Текст книги "Иди на Голгофу. Гомо советикус. Распутье. Русская трагедия"

Автор книги: Александр Зиновьев

Богиня

Богиню привез домой далеко за полночь лысый, разодетый во все заграничное мужчина лет пятидесяти. Он проводил ее до парадного. Обнял. Поцеловал. Она ответила ему тем же.

 
Взглядом холодным окинь
Нашу чудо-планету.
Нету на ней богинь,
Значит, и Бога нету.
И если уж тут – тоска,
То тысячу лет пространствуй,
Не сможешь их отыскать,
Все перерыв пространство.
 

Я и Антипод

Мы с Антиподом проходили мимо «Дворца бракосочетаний». Не стоит и говорить о том, какое убогое это зрелище. Даже Антипод не выдержал и плюнул от омерзения.

– А ведь это – реальность твоих «идеологических храмов», – съехидничал я. – Твои «храмы» будут. Но они в реальности будут выглядеть совсем не так, как ты воображаешь. Самые светлые и умные замыслы в нашей системе превращаются в серость, глупость, пошлость, скуку. Самое большее, что они принесут с собой, – это тотальный контроль над душами людей.

– Если тотальный, – усмехнулся он, – то это было бы хорошо. Но, к сожалению, с такими «храмами» души людей не уконтролируешь. Тут пока не храмы, а тюрьмы и концлагеря нужны. Сталин не довел свое дело до конца.

Но не все сказанное нами следует принимать за чистую монету. Много в наших речах говорится «для красного словца», в шутку, из духа противоречия. Часто нам самим не ясно, в чем наши расхождения. Часто мы переходим на противоположные позиции.

Суета

Я люблю мои беседы со случайными людьми и пациентами, специально разыскивающими меня. Это и есть моя реальная жизнь, а не призрак жизни. Вот я вошел в дешевое кафе выпить стакан чаю и съесть бутерброд – все, что я могу позволить себе сегодня. Какой-то незнакомый человек делает мне знак из глубины кафе, зовет к своей стойке. Подхожу. Человек отодвигает грязную посуду, наливает в стакан какой-то красноватой бурды (у нас это считается вином), насаживает на вилку какой-то еды со своей тарелки, делает мне знак пить и закусывать.

– Я сразу заметил, – говорит он, – что ты свой парень! Че-ло-век! Теперь встретить человека трудно. А ты, я вижу, че-ло-век! Ну, дуй!

Я «дую». Он говорит, что я – молодец, не брезгую угощением «простого человека». И затем я терпеливо выслушиваю его историю.

– Отец советовал мне выбрать такую профессию, которая гарантировала бы кусок хлеба при всех обстоятельствах, – говорит он. – Совет прост, да не так-то легко ему следовать. Кажется, например, совершенно очевидным, что профессия продавца продовольственного магазина или повара в общественной столовой гарантирует упомянутый кусок хлеба. Но это далеко не так. Гарантия тут кажущаяся. Тут ты имеешь гарантированный кусок лишь тогда, когда все прочие имеют тот же самый кусок или кусок получше и без всяких гарантий. Но случись что серьезное и… У нас в городке, например, когда началась война, высшее начальство первым делом заполонило все питательные точки своими родственниками и холуями, а прежних обладателей этих точек вытурили кого в армию, кого в тюрьму, кого на военные заводы. А почему, вы думаете, нечто подобное не произойдет в случае будущих неприятных событий большого масштаба? Зато плясуны и баянисты, над коими до войны все подшучивали как над бездельниками, а их занятия за профессию вообще не почитали, всю войну провели в теплоте и в сытости. И все уцелели!

– Когда мои практичные и прозорливые родители решали, – продолжал незнакомец, – кем мне быть, вариант с плясками и баяном обсуждался ими неоднократно. Отец был против, упирая на то, что я способен играть только на нервах родителей. Мать же настаивала на том, что баян – не скрипка Студебеккера (она, очевидно, хотела сказать: Страдивари), а пляска – не балет, что свистеть; топать и охать может научиться даже такой бездарный растяпа, как я. Но в музыкальную школу меня не приняли из-за абсолютного отсутствия музыкального слуха. Смешно? Бывает абсолютный музыкальный слух. Очень редко, говорят, бывает. Но еще реже встречается абсолютное отсутствие музыкального слуха. Так вот я принадлежу к числу этих исключительных личностей. Для меня что «до», что «ре», что «соль» – все едино. Я даже «Чижика» одним пальцем не смог научиться играть за целый год. Тоже своеобразный рекорд. Так вот эта моя уникальная способность и позволила мне стать обладателем самой уникальной профессии в стране: я – специалист по безобразным звукам, с помощью которых можно парализовать животных. И человека тоже. Собственно говоря, это и предназначено для людей. Опыты только проводятся на животных. А я пока единственный человек, способный переносить такие звуки. Не веришь? Я тебе дам адресок. Приходи. Я тебе такое покажу, что глазам… и ушам, конечно… своим не поверишь. Нажимаешь кнопку, и даже лошади немедленно с копыт долой. Ты только об этом не трепись никому, это секрет. Это, брат, посекретнее атомной бомбы. Хотя, какой это секрет – атомная бомба?

Наш человек

– Ты, Лаптев, в общем и целом наш человек, – сказал мне тогда товарищ Горбань, – но вот мудришь как-то не по-нашему.

– Я мудрю именно потому, что я есть наш человек, – сказал я. – А если уж наш человек начинает мудрить, то делает это всегда не по-нашему. Обратитесь к нашей истории, и Вы сами… – Покинув товарища Горбаня, я преисполнился чувством преданности идеалам коммунизма.

 
Заявляю категорически,
И на этом твердо стою.
Что и я в поход исторический
Пошагаю в общем строю.
Прозвучит команда – настанет срок —
«Становись!», «Равняйсь!», «Шагом марш!».
Заиграют оркестры не шейк, не рок,
А забытый походный марш.
В громовом «Ура!» и моя будет часть.
Автомат, а не рюмку сожму рукой.
И в атаке общей убитым пасть
Я смогу, как любой другой.
 

На пересечении улиц Горького и Робеспьера я столкнулся с Антиподом.

– Что с тобой? – спросил он. – Уж не в партию ли вступать собрался?

Услышав это, я несколько сник.

 
Только дело в том, что атак таких
Не дождешься и тысячу лет.
Потому снесу предыдущий стих
Для практических нужд в туалет.
 

Я и Антипод

– Каждый человек равен любому другому, – говорю я. – Более того, он равен всему человечеству. Всему космосу. Это – одна из моих исходных предпосылок.

– Прекрасно, – усмехается он. – А младенцы? А старики? А больные? Но ладно, допустим, что люди одинаковы абсолютно во всем, если отвлечься от их общественных отношений, то первое, с чем имеют дело люди в своей социальной жизни, есть неравенство: я имею в виду отношение начальствования и подчинения, без которого невозможно объединение людей в единое общество. Это есть неравенство не только в том смысле, что положение начальника в каком-то отношении предпочтительнее, чем положение подчиненного, но прежде всего в самом факте осознания превосходства одного человека над другим. И заметь, это неравенство всеми признается как нечто справедливое.

– Я не об этом, – говорю я. – Я имею в виду некоторую моральную установку человека по отношению к другим людям и миру вообще. Для человека все бытие разделяется на «я» и «не-я» естественным образом.

– А почему это не на «мы» и «не-мы»? – возражает он. – Что является изначальной личностью – коллектив или отдельный человек, «я» или «мы»? Причем коллектив достаточно большой и сложный. Исторически «я» есть вторичное по отношению к «мы». А в условиях нашего общества – тем более.

– Я исхожу уже из факта существования «я», – говорю я. – И, настаивая на своем постулате, я имею в виду не реальное равенство, которого нет (это я сам знаю), а субъективное состояние «я».

– Любая, – говорит он, – субъективная претензия, не подкрепленная реальными возможностями, вырождается в шизофрению. Ты можешь сколько угодно внушать себе, что ты равен всякому другому человеку, целому обществу и даже человечеству. Но либо это есть мания величия, т. е. предмет внимания для медицины, либо нечто ничего не значащее. Если ты – рядовой солдат, то сознание реальности солдатского положения не может затмить никакая маниакальная претензия быть равным генералу. Лишь делая военную карьеру и стремясь стать генералом, ты можешь реализовать свою идею равенства солдата и генерала в рамках признания реальности своего общества. Есть еще другой путь: вырваться из данной социальной структуры. Если ты при этом покинешь армию общественно признанным способом, ты попадешь в другую ситуацию неравенства. Есть лишь один способ сразу уравнять себя со всеми: исключить себя из общества вообще, например, – дезертировать. Твои призывы на деле суть призывы изолироваться от общества, что на практике означает паразитирование за счет общества.

– Я не изоляции от общества учу, а самообороне, – говорю я. – Ничто не спасет людей от неумолимых законов природы и общества, если они не откроют в самих себе средств самозащиты от них. Я и учу людей методам самообороны от превосходящих сил природы и истории.

– А я, – отвечает он, – учу их методам нападения путем использования неумолимых сил природы и истории. Как ты думаешь, к кому придут люди?

Суета сует

А вот этот человек – детский вор. Ворует коляски, одежду, игрушки. Детишек заманивает в подъезды и раздевает. Угоняет коляски с младенцами. Младенцев, конечно, выкидывает. Их не продашь, ха-ха-ха! У него есть помощница, которая до неузнаваемости переделывает украденные вещи и продает. Оба они хорошие специалисты в своем деле. Он с одного взгляда определяет ценность вещей и степень риска. Потому еще ни разу не сидел в тюрьме, хотя работает не один десяток лет. Оба они – жуткие пьяницы, как и следует быть талантливым русским людям. Оба получают мизерную пенсию по инвалидности, хотя в чем состоит их инвалидность, они и сами не могут толком объяснить. Пенсия им нужна лишь для прикрытия. Они регулярно дают нужным лицам взятки, и те организуют им пенсии. Кроме того, они дают взятки милиционерам. В последнее время этого вора начал волновать моральный аспект его профессии. Но отнюдь не в том смысле, что страдают детишки и родители, а в том смысле, что все труднее становится работать и все меньше становятся заработки, а взятки все растут и растут. Это чудовищная несправедливость. Вот он и подумывает сменить профессию и спрашивает моего совета, где он мог бы подвизаться с его богатейшим жизненным и профессиональным опытом. Я посоветовал ему с помощницей устроиться в детский сад. Конечно, на детской манной кашке особенно не разживешься. Но с голоду не умрешь. А главное – они могут удовлетворить с избытком свою профессиональную любовь к детям.

– Гениальная идея! – воскликнул детский вор. – За один заход можно увести полсотни пальтишек, шапочек и прочих вещичек. Этого хватит на полгода безбедной жизни!

Я и Антипод

– Твой призыв к некоей «внутренней свободе», – говорит Антипод, – есть безответственная болтовня. Никакой «внутренней свободы» без свободы «внешней» нет и быть не может. Внутренняя свобода есть лишь субъективное переживание и осознание свободы внешней. Какой-то мудрец утверждает, что будто бы можно быть внутренне свободным, находясь в концентрационном лагере. Это уже не просто ошибка и не просто ложь. Это – преступный обман. Можно ли быть внутренне свободным, находясь в концлагере? Можно, если ты восстанешь. Но лишь очень короткое время, т. е. с момента твоего восстания и до момента твоей гибели. И лишь потенциально. Твое восстание будет лишь претензией на внутреннюю свободу, но еще не самой свободой.

– Ты прав, – соглашаюсь я, – но внутренняя свобода и есть лишь нечто потенциальное, а не реальное. Она реальна лишь в большой массе людей и в большом промежутке времени.

– Зачем тогда мутить людей? – спрашивает он. – Ведь они все понимают буквально, а не метафорически.

– Но они сами этого хотят! – говорю я. – Человеческая жизнь коротка, а человек стремится ощущать ее масштабами тысячелетий и даже вечности. Что ему наука! Что ему реальность! Внутренняя свобода, о которой я говорю, приобщает человека к вечности. Она есть атрибут вечности.

Услышав это, Антипод рассмеялся и напомнил мне строки из моего «Евангелия»:

 
О, человек! Слезу утри!
Чтоб не было обидно.
Свободен будешь изнутри,
А как извне – не видно.
 

И всяческая суета

А вот этот человек, наоборот, – защитник слабых и обиженных. Он – высококвалифицированный рабочий. Одинок. Все свое свободное время отдает борьбе за справедливость. Жалуется, что ему при этом попадает больше, чем тем, кого он защищает. Недавно, например, отсидел пятнадцать суток за то, что пытался защитить девушку от хулиганов. Хулиганов было четверо, и они все заявили, что это они защищали девушку от него. А девушка, боясь мести хулиганов, подтвердила их слова. Он спросил девушку, почему она так поступила. А за нее ответила судья: не лезь, мол, не в свои дела! Ишь, Дон Кихот нашелся! И действительно. Дон Кихот.

Только в наше время быть Дон Кихотом куда труднее, чем раньше. Вот сейчас он добивается того, чтобы трещины в их доме заделали. Удивительно, дом новый, а уже капитальный ремонт нужен! Так его грозят из города выселить, если он не перестанет писать свои кляузы. А какие же это кляузы? Холод в квартирах собачий. Стенки мокрые. Так вот, не знаю ли я способ какой-нибудь… вроде гипноза…, чтобы заставить начальство эти трещины заделать? Иначе их ничем не проймешь. Я должен научить его таким «психицким» приемам.

Чтобы он пришел в контору, взглянул на «этих бюрократов», а те перед ним в струнку чтобы вытянулись: будет, мол, сделано!

…Бог, повелевающий мелким чиновникам заделывать старые трещины в новом доме, – видала ли нечто подобное прошлая история?

И томление духа

Я учу людей всему, чему они просят меня научить и чему их никто другой научить не может. В частности, я учу, как видеть желаемые и при этом контролируемые волей (активные) сны. Открыл я в себе эту способность так. Один сравнительно молодой чиновник, делающий успешную карьеру, пожаловался мне на то, что вынужден быть сдержанным в быту, иначе обязательно кто-нибудь настрочит донос, и карьера застопорится. А жена ему порядком надоела. Он часто видит во сне потрясающе красивых молодых женщин, но, как это и бывает всегда во сне, у него с ними ничего не получается. Нельзя ли найти какой-то выход из положения? Нельзя ли научиться во сне иметь таких женщин, каких хочется, и удовлетворяться с ними?

– Конечно, можно, – сказал я. – Но этому надо учиться. Упорно и серьезно учиться – это Вам не мясо-молочный техникум. Тут халтурить нельзя.

Чиновник согласился перенести любые трудности. И мы начали занятия. Методику я изобрел сам. Начали мы с полудремотного состояния и с реальных действий в таком состоянии. Потом перешли на примитивные волевые действия во сне. Дело сильно продвинулось вперед, когда он сам подошел к нему творчески – стал выпивать на сон грядущий смесь всех алкогольных напитков, положенных ему по его чину. Когда он первый раз во сне добился того, чего хотел, он ликовал так, будто его в должности повысили сразу на две ступеньки. Потом он вошел во вкус и стал тренироваться совершать во сне дела государственной важности. Мои услуги больше уже не требовались ему, ученик превзошел учителя. Когда мы расставались, он сказал, что прошлой ночью провел реформу сельского хозяйства в области, вследствие которой продуктивность сельского хозяйства возросла втрое.

Я и Антипод

– Твоя чудодейственная сила, – говорит Антипод, – имеет вполне земные основания. Отчасти это – еще не изученные явления организма, условно называемые биотоками мозга. Отчасти – гипноз. Отчасти – эффект массовой психологии и психологии отчаяния. Вспомни Гитлера, гитлеровских врачей, Распутина… Отчасти – обман, в котором добровольно участвуют целители и исцеляемые. Исцеляемым этот обман нужен как самообман, как самотерапия. Иногда все эти явления фокусируются в одну точку, совпадают. И порождают выдающихся шарлатанов.

– Ты прав, – соглашаюсь я, – но я есть явление иного рода. Я только похож на этих шарлатанов. Имею с ними кое-что общее. Но я никогда не достигну благополучия и признания. Меня никогда не будут изучать беспристрастные ученые. Я даже не стану объектом внимания шарлатанов, работающих на КГБ. Почему? Да все по той же причине, по какой другой выдающийся исцелитель пошел на Голгофу. Для меня исцеление болезней не есть самоцель. Это – мое побочное занятие. Объект моего внимания и воздействия – человеческая душа. Душа, а не тело.

– Душа есть лишь свойство тела, – возражает он.

– Это такое свойство, – говорю я, – которое стоит всего тела. Если душа появилась, отношение тела и души меняется на противоположное. Должно перемениться! Я хочу добиться этого.

Проблема номер один

– Следующим по степени важности для будущего дипломата, – учил я своего на редкость понятливого ученика Балбеса, – является внешность и внешнее поведение. Ты можешь быть чем угодно и кем угодно, но лицо твое должно выражать волю, выдержку, решимость, тайну, снисходительность и прочие качества гордого короля, временно исполняющего обязанности мелкого чиновника Министерства иностранных дел. Начни носить очки, они скрывают пустоту души, обнаруживающуюся в глазах. Научись сдвигать брови так, чтобы между ними образовались заметные морщины. А еще лучше – если одна, но глубокая и длинная. Это реже встречается. Уголки губ опускай немного вниз, чтобы образовались резкие морщины от ноздрей вниз ко рту. Губы слегка, вроде бы как недоверчиво поджимай. Ноздри чуть-чуть раздувай. Никогда не раскрывай рот для смеха. Лучше не смейся вообще, лишь иногда слегка усмехайся. Развить мускулы челюстей – пустяк. По сто раз напрягай их утром, днем и вечером. Смотрись ежедневно час в зеркало. Старайся придавать лицу желаемый вид. Лучше избери в качестве образца для подражания известную историческую личность и старайся походить на нее. Только Боже упаси выбрать Наполеона, Ленина, Сталина, Гитлера и им подобных, – засмеют. Лучше рангом поменьше, но внешне поприличнее. Теперь об осанке и движениях…

И в этом деле Балбес превзошел мои ожидания. У же через пару недель все ученики и учителя школы почтительно умолкали и вытягивались в струнку, когда он появлялся. Директор кидался ему навстречу и открывал ему дверь. Признаться, и мне становилось не по себе, когда он входил в роль. Куда-то исчезла глупая, гнусная, прыщавая, пористая морда и возникал лик некоей значительной личности, владеющей величайшими государственными тайнами и творящей мировую историю. Узрев своего дебильного отпрыска в таком виде, товарищ Гробыко невольно встал, суетливо подтянул спадающие штаны. И, ни слова не говоря, отвалил мне сумму, значительно превосходящую прежнюю.

Живи

Но вот кончились дожди. Выглянуло солнце. Иду на бульвар, разваливаюсь на скамейке, наслаждаюсь светом и теплом. Боже, как это хорошо – солнце, птицы, цветы. Рядом присаживаются две молодые, приятные на вид женщины.

– Опять проклятая жара начинается, – говорит одна со вздохом. – Я в жару вся противными пятнами и прыщами покрываюсь. Нет, надо подаваться на юг, в Крым или в Грузию.

– Но там же еще жарче! – восклицает другая.

– Балда! – отвечает первая. – Это же юг, а не наша дыра!

Я блаженно улыбаюсь. Как хорошо, что на свете есть такие ветреные женщины!

– Ты, Лаптев, опять тут ошиваешься? – слышу я знакомый голос. – Я тебя в два счета кое-куда отправлю!

– Поосторожнее на поворотах, старшина, – говорю я ему спокойно. – Я сейчас майорской жене яичники лечу. Я расскажу ей, в каком ты виде вчера…

– С тобой и пошутить нельзя, – лебезит с подленьким смешком старшина и оставляет меня в покое.

Ах, как хорошо, черт возьми! Хорошо, что на свете есть такие сволочи, как этот старшина. Ничего в мире менять не надо. Его надо принять таким, какой он есть, и устроиться в нем поудобнее. Вот так, как я сейчас на скамейке. Руки перекинуть назад, чтобы не свалиться. Голову слегка набок склонить. Прикрыть глаза и… Уснуть мне, однако, не удалось. Снова появился старшина и велел все же убираться вон. Я бреду в ближайшую забегаловку. Скрипучая, заплеванная, исписанная похабными словами и зарисованная непристойными рисунками дверь захлопывается за мною, отделяя от меня ослепительное и щедрое солнце. Боже, как прекрасна жизнь! Зачем загробная жизнь, зачем рай, если лучше, чем эта жизнь, ничего быть не может?

Меняю должность Бога и Вечность на одну минуту заурядного человеческого счастья.

 
Пусть прекратится суета,
Пусть не тревожит подлость души.
Пусть грязной пошлостью уста
Не оскорбляют больше уши.
Пускай цветами расцветут
Все наши мусорные свалки
И вновь невинность обретут
Все подзаборные давалки.
И соловьиной трелью пусть
Заголосят вороны эти.
И поэтическую грусть
Пропойца вновь в себе отметит.
И в поднебесной высоте
Пусть грянет Глас: О, человеки!
В незамутненной чистоте
Вам жить отныне и навеки!
Что скажем мы на то в ответ?
– Будь добр, – мы скажем, – Иисусе,
Верни обратно грязный свет
И больше в нашу жизнь не суйся.
Пусть нас поглотит суета,
Пусть подлость точит наши души.
И грязной пошлостью уста
Пускай ласкают наши уши.