Текст книги "Живи"

Автор книги: Александр Зиновьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Александр Зиновьев
ЖИВИ

Исповедь инвалида

Он – безногий от рождения инвалид. Знакомые называют его Роботом за то, что он передвигается на изобретенных им протезах подобно роботам первого поколения. Он родился в поселке «Атом» неподалеку от русского города Партграда. Родился с безобразными отростками вместо ног. Родители отказались от него. Он рос в интернате для таких, как он, детей – инвалидов от рождения и без семьи. Когда он научился говорить, он спросил воспитательницу, вырастут ли у него ножки. Воспитательница была добрая и верующая. Она сказала, что ножки у него не вырастут, зато придет время, и у него вырастут крылышки. И он поверил ей. Он говорил другим детям, что у него скоро вырастут крылышки. Они смеялись над ним. Шли месяцы и годы. Он понял, что обречен жить без ног. Но мечта о крыльях не оставляла его никогда. После окончания школы его как одного из лучших учеников приняли в институт. Он стал образованным человеком и хорошим специалистом. Но на него периодически нападало состояние отчаяния. Сейчас это отчаяние оказалось особенно тяжелым. И он начал писать свою исповедь, чтобы облегчить душу от накопившейся в ней боли.

Потребность в исповеди

Даже вполне здоровые и благополучные люди, не совершающие больших грехов, периодически испытывают потребность в исповеди. Исповедь помогает людям очищать души от всего того, что им причиняет боль и мешает жить. Верующие исповедуются перед священниками и через них перед Богом. Атеисты исповедуются перед близкими, перед сослуживцами и знакомыми, даже перед случайными собутыльниками или попутчиками. На Западе изобрели психоанализ, выполняющий функции исповеди. У нас аналогичные функции выполняли партийные и комсомольские организации, а также всякие прочие организации и объединения людей, с которыми так или иначе приходится иметь дело почти всем членам общества. Исповедуются перед самими собою. Причем они это делают систематически, как правило, даже не отдавая себе в этом отчета. Короче говоря, исповедь как форма очищения души есть столь же нормальный и необходимый элемент человеческой жизни, как и очищение тела и очищение среды, в которой живет человек. Человек, лишенный исповеди, обрекается на душевные болезни и страдания. Исключительно по этой причине я начинаю эту мою исповедь. Может быть, она поможет мне выкарабкаться из душевного кризиса, который обрушился на меня в последнее время, и потом продолжать жить так, как я и жил до сих пор. Просто жить. Жить, не претендуя на что-то большее, чем сам факт жизни.

Эпохальный неудачник

Человек может привыкнуть ко всему и примириться с любой судьбой лишь при том условии, если он деградирует интеллектуально и морально до своего жалкого положения. Если же он достигает сравнительно высокого интеллектуального и морального уровня и сохраняет его, то он никогда не сможет привыкнуть к своим несчастьям и примириться с неудачами судьбы. Они постоянно причиняют ему страдания. Оглянитесь вокруг себя, и вы увидите множество людей, всю жизнь страдающих из-за плохой формы носа или испорченных зубов, из-за малого роста или неправильной фигуры. Они всю свою жизнь ощущают себя неудачниками. А я – неудачник с рождения: я родился с какими-то омерзительного вида отростками вместо ног. Родившая меня женщина при виде их потеряла сознание, а придя в себя, отказалась от меня. Я начал свой сознательный жизненный путь с осознания этой моей изначальной неудачи. С тех пор оно не оставляет меня ни на минуту. Не оставляет ни во сне, ни наяву. Не оставляет даже в такие моменты, когда человек, казалось бы, должен быть счастлив.

Люди вообще не уважают неудачников, если даже последние здоровы физически. Они относятся к неудачникам с насмешкой и даже со злобой. А что касается нас, инвалидов от рождения, то здоровые люди в глубине души смотрят на нас так, как будто мы покушаемся на то, что им принадлежит по праву рождения в качестве здоровых людей. Конечно, они это стараются скрыть, поскольку их естественное отношение к биологическому уродству не соответствует общепринятой морали и идеологии. Но мы все равно это чувствуем. И это усиливает наше непроходящее страдание.

В наше время к прирожденному отвращению людей к отклонениям от биологических норм, какими являемся мы, присоединяется осознанный страх того, что такие отклонения от норм сами могут стать нормой. Мы, современные инвалиды от рождения, особенно остро чувствуем этот страх здоровых. Причем мы, будучи жертвами здоровых усилий здоровых людей, ощущаем себя объектами приложения этого страха здоровых. И это удесятеряет наши страдания. Так что я не просто неудачник. Я – неудачник эпохального масштаба. И это сознание эпохальности жизненной неудачи добавляет свою долю в страдание. Вот почему я постоянно обдумываю все один и тот же гамлетовский вопрос: жить или не жить?

Жить или не жить

Особенно мучительно я обдумываю этот вопрос по ночам, когда ощущение одиночества особенно сильно. Поскольку я не принц, а всего лишь безногий от рождения инвалид, поскольку живу я не в старинном замке, а в крохотной комнатушке в коммунальной квартире, я обдумываю этот вопрос не на уровне трагедийных страстей, а как заурядный советский человек, компенсирующий убожество бытия роскошью бесплодной мысли и неосуществимых моральных претензий.

Недавно у нас в городе проходил смотр самодеятельных драматических кружков. Кружок психиатрической больницы поставил «Гамлета». Гамлета играл лечившийся от алкоголизма тракторист с кривыми ногами, широким лицом и раскосыми глазами. Когда он завопил вечный вопрос «Быть или не быть?», в зале начался гомерический хохот. А ведь этому русскому алкоголику этот вопрос подходил гораздо больше, чем датскому принцу.

Считается, будто шекспировские герои выражают некие общечеловеческие проблемы. Какой вздор! Таких проблем вообще нет. Одни проблемы у принцев, другие – у шутов. Просто шутовские проблемы выглядят значительнее, если их представить как проблемы принцев. Правда, проблемы принцев не теряют значительности, если их высказывают в шутовской форме. Но короли и принцы в роли носителей неких общечеловеческих проблем суть такая же нелепость, как партийные секретари и начальники КГБ в роли выразителей неких общечеловеческих дум и чувств нашей эпохи.

Есть вечные вопросы, но нет истинных вечных ответов. Вечный ответ есть логическое противоречие. Жить или не жить? Иметь или не иметь? Делать добро или зло? Быть праведным или грешить? Приняв одно решение, тут же убеждаешься в его ложности и бросаешься в другую крайность. И так до тех пор, пока сами обстоятельства не решат твою логически неразрешимую проблему на свой лад. К тому же вечные вопросы не являются общечеловеческими. Они специально придуманы для тех, кто и без них обречен, у кого и без них ничего нет, кто и без них не может делать зло, кому и без них не дано свершить греха. Они суть вопросы для неудачников вроде меня. Кому суждено жить, иметь и грешить, те не ломают голову над такими нелепыми вопросами.

Тот алкоголик – тракторист сыграл Гамлета гениально, сам не подозревая того. Не заметили этого и зрители. Над принцем Гамлетом смеялись окружавшие его, а наши зрители перенесли свой смех на исполнителя его роли.

Рассвет

В отличие от принца я мучаюсь не столько самой проблемой «Быть или не быть?», сколько тем, как я ее постоянно решаю. Ночью я склоняюсь к тому, что жить не стоит, а с рассветом кидаюсь в другую крайность: «Быть!» Сейчас как раз начинает светать, и я могу разглядеть Ее. Она лежит на диване в моей комнатушке. Лежит одетая. Вчера поздно вечером она приволокла своего пьяного ухажера, который живет в нашей квартире. Домой возвращаться ночью опасно. Ограбят. Изнасилуют. Могут и убить. Вот она и осталась ночевать у меня. В комнате ухажера спать негде. Там кроме самого ухажера, спит его мать со своим сожителем. Странное слово: «сожитель». Сожитель – это не любовник, а просто мужчина, который более или менее регулярно «спит» с определенной женщиной, не состоя с ней в законном браке и не испытывая к ней любви в высоком литературном смысле слова. Ухажер – тоже не любовник, а ослабленная форма сожительства. В нашу эпоху сожительство становится доминирующей формой отношения между полами. В этом, конечно, есть свои преимущества для людей. Они очевидны и соблазнительны. Они достаются без особых усилий. Но к каким последствиям это ведет человеческое общество в ряде поколений? Над этим никто не хочет задуматься. Впрочем, думать об этом бессмысленно. Если уж наше сверхмощное государство, идеология и коллектив не способны остановить этот процесс, то тем более тут бессильны что – либо сделать мыслящие одиночки.

Учение Будды и Лаптизм

Мы коллективисты, и потому мы страдаем в одиночку. Наши страдания мелки и незначительны, и потому мы возносим их на космическую высоту. Мы не верим в рай как на небе, так и на земле, и потому мы надеемся на чудо. Мы атеисты, и потому мы цепляемся за религиозные учения.

В прошлом году в нашем учреждении появилась фотокопия книги «Учение Будды». В учреждении началось нечто невообразимое из-за нее. Люди готовы были платить деньги, лишь бы заполучить ее на сутки. Надеялись на то самое Чудо: а вдруг в этом таинственном учении они найдут решение своих жизненных проблем?! Ведь не зря же оно более двух тысяч лет владеет душами миллиардов людей! Чудо есть последняя соломинка, за которую хватается человек, утопающий в нашей житейской помойке. Причем инстинктивно он поступает правильно. Для помоечных червей помойка и есть то общество всеобщего благополучия, к которому всегда стремятся, но которого никогда не достигнут люди, оставаясь людьми. Поэтому люди сами стремятся превратиться в помоечных червей, лишь на этом пути достигая гармонии со своей средой. Именно этому и учил Будда – учил тому, как превратиться в помоечного червя, а не тому, как выбраться из помойки.

Ажиотаж с учением Будды продолжался до тех пор, пока не вмешались партийные органы и КГБ. Двух молодых сотрудников посадили в тюрьму за размножение фотокопий книги с целью наживы. На нас обрушили усиленную дозу антирелигиозной пропаганды.

Учение Будды чуждо условиям нашей жизни и нашей психологии. Нам в принципе невозможно вести рекомендуемый им образ жизни. Нам надо работать, писать отчеты о проделанном, сидеть на собраниях, изучать постановления ЦК КПСС и речи вождей, осуждать американский империализм, прославлять реформы нашего руководства, делать вид, будто мы с энтузиазмом осуществляем их, и делать многое другое, о чем Будда не имел ни малейшего представления. Успех учения Будды мог бы быть большим, если бы власти не приняли мер против этого. Но это был бы успех чисто литературный, то есть как чтение и материал для болтовни, а не практический. Люди не стали бы буддистами – им не позволили бы это сделать условия нашей жизни. Учение же, которое точно соответствовало бы нашим условиям, потребностям и психологии, заранее обречено на провал даже как материал для чтения и разговоров.

Одно время у нас в городе проповедовал некто Иван Лаптев. Он придумал свое собственное учение – лаптизм. Это учение было предназначено специально для нас. Но именно у нас Лаптев не встретил никакого сочувствия. Кончил он тем, что угодил в сумасшедший дом в назидание прочим мыслителям такого рода. Почему так получается? Потому что буддизм есть штучка заграничная, вроде американских джинсов и жевательной резинки, а лаптизм есть нечто свое, доморощенное. Считается, что если уж какой-то тунеядец и пьяница Иван Лаптев придумал это, то, значит, и любой из нас может придумать не хуже. В административной комиссии, принявшей решение направить Лаптева на принудительное лечение, ему сказали, что у нас уже есть учение, отвечающее нашим условиям: марксизм – ленинизм. Они действовали вполне в русском духе. Хотя марксизм чужд нам не меньше, чем буддизм, его тоже можно жевать, как американскую жевательную резинку. Верно говорится: нельзя стать пророком в своем отечестве. Но многие ли становятся ими в чужом?

Впрочем, и лаптизм неприемлем для нас, хотя он и был предназначен для нас. Дело в том, что лаптизм был предназначен для интеллектуально и морально элитарной части нашего общества, то есть для таких образованных и порядочных людей, которые по тем или иным причинам не принимают участия в ожесточенной борьбе за лучшее положение в обществе и за лучший кусок жизненных благ. Такие люди составляют у нас меньшинство. Неизбежным следствием той их исключительности является изоляция от нормальной общественной жизни, что усугубляет их душевные болезни, а не лечит их. Если бы я был здоров, я, может быть, последовал бы за Лаптевым. Но я – урод. Я вынужден сражаться за жизненный успех и хотя бы минимальное благополучие под угрозой деградации и гибели.

Имя и кличка

Ее ухажера зовут Николаем. Но чаще его зовут Солдатом, так как он недавно демобилизовался из армии. Он на эту кличку не обижается. Для таких ничтожных существ, как мы, собственное имя вообще не есть предмет первой необходимости. Достаточно и клички. Сожителя матери Солдата жильцы нашего дома презрительно именуют Хахелем. Мать Солдата зовут просто Соседкой, хотя у нее красивое имя – Антонина. Да и клички-то у нас не всякий удостаивается. Часто индивидуальность человека обозначается совсем не индивидуальными средствами. Например, у нас в доме живет старая пенсионерка, заслуженная учительница. Ее зовут просто «Ведьма с третьего этажа». Или идешь но улице и вдруг слышишь: «Эй ты, морда!» И ты безошибочно знаешь, что это обращаются именно к тебе, хотя морда у тебя не хуже, чем у других.

Такая деперсонификация рядовых граждан имеет свои неоспоримые достоинства: она избавляет нас от непомерных претензий и облегчает жизнь. Выходит, Будда, отвергая реальность «я» и считая его плодом ошибочных иллюзий, не так уж не прав. Меня зовут Роботом, так как я передвигаюсь на протезах точно так, как устаревшие роботы первого поколения. Мне было бы тяжелее жить, если бы ко мне всегда обращались по имени и отчеству (Андрей Иванович) или по фамилии (Горев).

Невеста

У нее тоже есть прозвище: Невеста. А зовут ее Анастасией, Настей, Настенькой. Невестой ее прозвали за то, что у нее до Солдата уже было несколько ухажеров, которые собирались на ней жениться, но женились на других. Бабы нашего района обзывали ее всякими оскорбительными словами. Но в конце концов сошлись на том, что прозвище Невеста для нее является самым обидным. Я же называю ее Невестой, вкладывая в это слово самое чистое, светлое и радостное содержание.

Она лежит совсем рядом, так что я мог бы дотянуться до нее рукой. Но я не решаюсь на это. И кажется, я понимаю, почему те ухажеры не женились на ней и почему Солдат не женится тоже; они боятся, что не смогут долго удержать ее за собой! А за меня она замуж не идет потому, что сама боится, что не сможет долго вытерпеть меня. Она красива и здорова, но распутна. Я добродетелен, но некрасив и нездоров. Но равноценны ли мои добродетели ее красоте и здоровью? Искупает ли ее распутство мои очевидные дефекты?

Проблема «я»

Я отвожу от нее взгляд и вновь обращаюсь к моей гамлетовской проблеме. Вообще-то говоря, эту проблему можно углубить так: что лучше – родиться, страдать и потом навеки исчезнуть или совсем не появляться на свет? Допустим, лучше второе. Но как узнать, что то существо, которое не появилось на свет, есть действительно я, а не кто-то другой? Таким путем я углубил гамлетизм до самой глубокой проблемы человеческой жизни – до проблемы «я». Причем я сделал это задолго до того, как познакомился с учением Будды.

С точки зрения Будды, «я» есть плод иллюзий. Вот это я категорически принять не могу. Для меня без «я» вообще нет человека. У нас в городе проводилась всесоюзная конференция на тему о границах замены частей человеческого организма искусственными аналогами. Хотя в газетах писали, что «конференция прошла на высоком уровне», она на самом деле прошла на высоком уровне. Конференция фактически на первое место выдвинула именно проблему «я». Выступил один инвалид, потерявший в какой-то катастрофе руки, ноги и зрение. Он был образованным человеком и вел за собой наблюдение в течение ряда лет. Он утверждал, что есть предел утраты частей и функций тела, за которым человек перестает идентифицировать себя как данное индивидуальное «я». И никакие искусственные заменители не способны компенсировать эти потери. Он стал замечать, что его «я» становится все более расплывчатым и неустойчивым. Все чаще его состояние становится близким ко сну, к кошмару, к болезни. Благодаря усилиям воли, памяти и культуре он еще как-то удерживает свое «я». Но с каждым днем это становится для него все труднее. Пока еще не поздно, нужно произвести серьезное психологическое исследование последствий операций над организмом вплоть до таких, как вырезание аппендикса и вставление искусственных зубов. Не исключено, что человечество несет серьезные потери именно по этой линии прогресса. Нет абсолютного прогресса. Прогресс в одном отношении всегда сопровождается регрессом в другом. Участники конференции раскритиковали выступление этого человека как проявление буржуазного индивидуализма. Но я подозреваю, что в его словах содержалась очень верная и тревожная мысль. Истину все-таки высказывают одиночки. Когда ее принимают многие, она теряет жизненную боль и превращается в само собой разумеющуюся банальность или обнаруживает себя как заблуждение.

Жизнь

Вот Невеста проснулась, взглянула на часы, воскликнула: «Ой, опаздываю!» – и убежала, не попрощавшись и не поблагодарив за ночлег. Пора вставать и мне. Начинается очередной день жизни.

День жизни. А что такое жизнь? Прошлым летом в наш город приезжал знаменитый столичный писатель. Приезжал с намерением наблюдать и описывать нашу жизнь. Посмотрели бы вы, как потешались жители города над ним! Описывать нашу жизнь?! Неужто уж получше ничего нет?! Да у нас и описывать-то нечего. Вот гляди, мы сейчас вывернем карманы. Что видишь? Пусто. И дома у нас пусто. И в магазинах пусто. И на работе пусто. И в желудке пусто. И в голове пусто. Везде пусто. Никакого образа жизни у нас вообще нет. Есть лишь одно безобразие.

Через пару недель, осушив дюжину поллитровок, писатель отбыл обратно в столицу.

– Такой унылости и серости, как тут у вас, я и в Москве нагляделся досыта, – сказал он на прощание своим собутыльникам. – И нет мне никакого расчета тратить свое драгоценное творческое воображение еще и на вашу серость и унылость.

Хотя столичный писатель в минуту пьяной откровенности отнесся к нашей жизни с таким презрением, я эту нашу гнусную жизнь все равно люблю, ибо другого выхода все равно нет. Если нашу жизнь не любить, то и жить невозможно будет – сразу подохнешь от тоски и отчаяния. Любовь к жизни вообще есть самозащитная реакция тех, кому в жизни приходится плохо. Если тебе хорошо живется, то любить жизнь тебе совсем ни к чему, поскольку тебе и без этого хорошо. Это отношение к жизни особенно ясно выразил один мой знакомый по прозвищу Блаженный. Все равно, где и как жить, – считает он. Лишь бы жить. Главное в жизни – ощущение самого факта жизни. Обычное душевное состояние Блаженного выражается восклицаниями: «Ах, как хорошо!», «Волшебно!», «Боже, какая благодать!». Из этого не следует, что ему хорошо живется. Живет он отвратно, как и все мы, а может быть, даже еще хуже. По выражению Хахеля, отсидевшего пять лет в исправительно – трудовых лагерях за хищения социалистической собственности, мы живем как черви в арестантской помойке. Восклицания Блаженного выражают нашу субъективную установку по отношению к нашей житейской помойке. Возлюби помойку свою, – слышится мне в этих восклицаниях, – ибо она есть твой дом, и иного дома у тебя нет и не будет. Возлюби копошащегося рядом с тобой червя, ибо он есть ближайший собрат твой, и иного ближнего у тебя нет и не будет. Жизнь одна. Устраивайся в ней так, чтобы другим было не очень противно от твоего кратковременного пребывания в ней.

Рассвело, и я выбросил из головы гамлетовскую проблему. Вечные проблемы вообще суть проблемы ночные.

Соседи

Пора вставать. Я подтягиваюсь на руках на специально приспособленных для этого кольцах, вставляю свое тело в приспособление, изображающее ноги, привожу их в рабочее состояние и иду в туалет, стараясь не скрипеть «ногами», – чуткая Соседка ненавидит этот скрип. Она грозится переломать мои протезы и выбросить на помойку. Я ее угрозы не принимаю всерьез: намерения не подлежат моральной оценке. Людей не награждают за неосуществленные добрые намерения. Так почему же их надо осуждать за неосуществленные дурные намерения?

Звуконепроницаемость у нас в доме плохая или, выражаясь более оптимистически, звукопроницаемость хорошая. Поэтому мне невольно приходится слушать то, что говорят и делают соседи.

– Эта шлюха опять ночевала у соседа, – говорит Соседка.

– Почему же шлюха, – говорит Хахель. – Неплохая девчонка, по – моему. Николай на ней вроде бы жениться собирается.

– Не он первый, не он последний. Потаскается еще немного и бросит. Какой смысл ему на ней жениться? Ни квартиры. Ни профессии. И потасканная. Он парень не дурак, найдет получше. Девок на заводе полно. С квартирой. С образованием…

– Ему, конечно, виднее. Но я бы на его месте…

– А я бы на твоем месте жене рассказала бы все по – честному про наши отношения.

– Зачем? Ну, скажу я ей. А дальше как жить? Разводиться? Алименты на двоих детей платить? А жить где? У тебя?

Хахель одевается, уходит. Соседка будит Солдата, ругаясь матом. Тот отвечает ей тем же. Мне это противно слушать. Я мат вообще не употребляю. Но и делаю это не из ложной благопристойности, а потому что русский мат опошлили нерусские интеллектуалы и иностранцы. Они лишили русский мат народной целомудренности, взяв из него одну лишь скабрезность.

Я тихо закрыл дверь своей комнаты и начал продвигаться к выходу из квартиры, стараясь не потревожить сверхчуткую Соседку. Но ускользнуть незаметно не удалось.

– Вечно они скрипят своими ногами, – заворчала она.