Текст книги "Меч Аллаха"

Автор книги: Александр Щелоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

– Хорошо, окончим, – прервал президент Петрова. – Что можешь предложить?

– Разрешите, я встречусь с Барышевым. Прямо сейчас. И мы подумаем.

– Добро, действуй.

Вызывать Барышева к себе Петров не стал. Это бы привлекло к вызову куда больше внимания, чем его собственное появление на Лубянке. Там к визитам такого рода привыкли и относились к ним спокойно, по-деловому.

О сути предстоявшего разговора Барышев знал, и Петров сразу взял быка за рога.

– Алексей Федорович, каким образом Назаров оказался в курсе планов «Пламени Джихада»?

– Насколько я знаю, исламисты предложили ему возглавить буровые работы в зоне Мертвого Лога. Рекомендации ему дали те, с кем он совершил рывок из Туркменистана. Объяснили, будто собираются искать сокровища Тамерлана. Но Назаров сумел выяснить, что речь идет о «портфельчике». И тогда он, изобразив согласие поработать за хорошие деньги, отпросился в Москву с желанием в Азию больше не возвращаться. Одновременно счел необходимым поставить в известность правительство.

– Почему он пошел в Минатом, а не к тебе, в ФСБ, или в приемную президента? Это было бы куда логичней, разве не так?

– В ФСБ ему путь был заказан. Он вовсе не дурак и опасался, что к нам мог поступить запрос из Ашхабада. Что касается приемной, он понимал, что там его могли принять за психа или сплавить либо к нам, либо в психушку на освидетельствование.

– Хорошо, я вот о чем. Пришлось доложить президенту, что методы воздействия на ситуацию с привлечением спецслужб Астаны принять невозможно. Ты согласен?

Барышев склонил голову и положил ладонь на шею:

– Вот где у меня сидит эта Сатана!

– Хорошо, подскажи выход.

– Что, если предложить дело самому Назарову? Пусть вернется назад и нанимается буровым мастером. Пусть экспедиция идет в назначенное место. Если пытаться создавать им помехи, это, как пить дать, повлечет за собой раскрытие сути поисков. Лучше не мешать и бурению. Только надо отработать три блока вопросов. Первое, как привлечь к делу Назарова. Второе, каким образом физически уничтожить «портфельчик» в процессе бурения. Третье, разработать информационную версию на случай раскрытия или провала операции. Вешки для этого надо расставить заранее.

– Не знаю, насколько реально, но выглядит заманчиво. Правда, привлекать к спецоперации дилетанта… Ты понимаешь, какой это риск?

– Понимаю, но лучшего не придумаешь.

– Вот что, Алексей. Возьми Назарова на себя. Прощупай, насколько он пригоден к делу. Ну, а помочь ему понять, что надо согласиться с предложением, думаю, у тебя аргументов хватит.

– Не думаю, что мне надо этим заниматься лично…

– Я имел в виду твое ведомство. Найди хорошего психолога. Пусть он поработает. Потом оценим перспективы всего плана.

За Андреем в Акуловку ранним утром из Москвы приехали Черных и Лысенко. Зашли во двор дома Назаровой. Хозяйка сразу узнала гостей, которые недавно спрашивали у нее о возможности снять на лето дом. Но в этот раз они и держались, и говорили по другому, начав с того, что продемонстрировали служебные удостоверения сотрудников ФСБ.

– Андрей Иванович, мы за вами, – сказал Лысенко вышедшему на крыльцо Назарову.

– С вещами? – спросил Андрей, сразу оценив обстановку.

– Что вы! – всполошился Лысенко. – Ни в коем случае! Просто с вами решил побеседовать генерал Травин. Чтобы не затруднять вас – туда и обратно – машиной.

Первым, кто принял Андрея, был Федорчук. Он с интересом оглядел вошедшего к нему в кабинет Назарова и широким движением руки обозначил место у своего стола:

– Садитесь, Андрей Иванович.

– Разве я еще не сижу? – спросил Андрей со всей язвительностью, на которую был способен.

– Что, очень хочется?

– Нет, но всегда следует ясно представлять свое положение в пространстве.

– Тогда успокойтесь, вы пока не сидите. Более того, вас пригласили к нам, чтобы предупредить о сложности ситуации, в которой вы находитесь.

– В смысле?

– Вы знаете, что на вас готовилось покушение?

Федорчук сказал и с явным интересом стал наблюдать, как воспримет его слова Назаров. Полковник считал себя физиономистом и многие заключения строил на том, нравился ему собеседник или нет.

– Да, читал, – ответил Андрей спокойно. – Уже и не помню где. Скорее всего в «Нью-Йорк таймс». Ирландские террористы, верно?

Полковник терпеть не мог острословов. Он искренне верил, что его форма и особенно служебное положение сами по себе должны вызывать у людей серьезное настроение и чувство ответственности. Ну, не обязательно, чтобы они отдавали при встрече с ним честь, однако от глупых шуток должны воздерживаться. Между собой пусть шутят сколько угодно, в конце концов демократия, но в присутствии должностного лица извольте…

– Я вас серьезно спрашиваю, господин Назаров, полковник раздраженно повысил голос. – Вы знали о…

– Простите, как вас зовут? – Андрей перебил полковника, и тот на миг так и остался со ртом в виде буквы "о".

Оправившись от неожиданности, ответил:

– Полковник Федорчук. Или просто полковник. Этого достаточно.

– Полковник – это для подчиненных. У вас есть имя-отчество?

– Мы не на мальчишнике, Назаров. Здесь официальное учреждение и извольте…

– Хорошо, изволю. Что дальше?

– Меня интересует следующее. Вы сообщили… – Федорчук замялся, стараясь решить, как сформулировать тезис о том, кому Назаров сообщил сведения, которые вдруг так всех всполошили. Подумал и облек вопрос в нейтральную форму. – Вы сообщили руководству страны важные факты. Это дает мне основания надеяться, что вы станете активно сотрудничать с нами. В интересах нашей Родины.

– Не стану.

– Как это так «не стану»?!

– Именно так, как слышали. Не могу понять, какой реакции вы от меня ждали, просто полковник. Я что, должен втянуть пузо, – Андрей машинально тронул ладонью подтянутый спортивный живот, твердый, словно гладильная доска, – вытянуться и радостно доложить: «Готов выполнить любой приказ Родины! Доверие оправдаю!» Так?

Федорчук смотрел на Андрея, не мигая, и молча крутил в пальцах авторучку. Внешне он казался непробиваемым, но его следовало во что бы то ни стало пробить. Андрей понимал: полковник сформировался как личность в советской системе, вырос и жил в центральной России, принял и пережил крутой поворот социальных отношений, удержался на ответственной должности, но так и не смог уразуметь, что для каждого человека понятие Родина подразумевает нечто свое, и для тех, у кого она после распада государства оказалась за чертой русских земель, взгляды на патриотизм могут быть иными.

Федорчук не успел среагировать, как открылась дверь и в кабинет вошел генерал.

Полковник вскочил:

– Здравия желаю, Яков Алексеевич. Вот беседуем с господином Назаровым.

Андрей при появлении генерала не встал, считая, что не обязан этого делать.

Генерал словно не обратил на это внимания. Он повернулся к Андрею, слегка склонил голову:

– Здравствуйте, Назаров. Я – Травин. Хочу забрать вас у полковника. Как вы на это смотрите?

– Плохо смотрю, но куда денешься? Раз уж попался…

– В смысле?

– Хотел как лучше. Приехал, сообщил о том, что узнал, теперь меня трясут.

– Назаров, ты что, мыслил, будто все будет иначе? Глупо. Человек пришел в правительственное учреждение с таким сообщением… Впрочем, возьмем случай попроще. Некто сообщает в отделение милиции, что обнаружил возле универмага машину, набитую взрывчаткой. Как ты считаешь, ему пожмут руку за сообщение и отпустят? Гуляй, Вася? Нет, так не будет. У следователя сразу возникают два вопроса. Первый: почему мимо машины прошло сто человек и никто ничего не заметил, а наш Вася оказался глазастым. Второй: кто он, наш Вася? Почему такой бдительный? Не сам ли участник подготовки теракта? Может, испугался того, что произойдет, и решил взрыв предотвратить…

– Короче, Вася влип?

– Нет. Если он не причастен к делу и просто проявил бдительность, его потрясут немного и отпустят. С благодарностью.

– Так объявите мне благодарность, и я пойду. Можно?

– Объявлю и отпущу. Чуть позже.

– Понятно.

– Теперь, если ты не против, пройдем ко мне. Не будем мешать полковнику.

Они прошли по коридору и вошли в просторный кабинет генерала.

Травин предложил Андрею место за гостевым столиком, положил на черную стеклянную столешницу пачку сигарет, зажигалку, подвинул пепельницу.

– Можно курить.

Сказал и сам сел рядом.

– Теперь о деле. Что ты там раскопал с Ульген-Саем? Можешь доложить коротко?

Андрей поерзал на стуле.

– Простите, вопрос не по адресу. Где этот самый сай? Я там никогда не был, знакомых там у меня нет. А потом хочу сразу сказать: мне не нравится обращение на ты… И вообще всякие полицейские штучки.

Лицо генерала было непроницаемо.

– Что вы имеете в виду, Андрей Иванович?

«Вы» было произнесено с подчеркнутой ясностью.

– Мне однажды довелось быть в монархической Швеции. Так вот там за две недели ко мне ни разу не приставала ни их полиция, ни госбезопасность. Несмотря на то, что я выраженное славянское лицо. Здесь, в Москве, в столице всех демократий, спецслужбы пасут и трясут меня почем зря. Это что, таков порядок?

Генерал усмехнулся:

– Видите ли, вы попали в переплет по своей вине…

– Господин генерал…

– Товарищ генерал, – аккуратно подсказал Травин. – Так будет точнее и лучше.

– Не будет, – Андрей упрямо мотнул головой. – Меня вытащили из постели, схватили, приволокли в Москву, не дали побриться, не позволили позавтракать, а теперь считают, что я буду называть здесь кого-то товарищами…

Травин не полез в бутылку, не вспузырился. Был он человек гибкий и остроумный и на жизнь смотрел трезво, прекрасно понимая, почему до сих пор кое-кого бросает в дрожь, когда они узнают, где он служит.

– Простите, Андрей Иванович! – Травин хлопнул обеими ладонями по столу. – Простите великодушно! Давайте все начнем с чистого листа. – Он повернулся к двери, которая вела в соседнюю комнату и громко сказал: – Лидочка, будьте добры! Гостю чаю и бутерброды. Мне – кофе.

Заговорщицки посмотрел на Андрея:

– Признаюсь честно, кроме бутербродов здесь ничего нет. Зато бутерброды у Лидочки – вы увидите… Вам с чем? С копченой колбасой, с вареной, с сыром или брынзой?

– Спасибо, все равно, товарищ генерал.

– Ладно тебе, Назаров. Я Иван Артемьевич.

Чай оказался удивительно вкусным, бутерброды – свежими. Андрей не ставил целью показаться воспитанным и съел все, что было предложено.

– Еще? – спросил Травин.

– В другой раз.

– Тогда я продолжу. На чем мы остановились?

– На вопросе об Ульген-Сае.

– Точно. Нам нужно разобраться…

– В чем?

– Вдруг твое сообщение – провокация?

Андрей покрутил головой, внимательно разглядывая кабинет Травина. Посмотрел на темно-вишневые деревянные панели стен, на монументальный книжный шкаф с зеркальными стеклами, на бронзовый бюстик Дзержинского на углу стола и с невинным видом спросил:

– Интересно, при Ежове здесь тоже трясли провокаторов?

Травин на мгновение онемел от такого нахальства. Чего-чего, а подобного вопроса он не ожидал. Обычно, попадая в эти стены, даже ни в чем не повинный человек испытывал стресс и не смел идти на обострение отношений с тем, кто его сюда вызвал. Но спускать выпад не хотелось:

– Представьте, как-то не интересовался. Но вы подсказали интересную мысль. Я постараюсь выяснить.

Произнося эти слова, Травин лукавил. Он прекрасно знал историю кабинета, в котором последовательно работали несколько заместителей Берии. Только один из них умер своей смертью. Другого расстреляли, третий покончил с собой. Мрачная история у темно-вишневых панелей, но не рассказывать же ее человеку с улицы.

– Значит, вы хотите увидеть во мне провокатора? – Андрей вернулся к прерванному разговору о главном. – Скажите, я очень похож на дурака?

– Дураки не всегда похожи на дураков. К чему этот вопрос?

– К тому, что только дурак может приехать в Москву и залепить здесь туфту, в надежде, что ее проглотят. Я о вашем ведомстве более высокого мнения.

– Хорошо, Назаров, примем этот аргумент за основу. Делаю допуск: вас подставили. Откуда вы узнали правду? Откуда?

– Эти люди наняли меня буровым мастером.

– Они вам так и сказали: господин Назаров, будем искать ядерное устройство?

– Нет, но те, кто со мной вели разговоры, далеко не глупые люди. Они своих истинных целей не открывали. Говорили, что собираются искать сокровища Тимура.

– Так, Тимур и его команда. Как же вы узнали правду об их намерениях?

– Случайно.

– Дезинформацию чаще всего так и подкидывают: случайно. Заранее продумываются детали: где, когда, кому и в какой форме толкнуть ложные сведения. И чем случайней все это выглядит, тем больше доверия к тому, кто сообщит об этом.

– Я представляю.

– Так помогите мне оценить обстоятельства, при которых все произошло.

Андрей подробно рассказал о вечере, когда в саду в поисках выпивки появился мулла Хаджи Ага. И о разговоре, который потом состоялся.

– У вас не возникло чувства, – спросил Травин, – что вам не просто по пьянке, а умышленно дают наводку?

– Возникло.

– Почему же вы поверили этому мулле?

– По двум причинам. Хаджи Ага по своему положению в том мире фигура влиятельная. Использовать его для банальной дезинформации вряд ли кто-то решится. Он с тревогою делился тем, что точно знал. Затем его тон. Откровенный и озабоченный. Насколько я знаю, Хаджи Ага не исламский экстремист. И мне показалось, что разговор он затеял, чтобы заставить меня отказаться от участия в этих поисках меча Аллаха.

– И все?

– Нет, не все. Они мне еще дали просмотреть целую кипу космических фотоснимков местности. Координаты на всех были сняты. Только рельеф. Но у меня есть память. Я запомнил характерные черты рельефа и потом на карте нашел снятые участки. Это был Ульген-Сай, о котором вы спрашивали. И потом, если честно, у меня сомнение. Зачем им подобная провокация?

– Почему им? Часто люди даже не знают, в чьих интересах их заставляют играть опасные игры. А провокация легко вписывается в обстановку. Представьте, кому-то хотелось, чтобы, узнав изложенные вами факты, мы всполошились, пошли на необдуманные шаги, предприняли силовые действия, испортили отношения с Казахстаном, со странами Средней Азии.

Андрей подумал, помолчал, оценивая услышанное. Согласился:

– Как версия, такое возможно.

– Вот видите, сколь серьезной может оказаться ошибка в оценке вашего сообщения.

– Однако экспериментальный ядерный заряд существует. Так?

– В этом и соль вопроса. Существует. И раз о нем стало известно, кто-то может попытаться им завладеть.

– Не может попытаться, а уже пытаются.

– Это и надо выяснить. Сделать это при нынешнем положении вещей крайне трудно. Поэтому я надеюсь на вашу помощь, Андрей Иванович. Вам, как патриоту…

– А этого вот не надо. Я не патриот. И в игры, где делают ставку на патриотизм, играть не намерен.

По тому, как вытянулось лицо генерала, как застыли в удивлении его глаза, Андрей понял: его ответ оказался полной неожиданностью для Травина, в лексиконе которого слово «патриот» было весьма ходовым.

Выдержав паузу, генерал спросил:

– Только серьезно, Назаров, вы и в самом деле не считаете себя патриотом? А почему?

– Тогда вопрос, Иван Артемьевич. Как бы вы определили слово «патриот»?

– Чего тут определять? Со школы известно. Патриот это тот, кто любит родину. Кто готов за нее на жертвы, на подвиг.

– Тогда вопрос: какую страну мне любить? Я родился в Узбекистане.

– Ты русский. Твоя родина – Россия.

– Ни хрена себе логика! Только руководствуйтесь ею сами. Я хочу и потому имею право считать себя патриотом той земли, где мне будет хорошо жить, где у меня будет дом, работа, деньги, гражданские права. Именно это место я буду защищать. Здесь у вас патриотами должны быть олигархи, которых наплодила система. Им хорошо, пусть защищают и берегут страну сами. Как это делали в царское время дворяне. Именно они становились офицерами и вели солдат на любого супостата. Я – пас.

– Значит, Андрей Иванович, вы считаете Кутузова, ну или Багратиона патриотами?

– Не сомневаюсь в этом. У них было все: собственные имения, крепостные, они имели дворянские звания, привилегии и боролись за то, чтобы все это сохранить за собой.

– А те простые солдаты, которых Кутузов вел на Наполеона? Они что, не патриоты?

– По большому счету – нет.

– Тогда за что они дрались?

– Объективно за то, чтобы оставаться крепостными того же Кутузова или Багратиона. Иного выбора у них не было. Их забрили в солдаты из крепостных. Десять-двадцать лет учили ремеслу убивать. Учили не только словом, но и батогом. Вы же слыхали о шпицрутенах… Так что солдатики дрались и за то, чтобы их по-прежнему продолжали бить командиры. По морде, по спине…

– Ну, было и это…

– Вот я и говорю, Иван Артемьевич, что несвободный человек не может быть патриотом. Заключенный никогда не станет любить свою тюрьму и ее защищать. Если у меня ни кола ни двора, то почему я буду защищать чьи-то богатые особняки и предприятия у вас в Подмосковье или в Сибири? Иди они все, знаете, куда? Больше того, скажу, что не знаю, что бы потерял рядовой русской армии Пупкин, если бы Наполеон завоевал Россию. Не Чингисхан же шел на нас. Вспомните, Бонапарт общипал всю Европу, а что Германия перестала быть Германией, Италия – Италией? Во всей Европе только русские дворяне-патриоты сумели сохранить свои права над крестьянами. Виват патриотизм!

– Трудно с вами спорить, Назаров. Похоже, вы не любите демократию. Вот в чем дело.

– Очень люблю. Под хорошую закуску. Прямо млею. Но пока еще не пробовал.

– Не пойму, вы всерьез или просто меня завести собрались?

– Хочу завести. Вот скажите, если бы наш прежний гарант конституции пил чуть больше и пришла бы ему с бодуна мысль объявить себя царем? Как думаете, удалось бы?

– Все, кончили, – сказал Травин. – Так мы с тобой неизвестно до чего договоримся. Мне это не нравится.

– Как угодно, не я разговор затеял.

– Да, Назаров, мне поручено сообщить, что с вами хотел бы встретиться секретарь Совета безопасности.

– Что требуется от меня?

– Только согласия.

– Тогда скажу, что у меня желания с ним встречаться нет.

– Думаю, это сделать придется.

– Тогда не надо спрашивать согласия. Просто за шкирку и в конверт.

Травин промолчал.

Шеф Федеральной службы безопасности России генерал-полковник Барышев позвонил секретарю Совета безопасности Петрову сразу после того, как Травин доложил ему о результатах беседы с Андреем Назаровым.

– Как думаешь, это не провокация джихадистов? – первым делом поинтересовался Петров.

– Мы кое-что выяснили о Хаджи Аге. Это порядочный человек. Не подхалим. С развитым чувством собственного достоинства. Общительный. Не националист. Не стяжатель. Не болтун. Имеет друзей в среде российских священнослужителей, как православных, так и мусульманских. Участвовал в движении сторонников мира. По линии Союза обществ дружбы выезжал в страны Европы и Азии…

– Кажется, Назаров говорил, что он пьет?

– Да, выпить любит, это точно.

– Что сам Назаров?

– Сергей Ильич, он свободен.

– Ему сказали о моем желании с ним встретиться?

– Да, но он не горит желанием. Короче, отказывается.

– Он нормальный? – Петров исходил из мысли, которая первой приходит государственному чиновнику высокого ранга: если простой человек отказывается от встречи с ним, существует ли в его умственном хозяйстве нужный порядок?

– Нормальный, – ответил Барышев и тяжко вздохнул. – К сожалению, слишком.

– Почему же отказывается от встречи?

– Говорит, что забота о государственной безопасности не входит в его обязанности. Есть люди, которым этим поручено заниматься по должности, вот и пусть занимаются. Он считает, что сделал все, когда сообщил о существе дела.

– Когда он собирается возвращаться?

– Насколько я понял, возвращение в его планы не входит. Он туда уже не поедет.

– Как не поедет?! – Петров повысил голос, словно речь шла о его подчиненном, которого посылали в командировку, а тот артачился. Но на подчиненного имелась управа. Ему могли указать на дверь и заменить другим, более покладистым. Назарова таким образом вернуть в Среднюю Азию у Петрова возможности не было, но ощущение, что его пожелание одинаково обязательно для всех, у высокого сановника оставалось. – Этого нельзя допустить! Сейчас он у нас единственная связь с джихадистами. Эту связь терять нельзя. Где Назаров сейчас?

– Мои ребята его придерживают. Пока. Но он по всему человек ушлый. Говорит, что если к вечеру не явится домой, то история получит огласку в прессе со всеми подробностями. Трудно представить, какой бэмс возникнет в мире в таком случае.

Петров задумался. Огласка. Он прекрасно знал, что любая, тонко задуманная и ювелирно разработанная специальная операция может с треском рухнуть, если в системе обеспечения ее секретности образуется хоть малейшая течь. А уж огласка – полный провал.

– Он не блефует?

– Кто его знает. Уж больно неясный мужичок. С виду простой, как гвоздь. А по поведению – сложнее любого винта.

– Значит, может блефовать.

– Теоретически возможно все. Но мы смоделировали несколько вероятных ситуаций, и ни одна из них не повышает ему выигрышные шансы, если он будет успешно блефовать.

– Ладно, Алексей, без встречи с ним не обойтись. Может, даже у президента возникнет желание поговорить с ним.

– Желание – это хорошо, но последствия…

– Что имеешь в виду?

– После разговоров с Назаровым настроение не всегда остается хорошим.

– Ладно, потерпим. Давайте, привозите его, как договорились.

В любой стране с любым политическим строем – тоталитарным, монархическим или демократическим – простой человек, наделенный конституцией всеми гражданскими правами, а уж тем более если он ограничен в них, при столкновении с государством ничего ровным счетом не стоит. В огромном песчаном бархане имеют значение только миллиарды песчинок, из которых складываются размеры горы и ее влияние на окружающую среду. Отдельная песчинка, обладающая всеми свойствами остальных, для бархана ничего не значит. Она не имеет ни цены, ни веса, ни возможности влиять на события.

Андрей понял это, когда Травин сказал:

– Через двадцать минут вас ждут в Кремле.

– Мне казалось, я высказал отношение к такому визиту.

Травин пожал плечами:

– Наше мнение часто хотят знать, но с ним также часто не считаются. Тем более с тобой захотел встретиться президент. А ему и дамам джентльмен отказывать в свидании не имеет права.

На улицах Москвы уже зажглись фонари, когда черный лимузин (сколько раз Андрей видел подобную картинку в кино), стремительно окрутив Лубянскую площадь, выскочил к Ильинским воротам, повернул направо и понесся к Кремлю. Проскочив ГУМ, машина остановилась у Спасских ворот.

Водитель вышел из машины, переговорил о чем-то с охраной, отдал им какую-то бумагу, вернулся и сказал Андрею:

– Можете пройти.

Охранники с интересом оглядели необычного посетителя и посторонились, пропуская его внутрь Кремля.

– Мне куда? – спросил Андрей несколько растерянно.

– Идите прямо. Вас встретят, – ответил охранник и отвернулся.

Андрей двинулся по пешеходной дорожке. У парадного подъезда здания, мимо которого надо было пройти, стоял высокий мужчина в черном костюме, при галстуке, с воткнутым в ухо наушником – проводок скрывался за воротничком рубахи. Он пристально посмотрел на Андрея и сказал, будто угадывая:

– Господин Назаров? Следуйте за мной.

Андрей скептически улыбнулся. От ворот по каменным плитам дорожки он шел один, все время находясь на виду, поэтому определить, кто подходит к зданию, не составляло труда.

Открылась дверь. Они прошли по парадным ступеням и оказались у поста, на котором службу несли два офицера.

Такой же высокий сопровождающий, в таком же, как и у первого, черном костюме, провел Андрея по длинному сводчатому коридору по мягкой, заглушающей шум шагов ковровой дорожке. Подошли к высокой двери с большой золоченой ручкой, но без каких-либо табличек. Сопровождающий чуть приотстал и, пропустив Андрея вперед, открыл перед ним дверь. Легким движением руки показал:

– Вам сюда.

За открывшейся дверью Андрей ожидал увидеть тот самый кабинет, который так часто показывает телевидение, когда к президенту на доклад являются высшие государственные чиновники. Но он попал в приемную. Высоченный потолок. Стены, обшитые деревянными панелями. Высокие остекленные книжные шкафы вдоль стен. Из-за высокого стола, занятого компьютером и телефонами, легко поднялся и вышел навстречу Андрею полковник Краснов в элегантном костюме, при галстуке и в узких модных очках, стоящих хрен знает каких денег. Не подавая руки, не улыбнувшись, сказал:

– Президент вас ждет.

Можно, конечно, было этого и не говорить. Андрей знал, куда идет, кто его пригласил, значит, будет ждать, но церемониал демонстрации государственной власти имеет вековую историю. Предупреждение «Президент вас ждет» должно возбуждать у человека уже, по идее, и без того взволнованного, дополнительный душевный трепет, дополнительную нервную напряженность.

Андрей растерянно огляделся.

– Хочу вас предупредить о правилах протокола, – Краснов счел необходимым проинструктировать гостя. – С вами выразил желание побеседовать Президент России. Вы должны в полной мере оценить важность такого события для вашей жизни.

Андрей с интересом смотрел на деятеля, который, будто не понимая, что говорит банальные истины, вещал их с серьезностью профессора, объяснявшего студенту теорию относительности. Смотрел, и никак не мог понять, откуда что берется в человеке. Ну, вознесли обстоятельства, удалось взгромоздиться на высокий стул за Кремлевской стеной, или в Белом доме, или в министерском кабинете, и что, сразу воспарять над людьми и жизнью? Неужели нельзя говорить, не надувая щек, не произнося простых слов с пафосом патриарха, читающего проповедь? Тем более что, уходя от трона или сваливаясь с его подножия, любой высокопоставленный чиновник возвращается в первобытное состояние простого гражданина.

Великий партийный и советский вождь, стремившийся сделать Москву образцовым коммунистическим городом, Виктор Гришин, человек, наделенный безграничной властью над москвичами, имевший право единолично решать, что в городе хорошо, что плохо, единолично определявший, что должно нравиться людям, а что не должно, после освобождения от должности умер в конторе собеса, куда пришел хлопотать о пенсии.

Умер от унижения и стресса, оказавшись в очереди за пособием, в очереди, о существовании которой, конечно же, слыхал, но о том, насколько она унизительна, не задумывался.

Умер потому, что, обладая огромной властью, никогда по-настоящему не интересовался судьбами отдельных людей, их бесправием и беззащитностью перед чиновниками, которые сидят в своих кабинетах, уверенные в том, что служат интересам народа.

Стала ли смерть поверженного титана хоть одному чиновнику напоминанием о бренности его тщеславного духа и несовершенного тела? Исправило ли хоть одного бюрократа? Едва ли.

– У вас не должно быть с собой фотоаппарата, видеокамеры, мобильного телефона, диктофона, – голосом оракула продолжал вещать Краснов. – Это охрана должна была специально проверить. Войдя, представьтесь. Назовите громко фамилию, имя, отчество. Это обязательно по протоколу.

– Ботинки снять?

– Не язвите, Назаров.

– Нет, я это от желания не ошибиться.

– Хорошо, пошли, я вас провожу.

Андрей заложил руки за спину, но остался на месте.

– Чего вы ждете?

– Команды вперед. И предупреждения: шаг вправо, шаг влево…

Наверное, полковник с удовольствием влепил бы фразу с облегчающим душу матом, но он лишь вздохнул:

– Идите…

Дверь кабинета открылась, и Андрей вошел внутрь. Остановился на пороге.

– Прошу прощения, если задержался. Затянулся инструктаж. Я не слишком прилежный ученик, и мне пришлось объяснять по два раза, что можно делать в присутствии президента, чего нельзя, о чем можно говорить, о чем не стоит…

Он огляделся. Просторное помещение. Стены, обтянутые дорогими обоями салатного цвета. Пол, покрытый узорчатым ковром в тонах желто-оранжевых. Большой круглый стол с полированной крышкой. Дорогие дубовые кресла с резными спинками, с сиденьями и подлокотниками, обтянутыми белой лайкой. Этажерка у стены с большой дорогой вазой с цветами.

Президент, а его Андрей узнал сразу, сидел на круглым столом. Второй человек, присутствовавший в комнате, моложавый, но явно усталый, устроился чуть поодаль за небольшим столиком.

– Здравствуйте, – сказал Андрей и тут же, ощутив, что его голос дрогнул, внутренне осудил себя.

– Здравствуйте, – ответил президент негромко и указал на место за столом перед собой. – Садитесь.

– Спасибо.

Андрей отодвинул стул, но чувство униженности не прошло. Тогда он посмотрел на того, кто сидел за маленьким столиком, и ему нестерпимо захотелось нарушить протокол.

– Извините, кто вы?

Минутная тишина наполнилась хорошо ощутимым напряжением. Разрядил его президент.

– Сергей Ильич Петров. Секретарь Совета безопасности. Вас устраивает? Мы поговорим в его присутствии.

– Очень приятно, – сказал Андрей, ощутив самореабилитацию. И сел.

С интересом, и в то же время стараясь не демонстрировать это открыто, Андрей разглядывал президента.

– С моей точки зрения, – президент облокотился о стол, сложив перед собой руки, как прилежный школьник, – вы не допустили крупных ошибок.

– В смысле? – спросил Андрей, не сразу поняв, что надо иметь в виду.

Петров бросил на Андрея быстрый взгляд и улыбнулся.

– Во всех смыслах, – сказал президент. – Во всех. – Он задумался, формулируя мысль. – То, о чем вы сообщили правительству, пока является достоянием самого узкого круга лиц. Это во многом облегчает… Скажем так, облегчает постановку диагноза и выбор метода удаления опухоли… Надеюсь, вы понимаете, что преждевременная огласка инцидента чревата многими неприятностями. В том числе международными.

Андрей кивнул.

– Я честно сообщил о том, что меня обеспокоило. И хорошо понимаю, что являюсь носителем ценной информации, которая может стоить мне головы.

Президент провел рукой по голове от лба к затылку, словно старался пригладить и без того ровно лежавшие волосы.

– Мне нравится, Андрей Иванович, что вы сразу взяли такой тон. Теперь честно, почему вас пугает наше предложение?

– Честно? И угадывать не надо. Если говорить о долгах, то у меня перед Россией их нет. С тех пор как распался Советский Союз, я жил и работал в Туркменистане. В России у меня нет ни кола ни двора. Нет сбережений, нет банковских счетов. По законам России я всего лишь бомж – фигура без определенного места жительства. Больше того, пребываю в столице на птичьих правах, без регистрации. И вот мне говорят, что я должен воспылать гражданским чувством и пойти на подвиг. А почему?

– Круто, – сказал президент. Видно было, что ему такой разговор удовольствия не доставляет, но он терпеливо сносил его, позволяя Андрею выговориться.