355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Зиновьев » Искушение » Текст книги (страница 15)
Искушение
  • Текст добавлен: 25 сентября 2016, 23:48

Текст книги "Искушение"


Автор книги: Александр Зиновьев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

– Что же получается? Опять та же ложь?!

– Это уж вы сами разбирайтесь Мы свое дело сделали. Большинство из нас погибло ради того, чтобы... чтобы вы могли нас осудить, очернить и оплевать. Делайте жизнь лучше нас. Вы хозяева теперь.

– Какие мы хозяева?! Нас ни о чем не спрашивают.

– А вы думаете, раньше делалось по-нашему? Это теперь легко сказать не доноси, не клевещи, держись мужественно, протестуй... А на деле не так-то просто стать таким прекрасным человеком. Практически бессмысленно. И не то что не дадут, а сам не захочешь, причем отнюдь не по злобе. Что вы думаете, всю черную работу в прошлом прирожденные злодеи делали? Фанатики? Ничего подобного! Обычные люди. И вы на их месте поступали бы не лучше. Была рутина жизни. Люди работали. И те, кто становились жертвами, исполняли свою историческую роль. Время было такое. Оно диктовало свои законы поведения. Мы выполняли самую черную и неблагодарную работу истории. В итоге из нас сделали козлов отпущения.

– Вы много лет работали в органах. Были ли в Вашей жизни случаи, когда Ваша совесть была не чиста?

– Смотря по тому, как понимать совесть. Я лучше расскажу вам об одном случае, который мне до сих пор не дает покоя. Я из-за него испытываю если не угрызения совести, то чувство стыда.

Поклонником Сталина никогда не был. Был обычным комсомольцем. Хорошо учился. Культ Сталина вызывал у него негативные эмоции, но не настолько, чтобы протестовать открыто и вообще придавать этому особое значение. Он просто игнорировал это. О репрессиях знал, но тоже не очень переживал их. Его и его родственников это не касалось. Время от времени в институте становилось известно, что кто-то арестован как враг народа. В обвинения не то чтобы верили, скорее не хотели не верить. Тут дело было не в вере или неверии, а в чем-то другом. Была политика руководства, и рассказчик, как и люди из его окружения, эту политику так или иначе принимали. Она воспринималась ими как часть генеральной линии руководства. Принимая эту линию в целом, они принимали и ее части. Они были руководимыми, вроде солдат в армии, и это было не их дело сомневаться в правильности линии руководства. Аналогично рассказчик относился и к процессам тридцатых годов. Опять-таки дело не в том, что он на все сто процентов верил в их честность. Просто не было ни веры, ни сомнения. Тем не менее лично к Сталину он симпатий не питал. Ему не раз приходилось сталкиваться с антисталинистскими настроениями у своих соучеников. Он никогда не доносил на них. Ему доверялись. Как эти ни странно, он не был стукачом. Ему просто не предлагали быть им. Если бы предложили, скорее всего согласился бы.

Еще будучи студентом вступил в партию. Рабочее происхождение. Безупречная анкета, хорошая репутация. И в 1939 году ему предложили поступить в школу органов. Он согласился, это давало ему хорошую профессию. Окончил школу досрочно в начале войны, был направлен в особый отдел авиационной бомбардировочной дивизии. Проявил себя хорошим работником. Был назначен начальником особого отдела полка. Работа не имела в себе ничего романтического. Разоблачал мелкие преступления. Следил за умонастроениями людей. Высказывал свое мнение, когда речь заходила о наградах, званиях, должностях. Приходилось иметь дело и с политическими доносами. Они принимались во внимание. Но те, на кого писались доносы, хорошо воевали и погибали как герои. Так что такого рода доносам большого значения не придавали.

Но вот однажды ему передали заявления пилот и штурман одного экипажа. Это были доносы друг на

друга. Так как оба доносчика не были осведомителями и свои доносы подписали, рассказчик назвал их заявлениями. Доносчики каждый обвинял другого в одном и том же. Из бесед с ними рассказчик установил следующее.

Оба парня жили в деревне. Оба познали колхозы. Окончили школу в районном городишке. Учились в аэроклубе, затем – в авиационных школах, один – на пилота, другой – на штурмана. Случайно попали в один полк, попросились в один экипаж. Оба были склонны к гусарству, не прочь выпить и похохмить (пошутить и позлословить). Обоим осточертело прославление Сталина. Оба видели в нем причину всех зол, включая колхозы и поражения в начале войны. Говорили между собой на эти темы. Дружили и доверяли друг другу. Так было и на этот раз. Вечером отправились к девчонкам. Выпили основательно. По дороге в часть заговорили на ту же больную тему. Один сказал, что готов жизнью пожертвовать, лишь бы Сталина шлепнуть. Другой поддержал его. Пошутили. Посмеялись.

– А ведь в нашем положении это осуществимо, – сказал один. – До Москвы лететь пустяк. Нагрузим бомбы и вместо немецких объектов сбросим их на сталинскую дачу под Москвой.

– Дача не реальный объект, – сказал другой. – Поди, найди ее в лесу! Лучше в Кремль вдарить. Можно для верности самим в дом, где кабинет Сталина находится, врезаться. Все равно нам крышка.

– Вряд ли он в Кремле работает. Наверняка где-нибудь глубоко под землей. И спит там. Так что наша затея лишена смысла.

Поболтали таким образом. Легли спать. Прочухались к утру. Вспомнили вчерашний разговор и струхнули. Одно дело – шуточки молодых пьяных парней. И другое дело – разговор пилота и штурмана боевой машины с грузом бомб, способным снести с лица земли Кремль. А что, если друг донесет?! И оба в панике написали доносы. Причем, каждый изображал свое поведение как желание прощупать умонастроение другого.

Что было делать? Если дать ход делу, обоих ребят отстранят от полетов и посадят. Могут и к расстрелу приговорить. Пятно на полку и дивизии будет несмываемое. Командира полка и заместителя по политической части снимут, разжалуют, посадят. Не исключено, что полк расформируют. Начнут копать, десятки людей попутают. И ему, рассказчику, не поздоровится. Куда, мол, глядел?! Ущерб для страны, как видите, огромный вышел бы. Целые сутки думал рассказчик, как выкрутиться из положения. Советоваться ни с кем нельзя было, наверняка донесли бы. Наконец, надумал наилучшее решение. Позвал к себе ребят. Рассказал им о тех последствиях, какие угрожают в случае, если он даст ход делу. Предложил: либо дает ход делу, и тогда всем крышка, либо сделаем вид, будто никакого криминального разговора и никаких заявлений не было. Ребята, естественно, с радостью выбрали второй вариант. Рассказчик сжег на их глазах доносы и посоветовал впредь держать язык за зубами.

– Чувствовал я себя после этого, признаюсь, препогано,– закончил рассказ старик. – Боялся, что ребята еще наделают глупостей по пьянке. Успокоился только после того, как ребят сбили над Берлином. И до сих пор чувствую себя подлецом из-за того, что успокоился только после гибели крамольного экипажа. Вздохнул с облегчением.

– А могли эти летчики пойти на покушение, если бы точно знали местонахождение Сталина и имели бы реальную возможность разбомбить это место?

– Думаю, что нет. Поговорить и помечтать – одно дело, а действовать практически – другое. Тут было одно но, которое сдерживало дамке яростных антисталинистов. Сталин, несмотря ни на что, был народным вождем. Он был квинтэссенцией народа. Он и был сам народ. А то, что народ был таким, это дело истории. Нам вбили в голову, будто народ есть нечто абсолютно положительное, невинная жертва злодеев. А реальный народна самом деле может быть массовым злом. Таким был народ и у нас, и в Германии. Если уж судить, то надо весь народ судить. А на этом пути придется привлечь к суду все человечество. Чушь этот ваш суд истории. Спектакль для подлецов и дураков. Суд историй, как и божий суд, есть выдумка идеологов и поэтов. Никаких справедливых судов истории не было и не будет. Есть и будет лишь расправа негодяев над беззащитным и безопасным прошлым.

Лесков

Прошел такой суд истории и в комбинате. Собрание шло так, как и следовало ожидать. Но вот слово предоставили заведующему складом готовой продукции Лескову. Было известно, что Лескова репрессировали еще до войны с Германией и что он провел в лагерях почти двадцать лет. Был освобожден и реабилитирован после двадцатого съезда партии. Поскольку он отбывал наказание в лагере неподалеку от Партграда, он так и остался здесь насовсем.

– Я с юности был антисталинистом, – начал Лесков. – В 19 3 8 году я как антисталинист был осужден на 25 лет лагерей строгого режима. Из них я отбыл в заключении 19 лет. Я это говорю не с целью заслужить ваше сочувствие и похвалу, а с надеждой на то, что вы меня не обвините в пристрастии к сталинизму и не зачислите в недобитые сталинисты и консерваторы. Я был антисталинистом всю мою жизнь и остался таковым. И сейчас я буду говорить как убежденный антисталинист.

В зале наступила зловещая тишина. Собравшиеся почуяли недоброе. Но останавливать оратора не оыло оснований.

– Сейчас все вдруг стали храбрыми антисталинистами, антибрежневистами, обличителями язв прошлого и настоящего, борцами против консерваторов и бюрократов. Ну а раньше-то вы где были?! Что, вы вдруг все вместе прозрели? Прозрели!.. Дали установку свыше прозреть, вот вы и прозрели. Я ведь не первый год в комбинате. Я вас всех знаю. Не раз слушал ваши холуйские речи по адресу Брежнева. Не раз видел, как вы лизали задницу тем, кого громите теперь как виновников некоего застоя.

Раздались крики возмущения и требования лишить оратора слова. Другие требовали дать возможность выступавшему договорить. Перебранка длилась минут двадцать. Наконец, решили дать Лескову еще пять минут.

– Ругаете сталинизм, – продолжал он, – а сами что делаете? Что же вы затыкаете рот человеку, думающему иначе, чем вы? Где же свобода слова, гласность?! Вы удивляетесь, как все могло случиться при Сталине. А вот так, как сейчас со мной, и тогда поступали с теми, кто не хотел петь в общем хоре. Еще пару

слов! Большинство присутствующих – молодые люди, толком не знающие нашей реальной истории и политической борьбы прошлого. Вы ругаете сталинизм и бреж-невизм, рассматривая брежневизм как продолжение сталинизма, а нынешнюю политику – как освобождение от обоих, как прозрение, А ведь это фактически и теоретически неверно.

Договорить Лескову не дали.,Председатель заявил – категорически, что регламент исчерпан, и дал слово следующему оратору. Лесков махнул рукой, сошел с трибуны и покинул зал. За ним вышло несколько молодых людей, и в их числе Чернов.

– Горбачевцы к нам не с другой планеты прилетели, – сказал Лесков. Большинство из них начало карьеру еще в сталинские годы в качестве комсомольских активистов.

– И доносчиков, – сказал кто-то.

– И доносчиков, разумеется. Все они сделали успешную карьеру при Брежневе. Они стали руководителями районов и областей, стали основной силой в партийном аппарате. Так что если уж искать виновников тяжелого положения в стране, то это они в первую очередь. Горбачев довел до жалкого состояния Ставропольский край, где он много лет хозяйничал. А потом в ЦК он был ответственен за сельское хозяйство. Ельцин делал то же самое в Свердловской области.

– Почему же они пошли на перестройку?

– Сложный вопрос. Думаю, что им голову вскружила слава диссидентов и критиков режима. Западная пропаганда сработала. Западных благ захотелось. Рыба, как говорится, с головы портится. Не подумали о последствиях. Надеются порядок удержать и в лучах мировой славы погреться. Ну да сейчас речь не об этом. Сравните горбачевскую политику со сталинской. Во-первых, те же нападки на партийный аппарат под маркой критики консерваторов. Сталин ведь тоже воевал против консерваторов. То же стремление создать аппарат личной власти вне партийного аппарата и над ним. Во-вторых, то же стремление к насильственным преобразованиям. Все реформы Горбачева, начиная от борьбы против пьянства и кончая властью и хозяйством, суть насильственные реформы. Так кто же тут сталинист?!

– Но сталинская политика была успешной. Так может быть и теперь...

– Теперь время не то, страна не та, народ не тот, международные условия не те. Помяните мое слово, эта политика еще дорого обойдется нам. Она приведет страну к катастрофе. Не случайно Горбачев стал кумиром Запада. Запад не стал бы так хвалить его, если это не было бы выгодно ему. Горбачевская политика пе-рейдет в политику предательства интересов страны и народа, помяните мое слово!

На другой же день Лескова уволили на пенсию. Не было никаких торжественных проводов, хотя он был старейшим работником комбината и единственной настоящей жертвой сталинизма.

На распутье

Всеобщее разложение захватило и группу Горева. Солдат вышел из комсомола, бросил заочный институт и перешел на работу в кооператив, где стал получать в три раза больше, чем на заводе.

– Нужно быть круглым идиотом, чтобы упускать такую возможность, сказал он. – Имею предложение от одного частника. Конечно, он жулик. Но год протянет как минимум. А за год я у него заработаю на кооперативную квартиру и автомашину.

– А как насчет идеалов? – спросил Горев.

– Все идеалы затоптаны в грязь, – ответил Солдат. – Разве за идеалами удирает Фюрер в Москву? Спросите его, почему инженер по образованию устраивается в аспирантуру Института международных отношений и как это ему удалось? Или вотнаш новоиспеченный Дубровский. Пусть он расскажет, в какую группку он ввязался и с какой целью!

– Мы ставим своей задачей отбирать у жуликов вроде твоего частника награбленные ими богатства и передавать их народу, ответил Остряк.

– Какому народу?! – не унимался Солдат. – И когда? В будущем? А пока вы употребляете эти нажитые нечестным путем и честно экспроприируемые вами богатства для своих собственных нужд.

–Это клевета!

– Поживем – увидим, клевета или нет. Нет, друзья мои. Я хотя и необразованный болван, кое-что начал все же понимать. Наше общество своим примером на долгое время, может быть– на сто лет, похоронило все идеалы, похоронило самую идею образцового социального строя, к которому стоило бы стремиться. Более того, мы вынуждаемся на борьбу против единственного социального строя, за который стоило бы бороться.

– Браво! – воскликнул Слепой. – Суть дела не выразишь лучше. Мы в самом начале истории коммунизма, а относимся к нему так, как будто он безнадежно устарел и подлежит уничтожению. Надо начинать все сначала, причем – на национальной основе. Я лично вижу такой путь развития. В высших и средних слоях общества постепенно растет число хорошо образованных, интеллигентных, высоко нравственных и патриотически настроенных личностей. Они образуют своего рода духовное братство, имеющее целью постепенное улучшение деловой и нравственной атмосферы в самой активной и деловой части русского населения.

– Почему только русского?

– Идеи интернационализма тоже потерпели крах. Дело идет к развалу империи. Все стремятся к национальной определенности и независимости. А чем мы, русские, хуже других. Я лично за выход России из Советского Союза и за превращение ее в федерацию русских государств. Ельцин прав!

– Наша область тоже будет самостоятельным государством?

– Не говори пошлостей! России для ее возрождения нужна национальная духовная элита и своя правящая аристократия.

– Так может быть царя обратно пригласить? На Западе нам уже заготовили.

– Президент или царь – какая разница?!

–До чего мы докатились?!

– А ты предложи что-либо получше!

– В нашей стране, – сказал Горев, – максимум возможного был достигнут в брежневские годы. Как показывает опыт перестройки, любые преобразования ведут лишь к ухудшениям и к гибели страны. Можете меня называть как угодно, но моя позиция такова. Наша страна не нуждалась ни в какой перестройке, ни в какой революции сверху, ни в какой западнизации. Нужны были не маниакальные планы, а преобразования и усовершенствования обычными методами, не вызывающими сенсаций на Западе. Я считаю политику перестройки не просто ошибкой, а преступлением перед страной и народом.

– Что ты предлагаешь? Возвращаться назад?

– В прошлое не возвращаются. Надо восстанавливать нормальный порядок в стране.

– Что ты считаешь нормальным порядком?

– То, что построили за семьдесят лет нашей истории.

– Никогда бы не подумал, что в тебе таились такие махровые консервативные идеи, – сказал Слепой.

– Я этого тоже не знал, – сказал Горев. – Я, как и все вы, мыслил на уровне личной неустроенности. Только теперь, когда над страной нависла угроза гибели, я начал кое-что соображать на более высоком уровне – на уровне исторической ответственности за судьбу страны и народа.

– А стоит ли наша страна и наш народ того? – сказал Фюрер. – Я думаю, что есть один выход: последовать примеру Запада.

– И когда ты сделал это открытие? – спросил Остряк. – Когда тебе посветила карьера дипломата, выполняющего установку на западнизацию?! Значит, ты будешь готовиться на роль предателя на высоком уровне?

– Прекратите пустую ругатню, – вмешалась Катя. – Дело не в этом.

– А в чем?

– А в том, что нас обманывают все, кому не лень. В том, что мы лишь марионетки в чьей-то грязной игре.

Народный трибунал

По словам Остряка, их группа называется Народный трибунал. Возникла она с целью борьбы против организованной преступности. Власти фактически неспособны остановить ее, а в значительной мере вступают в сговор с преступниками. Группа Народный трибунал берет на себя те функции, которые должны были бы выполнять органы власти. Но она выполняет эти функции своими методами, разумеется – нелегальными, порицаемыми морально и запрещаемыми юридически. А что делать, если в стране царит бесправие и полное моральное разложение. Народ вправе как-то защищаться. В группу входят молодые рабочие. Все уже отслужили в армии. Ребята смелые. Умеют обращаться с оружием. Такие группы возникают по всей стране. Наверняка произойдет их объединение, и через несколько месяцев они станут силой, с которой придется считаться.

Оставшись наедине с Горевым, Чернов спросил его мнение о группе Остряка.

– На первый взгляд, – сказал Горев, – цели у них благородные. Но ты сам знаешь, благими намерениями вымощена дорога в ад. То, что они наказывают грабителей, это хорошо. Но ведь они их сами грабят. Так что вряд ли их деятельность можно считать совсем бескорыстной. Они наверняка не остановятся на том, что делают сейчас. Я нисколько не удивлюсь, если они выдвинут лозунг Бей перестройщиков!.

– А что в этом плохого?

– Я не говорю, что это само по себе плохо. А ты подумай вот о чем. Бывшие солдаты создают группу, о которой говорит весь город. Имеют оружие. Почти открыто делают налеты на миллионеров и бандитские шайки. Не кажется ли тебе, что за их спиной стоят более серьезные силы? Кто-то хочет их руками каштаны из огня таскать. Кто? Я ничуть не сомневаюсь в том, что к этому делу так или иначе причастно КГБ. Я тебе не советую связываться с этим Народным трибуналом.

Лесков

Узнав адрес Лескова в отделе кадров, Чернов решил навестить его. Лесков жил одиноко. Жена его умерла несколько лет назад. Дети завели свои семьи. Он разделил с ними квартиру, получив в качестве своей доли маленькую комнатушку в старом доме на окраине города. Когда пришел Чернов, Лесков лежал в постели больной. Соседка по квартире приготовила ему что-то поесть. Чернова он узнал: он сохранил хорошую память, помнил всех сотрудников комбината. Разгово–рились. Чернов сказал, что его интересует проблема покушений на Сталина. Лесков провел много лет в лагерях, наверняка встречал таких заключенных, которые обвинялись в подготовке покушений на Сталина.

– Я сам был осужден по обвинению в подготовке покушения на Сталина, сказал Лесков.

– Само собой разумеется, – сказал Чернов, – обвинение было ложным.

– Почему же ложным?! Мы на самом деле планировали такое покушение.

– Но ведь нам сообщали, что Вы были осуждены по клеветническому доносу!

– Вышла установка сверху считать всех репрессированных невинными жертвами сталинизма. Вот в комиссии по реабилитации и ринулись в другую крайность.

– Так значит Вас осудили Правильно?! Никакой клеветы не было?!

– Была и клевета. И несправедливость.

– Не понимаю!

– В доносах и в обвинении говорилось то, чего на самом деле не было. Это и дало основание комиссии реабилитировать нас как невинные жертвы. Но в наших замыслах было нечто такое, что не попало в доносы и в обвинение.

– А если бы попало, тогда что было бы?

– Тогда нас расстреляли бы.

– У вас была группа?

– Да. И довольно большая: более десяти человек.

– Что вы собирались делать?

– Достать оружие и во время демонстрации на Красной площади броситься к Мавзолею, обстрелять стоящих там вождей и забросать гранатами.

– А в чем вас обвинили?

– В том, что мы якобы собирались обстрелять из винтовок и минометов машину со Сталиным на его пути с дачи в Кремль.

– Какая разница?! Вас же все равно должны были расстрелять!

– Разница большая. С того места, откуда мы якобы собирались обстреливать машину Сталина, сделать это было практически невозможно. Клеветнический характер доноса был очевиден. И мы не стали его опровергать, признались.

– Почему вы решились на такой шаг?

– Мы все были искренними коммунистами. Мы решили, что Сталин предал идеалы революции, отступил от принципов марксизма-ленинизма и построил совсем не то, на чем настаивали настоящие коммунисты.

– А что Вы думаете о нынешних руководителях области? Считаете Вы их настоящими коммунистами?

– Какие это коммунисты?! Шкурники. Карьеристы. Настоящих коммунистов истребили при Сталине. Теперь их нет. Кто знает, может быть они еще появятся в будущем.

– А что бы Вы стали делать, если бы сейчас были молодым?

– Трудно сказать. Скорее всего стал бы настоящим террористом.

– Но Вы старый член партии. А коммунисты отвергают индивидуальный террор.

– Отвергали для своего времени. И после того, как терроризм сыграл свою историческую роль. А после взятия власти... Впрочем, после революции их самих почти всех истребили. А что Вы можете другое предложить в наше время, чтобы заставить людей опомниться?

– А на кого Вы стали бы покушаться?

– На тех, кто предал интересы нашего народа и нашей страны, продался Западу за подачки и похвалу.

– Кого Вы имеете в виду персонально?

– Прежде всего главного подлеца – самого Горбачева. Затем его помощников вроде Яковлева, Шеварднадзе и прочих гадов.

Отщепенцы

В доперестроечные годы получилось так, что Чернов не был принят в качестве своего в тех кругах партградского общества, представители которого жили благополучно, делали карьеру и добивались жизненных успехов. Они чувствовали, что Чернов чужой для них во всех отношениях – по образованию, по ментальности, по жизненным претензиям, по образу жизни и даже по физическим данным. Казалось, что с началом перестройки он должен был бы оказаться в кругу людей, начавших добиваться успехов за счет новых условий. Но это не случилось. Он и на сей раз оказался в положении отщепенца. Постепенно от него отошли его ближайшие друзья – Белов и Миронов, быстро приспособившиеся к условиям перестройки и начавшие извлекать из нее пользу для себя. Не получилось и особой близости с Горевым, оказавшимся в оппозиции к перестройке. Было что-то такое, что мешало их сближению. Это что-то различные причины неприятия перестройки. Горев отвергал ее как настоящий (идеальный) коммунист, Чернов – как человек, для которого был неприемлем как коммунизм, так и порожденный им антикоммунизм. Начавшийся в Партграде расцвет антикоммунизма Чернов воспринимал как проявление все того же коммунизма, – как вскрытие гнойника коммунизма, как торжество коммунистической помойки.

– Начинается время, когда будет решаться судьба нашей страны, – сказал Горев, Чернову шедшему с ним после работы от комбината в город. – Нам надо четко определить свою позицию. Преступно в такое время оставаться в положении постороннего наблюдателя.

– А стоит ли ломать голову над этим, – сказал Чернов. – Нам все равно не позволят остаться в стороне. Нас все равно вынудят на определенное поведение, что бы мы сами ни предпринимали. Буду я выступать за перестройку или против нее, меня все равно не примут в свои ряды ни те, ни другие. Тебя, между прочим, тоже. . – Почему ты так думаешь?

– Потому что мы суть отклонение от нормы как с точки зрения одних, так и с точки зрения других. Мы – уроды, но не нормальные советские прохвосты, способные приспособиться к новым условиям. К тому же судьба нашей страны меня не очень-то волнует. Если она рухнет, туда ей и дорога. Значит, она окажется нежизнеспособной. Страной– уродом, как и мы с тобой.

– Ты слишком мрачно смотришь на жизнь.

– А ты стараешься убедить себя и других в том, что ты – полноценный гражданин этого общества. Но общество– то неполноценное. А ты в своей полноценности заходишь слишком далеко, дальше, чем это позволяют нормы нашего общества-урода. Ты тоже поэтому обречен, как и я. Так стоит ли рыпаться?

Такой разговор не приносил ясности и облегчения. Наоборот, он усиливал мрачное ощущение огромного несчастья, надвигавшегося на всех партградцев и на них, на Чернова и Горева, в первую очередь.

– Ходит слух, – сказал Чернов на прощание, – будто ты собираешься из партии выходить. Вроде бы Гробовой об этом говорил в партбюро.

– Этот подонок первым побежит из партии, как только это станет выгодным. Нет, я останусь в партии хотя бы из духа противоречия. Если даже в Москве объявят о роспуске КПСС, я буду ратовать за ее сохранение.

– Ты такой фанатичный коммунист?

– Нет. Я вообще не коммунист в формальном смысле слова. Просто КПСС не есть партия вообще. Это – нечто другое.

– Что именно?

– Государственность. Крах КПСС равносилен краху нашей государственности, а значит – страны вообще. К сожалению, этого не могут вслух признать даже наши партийные руководители от Горбачева до секретарей первичных партийных организаций.

Второй день следствия Московская комиссия прибыла в Царьград вечером 22 сентября. День 23 сентября ушел на ознакомление с материалами КГБ и психиатрической больницы. На следующий день Рябов отсыпался до обеда после сильного перепоя в гостях у Крутова. Воробьев вновь отправился в психиатрическую больницу с целью узнать, стоит ли на учете в больнице молодой человек, о котором ему сказал Соколов. Соколов отправился в Управление КГБ с целью познакомиться с результатами прочесывания города сотрудниками КГБ и с донесениями осведомителей.

Воробьеву сразу же сообщили, что интересующий его объект состоит на учете в больнице уже с 1973 года, регулярно проходит здесь осмотр, находится под наблюдением врача Малова. В истории болезни Воробьев не нашел ничего особенного: таких молодых людей миллионы. Он решил поговорить с Маловым. Последнего в больнице не оказалось, он находился на бюллетене , т.е. был в очередном запое. Пришлось ехать к нему домой.

Малов жил в Новых Липках. Дверь Воробьеву открыл старик с иссиняфиолетовым лицом и с седыми взлохмаченными волосами. Воробьева это не удивило, он таких на своем веку перевидал многие сотни. Воробьев представился. Малов извинился за беспорядок в квартире, очистил для Воробьева стул, сбросив с него на пол книги и одежду.

– Если я не ошибаюсь, мы с Вами уже встречались, – сказал Воробьев.

– Да, – ответил Малов. – В Москве. И в Казани. Я ^ Вас хорошо помню, Вы почти не изменились. Ну, а меня трудно узнать. Сами видите... Извините, я покину Вас на минуту. Чайник поставлю. Больше мне Вас нечем угостить. Сами понимаете, какое время.

– Да Вы не беспокойтесь, я уже позавтракал в

гостинице. Я Вас долго не задержу. Меня интересует один Ваш пациент.

– А почему он Вас заинтересовал?

– Буду с Вами откровенен. Я здесь нахожусь в связи с убийством Елкиной. Органы государственной безопасности, естественно, обязаны рассмотреть все, что так или иначе связано с нею. Несколько лет назад Ваш пациент начал собирать досье на Елкину. С ним провели по этому поводу беседу в Управлении КГБ. Само собой разумеется, этот факт заинтересовал следователя КГБ. А мне поручено познакомиться с этим человеком с точки зрения его психического состояния.

– Ясно. Что Вам сказать? Я знаю этого человека с тех пор, когда он еще школьником был. Несчастный мальчик.

– Почему несчастный?

– В истории болезни не отмечено, что он – инвалид от рождения. Безрукий.

– А почему это не отмечено?

– Я сделал это умышленно, чтобы не акцентировать внимание на это. Он был одержим идеей выглядеть так, как будто он полноценный человек. Кроме того, его отец был репрессирован в сталинские годы. Умер в Атоме... Вы знаете, что это такое?

– Представляю.

– Умер, когда мальчику еще не было и года. Его растила мать. Героическая женщина. Только в России возможны такие. Если бы от меня зависело, я бы ей памятник из чистого золота поставил.

– Не надо из золота, украдут в первую же ночь.

–Я фигурально выражаюсь. С медицинской точки зрения мальчик психически был вполне здоров. Только обладал одним неизлечимым недостатком.

– Каким?

– Он был гениально одаренным.

– Почему же это недостаток?

– В России вообще, в нашей глуши – в особенности, с его физическим дефектом быть гением от рождения есть большое несчастье.

– В чем проявлялась его гениальность?

– Прежде всего в математике. Математические способности суть показатель интеллектуальных способностей вообще. Он был рожден интеллектуальным гением, способным к выдающимся открытиям во многих областях творчества. А жизнь складывалась так,

что ему не дали проявиться ни в одном из них. Вы же профессионал в таких делах. Вам наверняка встречались аналогичные случаи.

– Конечно, встречались. Но обычно это были иллюзорные гении.

– Но были и настоящие?

– Кто знает? О том, что человек является гением, мы узнаем по результатам его творчества.

– Не только. Посредственные люди, каких подавляющее большинство, узнают гения еще до того, как он начинает предпринимать попытки проявиться. И делают все от них зависящее, чтобы помешать этому. Я интересовался этой проблемой. На тысячу обычных. людей рождается один с гениальными задатками. Но лишь один из тысячи прирожденных гениев пробивается.

– Возможно, Вы правы. Вернемся к Вашему пациенту. Замечали ли Вы в нем интерес к социальным проблемам? Как он реагировал на факты несправедливости? Что он думал о диссидентах? Был ли у него интерес к террористам, в особенности – к нашим?

– Кого Вы имеете в виду?

– Лейтенанта Ильина, например.

– Особого интереса к диссидентам и к террористам я у него не замечал. Социальными проблемами он интересовался не больше других. Скорее наоборот, он был склонен к индивидуализму, к замыканию в своем внутреннем мире.

– А тот его интерес к Елкиной?

– Я об этом узнал впервые только что от Вас. Не знаю, с какой целью он начал собирать досье на нее. Я сомневаюсь в том, что он мог продолжить это дело. Он человек порывистый, мятущийся. По моим наблюдениям, он живет в основном в мыслях, в воображении. И зачем Вам нужно что-то знать о нем? Ведь эту Елкину убили уголовники, это же точно установлено!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю