится. А когда начинают ощущать тщетность усилий, впадают в другую крайность – в отчаяние. И начинают творить глупости от отчаяния, от сознания безнадежности любых усилий.

Самоубийство Макаровых

После провала путча и запрета КПСС в городе началась чистка увольнение с работы всех, заподозренных в сочувствии путчистам, и аресты тех, кого специальные комиссии сочли участниками подготовки путча в Партграде (ныне – в Царьграде). Газеты сообщали о многочисленных случаях самоубийства бывших работников партийного аппарата и КГБ, а так

же идеологических работников – нераскаявшихся сталинистов и потенциальных путчистов, как их определила демократическая пресса.

Среди покончивших с собою было упомянуто имя бывшего преподавателя марксизма-ленинизма в университете профессора Макарова и его супруги. Прочитав это сообщение, Чернов немедленно направился к дому, где жили Макаровы. У дома стоял милиционер. Он сказал Чернову, что квартира Макаровых опечатана, что никаких похорон не будет, что мэр (милиционер сказал мера) города приказала всех путчистов, покончивших с собой, сжечь, а прах выбросить на помойку.

Макаров был прав, подумал Чернов. На смену коммунизма в России может придти только еще худший режим. Этих гадов вроде Маоцзедуньки надо убивать. Убивать любыми доступными средствами! Убить хотя бы одну эту гадину, и жизнь будет оправдана!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю