Текст книги "Зарево над Аргуном"

Автор книги: Александр Щелоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Что за вопрос? Уходя, я лично закрыл замок.

– Ключ в надежных руках?

– Зачем? Я его закинул подальше. Для надежности.

Разыграть и раззадорить Бритвина оказалось не так-то просто и Таран прекратил напрасные усилия.

Некоторое время все молчали. Потом, лежа на спине и глядя в небо, заговорил Бритвин.

– Неужели где-то там среди этих звезд могут быть наши братья по разуму?

– Если во Вселенной есть настоящие разумные существа, – сказал Резванов, – то вряд ли они когда-то признают нас братьями.

– Это почему? – голос Бритвина прозвучал с нескрываемой обидой и недоумением.

– Потому что в поведении человечества очень мало разумного.

– Открылась бездна, звезд полна, звездам нет счету, бездне дна, продекламировал Резванов.

– Сам сочинил, или как? – спросил Столяров.

– Или как, по фамилии Ломоносов.

– А я поэзию не признаю, – сказал Таран. – Лютики-цветочки. Это не для солдата.

– Точно, – тут же согласился Резванов. – Это ещё у гитлеровцев был такой стиш. "Если ты настоящий солдат, если ты со смертью на "ты", улыбаясь пройди через ад, сапогом растопчи цветы".

– Зачем ты так? – обиделся Таран. – Я о том, что мне стихи не задевают душу. Вот песни – другое дело.

– Значит ты хороших поэтов никогда не читал.

– А ты читал, так?

– Хочешь послушать?

– Ну.

– Тогда ляг на спину и смотри в небо.

– Ну, лег.

Таран устроился на твердом ложе, подложил руки под голову.

Небо над ними, по южному черное, сверкало льдистым блеском множества звезд. От края до края широкой лентой его перепоясывал Млечный путь.

– Если я заболею...

Резванов начал задумчиво, неторопливо, с чувством произнося слова:

– Если я заболею, к врачам обращаться не стану,

обращусь я к друзьям (не сочтите, что это в бреду):

постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом

в изголовье поставьте ночную звезду...

Шевельнулся и приподнялся на локте Бритвин. Стал прислушиваться.

Я ходил напролом. Я не слыл недотрогой.

Если ранят меня в справедливых боях,

забинтуйте мне голову горной дорогой

и укройте меня одеялом в осенних цветах.

Лежавший поодаль Ярощук встал, подошел к костру и присел у огня.

Порошков или капель – не надо.

Пусть в стакане сияют лучи.

Жаркий ветер пустынь, серебро водопада

вот чем надо лечить...

Таран тоже поднялся и молча сел рядом с Ярощуком,

От морей и от гор так и веет веками,

Как посмотришь – почувствуешь: вечно живем.

Не облатками желтыми путь наш усеян, а облаками.

Не больничным уйдем коридором, а Млечным Путем...

Резванов замолчал.

– Слушай, – сказал Таран, скрывая смущение, – Кто это написал?

– Поэт написал. Ярослав Смеляков.

– Будто про нас.

– Хорошая поэзия всегда про нас.

– Не скажи. У каждого времени свои чувства. Когда это написано?

– В сороковом году.

– Брось ты! Не может быть!

– Почему не может? В конце тридцатых годов он отмотал срок в сталинских лагерях. Умер в семьдесят втором.

– Баб-эль-Мандеб! – сказал Бритвин с восхищением. – И много у него стихов?

– Какая разница, – заметил Резванов, – много или мало? Можно написать одно настоящее стихотворение и считаться поэтом...

– Вернемся с дела, – произнес Таран задумчиво, – запишу это и выучу для души.

– Нет уж, – сказал Резванов, – коли учить, так сейчас и начинай.

– Если я заболею, – продекламировал Таран запомнившееся, – к врачам обращаться не стану... Потрясно. Особенно про Млечный Путь. Лучше не скажешь...

– Почему? – возразил Ярощук. – Был такой поэт Серей Орлов. Он ещё во время войны написал о солдате так:

– Его зарыли в шар земной,

А был он лишь солдат,

Всего, друзья, солдат простой,

Без званий и наград.

Ему как мавзолей земля

На миллион веков,

И Млечные Пути пылят

Вокруг него с боков...

– Все, мужики, вы меня добили, – сказал Таран обречено. – Сколько умников заставлял умолкнуть, когда болтали о поэзии... и вдруг... Ладно, давай дальше.

На рыжих скатах тучи спят,

Метелицы метут,

Грома тяжелые гремят,

ветра разбег берут.

Давным-давно окончен бой...

Руками всех друзей

Положен парень в шар земной,

Как будто в мавзолей...

– Это тоже выучу, – сказал Таран, прерывая общее молчание. – А теперь ложитесь. Я подежурю. Все равно теперь не засну. Его зарыли в шар земной, а был он лишь солдат! Надо же, как в душу выстрел! Все, всем спать!

Утро обозначило свой приход появлением серой полосы за гребнями дальних гор. Но этого сигнала оказалось достаточным для пробуждения природы. Совсем рядом, но где именно, Бритвин не видел, задолбил, застучал клювом по гулкому дереву дятел. В кустах, перессорившись между собой, надрывались назойливым щебетом невидимые пичуги.

На небе ещё догорали наиболее яркие звезды, а с востока в долину вползал рассвет. Бритвин почесал колючку волос, которые быстро превращались в рыжую бороду, зябко повел плечами и пошел собирать ишаков. Умные животные, должно быть инстинктивно предполагали, что где-то рядом в этих горах могут бродить хищники и потому не уходили далеко от места, на котором люди расположили бивак. Ишаки бродили по росистому лугу рядом с опушкой леса, нисколько не прельщаясь буйными травами, которые росли на дальних склонах.

Бритвин, охотно принявший командование над вьючными животными, первым делом решил дать им всем клички. Долго думать не стал. Еще в вертолете он объявил о крестинах.

– Запоминайте, называю транспортную команду по месту в строю слева направо: Дудай, Басай, Хоттаб, Радуй.

– Отставить! – прервал его Полуян. – Ты бы этому транспорту сперва под хвосты заглянул. Сдается мне, что Хаттаб – девица.

Все дружно грохнули.

думать не стал

– Не спорю, – согласился Бритвин. – Пусть она будет Хаттабочкой.

Ишачья команда оказалась весьма своенравной. Темно-серый Радуй с большими хитрыми глазами терпеть не мог, когда его взнуздывали. Завидев в руках человека уздечку, он изо всех сил задирал башку вверх, прижимал уши, чтобы помешать накинуть налобный ремень и взбрыкивал задними ногами.

Бритвину, чтобы вложить удила в пасть животного приходилось разжимать строптивому ослу челюсти. Возясь с упрямцем, Бритвин приговаривал:

– Ну, Радуй! Погоди, отдам тебя контрактникам!

Хаттабочка, большеглазая мышастой масти ишачка, была трудолюбивой и покорной, однако мучилась приступами сексуальной озабоченности. Отдохнув после перехода и пожевав травки, она начинала приставать к кастрированному Басаю, напрыгивала на него сзади, будто показывала, каких действий от него ожидает. Однако Чубайс на такие провокации не поддавался и, помахивая ушами, продолжал пощипывать травку.

Прежде чем выйти из под полога леса Бритвин осмотрелся. Сперва оглядел местность невооруженным глазом. Не заметив ничего подозрительного, вторично осмотрел пространство в бинокль. Потом поднял с земли хворостину и пошел к пасшимся животным. На ходу повторял строки, которые прочно засели в памяти:

Не облатками желтыми путь наш усеян, а облаками.

Не больничным уйдем коридором, а Млечным путем...

* * *

Утром все поднялись чуть свет. После скорого завтрака Полуян оглядел свою команду. Крепкие люди с боевым опытом и готовностью к преодолению трудностей стояли перед ним полукругом. Но Полуян знал – все они не были людьми гор. Занятия в спортивных залах, накаченные мышцы, утренние пробежки по улицам, плаванье в бассейне – это далеко не гарантия того, что оказавшись на высоте среди скал, каждый будет чувствовать себя в своей тарелке.

– У нас четыре дня, – сказал Полуян и задумчиво потер подбородок. – Вы можете костить меня, я не боюсь крепких слов. Но учтите, с этого момента я постараюсь вымотать вас до предела. Чтобы каждый понял сам, а я узнал кто на что способен.

– Кто кого, – ухмыляясь сказал Бритвин. И не без гордости добавил. Как никак – десантура.

– Отлично, – согласился Полуян. – Сколько раз ты прыгал?

Сто двадцать?

– Командир! – Бритвин вложил в голос обиду. – У меня пятьсот соскоков.

– Это пока ничего не значит, – пресек попытку сопротивления Полуян. Потому как падать с высоты пяти тысяч метров, имея за плечами парашют, совсем не то, что подняться на три тысячи с вещмешком за спиной. А упасть с грузом на горбе с десяти метров ещё неприятней.

– Я знаю, – подтвердил Столяров, стоявший рядом. – В Средней Азии говорят: упадешь с верблюда – намнешь бока. Упадешь с ишака – свернешь шею.

– Это почему? – не понял Таран.

– Ишак не высокий, и если упал с него, то шмякнешься башкой о землю. Пока летишь с верблюда можно собраться...

– Все, – сказал Полуян, – Теперь, за мной!

Сразу от тропы, на которой они стояли, начинался крутой подъем на склон горы. Издали он казался живописным и на фотографии несомненно выглядел бы удивительно красиво. Но сейчас, когда по этому склону предстояло подниматься к вершине, то каждому сразу стала ясна сложность предстоявшей задачи. Кусты кизила росли удивительно тесно, ко всему их переплели гибкие стебли лиан, делая заросли непроходимыми. Значит, чтобы подняться к водоразделу, следовало расчистить дорогу вверх.

– Начнем рубить кусты? – спросил Бритвин.

– И установим указатель, чтобы было видно куда мы двинулись. Так?

Теперь Полуян уже не сомневался, что в группе только он один до конца представляет себе, что такое горы. Всем остальным это предстояло понять на собственном опыте. К человеку, который не знает гор, они не бывают доброжелательными. Крутизна склонов потребует от отряда максимальных физических усилий, поскольку по мере того, как ни станут подниматься все выше и выше разрежение воздуха будет увеличиваться и утомление может оказаться неодолимым.

Место для подъема они нашли пройдя по тропе почти два километра. Здесь кусты расступились, открыв свободное пространство.

Солнце уже выползло из-за дальнего хребта на востоке и тени, лежавшие в глубоких складках гор растворились в жарком свете дня.

Полуян, не переходя на бег, ускоренным шагом двинулся вверх по склону. Под ногами зашуршала щебенка, а там, где росла трава, не просохшая от росы, подметки скользили по ней, сбивая с темпа.

Уже через десять минут Полуян почувствовал, как между лопаток по спине скользнула первая струйка пота. Хотелось обернуться и посмотреть, как держатся его партнеры, но он не позволил себе этого сделать.

Путь к водоразделу занял у них более часа. На гребне, откуда открывался вид во все стороны, Полуян остановился, глубоко вдохнул и вдруг ощутил, что земля под ногами качнулась, словно палуба корабля. Он инстинктивно расставил ноги. "А ведь я думал, что сохраняю отличную форму", с раздражением отметил он.

– Отдых, – сказал он и дал отмашку рукой.

Ярощук опустился на землю, лег на спину, но тут же снова сел. Ему было явно не по себе. Он посмотрел на Полуяна смущенно.

– Должно быть утром съел что-то не то. – Он коснулся рукой горла. Тошнит и кружится голова. Похоже отравился.

Таран обычно сдержанный рассмеялся.

– А я в порядке. Завтрак был нормальный.

Полуян положил ему руку на плечо.

– Не надо, лучше приляг.

– Зачем? – Таран опять засмеялся. – Да я ещё столько же отмотаю.

– Я сказал: лечь!

Неожиданно лицо Тарана посерело, и он стал оседать. Полуян успел подхватить его и опустил на камни. Тот, посидев немного, быстро вскочил, отошел в сторону, оперся рукой о камень, поросший сизым лишайником, опустил голову и застонал. Его тошнило. Желудок был пуст, но спазмы сотрясали человека, словно его внутренности стремились вырваться наружу.

Через некоторое время обессиленный Таран вернулся на место, где до того сидел, опустился на землю и лег на спину.

– Я облажался, верно?

– Не бери в голову. Это с тобой познакомились горы, – успокоил его Полуян. – И с первого раза ты им не понравился. – Он повернулся к Бритвину. – Как ты?

– Все хоккей.

– Сто двадцать плюс сорок девять, сколько будет? Быстро!

– Сколько, сколько?

– Сто двадцать плюс сорок девять.

– Во, Баб-эль-Мандеб! Не могу сообразить...

– Это тоже горы...

На отдых ушло около часа. Потом они сложили из плитняка небольшую стенку около полутора метров высотой. За ней на земле расставили пустые консервные банки, которые принес Столяров.

– Это, – объяснил он, – типовая огневая ячейка боевиков, которые создаются в горах. Стрелять по такой из автомата – не уважать в себе профессионала. Бить из гранатомета в середину – далеко не лучшая тактика. Зато удар чуть ниже верхней кромки разбивает укрытие и сметает камнями стрелков. Показываю.

Столяров зарядил гранатомет, положил трубу не плечо, прицелился.

На волне оглушающего выстрела, граната, оставляя дымный след, понеслась к цели.

Прицел был точным. После взрыва на верхней кромке каменного укрытия обозначилась большая щербина.

– Пойдем, взглянем.

Результат попадания оказался впечатляющим. Взрыв, сорвав верхнюю часть кладки, разбросал груду камней и осколков широким конусом.

Все банки, расставленные в шахматном порядке за стеной, оказались разбросанными.

– Убеждает? – спросил Полуян и пнул жестянку, оказавшуюся под ногой. Каждом по гранате. Для пробы. Дистанция сто метров.

На другой день Полуян усложнил маршрут. Они по крутому склону поднялись на хребет. Гребень его был узкий и острый. Делая очередной шаг, каждому приходилось внимательно глядеть под ноги, чтобы не оступиться.

Солнце светило им в спины и перед глазами открывался удивительный вид горной страны, поражавшей суровой красотой. Отвесные стены скал, огромные каменные глыбы, сорвавшиеся со склонов и загромоздившие ущелье, по дну которого струился горный поток, синева неба, пронзенная острыми гребнями далекого хребта – поражало воображение горожанина.

Полуян прибавил шаг. Очень важно было проверить, насколько люди адаптировались на высоте. Еще не поздно было кого-то оставить в лагере и не подвергать испытаниям, которые окажутся не по плечу. Может быть несколько самонадеянно, но эталоном годности к походу Полуян взял свое собственное состояние. В команде он был самым старшим по возрасту и считал, что нагрузки, которые в состоянии перенять, оказаться по плечу другим.

Ко второму часу безостановочного движения ноги у Полуяна стали будто ватные от усталости. Стоило лишь на минуту остановиться, и он чувствовал как подгибаются и подрагивают колени. Сердце билось учащенно и сильно, так, что толчки крови он ощущал биеньем в висках.

Бросив взгляд через плечо, Полуян увидел, что пятеро его товарищей не отстают от него. Лица их выглядели замкнутыми и суровыми. Люди выкладывались и это не располагало к веселости и шуткам.

Спуск по крутому склону оказался ничуть не легче подъема. Когда они достигли дна котловины и земля стала ровной, Полуян почувствовал, что ноги не держат его. Они подгибались и нестерпимо хотелось сесть.

Однако он не поддался минутной слабости и вместо того, чтобы дать команде отдохнуть, перешел с бега на быстрый размеренный шаг.

Они вернулись на стоянку молчаливые и сосредоточенные. Теперь все знали, что впереди их ждет не туристическая прогулка, а напряженная, требующая на каждом шагу полной затраты сил работа.

* * *

– Амер! – радист Салах смотрел на Хаттаба большими вытаращенными глазами. – Есть сообщение от Джохара.

Хаттаб, полулежавший на ковре, раскинутом в развалинах дома, которому война сохранила крышу, приподнялся и сел. Он только что плотно пообедал, пища удобно расположилась в животе и командира боевиков тянуло ко сну. Однако любое сообщение, поступавшее со стороны федералов Хаттаб воспринимал с серьезностью. Только он один решал какую ценность содержит информация и как ей воспользоваться, поэтому даже желание поспать не могло преодолеть необходимости выслушать то, о чем сообщает один из лучших агентов Басаева учитель чеченского языка Рамазан, взявший себе псевдоним Джохар.

– Докладывай, – Хаттаб расслабленно махнул рукой и благодушно рыгнул. Пища в желудке уже начала перевариваться и вызывала отрыжку.

Радист Салах, работавший под позывным "Борз" – "Волк", машинальным движением руки огладил бороду и подробно, слово в слово изложил командиру сообщение "Лечи" – "Сокола" о том, что в район Кенхи отправилась русская диверсионная группа, а в Годобери вылетел командир дивизии, которая недавно прибыла на театр военных действий.

– Хорошо, Салах, – Хаттаб вяло махнул рукой, показывая радисту на выход. Два последних ночных перехода и жирная баранина, нашедшая убежище в благородной утробе, требовали покоя. – Я обдумаю твое сообщение. Иди...

* * *

Прапорщик Репкин возвращался после принятия обычного для него стаканчика виноградного самогона до предела раздраженный. День был ветреный, жаркий. Со стороны калмыцких степей тянуло жаром и мело пыль. Но раздражало Репкина не это. Майор Ларьков, новый начальник, принявший службу снабжения боеприпасами, оказался настырным и недоверчивым типом. Он во все совал нос, всем интересовался, все хотел знать и главное было похоже никому не доверял. Не офицер, а настоящий культ личности. Во все лезет, всем старается заправлять. Репкина это раздражало до крайности. Воинская служба должна строиться на взаимном доверии. Как можно идти в бой, а тем более в разведку, если ты не доверяешь тем, кто рядом с тобой? Командир просто обязан доверять подчиненным, а уж они его не подведут никогда.

Злиться Репкина заставляло то, что сразу после появления на службе майора Ларькова упали его заработки. Две заявки Манапа на два десятка гранат РГД он ещё так и не выполнил.

Навстречу Репкину шел Федя Кулемин, мрачный и злой. Он веселел только после принятия стакана "слезы пророка", как называл местную самогоночку, а до этого лютовал смертной лютостью.

Увидев Репкина, Кулемин махнул рукой, привлекая к себе внимание.

– Ты куда, голубь мира, пропал? Там майор Ларьков землю роет, тебя все ищет. У него сидит капитан из прокуратуры. Ты им срочно понадобился.

– Иду, ну их всех в Катманду! – ответил Репкин и беспечно махнул рукой: мол, отстань.

А самого кинуло в жар и пот, отчего он сразу стал злым, как собака. Он давно уже ожидал какой-нибудь подлянки от этой дурацкой жизни, и вот она на тебе! Как теперь жить человеку, который делает свой бизнес и вынужден всех опасаться? Как?! Надо же, суки, вынюхали что-то теперь зажмут в угол и начнут тянуть жилы. Нет уж, хренка вам с бугорка, господа хорошие!

Репкин круто свернул в переулок и направился к дому, в котором квартировал. Быстро достал из заначки нож, пистолет Макарова, прихватил и сунул за пазуху пачку баксов, перетянутую красной резинкой.

– Нет уж, хренка вам, господа! Репкин не Чапаев. Чтобы спастись ему через Урал плыть не надо. Он так уйдет, и потом ищите Репкина, если нужен, а вы ему до Фени.

Прямым ходом прапорщик двинулся на базар и вскоре уже стоял возле обувной палатки Джохара, которого местные жители называли Рамазаном.

– Я горю, – сказал Репкин, взяв в руки полуботинок, блестевший лаком. – Ты обещал мне новые документы. Можешь помочь прямо сейчас? Нужно по быстрому сматывать удочки.

– Если обещал, значит будет, – сказал Джохар озабоченно. – Сейчас иди к автостанции. К тебе подойдет человек. Спросит прикурить...

До автостанции Репкин дойти не успел. По пути его догнал старенький красный "Москвич" с местным номером. Передняя правая дверца приоткрылась.

– Э, прапорщик! Дай прикурить... – и сразу же за этими словами последовала команда. – Быстро садись.

Задняя дверца широко распахнулась. Из машины наружу выскочил молодой парень и подтолкнул прапорщика.

– Садысь, садысь!

Когда Репкин расположился на заднем сидении, с двух сторон его сжали крепкими плечами молодые парни. Один из них, тот, что сидел слева, накинул на голову прапора большой полиэтиленовый пакет и сжал его на шее. Репкин два раза судорожно вдохнул вонький дурманящий эфир, который заранее плеснули в пакет, захрипел и обвис, погрузившись в туман балдежа.

"Москвич" с бумажным пропуском "МВД Дагестана" на ветровом стекле выскочил из города и покатил в сторону Калининаула.

В тот же вечер в лесу на берегу реки Ярыксу неподалеку от аула Гиляны сопровождавшие прапорщика ребята передали его с рук на руки группе боевиков.

Придя в себя, Репкин не сразу понял всю глубину вероломства Джохара и пытался объясниться с окружившими его бородачами.

– Мужики, это ошибка. Я свой. – Репкин утер рукавом вспотевший лоб и ткнул себя в грудь толстым пальцем. – Я ваш...

Он засуетился, достал из кармана деньги, которые ему отдал Джохар. Потряс двумя сотенными билетами.

– Это ваши мне заплатили. За сведения. Я свой. Понимаете? С вами. Аллах акбар!

Арабы, бородатые, смердевшие перебродившим потом, стояли, явно не понимая что им старался объяснить перепуганный русский. Они видели его растерянность, слышали невнятное лепетание и понимали: вояка, попавший в крутой переплет, испытывает смертельный ужас. Он готов на все. Чтобы откупиться предлагает деньги. Чтобы избежать расплаты кричит "Аллах акбар!"

Командир отделения Хуссейн сделал шаг вперед и вырвал из рук Репкина банкноты. Посмотрел на них, сложил пополам и сунул в карман. Сказал по-русски универсальную фразу: "Давай, давай" и отошел, не обращая внимания на стенания Репкина.

На трех замызганных дорожной грязью джипах подкатил амер Хаттаб со своей охраной. Едва головная машина притормозила, дверцы распахнулись и наружу высыпали мюриды – соратники и телохранители араба. Они взяли автоматы наизготовку и только потом из второго джипа вылез Хаттаб. Он огляделся, заметил пленного и, не подходя к нему, махнул рукой:

– В машину его!

Амер торопился. Он ехал в аул Симсир, куда доставили четырех солдат федеральных войск, взятых в плен несколько дней назад.

Исполнительный Хуссейн крепким пинком в зад подтолкнул прапорщика к последнему джипу. Репкина тут же подхватили несколько жилистых рук и втянули в открытый кузов.

Мгновение спустя машина тронулась вдогонку за двумя первыми, а прапор лежал на жестком металле под ногами боевиков.

После того, как Хаттабу радист Салах доложил неприятную новость о том, что в горный район аула Кенхи отправился отряд русских диверсантов, сообщение о взятие в плен сразу нескольких солдат федеральных войск принесло некоторое успокоение кипевшей от ярости душе. В последнее время дела шли совсем не так, как хотелось бы и Хаттаб злился. Он видел, что даже те его соратники, которые никогда не сомневались в своем командире, начинали бояться будущего. Этот страх трудно вытравить из чужих душ молитвой и заговором. Его можно задушить только другим, ещё более сильным ужасом. Поэтому Хаттаб и поспешил в Симсир, где существовала возможность показать своим мюридам, что ждет тех, кто пытается противостоять воинам Аллаха.

Перед приездом Хаттаба пленных построили на лысом пригорке в стороне от аула. Они стояли рядом друг с другом, понимая, что ничего хорошего судьба никому из них не сулит.

Солдаты были похожи на проростки картофеля, которые пробились из вялых клубней в темном сыром подвале. Узкоплечие, недокормленные с прозрачными восковыми лицами, лопоухие, коротко стриженные, с глазами испуганно затаенными в темных глубинах глазниц, они жались один к другому, словно старались в тесном общении обрести потерянную уверенность. Им недоставало еды дома, когда они приближались к возрасту, который позволял призвать их в армию; им не хватало солдатской пайки, чтобы налиться мужской настоящей силой, когда их одели в военную форму. Потом, когда они научились разбирать и собирать автомат Калашникова, их отправили в Дагестан, как им объяснил пламенный комиссар демократического правительства, чтобы покончить с чеченскими террористами и бандитами.

В первый же день прибытия в заданный район всех четверых командир взвода, безбровый с белесыми глазами лейтенант Пыжиков направил на левый фланг батальона в боевое охранение.

Выйдя к высоте, которую им указал командир, солдаты начали обустраиваться. Для укрытия он нашли удобную яму. Из неё когда-то брали камень на строительные нужды, потом забросили. Края ямы обсыпались, бока поросли бурьяном, и она показалась солдатам убежищем надежным и удобным. Они вповалку улеглись у одной из стенок, для тепла прижавшись друг к другу. Договорились, что по очереди будут нести охранение.

Формально виноватым в том, что произошло потом, можно назвать рядового Ивана Нечипая, который нес караул в три часа ночи. Но по честному в нагрянувшей на солдат беде вины его не так уж много. Четырех бедолаг, избравших для укрытия яму, боевики приметили ещё в светлое время. Три бородача из отряда иорданца амера Хаттаба устроились в кустах на краю кручи, которая нависала над долиной и прекрасно видели, что творится внизу под ними. В тройке боевиков один был вооружен ручным гранатометом, второй пулеметом, а третий – снайперской винтовкой Драгунова с прекрасным оптическим прицелом. Все они имели прекрасную возможность перещелкать солдатиков едва те заняли для ночевки яму. Для этого хватило бы одной гранаты, длинной прицельной очереди из пулемета или четырех выстрелов снайпера. Но боевики избрали иной вариант. Они решили повязать солдат живьем и привести к Хаттабу в подарок. За это им светило получить материальное вознаграждение, плюс право сексуально позабавиться с пленными, и, наконец, испытать удовольствие получить право собственноручно в присутствии всего отряда перерезать цыплячьи шеи солдат ножами.

Когда стемнело, солдаты даже не попытались сменить позицию и остались в яме на ночь. Караульный, которому поручалось охранять покой группы, сидел на краю ямы, свесив в неё ноги и держал автомат на коленях. Он, конечно, вслушивался в тишину, крутил головой, но когда пост принял Иван Нечипай, команда была обречена. Никто – ни медики, призывавшие Ивана в армию, ни его командиры не знали – у парня "куриная слепота". Он терял зрение с наступлением темноты и превращался в крота.

Их взяли как куропаток, не позволив даже трепыхнуться. И вот они стояли перед гогочущей группой арабов, которых эмиссары "Мусульманского братства" собрали на базарах ближневосточных стран, чтобы воевать под зеленым знаменем ислама за суточные выплаты в зеленых американских долларах.

Приезда амера Хаттаба удачливым боевикам пришлось ждать достаточно долго. Полевой командир где-то задерживался. Планы, которые он и Басаев с таким вдохновением намечали, рушились один за другим. Они не учли главного – новой тактики русских, которую внес в действие федералов новый командующий генерал Шалманов.

Пока великий амер боевиков Хаттаб у заднего колеса джипа справлял малую нужду, услужливый Хуссейн взашей подогнал прапорщика Репкина к пленным солдатам и поставил на правом фланге небольшой шеренги.

Оправившись, Хаттаб снова принял привычный для него командирский вид.

– Раззак, – сказал он своему переводчику, – пойдем посмотрим, кого там поймали наши герои.

Хаттаб приметил парнишку-узбеченка Раззака, в числе добровольцев, прибывших воевать в Чечню из разных мест. Раззак окончил духовную исламскую школу – медресе в Бухаре. Он знал наизусть весь Коран и одинаково свободно говорил на узбекском, арабском и русском языках.. Амер быстро понял, что как боевая единица хилый парнишка в строю ничего не стоит, а вот хорошим переводчиком он ему послужит. Амер сразу приметил и то, что у юноши розовые пухленькие щечки, узкая талия и круглая, аккуратная, аппетитно покачивавшаяся при ходьбе попка. Уже на третий день пребывания Раззака в отряде, Хаттаб увел переводчика в сторону и спустил с него штаны.

