Текст книги "Мятеж"

Автор книги: Александр Сысоев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Александр Сысоев
Мятеж

Предисловие

Чтобы проанализировать итоги своей прошлой жизни, чтобы некоторые её факты не стерлись из памяти, я решил написать данную книгу.

На Пасху 1999 года я со своим товарищем Евгением Харламовым совершили вооруженное нападение на РУВД города Вышнего Волочка результате чего трое милиционеров было убито и один ранен.

Нашей целью был захват оружия и поднятие народного мятежа против существующего государственного строя в России.

Читателю будет небезынтересно узнать от первого лица что толкнуло на этот поступок двух мирных религиозных граждан, какие события этому предшествовали, как они развивались на самом деле и чего в итоге удалось добиться. Также думаю, что мой жизненный опыт пригодится многим думающим неравнодушным русским людям.

Про сионистские демократические СМИ прилепили нам клеймо «православных фанатиков» с целью дискредитации христианской идеи о противодействии злу силою. Книга поможет разобраться что сказанное о нас правда, а что ложь. Кроме того я заострю внимание как на очень серьезных и актуальных проблемах всего общества, так и каждого человека в отдельности. Их ложное истолкование или замалчивание ничего кроме зла принести не может. Сюда я отношу вопросы прежде всего современного Православия, вопросы процветания лжи, подлости и трусости, из за которых мы оказались в помойной яме жидовского ига, вопросы устройства современного общества и каким оно должно быть в будущем, чтобы зло навсегда ушло с нашей земли.

Чтобы перейти к повествованию книги, читателю необходимо поближе познакомиться с её автором. Поэтому я начну с самого неинтересного раздела книги, а именно с автобиографии.

Детство и отрочество

Родился я в 1961 году в Москве в Кунцево вторым ребенком. Мой отец после возвращения с войны окончил с красным дипломом юридический факультет МГУ и работал судьёй в Киевском народном суде города Москвы. Образование своё он на этом не закончил и продолжал заочно учиться в автодорожном институте. Мать работала копировщицей на заводе ВИЛС.

До 1967 года мы жили в коммунальной квартире на Сетуни, – рабочем предместье столицы. В годы первых пятилеток происходила быстрая урбанизация сельского населения, – вчерашние крестьяне съезжались строить заводы и фабрики. Вот и мои предки по линии отца приехали из Тверской губернии, а со стороны матери из Рязанской возводить всесоюзное авиапредприятие ВИЛС (всесоюзный институт лёгких сплавов).

В комнате нас жило пять человек: отец, мать, старший брат, я, и баба Фрося, – мать отца. Во время войны она потеряла двух близких ей людей: мужа – деда Михаила и старшего сына Фёдора. Оба они на фронте пропали без вести, и где находятся их могилы до сих пор не известно.

При жизни до войны дед Миша работал бухгалтером, что в то время считалось привилегированным уделом грамотных людей. Баба Фрося тоже была грамотной, – 1894 года рождения она с малолетства находилась в прислугах у господ, – присматривала за их детьми. До революции вместе с хозяевами она объездила пол-Европы, о чем свидетельствуют фотокарточки и открытки, которые она посылала домой родителям в д. Хорошово Старицкого уезда Тверской губернии и хранящиеся в нашей семье.

Господа по-видимому были сильно к ней привязаны и после революции хотели забрать её с собой в Америку. Как рассказывала моя мать, даже были собраны необходимые для эмиграции документы за подписью самого Лендина, но родители не разрешили ей уехать.

Баба Фрося, в молодости обученная правилам аристократического этикета и частично приобщенная к господской жизни, в Советском государстве до самой своей смерти работала при заводском подсобном хозяйстве обыкновенной тепличницей. Внешне она ничем не отличалась от старух своего поколения, но благородство и внутренняя культура выдавали её не совсем обычное воспитание. Скажем она никогда не имела привычку сидеть возле подъезда с другими женщинами и наводить сплетни на жильцов дома. Всякий раз проходя мимо она ругала сплетниц за их длинные языки…

Я её помню помню тихой маленькой старушкой, не лезшей ни в какие дела, никогда никого не осуждавшей и живущей, казалось бы, своей внутренней жизнью. Дома она или готовила на кухне, или сидела на диване и читала книгу через свой дореволюционный монокль.

Под конец жизни баба Фрося в тайне от отца не чужда была выпить водки из четвертинки, которую прятала от него в серванте. Приходивший с работы отец по её виду сразу обо всем догадывался, незаметно сливал водку из четверти и доливал в бутылку из-под крана воды. Ничего не подозревающая бабуля украдкой отпивала, но делала вид будто ничего не произошло, чем сильно смешила мою мать. Захмелев, она тут же засыпала, держа на коленях раскрытую книгу.

С бабкой Фросей мне было легко и интересно, – я любил с ней играть на диване и задавать всякие вопросы. Помню она спрашивала меня, люблю ли я её. Чтобы её подзадорить я отвечал что нет. Тогда она обещала скоро непременно умереть. Что такое смерть в три года я еще не знал, – детскому сознанию свойственно предощущение вечной жизни. Мне тогда казалось (оказывается правильно казалось) что если я родился, то буду жить всегда. Начинались расспросы и выяснялось, что смерть это долгий сон и мы просто не сможем долго увидеться. Меня это не очень пугало, хотя бабку я любил и расставаться с ней мне не хотелось. Умерла баба Фрося так, как сама говорила о смерти (в июне 1965 года в возрасте 71 года). После гибели её мужа и сына на войне она подружилась с одиноким стариком из соседнего подъезда. Иногда они сидели на скамейке возле дома и в общении коротали свои старческие дни. Вероятно их связывали общие воспоминания, и привязанность друг к другу у них была настолько крепкой, что пережила она его всего лишь на один день. Узнав что дед умер, следующим утром она пошла на работу, присела отдохнуть и уснула. Тепличницы видя это хотели её разбудить, но она уже была мертвой.

Похоронена баба Фрося была на Троекуровском кладбище, находящемся в нашем же Кунцевском районе недалеко от домах, где в то время хоронили всех заводских рабочих.

Помню стоял пасмурный летний день и с утра беспрерывно шел дождь. Раньше времени мать забрала нас с братом из детского сада и сказала, что мы сейчас пойдем хоронить бабу Фросю. Предстоящее событие мне скорее показалось интересным, чем печальным. Держа мать за руки с обеих сторон, мы с братом перепрыгивали через пупырчатые от дождя лужи, а я задавал ей вопросы типа: смерть это сон? И когда она проснется? Мать успокаивала меня, говорила, что не на долго, мол бабушке надо отдохнуть, а потом она вернётся. Но по её голосу я чувствовал что что-то здесь не так.

Когда мы открыли дверь в комнату, где в центре на столе стоял гроб с покойной, мой брат как старший и уже понимавший что такое смерть, насупился от слез и убежал на кухню. А я влез на стоящий у стола табурет и вблизи стал разглядывать бабулю, и трогать её руками.

Кругом молча стояли взрослые, тихо переговариваясь, что подчеркивало необычность происходящего события. Мать запретила мне трогать гроб руками, вполголоса пояснив, что этого делать нельзя.

Когда её выносили на улицу и народ двинулся на кладбище, то я тоже выразил согласие идти её хоронить. Меня на руках в самом конце процессии несла тётя Тося, знакомая моей матери. От непрекращающегося дождя и печального вида людей мне вдруг стало грустно и я заплакал. Тёте Тосе я сказал, что замёрз и идти дальше не хочу и мы вернулись домой.

Потом каждый год на Пасху мы всей семьей ездили на кладбище, где приводили в порядок могилу бабы Фроси. Отец с матерью красили ограду, сажали цветы, а мы с братом помогали им. Перед уходом мать на могильной плите рассыпала пшено, клала конфеты и крашеные яйца. А отец поминал бабу Фросю стопкой водки. После того как выпивал сам, – начинал в шутку искать где на могильном холме находиться голова покойной и на то место лил из бутылки водку как бы в воспоминание о своей прошлой жизни с матерью.

Рядом с нашим кладбищем у его входа стояла небольшая выстроенная из красного кирпича церковь. Она находилась за плотным деревянным забором на территории фруктового сада. Откуда все время раздавался лай собаки, на проходящих мимо людей. Храм был, очевидно, в своё время разграблен и не работал. По периметру его окружали деревянные почерневшие от времени леса. Но строительные работы в нём никакие не велись, по крайней мере до 1985 года. То был первый в моей жизни храм, на который я осознанно обратил своё внимание. Как я узнал много лет спустя построен он был в честь иконы Спаса Нерукотворного.

