Текст книги "Иди на Голгофу. Гомо советикус. Распутье. Русская трагедия"

Автор книги: Александр Зиновьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 71 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]

– В прошлый раз вы упомянули о некоем Комитете интеллектуалов (КИ) при руководстве КГБ. Что это за организация?

– Это – неформальная группа. Участники ее не являются сотрудниками КГБ. Они работают в других учреждениях и имеют самые различные профессии. За участие в КИ они не имеют дополнительного вознаграждения. Это энтузиасты. Они удовлетворяются самой интеллектуальной игрой, сознанием причастности к высшим сферам, сознанием приносимой пользы. Они заинтересованы в создании у высшего руководства верного представления о положении в стране и о международной ситуации, а также в изобретении эффективных мер для улучшения этого положения. Организатором и вдохновителем КИ был мой друг…

– Вы тоже были членом КИ?

– Я дружил с Вдохновителем и другими членами КИ. Обсуждал с ними различные проблемы. Но членом не был.

– Почему?

– Просто так получилось. Я сам не стремился к этому – не было надобности. К тому же я был точкой поступления информации, что исключало возможность членства КИ.

– Что это такое?

– У членов КИ была сеть специально отобранных информаторов, через которых они собирали сведения, нужные для их интеллектуальной деятельности.

– Осведомители? Стукачи?

– Нет, совсем другое. Просто у членов КИ намечались вопросы, на которые они хотели получить ответы с учетом правил конкретной социологии. Информаторы отбирались так, чтобы их сведениям можно было доверять. Например, присвоили Брежневу звание маршала. У меня раздается телефонный звонок. Звонит Вдохновитель. Спрашивает: что я думаю по сему поводу? А я – представитель определенных кругов общества, мое мнение характерно для них. Вдохновитель знает, что я не буду изображать из себя «честного коммуниста», а скажу, что думаю на самом деле. Я знаю, что мне за мой ответ абсолютно никакого наказания не будет. И я отвечаю: эти идиоты (я имею в виду членов Политбюро) совсем рехнулись. Аналогичные вопросы были по поводу речей Брежнева, постановлений ЦК, диссидентов. Но выполнение таких заданий было для Комитета делом второстепенным.

– А что было первостепенным?

– Обдумывание политических проблем стратегического уровня. Например, план превращения последней эмиграции в операцию был сначала обдуман в КИ.

– В чем конкретно состоял план?

– Превратить спорадическую эмиграцию в массовую.

– Насильную?

– Нет, спровоцировать добровольную массовую эмиграцию. Сделать так, чтобы сотни тысяч людей захотели эмигрировать.

– С какой целью?

– Очистить страну от нездоровых элементов. Лишить их социальной базы в стране. Засылать агентов на Запад. Увеличить число носителей советизма на Западе. Это форма проникновения во вражеское тело. Показать Западу подлинное лицо оппозиции. Посеять склоки в среде диссидентов. Вызвать раздражение на Западе. Внушить Западу ложные взгляды на советское общество. Замутить воду и ловить рыбку в ней. Очень удобно со многих точек зрения.

– Насколько этот план оправдался?

– На сто процентов. Достигнуты производные результаты, на которые заранее не рассчитывали. Например, растерянность Запада перед лицом наплыва советских эмигрантов. Растерянность западных разведок в борьбе с советской активностью на Западе.

– В каких масштабах мыслилась эта операция?

– Мы советовали выбросить на Запад по крайней мере миллион человек, главным образом – евреев. Но высшее руководство испугалось этой цифры и остановилось, как обычно, на полпути.

После беседы о КИ разговор опускается на обычный банальный уровень.

– Когда началась ваша деятельность в КГБ?

– Она еще не началась. Я много лет работал на КГБ, как и многие другие советские люди. Но я никогда не работал в КГБ. Я дал согласие стать советским агентом с целью получить разрешение на эмиграцию.

– Вы были осведомителем КГБ? Какая у вас была кличка?

– Я не был осведомителем КГБ.

– Этого не может быть!

– Не все советские люди суть осведомители КГБ. Любой советский человек в принципе может быть использован КГБ для получения информации или для какой-то операции. Но это другое дело. КГБ, например, использует западные разведки в своих интересах. Выходит, по-вашему, и они…

– Вам предлагали стать осведомителем?

– Затрудняюсь ответить. Иногда это делается в завуалированной форме, так что формально это не есть предложение. Во всяком случае, я отказался.

– Не может быть!

– Согласие или отказ тут не играют той роли, какую им приписывают на Западе. Я знал людей, согласившихся быть осведомителями, но фактически не ставших ими, и людей, отказавшихся, но фактически работавших на КГБ. Теперь многие выполняют поручения КГБ, формально не сотрудничая с ним. Я, например, писал отчеты для президиума Академии наук, которые автоматически шли в КГБ.

– Так, значит, вы все-таки сотрудничали с КГБ! Вы не до конца искренни с нами.

– Сформулируйте мне «конец искренности», и я обещаю дойти до него без колебаний и даже пойти дальше.

Они не поняли двусмысленности моей просьбы.

Об искренности

Искренен я с моими собеседниками или нет? Ни то ни другое. Понятие искренности вообще лишено смысла в применении к идеологическому сознанию гомососа. Когда я решил эмигрировать, один мой старый знакомый сказал: значит, ты теперь будешь нашим врагом. А ведь он не дурак. И не на партийном собрании выступал. А другой знакомый именно после партийного собрания, на котором меня заклеймили как предателя, с чувством пожал мне руку. Разумеется, когда не было свидетелей. Кто из них был искренен? Все зависит от обстоятельств, в которых гомосос проявляет свои качества. Он гибок и ситуационен. Его реакции всегда естественны, но не единственно возможны. В нем нет ничего такого, что считают «подлинным», ибо «подлинность» есть лишь одна из исторических возможностей, возведенных в воображении людей в абсолют. Но в нем все естественно в смысле соответствия условиям его жизни.

Первый мой знакомый отнесся ко мне как к врагу не потому, что он переживал за советский строй, а потому, что я нарушил общепринятую норму и поступил не по-советски. Он это лишь облек в идеологическую форму «враг». Он не испытывал ко мне тех чувств, какие положено иметь по отношению к врагу. А второй мой знакомый посочувствовал, не испытывая реального сочувствия. Он в такой форме выразил одно из своих разнообразных отношений к советскому строю. Оба на самом деле испытывали по отношению ко мне те чувства, какие бывают у массы людей к нестандартно поступающему члену их коллектива, – недоумение, любопытство, раздражение, зависть, злобу, сочувствие к себе… Эту реакцию нельзя определить одним каким-то привычным языковым выражением. И так – во всем.

Так что нелепо требовать от гомососа искренности. Он бы рад быть таким, но не умеет, ибо не считает, что он всегда искренен. А если он готов одну искренность через минуту сменить на другую, так это не есть признак неискренности. Инструктировавшие меня сотрудники КГБ ни разу не советовали мне обманывать тех, кто будет меня здесь допрашивать. Эти сотрудники КГБ суть опытные гомососы. Они знают, что нам такие советы давать не нужно, поскольку мы с детства натренированы не обманывать, а вводить в заблуждение путем использования правды. Когда мои допрашиватели намекнули мне насчет лжи, я рассмеялся. На сей раз они поняли меня и сами сочли свою идею бессмысленной.

О сотрудничестве с властями

Сотрудничал ли я с КГБ? Если быть научно строгим, то я не сотрудничал ни с кем. Гомосос на самом деле не сотрудничает с властями. Он участвует во власти – вот в чем суть дела. Он лишь реализует свои собственные потенциальные и актуальные функции власти. Отчеты штатных осведомителей, доносы добровольцев и энтузиастов, сообщения официальных лиц, публичные разоблачения и прочие явления советской жизни суть лишь формы участия гомососов в системе власти.

Я, к примеру, несколько раз ездил за границу и по возвращении писал отчеты о поездках. Делал я это согласно инструкции, в которой, в частности, было следующее: «В беседах с зарубежными учеными широко пропагандировать достижения советской науки и успехи социалистического строительства в СССР, миролюбивую политику нашего государства. Разъяснять и популяризировать идеи новой Конституции СССР, при возникновении вопроса о „правах человека“ исходить из нашей принципиальной позиции, изложенной в центральной печати. По возвращении из поездки в двухнедельный срок представить в президиум АН СССР отчет о командировке». Я заранее подписывал бумагу, в коей были эти слова. Я заранее знал, что мой отчет пойдет в КГБ. А какая разница? Чем отличается президиум АН СССР от КГБ? Я просто исполнял свой долг гомососа, допущенного до поездок за границу. Я стремился исполнять свой долг как можно лучше. И не вижу в этом абсолютно ничего безнравственного. Я презирал и презираю до сих пор всех тех, кто делал вид, будто делал аналогичные вещи нехотя и по принуждению. Я не верю им. Разве что им просто было лень писать такие отчеты или они не умели их делать хорошо.

Речь, обращенная к моралистам

В парке было пусто. Только утки. Они обступили меня, рассчитывая на хлебные крошки. У меня возникла острая потребность высказаться. И я прочитал уткам такую лекцию. Забавно, они не разошлись. Они терпеливо слушали и одобрительно (казалось мне) покрякивали. Им, наверно, тоже было одиноко и тоскливо.

Вы, конечно, считаете, что мое поведение и поведение других гомососов в аналогичных ситуациях аморально. Но мы сами думаем иначе. Легко быть моральным человеком, живя в условиях, которые не вынуждают вас к морально осуждаемым поступкам. Вы сыты, хорошо одеты, имеете приличное жилье, имеете книги и другие развлечения. И вам кажется, что быть моральным – естественно и совсем не трудно. В самом деле, зачем быть, например, осведомителем КГБ, если вас никто не принуждает к этому и если нет никакого КГБ вообще? Все просто и ясно. Но если человек поставлен в условия, которые ниже некоторого минимума, необходимого для практической применимости норм морали, то бессмысленно применять к его поведению моральные критерии. Человек в таких условиях самими условиями не просто освобождается от моральных норм, он освобождается от них в силу самих моральных соображений. Безнравственно требовать от человека быть нравственным, если нет минимума жизненных условий для того, чтобы от человека можно было требовать нравственности.

В этом месте утки закрякали оживленнее обычного. Будто они поняли мои слова. Не ясно только, одобрили они мой тезис или осудили.

Гомососы рождаются, воспитываются и живут в таких условиях, что их в такой же мере нелепо обвинять в безнравственности или приписывать им нравственные добродетели, в какой нелепо рассматривать с моральной точки зрения поведение орд Чингисхана, древних египтян, инков и других аналогичных феноменов прошлого. Мне действительно однажды предложили быть осведомителем, и я отказался. Но я не чувствовал себя героем, вступившим в борьбу с некоей зловещей и преступной силой. И не горжусь этим теперь. Мне тогда просто было ни к чему становиться осведомителем. Я от этого не выигрывал для себя ничего. И мне ничем не грозил мой отказ. Для вербовавшего меня офицера не было необходимостью привлечь именно меня. Он не настаивал. Как осведомитель я для него не представлял никакой ценности. А все, что ему нужно было узнать от меня, я мог сообщить ему и не будучи осведомителем. И я это сделал. И не испытал от этого душевных мук. И не испытываю угрызений совести теперь. Мое общение с КГБ было обычной советской рутиной, не подлежащей моральной оценке. Я согласился сотрудничать с КГБ перед выездом на Запад. Почему? Я мог иметь намерение честно работать на благо моей Родины. Нравственно это или нет? Я мог сделать вид, что согласен быть агентом, чтобы выбраться из застенков коммунизма и затем действовать против него. Нравственно это или нет? Я мог обмануть КГБ и западные разведки, которые априори считаются аморальными организациями, чтобы начать человеческую жизнь. Нравственно это или нет? Это лишь часть возможных вариантов рационального расчета. А в сознании гомососа все возможные варианты существуют актуально или потенциально в одно и то же время, перемешаны, сменяют один другой. В зависимости от ситуации та или иная комбинация начинает доминировать. И она начинает восприниматься как «подлинная натура» гомососа. И она на самом деле подлинная, но для данной ситуации, а не вообще Гомосос мыслит блоками мыслей и чувствует блоками чувств, для которых (для блоков в целом) еще нет подходящих названий. Благодаря этому он психологически и интеллектуально пластичен, гибок, адаптивен. Плохой сам по себе поступок не переживается гомососом как плохой, поскольку он переживается им не сам по себе, а лишь как элемент более сложного целого (блока), которое не является плохим как целое. Капля яда в сложном спасительном лекарстве не играет роли яда.

Вы считаете, что гомосос есть деградация. То же самое думали о наших вертлявых и неопрятных предках благородные представители животного мира – слоны, львы, тигры. А что получилось на деле? Гомосос не есть деградация. Это есть лишь временное отступление к основам человеческого существа с целью подготовиться к новому грандиозному скачку в развитии. Ясно?

Утки встревоженно забормотали что-то, но не разошлись. Моя идея их явно заинтересовала. Вдохновленный их кряканьем, я перешел к следующему вопросу лекции.

Если поведение человека не определяется принципами морали, это не означает, что оно не регулируется никакими другими принципами. И это не означает, что поведение человека, определяемое другими принципами, хуже, чем поведение в силу морали. Такие средства управления поведением масс людей, как власть коллектива над индивидом, государственная идеология, принудительный труд и другие, являются в наше время гораздо более эффективными, чем призрачные и лицемерные средства морали. Кстати сказать, последние у нас тоже сохраняются, но как подчиненные первым. Например, обманывать безнравственно, и мы в своих доносах на ближних пишем только правду.

Вы думаете, западные люди нравственнее нас? Я могу назвать вам многочисленные аспекты жизни, в которых западные люди выглядят куда хуже гомососов. Гомососы, например, гораздо отзывчивее к судьбе своих братьев. И не такие жмоты, между прочим. Но гомосос отзывчивее западного человека не в силу принципов морали, а в силу более высокого уровня коллективизма. Что лучше: быть равнодушным к судьбе ближнего в нравственном обществе или отзывчивым в безнравственном?

Утки слушали конец моей речи рассеянно, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая по сторонам. Мои критические замечания в адрес Запада им явно пришлись не по душе. Они поняли, что лакомых хлебных крошек им от меня не видать, и покинули меня, как только увидели пенсионера с кулечком.

Я и Циник

– Советским властям надо проявить выдержку и терпение в постепенном усилении эмигрантского вторжения на Запад, и тот взвоет. Какой был бы потрясающий эффект, если бы советские власти предложили Западу выпустить всех евреев из Советского Союза! Два миллиона!! Хотел бы я после этого посмотреть на физиономии западных политиков и борцов за права человека!

– Этот план обсуждался в Москве еще десять лет назад. И его сочли негодным. Так что затаенная мечта советского антисемита никогда не осуществится. Почему? Во-первых, Запад не способен принять такое число советских людей. Во-вторых, Советский Союз не способен выбросить такое количество людей на Запад.

– Чепуха! Только разреши, половина советских людей удерет на Запад.

– Вот это действительно чепуха. Число жаждущих выехать и способных выехать на самом деле зависит от числа граждан, которые уверены, что на Западе смогут жить лучше, и которые способны оторваться от родной среды. Таких людей не так уж много, мы это вычисляли. Кроме того, есть законы массовых явлений, которым подчиняется и эмиграция. Она уже идет на спад. Ее нужно искусственно подогревать. Как? Например – ограничения.

– Не могу понять, шутите вы или нет. А какова ваша собственная позиция?

– Шутить я не умею. Собственной позиции у меня нет. А если и есть, то, как в старом анекдоте, я с ней не согласен.

– Не понимаю.

– И не пытайтесь понять. Есть вещи, по природе своей не подлежащие пониманию. Просто ждите. И из множества такого рода примеров вы выработаете привычку относиться к происходящему именно так. И никогда не будете ошибаться.

– Чудо-метод! И как же он называется?

– Диалектика. Диалектика, дорогой товарищ, есть на самом деле не только предмет насмешек со стороны тех, кто о ней знает лишь понаслышке. Диалектика есть метод двигаться вслепую, в незнакомом пустом пространстве, заполненном воображаемыми препятствиями, двигаться без опоры, без сопротивления, без цели.

– Вы говорите, как Христос.

– Вы угадали. Одно время мне приходилось читать антирелигиозные лекции от общества «Знание».

– Вы тоже еврей? Нет? А почему?..

– Потому что папа и мама…

– Почему вы эмигрировали?

– Поздно искать причины, пора искать оправдание.

– Не вижу разницы.

– Причины действуют до, а оправдание – после.

Я и Нытик

Недоумение Циника по поводу моей национальности понятно: представлять русский народ на Западе может кто угодно, кроме самих русских. Это вполне устраивает ЦК и КГБ. Один из инструктировавших меня сотрудников ЦК сказал, что «мы не допустим никакую национальную русскую культуру на Западе», что «наша общая установка – свести к нулю национальный русский элемент во всем, что делается на Западе на русском языке».

Вот идет Нытик. Он – полурусский и полуеврей. Еврейская половина позволила ему выбраться на Запад, а русская мешает устроиться тут. Потому он чувствует себя не полурусским, а вдвойне русским. «Им что, – вздыхает Нытик, кивая на портрет Папы в газете, – их Папами выбирают. А мы хоть в лепешку расшибись, даже в кардиналы не пробьемся». Эта реплика Нытика весьма характерна Согласно подспудным убеждениям гомососа, Папой сначала должен быть назначен советский человек, а уж потом – из братских социалистических стран. Религиозная принадлежность не играет роли: если нужно, ЦК кого угодно католиком назначит. Нытик ничуть не удивился бы, если бы Папой назначили (именно назначили) члена ЦК. Секретарь ЦК по идеологии, по совместительству исполняющий функции Папы, – это нормально. А то какой-то поляк! Безобразие! Куда смотрит КГБ?!

Друзья и враги

«Там ты окажешься в среде ярых антисоветчиков и антикоммунистов, – говорил Вдохновитель. – Вот здесь их продукция за последние пять лет. Полистай. Это – сплошное гэ. Но познакомиться полезно – врага надо знать».

Я вспомнил об этом разговоре после звонка Дамы. Она сказала, что в одном учреждении нужен консультант-социолог, специалист по советскому обществу. Зарплата небольшая, но для одинокого советского человека больше чем достаточно. Снимете уютную квартирку… «И первым делом, – сказал я, – приглашу вас в гости». – «Заранее согласна, – захихикала она. – Буду тебя (уже „тебя“) рекомендовать! Смотри, не подведи». – «Приложу усилия», – заверил я ее. Полистав литературку, какую мне тогда предоставил Вдохновитель, я с первых же страниц заметил, что для этих людей открыто выраженный антисоветизм и антикоммунизм играет чисто прагматическую роль: они таким путем выражают готовность служить своим хозяевам. А что на самом деле вредно и что полезно Москве, им на это наплевать. Если они сочтут, что истина «два плюс два равно четыре» полезна Москве, они будут считать агентом Москвы того, кто эту истину высказывает. «Неужели, – подумал я, – вырвавшись из болота идиотизма, пошлости и лжи советской идеологии, я буду вынужден окунуться в еще более глупое, пошлое и лживое болото антисоветизма?! Что угодно, только не это!»

Но в учреждение, адрес которого мне дала Дама, я все-таки пошел. Принял меня человечек, очень похожий на заместителя Отдела пропаганды ЦК. Я даже вздрогнул, увидев его: неужели это Он?! Человечек с места в карьер прочитал мне нотацию о том, что я обязан делать, дабы сокрушить «нашего общего врага». Точь-в-точь как в родном ЦК. Я терпеливо выслушал Человечка. Согласился с его лозунгами. Сказал, что готов начать активную борьбу против Москвы хоть сию минуту. Но я не политик. Я ученый. А позиция науки не всегда совпадает с текущей политикой. Вот вы критикуете Советский Союз и призываете Запад к санкциям против Москвы. Вы вроде бы наносите ущерб Москве. А наука говорит другое. Советская атака на Запад захлебнулась из-за недостатка внутренних сил. Советскому руководству следовало бы остановиться и даже отступить, дабы избежать катастрофы и лучше подготовиться к новой атаке. Критика недостатков советского строя и более твердая позиция Запада вынуждают советское руководство к более гибкой политике как вне, так и внутри страны. Вы думаете, советское руководство не извлекает уроков из происходящего? Уверяю вас, даже диссидентское движение в огромной степени способствовало укреплению советского режима. Коммунизм вообще и Советский Союз в частности суть ваши враги. Врага надо знать объективно и беспристрастно. Я ученый, повторяю, я не политик. Я могу помочь вам познать вашего врага на уровне серьезной науки. В нашем деле, сказал он, нельзя быть беспристрастным. Врага своего мы знаем не хуже вас. Нам нужна активная борьба. Нам нужны исполнители. Здесь ведь не Академия наук. Но мы о вашей кандидатуре подумаем. Через несколько дней я узнал, что место, на которое я претендовал, предоставили недавно эмигрировавшему из Ленинграда математику, пописывавшему крикливые статейки в нелегальном диссидентском журнале. Дама обиделась на меня, сказала, что я зря «умника из себя строю», что «с волками жить – по-волчьи выть». Она, конечно, права. Но мне так не хочется жить с волками.

Писатель

В городе живет наш бывший писатель. Не бывший писатель, а бывший наш. О существовании такого советского писателя я впервые узнал здесь. История его проста и печальна. В Москве он печатался, но желаемого успеха не имел. Сочинил что-то разоблачительное и напечатал на Западе. Получил несколько хвалебных рецензий. Воспринял это как мировую славу. Начал скандалить. Вызывался на допросы. Ему предложили выехать в Израиль, хотя он русский. Он согласился. И вот влачит теперь жалкое существование здесь (конечно, не в Израиле). Утешает себя тем, что за ним здесь не следит КГБ, хотя именно здесь он находится под строжайшим надзором КГБ. Испытывает удовольствие оттого, что в Союзе «жрать совсем нечего». В интервью для печати заявил, что только здесь получил возможность писать все, что хочет, и так, как хочет. Судя по его продукции, однако, он еще сам не знает, что именно он хочет писать и как. Он оказался в положении глухонемого, которого вытолкнули на сцену оперного театра и сказали: пой, что хочешь и как хочешь. Хорошо еще то, что театр оказался пуст: сочинения Писателя никто не хочет читать. И печатать вроде тоже уже не хотят.

Вообще-то говоря, в городе живет несколько бывших наших писателей, в том числе – один известный. Но мне доступ к нему закрыт, поскольку он боится, что я попрошу у него денег. А прочих я сам видеть не хочу, поскольку боюсь, что они попросят у меня денег.