Текст книги "Искушение"
Автор книги: Александр Зиновьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
Дискуссия об идеологии
На этот раз речь зашла об идеологии. По словам Фюрера, наша идеология систематически развращала людей, вбивая им в голову идеи равенства и по потребности. Люди привыкли ждать, что им с небес руководства посыплется манна небесная. А между тем реальность шла в противоположном направлении. Вместо обещанного равенства возникло и усиливалось неравенство в социальном, материальном и культурном отношениях. Население раскалывалось на новые классы с различными интересами и образом жизни. А принцип по потребности оказался на деле не удовлетворением растущих потребностей людей, а распределением в соответствии с их социальным положением. Да, по потребности. Но что есть потребность? Любое желание людей? Ничего подобного. Потребностью на деле оказалось то, что признавалось в качестве разумной потребности для человека в его положении. Грубо говоря, принцип По потребности оказался на деле принципом Жри, что дают!. В результате в людях развился идеологический цинизм. Вот вам реальная диалектика: с одной стороны – жажда равенства и по потребности, а с другой стороны – неверие ни в равенство, ни в по потребности.
– А что ты хочешь, – возразил Слепой, – чтобы идеология прямо говорила людям, что неравенство неизбежно, что каждому дается столько, сколько ему положено по его социальному положению, так что ли?
– А почему бы нет, – настаивал Фюрер на своей позиции. – Обратите внимание, самыми устойчивыми и эффективными формами идеологии в истории человечества были те, которые либо говорили полную правду людям о их положении (буддизм, конфуцианство, иудаизм, магометанство), или освящали реальный общественный порядок (христианство).
– Наша идеология особая, – сказал Горев. – Ее цель – сдерживать стихийные общественные силы, удерживать их в определенных рамках. И эту роль она выполнила. Не будь ее, неравенство, коррупция, бюрократизм, воровство и все такое прочее давно разрушили бы нашу страну. Другое дело – она потеряла былую эффективность, нуждается в усовершенствовании.
– ао чем я говорю? – сказал Фюрер. – Нужно людям открыто сказать всю правду.
– Идеология не наука, – включился в дискуссию Слепой. – Идеология предназначена для масс. Массам же нужна не правда, а заблуждение. Наша идеология уже потеряла способность вводить людей в нужное заблуждение – вот в чем суть дела.
– Значит, надо обновлять идеологию, – сказал Солдат. – А как? Кто это сделает?
– Беда в том, – сказал Горев, – что у нас сейчаснет такого авторитетного и имеющего власть человека, который способен на это. А если появится такой гений где-то в низах общества, ему не позволят даже слово пикнуть. Положение сейчас критическое. Если будет дан сверху сигнал пересматривать идеологию, то начнется идейный разброд. Так что лучше ничего не трогать пока, оставить все как есть.
– Не согласен, – сказал Фюрер. – Если уж идеология потеряла эффективность, значит, ее надо отбросить как устаревший хлам.
– А что ты предложишь взамен? Отбросишь одну идеологию, на ее место устремится другая. Какая? Не трудно догадаться: враждебная нам западная.
– Почему же враждебная?! Пора покончить с этой устаревшей сказкой нашей идеологии насчет идеологической непримиримости двух систем. И вообще, что такое западная идеология? Нет такой вообще. Это миф!
– Нет, это не миф, а реальность, – возразил Горев. – На Западе нет единой государственной идеологии и особого идеологического аппарата вроде тех, какие имеются у нас. Тем не менее западная идеология существует. Ее создают и распространяют тысячи разного рода специалистов и учреждений, занятых формированием общественного сознания, а также школы, университеты, газеты, журналы, литература, кино, телевидение, реклама, церковь, секретные службы, политики. Западные люди оболваниваются не меньше, чем советские. В западной идеологии западное общество изображается гораздо более привлекательным, чем оно есть на самом деле. Одна из главных задач западной идеологии – вбивать в головы людям во всем мире, будто западное общество есть лучшее из всех возможных. Одновременно с превознесением достоинств Запада западная идеология и пропаганда ведут систематическую дискредитацию всех прочих общественных устройств, презрительно именуя их режимами. И главным объектом их нападок является, разумеется, режим коммунистический. Фальсификация всего, что связано с коммунизмом и советской историей, здесь есть обычное дело. Западная идеология создает и про-пагандирует представление о международной деятельности Запада как о благородной и гуманной миссии по освобождению человечества от гнета всякого рода тоталитарных и диктаторских режимов, как о миссии приобщения народов мира к достижениям цивилизации. Эта идеология освободительной и прогрессивной миссии прикрывает и оправдывает фактические действия Запада в отношении других народов, включая действия насильственные и карательные.
– Ого! – сказал Остряк. – Ты говоришь, как будто ты – работник аппарата идеологии и пропаганды.
– А я и есть такой работник, – сказал Горев, – и не стыжусь этого.
Затишье
Умер Брежнев. На его место избрали Андропова. Это никого не удивило, так как незадолго до этого Андропов оставил пост шефа КГБ и стал вторым секретарем ЦК. В Партграде избрание Андропова встретили с большим энтузиазмом. Тот факт, что Андропов 15 лет возглавлял КГБ и что под его руководством было разгромлено диссидентское движение, в Партграде поставили ему в заслугу. Заговорили о реформах. На очередную кампанию борьбы с пьянством не обратили внимания: не в первый и не в последний раз. Но Андропов не успел осуществить реформы. На его место пришел Черненко бледная тень Брежнева. Все чувствовали, что это ненадолго. Жили в ожидании крупных перемен. Понимали, что Черненко есть лишь отсрочка этих перемен.
Чернов на короткое время погрузился в научные исследования. В конце концов, решил он, лишь научное творчество есть единственная и абсолютная ценность в этом мире. Решить еще одну проблему, нерешенную до сих пор, доказать еще одну теорему, – это важнее с точки зрения прогресса человечества, чем тысячи реформ, личных бунтов и массовых движений. Это мы, думал он, беспристрастные ученые образуем основу цивилизации и обеспечиваем прогресс человечества, несмотря ни на какие идеологические запреты и карательные меры властей. Научное открытие и есть подлинный индивидуальный бунт. Сделав крупное научное открытие и став известным в мире, Чернов получит возможность для такого индивидуального взрыва, какой нельзя будет скрыть.
Теперь Чернов, как молитву, твердил про себя такие слова. Ты служишь одному единственному Богу, и этот Бог есть истина, познание. Никаких приспособлений к обстоятельствам. Никаких компромиссов. Ты можешь ошибаться, но не лгать и не лицемерить. Ошибки исправимы, ложь и лицемерие – никогда. То, как живут почти все люди, не подходит тебе. То, что ценится, имеет успех, владеет умами и чувствами людей, – не для тебя. Это все не стоит твоего внимания, тревог и усилий. Тебе все это чуждо и ты чужд всему этому. Ты должен как можно выше взлетать в своих мыслях и уходить в них как можно дальше вперед. Ты можешь жить в самых жалких условиях, можешь быть на самом дне общества. Но сознанием ты должен быть на самом верху. Чем выше витают твои мысли, тем равнодушнее ты к житейским благам, карьере, успехам, признанию. Твоя жизнь должна стать предельно упрощенной и бедной в бытовом отношении, но предельно усложненной и богатой духовно.
Но мысли такого рода на самом деле недолго занимали сознание Чернова. На заседании математического общества, где он сообщил о своих идеях, его буквально разгромили, причем – прикрываясь некими интересами науки и новейшими достижениями мировой науки. Под последними имелись в виду статейки в западных математических журналах, на которые на Западе никто не обратил внимания, но которые в Парт-граде были возведены в ранг новейших достижений. Чернов назвал своих оппонентов кретинами, за что его тут же исключили из членов общества. В комбинат написали длинное письмо по поводу его недостойного поведения, идеалистических ошибок и уступок буржуазной идеологии. В комбинате поставили вопрос о его профессиональной несостоятельности. Выручило его лишь заступничество Белова, Миронова и Горева. Они сказали, что Чернов – гениально одаренный ученый, что ему надо помочь реализовать свои способности, что он еще прославит русскую науку.
Гений
– Но русскую науку ты, между нами говоря, не прославишь, – сказал Социолух. – Так же как и я. И знаешь, почему? Не потому, что мы неспособны делать открытия, а как раз наоборот, потому что мы способны на это в высшей степени. Нам просто не позволят прославить русскую науку. Именно потому, что мы – настоящие гении. Я это говорю не в порядке хвастовства: хвастаться тут нечем. Дело в том, что гений – это не дар природы, а социальная роль. Если ты не возражаешь, я прочитаю тебе коротенькую лекцию на этот счет.
Гений есть не столько выдающийся природный талант, сколько явление социально-историческое. Появление гения зависит не просто от биологической случайности, а от стечения исторических условий. Как более или менее массовое явление гений характерен не для всякого общества, а лишь для такого, в котором большую роль играет частное предпринимательство. Успех последнего зависит от индивидуальных способностей людей и их инициативы. Не случайно потому ни один социальный строй не может сравниться с капитализмом по числу гениев. Для появления гениев в обществе должна сложиться психологическая атмосфера в отношении к индивидуальным способностям человека. Общество должно предоставлять какую-то возможность для одаренных людей обнаруживать свой талант, выживать, добиваться успеха. Индивидуальный талант должен стать по крайней мере потенциальным богатством человека, путем к богатству и средством подняться в высшие слои общества. В обществе должны быть влиятельные люди и группы людей, способные оценить талантливого человека, оказать ему поддержку, защитить его от массы посредственностей и завистников. Коммунистическое общество по самой своей природе исключает условия, необходимые для появления, выживания и расцвета гениев как явления более или менее массового. Гений есть форма крайнего индивидуализма. Коммунистическое общество есть общество коллективистское, в котором индивидуализм как психология, идеология и форма поведения считается преступлением. Способности отдельных людей здесь поощряются лишь в той мере, в какой они не угрожают правилам коллективизма и не уходят из-под контроля государства. Здесь гений как явление социальное убивается в зародыше. Его некому тут защитить. Защита со стороны государства позволяет какой-то части способных людей проявить и развить свои способности, порою – до очень высокого уровня. Но в результате получается лишь имитация гения, а не гений в собственном смысле слова. К такому человеку понятие гений применимо лишь в том же извращенном смысле, в каком его применяют к спортсменам.
В советском обществе, как и в любом другом виде общественного устройства, люди сочиняют музыку, играют на музыкальных инструментах, занимаются наукой, пишут книги, танцуют. Но люди делают это в определенной социальной среде, власть которой они ощущают на себе постоянно, в тысячах незаметных для посторонних наблюдателей мелочей и в сотнях рутинных действий властей, сослуживцев, коллег, знакомых и даже друзей. Коммунистический социальный строй глубоко враждебен гению как явлению в психологии, идеологии, образе жизни. Он стремится так или иначе низвести высокоодаренных людей до уровня посредственности. Даже в тех случаях, когда он, по– видимому покровительствует им, он накладывает на них свою печать серости и пошлости хотя бы самим способом возвеличивания.
Право на истину и открытие монополизируют тут те, кто признан в качестве носителей истины. Это не значит, что эти люди на самом деле знают истину. Они ее изрекают тогда, когда и без них что-то становится ясным. Их по их социальному положению и по социальной значимости признают носителями истины, а не тех, кто на самом деле способен делать открытия, но не допущен в их число. Для обывательски мыслящих людей человек, занимающий высокое положение или имеющий известность и определенную репутацию, знает больше и понимает все лучше, чем человек, не занимающий постов, неизвестный, не имеющий титулов и наград. Тут бессмысленно человеку низкого социального уровня делать открытия. Все результаты разворуют. Авторство за собой такому человеку удержать невозможно. Слишком много образованных, но бездарных жуликов, имеющих в своих руках средства массовой информации. Гениев тут просто назначают.
Если у тебя маленький талантишко, то ты имеешь шансы стать крупным ученым, писателем, артистом, художником... Но если у тебя огромный талант, то горе тебе. Или ты приспособишь его к общим условиям, чтобы добиться жизненного успеха, и тогда будешь страдать оттого, что загубил его. Или ты попытаешься проявить его во всю мощь, и тогда ты будешь страдать от зависти и мести своих менее одаренных собратьев. Бездарность, выглядящая как талант, есть главный талант нашего времени.
Гений есть вообще явление, чужеродное коммунистическому обществу. Для гения нужны покровители и поклонники, которые с точки зрения восприятия его творчества находятся на высочайшем уровне культуры. А тут имеет место засилье посредственности. Посредственность порождает псевдогениев воинствующую посредственность, которая вытесняет и убивает настоящих гениев. Тут вообще нет слоя высоконравственных, чутких, высокодуховных интеллигентных людей. Такой слой возможен лишь в условиях существования многовековой аристократии, которая избавлена от житейских хлопот и забот. Но особенно ужасно то, что в наше время подлинного гения, не прогремевшего при жизни, не откроют и после смерти. Все его наследие разворуют, а его самого навечно вычеркнут из истории.
– Так что суди сам, есть у тебя шансы пойти путем гения или нет, сказал Социолух. – А если ты подаешься в сферу социальных явлений, то тут к сказанному выше присоединяется еще одно обстоятельство. Здесь число людей, считающих себя специалистами, больше, чем в любой другой сфере познания. Они воображают, будто нет ничего проще, чем понимание явлений жизни, происходящих на их глазах. На самом же деле они переносят средства обывательского способа мышления на сложные общественные явления, с необходимостью впадая в заблуждения. Им вообще не нужна никакая истина и ясность. Им нужна лишь правдоподобная ложь, запутанность, мутность. Истина в понимании общественных явлений есть удел одиночек. По моим наблюдениям, у тебя есть задатки социального мыслителя. Но чтобы развить их, нужна профессиональная подготовка и долгие годы кропотливой работы по обработке гигантского эмпирического материала. Для этого надо родиться заново. Добавь к сказанному то, что ты – русский гений. Это значит, что у себя дома тебе не дадут проявиться и быть признанным в качестве гения свои русские бездарные и завистливые собратья, а на Западе тебе не пробиться потому, что ты русский. Русскому гению на Западе не позволят быть признанным в качестве такового ни в коем случае. Так что мой тебе дружеский совет: не строй иллюзий и не пытайся даже раскрыть заложенные в тебе потенции.
Диагноз Малова
Осмотрев Юрия, Малов посоветовал ему отдохнуть с месяц где-нибудь в деревенской глуши. Юрий взял очередной отпуск. В месткоме ему дали бесплатную путевку в дом отдыха комбината. Учитывая особенность Юрия, путевку за небольшую плату (со скидкой) дали и его матери. Кормили в доме отдыха сравнительно неплохо. Погода стояла прекрасная – бабье лето. В первое же воскресенье Черновых навестил Малов. Он был трезв и на редкость весел. Рассказывал забавные истории, новые анекдоты. Вечером Юрий проводил его до железнодорожной станции.
– Знаешь, я много лет наблюдаю людей в их психологических крайностях, сказал Малов, когда они ожидали поезда. – Психически больные в некотором роде суть характерные представители своего народа. Я наблюдал тысячи психически больных людей. И не могу отделаться от мысли, что различные народы даже с ума сходят различно. Если бы меня сейчас попросили рассказать, что такое русский народ, я бы мог сделать это, рассказав, что такое русский сумасшедший. Но я сейчас хочу другое сказать. По моим наблюдениям наш народ изначально болен неизлечимой психической болезнью. Сейчас он находится на грани психической катастрофы. Еще чуть-чуть, и он свихнется окончательно. И тогда у нас начнется такое, чего еще не было за всю прошлую историю России. Это я говорю как специалист, причем – как хороший специалист. Если бы я был дурак и прохвост, я бы давно был академиком.
– Я Вам верю. Я не специалист, а тоже чувствую, что что-то плохое движется. А что делать, чтобы это остановить?
– Остановить это невозможно. Жаль, что ты не пьешь. Эх, напились бы мы с тобой по этому поводу!!
Чего мы хотим
В другое воскресенье Чернова навестила вся группа Горева. Привезли еду и выпивку. Расположились на высоком берегу реки. Говорили сначала о том о сем. И как всегда перешли к политике.
– Давайте ответим себе с полной откровенностью, чего мы хотим, – сказал Горев. – Хотим мы свергнуть наш социальный строй или нет? Если хотим, можно ли это сделать, не уничтожив миллионы людей и не ввергнув страну в состояние разрухи и хаоса? Как к этому отнесется сам спасаемый народ? Пойдет ли он на это? Что создавать на место свергнутого коммунизма? Капитализм? Годится ли он нам? И возможен ли он теперь у нас? Если же мы не хотим свергать коммунизм, принимаем ли мы его таким, каков он есть у нас? Хотим ли мы его реформировать? Допускаем ли мы возможность его усовершенствования? Если да, какими путями?
По мере дискуссии определились такие позиции. Позиция Горева, которую поддержал Слепой, свелась к следующему. Социальный строй не выбирают подобно тому, как выбирают представителей власти на Западе. Это – результат большой истории, явление эпохальное. Нам социальный строй уже дан историей, причем -дан на века. Мы лишь в начале новой исторической эпохи – эпохи коммунизма. Конечно, со временем встанет вопрос о его свержении, а именно – тогда, когда он исчерпает свои потенции. Но альтернативой ему будет не социальный строй прошлого, а что-то другое. Появятся новые критерии, новые потребности. Наши потомки вряд ли будут сражаться за возврат в дореволюционное прошлое и за капитализм. Мы принимаем нашу социальную структуру в целом, организацию наших деловых коллективов, структуру власти и основы образа жизни вообще. Мы признаем даже неизбежность социальной иерархии и различия в уровне потребления. Но мы за справедливость в рамках нашего общественного строя, мы за то, чтобы повысился уровень жизни (зарплата, жилье, одежда, еда, отдых), чтобы не были такими огромными различия в распределении материальных благ, чтобы не было бюрократизма, коррупции и прочих мерзостей. Мы за то, чтобы тот, кто лучше работает и кто способнее других, получал больше материальных благ. Мы за то, чтобы вся наша жизнь была лучше организована в рамках тех возможностей, которые нам предоставляет наш социальный строй. Как этого добиться? Чтобы выработать реалистическую программу Преобразований, необходимо изучить наше общество на уровне серьезной науки, а не довольствоваться дилетантскими соображениями.
Позиция Солдата и Остряка. Мы не Академия наук, чтобы истины открывать. От знания того, что рабство было исторически обусловлено, рабам не было легче. Они все-таки восставали, заранее зная, что обречены на поражение. Ну, а что если у нас вызывает протест сам объективный ход эволюции человечества со всеми его неумолимыми и железными законами? Опыт истории учит, что борьбу против недостатков начинают всегда дилетанты. Они не обдумывают свои поступки и их последствия. И не имеют ясных целей. Они выражают общественное недовольство, и все. Если бы люди всегда заранее знали, что возможно и что нет, что разумно и что нет, они так и остались бы в самом начале эволюции. Люди пытаются сделать что-то такое, что невозможно с научной точки зрения, и добиваются какого-то неожиданного успеха. Надо бунтовать против язв нашего общества! Мы не рабы, в конце концов!
Позиция Фюрера. Я отвергаю иррациональный бунт в духе Солдата и Остряка. И не принимаю позицию исторического терпения Горева и Григорьева. Ждать столетия?! Люди хотят улучшений условий жизни сейчас, для себя, а не для отдаленных потомков. Для этого нужны радикальные перемены в стране. Нужна новая революция, причем сверху, по инициативе высшего руководства. Нужны такие реформы, чтобы народ перестал ждать подачек сверху, чтобы он был вынужден работать так, как работают на Западе.
– Ты предлагаешь капитализм?
– Чушь! Это – идеологическая сказка, будто Запад есть капитализм. Запад – это плюрализм, демократия, индустриальное общество.
– Что, там уж и капитализма больше нет?
– Есть. Но это – совсем не то, о чем нам прожужжали уши. И роль его не та.
– Ты можешь привести пример твоих радикальных реформ?
– Сколько угодно. Например – безжалостно закрывать экономически нерентабельные предприятия.
– А что это будет означать на деле для миллионов людей? Безработицу, принудительную высылку в места, где люди не хотят добровольно жить. На словах твоя реформа выглядит хорошо, а на деле она есть покушение на самое фундаментальное завоевание нашей истории – на гарантированную работу. Народ это понимает своей шкурой. И, естественно, будет протестовать по-своему.
– Позиция народа реакционна. Надо его заставить в принудительном порядке начать жить по-новому.
– А как сочетать это насилие над народом с демократией?
– А я и не настаиваю на демократии. Я за разумную диктатуру.
– Наш народ по горло сыт этой разумной диктатурой. Он стремится разрушить ее.
–Сейчас в стране назрели огромные разрушительные силы, – сказал Горев. – Сейчас как проповедь иррационального бунта снизу, так и попытки ради
кальных реформ сверху могут иметь один и тот же результат, а именно разруху, хаос, смуту, деградацию, катастрофу. Сейчас настоящий борец за блага народа и страны не тот, кто призывает к восстанию или к преобразованиям, а тот, кто стремится удержать страну от этого. Надо думать не о том, чтобы приобрести что-то новое, а о том, чтобы сохранить, осознать и оценить то хорошее, что мы уже имеем.
– А что хорошего мы имеем?
– Хотя бы эту прекрасную природу!
– Я должен вас разочаровать. Эта прекрасная природа испорчена навечно. Здесь – зона повышенной радиации.
Чернов не хотел произносить эти слова, чтобы не портить настроение. Они вырвались непроизвольно. Ночь он не спал. Ему не давала уснуть мысль: почему самые простые элементы человеческого бытия оказались самыми труднодоступными и самыми уязвимыми для мирового зла?! Оправдан ли прогресс вообще?!
Прогресс не есть абсолютное благо. Прогресс в одних отношениях сопровождается регрессом в других. Ничто не дается даром. Ничто не проходит безнаказанно. И за прогресс приходится расплачиваться. И плата порою достигает таких размеров, что невольно возникает вопрос о том, оправдан прогресс или нет. Прогресс в каком-то отношении достигает предела, за которым его издержки начинают превосходить выгоды от него. От прогресса выгадывают одни, а расплачиваются другие. Число жертв прогресса в мире растет, причем – быстрее, чем число счастливчиков. Прогресс давно вышел из-под контроля людей и превратил их в своих марионеток. Он стал принудительным. Прогресс не делает людей лучше. Он ведет к разрушению самых высших продуктов цивилизации – принципов и критериев нравственности. Прославление прогресса есть идеология благополучных.
Современный научно-технический прогресс не есть просто прогресс во имя улучшения условий жизни людей. Он имеет социальные основы, не имеющие ничего общего со стремлением облагодетельствовать человечество. Его движущим мотивом являются эгоистические интересы лишь какой-то части человечества, навязываемые всем в качестве всеобщих. Человечество покатилось по наклонной плоскости прогресса. Оно уже не в силах избежать его катастрофических
последствий. Человечество утрачивает нечто гораздо более важное, чем очевидные достижения прогресса, а именно – утрачивает человека и человечность. Люди превращаются в роботообразные существа, объединенные в роботообразную цивилизацию с фальшивыми страстями и примитивными мыслями.
В отпуске
Отпуск летом 1984 года Юрий провел в Красноармейске. Мать уехала на Юг с Маловым. Заботу об Юрии взяла на себя бабушка.
Большую часть времени Юрий бродил в одиночестве по окрестностям города. Иногда доходил до Атома . Однажды он встретил там мужчину лет сорока. Тот тоже бродил без цели. Разговорились. Новый знакомый назвался Робертом Кузьминым. Он отбыл семилетнее заключение за антисоветскую (как гласил приговор) деятельность. Теперь ему предстояло провести в Атоме еще пять лет внутренней ссылки.
– Вы будете смеяться, – сказал Кузьмин, – но меня осудили за защиту коммунизма.
– Как так, – удивился Чернов.
– А вот так! Бывает защита похуже критики. Если бы я критиковал коммунизм, мне дали бы два или три года обычных лагерей. А за защиту мне влепили семь лет тюрьмы и лагерей строгого режима с последующей пятилетней ссылкой.
– Что же это за защита, если Вас так сурово наказали?!
– Я написал книгу, в которой обосновал закономерность всех зол коммунизма. В результате диссиденты не стали меня защищать, объявив меня махровым сталинистом. На Западе книгу не стали печатать поэтому. А наши власти сочли книгу клеветой на наш общественный строй.
– А что Вы думаете теперь о нашем строе?
– Сейчас надо о другом думать, о более важном.
– Что Вы имеете в виду?
– Близится великая смута. Скоро у нас все начнет рушиться. Боюсь, что придется защищать коммунизм иначе, от всякой мрази, которая похуже коммунистов будет.
– Откуда она возьмется?
– Всякого дерьма в России всегда было в избытке. А наш социальный строй породил дерьмо эпохальное, причем – в огромном количестве. Все наши привилегированные слои таковы. Рыба, как говорится, с головы гниет.
Чернов встретился с Кузьминым еще несколько раз. Тот развивал ему свои идеи насчет коммунизма. Чернов к своему удивлению слушал с любопытством.
– Сам по себе идеал коммунизма хорош, может быть лучше всех прочих идеалов, – говорил Кузьмин. – Но, увы, его невозможно осуществить на деле. Он предполагает разрушение частнособственнической психологии. А поди попробуй это довести до конца! Для этого надо ликвидировать семью, накопление имущества в семьях, наследование имущества, прославление писателей, музыкантов, актеров и прочих конкретных личностей. Нужно установить строгую иерархию распределения благ, ликвидировать все источники дохода, кроме официальной работы. Нужно, чтобы вся жизнь людей протекала на виду у коллективов. Надо ограничить образованность людей и культуру.
– А это зачем?! Я думаю, надо как раз наоборот поступить!
– Для страны достаточно двести писателей. А их у нас десятки тысяч. Число художников, музыкантов, актеров, спортсменов и прочих паразитов в сотни раз превышает здоровые потребности общества. А ведь каждый из них воображает себя гением и требует привилегий. Избыточное образование прививает людям завышенное представление о себе, хотя практически люди все равно остаются ничтожествами л даже еще больше портятся.
– Значит, коммунистический идеал вообще неосуществим?
– Осуществим лишь в малых масштабах, частично и на короткое время. А наше общество стало разлагаться, не успев сложиться как следует.
– Но хоть какое-то приближение к идеалу возможно?
– Чем ближе общество подходит к идеалу в каком-то одном отношении, тем дальше оно отдаляется от идеала в другом отношении. Это – изначальное и вечное противоречие всякого социального идеала.
Узнав о том, что вместе с Черновым работает сын начальника Атома, Кузьмин попросил через него воздействовать на отца, чтобы Кузьмину разрешили переселиться в Красноармейск. Он мог бы преподавать
в школе или техникуме, в крайнем случае – работать в библиотеке или сторожем. Миронов пообещал поговорить с отцом, но обещание не выполнил. А Чернов как-то позабыл о случайном собеседнике.
Приговор
В начале 1985 года Чернов закончил сбор материалов относительно жизнедеятельности Маоцзедуньки и на их основе вынес ей приговор. Это был не просто приговор некоей Елкиной Евдокии Тимофеевне как частной личности, но приговор всему советскому обществу, лишь символизируемому этой Елкиной. Естественно, он познал это общество в том виде, в каком оно сложилось в брежневские годы, включая несколько лет правления Андропова и Черненко как их инерцию. Причем, он познал это общество не как профессиональный ученый, способный наблюдать его с той же объективностью, с какой естествоиспытатель изучает стадо обезьян или муравейник, а как социологически и философски безграмотный, но от природы неглупый и наблюдательный человек, испытывающий на себе самом все недостатки этого общества. Он познал его в его негативных проявлениях, не обращая внимания на его исторически завоеванные достоинства, принимая эти достоинства как нечто само собой разумеющееся, как нечто данное от природы. Ему и в голову не приходило взглянуть на деятельность Маоцзедуньки с точки зрения объективных закономерностей функционирования власти вообще и коммунистической власти в особенности, ибо он этих закономерностей не знал и даже не подозревал о их существовании. Его знакомство с философско-социологической литературой оборвалось в самом начале, еще до того, как он мог заметить приложимость идей мыслителей прошлого к феноменам современности. Он познавал свое общество и символизирующие его личности как наиболее страдательная ткань этого общества. Наверно, так познавали бы человека израненные и окровавленные части тела человека, вынужденного преодолевать трудности ради спасения своей жизни.
Приговор Чернова гласил: Евдокия Тимофеевна Елкина, прозванная Маоцзедунькой, приговаривается им, Черновым, к публичной смертной казни за ее преступную деятельность в качестве представителя власти советского общества и выразителя преступной сущности этого общества. Теперь осталось привести приговор в исполнение. Для этого нужен был надежный и убежденный помощник. Найти его – задача Чернова на ближайшее время. Не может быть, чтобы в таком огромном скоплении людей не нашелся такой человек!
Но неожиданное для Чернова развитие событий в стране нарушило его четко определившиеся планы.