Всегда эти полуразрушенные церквушки притягивали меня своей загадочностью. В них была некая тайна ещё не понятная уму, но чувственно соприкасающаяся с моей внутренней сакральной жизнью, до времени скрытой под спудом реальности атеистической жизни.

Покрестила меня бабка со стороны матери с молчаливого согласия отца коммуниста в возрасте примерно одного года. Моим крестным стал старший брат Фёдор, который и носил меня во время обряда на руках. Самое интересное, что это событие, несмотря на мой малый возраст, до сих пор осталось в моей памяти. Это случилось из-за страха, который произвели на меня большие бородатые дядьки с крестами на одеждах, нарисованные на потолках и стенах церкви.

Отец тоже долго не прожил, пережив свою мать всего на пять лет. Предчувствуя свою скорую преждевременную кончину, он иногда говорил об этом матери, а та только отнекивалась, не воспринимая его слов всерьёз. Вероятно из-за этого своего предчувствия отец очень дотошно занимался нашим с братом воспитанием. Навыки, которые он привил мне с малых лет стали доминирующими чертами моего характера.

Сам будучи фронтовиком отец не терпел разгильдяйства и проявлений человеческой слабости. Дисциплина, порядок, уважение к старшим были краеугольными камнями нашего воспитания. За доносительство на брата попадало самому доносчику. За непослушание и провинности наказывал нас ремнём или ставил в угол, но и его строгого голоса хватало, чтобы от обиды начинали течь слёзы. Во время экзекуции не разрешалось ни кричать, ни даже всхлипывать, – мужик должен терпеть боль молча и не показывать своих страданий окружающим. Сделал дело, – гуляй смело, – гулять на улицу только после выполнения домашней работы. Дают бери, бьют беги, – поговорка от гордости и заносчивости.

Четверка считалась плохой отметкой в моём дневнике и была поводом для дополнительных занятий. Вместо нескольких предложений по письму, задаваемых в качестве домашней работы, я под его диктовку исписывал по пол-тетради, чем приводил в изумление свою учительницу, которая без раздумий выводила мне отлично.

В шахматы отец научил меня играть с трёх лет, и потом я становился чемпионом по этой игре в пионерских лагерях и в лесных школах, где обучался до 7 класса. Считать до бесконечности научился ещё в детском саду. Помню воспитательница в свободное до обеда время в качестве организационного мероприятия рассаживала кружком нашу детскую группу, а меня просила вслух считать перед всеми.

Учителя и воспитатели меня всегда выделяли из общей массы детей, – либо ставя всем в пример, либо как последнего хулигана, – в зависимости от того как я себя вёл. Но специально выделяться и верховодить среди сверстников я не любил.

Однако мой отец вовсе не был монстром без человеческих чувств и слабостей. На добровольных началах в свободное от работы время он играл на трубе в заводском духовом оркестре. В шестидесятые годы население ещё не имело ни магнитофонов, ни других увеселительных изобретений цивилизации. Люди развлекались в соответствии с возможностями своего времени и ни один митинг, праздник или похороны не обходились без услуг их оркестра.

В его составе играли в основном ровесники моего отца и многие из них так же как и он были фронтовиками. Иногда он меня брал с собой на концертное мероприятие. По его окончании, как водится в таких случаях, они скидывались деньгами и покупали спиртное.

Но пьяного отца я не любил. На этой почве у него с матерью происходили скандалы, иногда доходящие до рукоприкладства. Она вынуждена была убегать к соседям или обращаться за помощью к дружинникам. Сидя на кровати я наблюдал как мой отец молча надевает ботинки, а его стоя в комнате ожидают огромные дядьки с красными повязками на рукавах. Отрицательный пример пьянства действовал на меня и я решил, что когда вырасту, – ни за что пить не буду.

Однако своего отца мне было жалко.

Наблюдая подобные сцены с ранней молодости я подметил, что у советской власти было женское лицо. На общественном уровне женщины везде командовали и такое их противоестественное поведение поддерживалось верховной властью. Мужик, если он не был, руководителем, – должен был быть всего лишь покорным и смиренным работягой. Именно из-за этого часто неосознанного чувства неполноценности в мужской среде процветало бытовое пьянство.

Я хочу особо подчеркнуть, что у нас была обыкновенная советская атеистическая семья. Ни религиозных обрядов, ни бесед о религии у нас никто никогда не вёл. Отец был коммунистом, воевал на фронте и любил читать книги о войне. А мы с братом воспитывались на фильмах типа: «Неуловимые мстители», «Армия трясогузки» и прочем кино о войне и революции, которые в основном показывались в то время в кинотеатрах и по телевизору. Фильмы, кстати были несомненно талантливее и реалистичнее современной голливудской галиматьи, где ничего кроме огромных затраченных денег и шизофрении её авторов нет. Фильмы советской эпохи воспитывали в нас горячий патриотизм. В детстве я очень гордился, что живу в самой большой стране мира СССР и искренне считал, что все государства, окружающие нас, наши враги, среди которых враг номер один это США, с которыми хоть сейчас был готов идти воевать. И любимой игрой нашего детства была игра в войну.

Кроме воспитанной гордости у меня ещё существовало врождённое чувство исключительности нашей Родины России и русского народа, которое объяснить себе в то время я ещё не мог. Оно исходило от отца и его товарищей фронтовиков, – победителей в Великой Отечественной войне, которые, в свою очередь, воспитывались православными отцами и матерями дореволюционной России.

В санаторно-лесных школах, где я учился после смерти отца с 3 по 7 классы, вдоль коридоров на стенах висели портреты пионеров-героев, с описанием их подвигов. Такая наглядная агитация производила очень сильный воспитательный эффект на молодое сознание. Сам дух в наших классах был пронизан непримиримой воинственностью к мировому империализму и патриотизмом.

Завучем и учителем истории в санаторно-лесной школе № 6 у нас был Иван Иванович, – крупный пожилой мужчина, воевавший в годы войны партизаном в Беловежской Пуще и любивший на уроках истории рассказывать случаи из своей боевой молодости, как они подрывали фашистские поезда, устраивали засады, расправлялись с полицаями. По его инициативе к нам приезжали солдаты пограничники и на стадионе демонстрировали задержание шпиона с собакою и стрельбой холостыми патронами из автоматов. Восторгу нашему не было предела и после представления мы гурьбой выбегали на поле собирать пустые гильзы.

Летом, находясь в пионер-лагерях, мы регулярно участвовали в военно-патриотических играх «Зарница».

Отец умер 2 мая 1969 года, не дожив трёх месяцев до своего 44-летия. Рано утром, когда я ещё лежал в кровати, за ним зашли товарищи по оркестру и забрали его играть на похоронах у какого-то еврея.

После похорон, как обычно, они выпили, отцу стало плохо и он умер. В официальном заключении записали, что смерть наступила в результате отравления этиловым спиртом, но вскрытие показало что произошло кровоизлияние в головной мозг.

После смерти отца у матери на нервной почве развился открытый туберкулёз лёгких, и она порознь отдала нас с братом в санаторно-лесные школы, где мы обучались и жили на иждивении государства. Сама же мать с гостинцами по выходным приезжала навещать нас. Дома мы находились только во время учебных каникул, а летом, как правило, отдыхали в заводском пионерском лагере «Звёздочка». По этой причине с 3 по 7 классы я имел счастье обучаться и жить в коллективной среде сверстников, о чём совершенно не сожалею. Свежий воздух, режим дня, игры со сверстниками, разумная закрытость от внешнего мира, широта и свобода, а также любимые учителя и воспитатели, имена которых с благодарностью вспоминаю до сих пор, – все эти факторы дают несомненные преимущества в сравнении с жизнью обыкновенного московского школьника.

Учился я неровно в зависимости от возрастных особенностей. В 3 и 4 классах скатился до троек и четверок, в 5 и 6 вновь стал отличником. В эти годы, не имея никаких представлений о религии, я с удовольствием изучал в школе и самостоятельно точные науки: математику, физику, химию, считая их двигателем прогресса человеческой цивилизации. Приобретение знаний и развитие своих физических и умственных способностей стало для меня самоцелью и смыслом жизни, так как хотелось принимать в ней активное участие, а не просто плыть по течению. Кстати, этому способствовала официальная программа воспитания советской молодёжи, если человек не смотрел на неё лукаво.

По возвращении в свою родную московскую школу я так и не свыкся с её атмосферой индивидуализма. Класс уже не был дружной семьёй, а учителя любимыми наставниками. Во внутренних взаимоотношениях между учащимися и учителями преобладали лукавство и казёнщина. К тому же это время совпало с моим переломным возрастом, когда уходит детская непосредственность и появляется куча болезненных вопросов к новой для человека взрослой действительности, ответы на которые господствующее тогда атеистическое учение марксизма в принципе дать не могло. Но я их продолжал искать, так как не имел представления о своём правильном поведении в обществе, из-за чего жизнь для меня становилась сплошной мукой.

Вложенные с детства в меня отцом и учителями принципы входили в противоречие с доминирующими уже тогда правилами жизни московского общества. Эту перемену, произошедшую за время моего отсутствия в Москве с 1970 по 1975 годы, я заметил, но не имея жизненного опыта, посчитал её за объективно развивающуюся действительность. И все проблемы личного характера возложил на себя, как результат личного несовершенства.

В то время я уже учился в Кунцевском радио-механическом техникуме, куда поступил в 1976 году после 8 класса на специальность технолога радиоаппаратостроения.

Для начала я занялся развитием силы воли и выработкой характера.

Огромного труда мне стоила привычка вставать в семь утра и делать пятнадцатиминутную пробежку. Потом больше года приучал себя к простому сидению за письменным столом, чтобы делать уроки, так как после прихода из школы любил плотно поесть, а потом поваляться на диване. Но со временем навыки входят в привычку и становятся неотъемлемой частью человека, – то, что по началу кажется невозможным превращается в любимое занятие…

Летом я бегал, зимой ходил на лыжах в лес, по примеру брата стал посещать зал тяжёлой атлетики спортклуба «Фили» и за два года добился хороших результатов в физподготовке, обойдя по многим показателям своих сверстников.

Из сорока с лишним предметов, преподаваемых в техникуме, в итоге, только по одному у меня была четвёрка, по всем остальным отлично. Кроме учебной программы я самостоятельно изучал по книгам интересующие меня дисциплины, читал много художественной и научной литературы. Краеугольным камнем моего самообразования стал поиск смысла жизни и определение пути, на котором должен был обрести самого себя.

Но странное дело, – чем более я изучал в первоисточниках Маркса, Энгельса, Гегеля, – общедоступных философов в советское время, тем более терял душевное равновесие. Добросовестное восприятие в себе их учений порождало уныние и какую-то глухую тоску. Они сплошь состояли из надуманных искусственных догм, не то чтобы оторванных от жизни, а просто несовместимых с нею. Не даром что к четвёртому курсу техникума у меня под их влиянием стало развиваться чувство обречённости и пустоты, порождающие мысли о самоубийстве.

Чтобы привести в порядок перенапряжённые нервы, я самостоятельно занялся аутогенной тренировкой.

Аутогенная тренировка учит искусству расслабления мышц – релаксации и технике дыхания для достижения человеком полноценного отдыха. Этим дело не ограничивается. Когда он достигает пикового состояния и полностью расслабленные мышцы перестают подавать в мозг сигналы о себе, то человек перестаёт чувствовать своё тело и как бы плавает в пространстве голым умом. В этот момент подсознание раскрывается и легко подвергается внушению простыми мыслями.

Можно легко себе внушить словесно, что ты, например, щедрый, молчаливый или имеешь весёлый нрав и, самое интересное, что таким становишься в реальности. Но без последствий такие эксперименты не заканчиваются, и позже наступает горькое похмелье в виде раздвоения сознания, безотчётного страха и всё тех же мыслей о самоубийстве.

Когда я анализирую эти прошлые опыты и сравниваю их с позиции нынешнего своего православного человека, то понимаю что по сути занимался восточной медитацией и страстной католической молитвой. Откуда мне тогда было знать, что представления и мысленные образы в подобных случаях надо изгонять и подавлять, да и вообще лезть в духовную сферу опасно без внутреннего обращения ко Христу и Его святым. Откуда мне тогда было знать, что я именно во власть хитрым бесам отдавал свой ум и через него они пытались толкнуть меня на самоубийство. Можно сказать, что своё православное будущее я выстрадал в неведении своих ошибок молодости.

Уже позже, когда я изучил творения святых отцов, я понял до какой степени человеконенавистничества доходил немецкий жид Карл Маркс, написавший по заказу своих единоверцев-банкиров насквозь лукавое учение; и как могущественны были силы тьмы, сумевшие распространить его на весь свет.

В свете всего вышесказанного слова Христа: «Я есмь Путь, Истина и Жизнь» стали моей нынешней сутью и девизом. Но тогда мне ещё этого открыто не было. Просто в определённый момент, разочаровавшись в своих тупиковых исканиях, я отказался от них и решил жить как все.

Этот момент совпал с окончанием моей учёбы в техникуме и уход на службу в армию.