Это ничего не значило, что у амера уже была законная жена Фатима Бидагова, дочь мухтара даргинского села Карамахи. Моджахеду, ведущему джихад и оторванному от ложа супруги никто не может запретить совершать акт с мужчиной – истнах, который неверные лицемерно окрасили в голубой цвет.

Трудно сказать, какое уложение священной книги ислама помогло Раззаку смирится с положением наложника, но он принял эту роль без сопротивления.

О том, что проводник в поле заменяет суровому Хаттабу жену, в отряде знали все и никто на прелести переводчика больше не посягал.

– Пошли, – сказал Хаттаб и ласково потрепал Раззака по щеке: он знал, что пустит русским кровь и это его возбуждало.

Первым допрашивали Репкина, по виду которого нетрудно было определить, что он самый старый и потому старший среди пленных.

– Я с вами, – отвечая на первый вопрос, в отчаянии простонал Репкин. Добровольный помощник. Я работал с Джохаром.

– Наш значит? Хорашо, – довольно сказал Раззак.

– Вы его обыскали? – спросил Хаттаб с подозрением.

– Сейчас, амер, – с готовностью отозвался Хуссейн. Он тут же

ощупал карманы прапорщика и вынул из его бокового кармана пистолет.

– Это твой? – спросил переводчик.

– Мой.

– Карашо, – сказал Хуссейн, который уже поднабрался русских слов.

Затем из внутреннего нагрудного кармана прапорщика он извлек пачку долларов, перетянутых красной резинкой.

– Твой?

– Мои.

– Карашо, – сказал Хуссейн.

Остекленевшими глазами Репкин наблюдал, как его баксики скрылись в чужом кармане.

– Э, – сказал переводчик, – не надо, не волновай. Ты наш, деньги тоже наши. Верно?

Раззак перевел слова Хуссейна Хаттабу, и тот сыто зареготал.

– Давай поговорим с другими, – приказал он Раззаку, не удержался и положил ему на плечо тяжелую руку

Хаттаб внимательно осмотрел на пленных и обнаружил у одного из них типичные тюркские черты – узкий разрез глаз, широкие скулы, жесткие упрямые волосы.

– Спроси, кто он, – приказал Хаттаб Раззаку.

– Амер спрашивает, как тебя зовут? – сказал тот по-русски.

– Нури.

– Нуралла, Нурмухаммад, Нурали или Нураддин?

– Какая разница?

– Для безбожника может её и нет, но для верующего она велика. – Раззак возмутился невежеством пленного. – Нураала – свет Аллаха, Нурмухаммад свет пророка Мухаммада, Нурали – свет имама Али, Нураддин – свет веры. Понимаешь разницу?

– О чем вы болтаете? – нетерпеливо спросил Хаттаб. Тот объем русских слов, который он приобрел в Чечне, не позволял ему понять всего, о чем говорил переводчик с пленным.

– Я выяснял, великий амер, как правильно звучит имя этого отступника.

– Он что, мусульманин?

– Да, амер.

– Откуда?

– Из Башкирии, амер.

– Дайте ему автомат, – приказал Хаттаб. – Если он убьет всех этих неверных, я прощу его и возьму в отряд. Объясни ему мою волю, Раззак.

Раззак, презрительно улыбаясь, перевел слова Хаттаба. От себя он присовокупил объяснение, что если пленный не повинуется, ему отрежут башку первому, чтобы неверные русские свиньи видели, что их всех ждет.

– Согласен? – спросил Раззак.

Сил ответить словами у Нури не хватило, и он смог только кивнуть.

– Дайте ему оружие, – приказал Хаттаб.

Нури взял автомат, который ему протянул худой араб с нездоровым румянцем на щеках, и первым делом отщелкнул магазин. Рожок был пуст.

Нури отбросил ненужную железку, и она звякнула, упав на камни.

– Оружие без патронов не стреляет, – сказал он переводчику. – Решили надо мной посмеяться? Хрен вам!

Хаттаб расплылся в довольной улыбке, тряхнул бородой, кокетливо заплетенной в косички как у хеттского жреца. Кивнул своим.