Текст книги "Похищение Прозерпины (Рассказы гроссмейстера)"
Автор книги: Александр Котов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
– Но если потом случится что-нибудь серьезное, вновь какая-нибудь болезнь? Что тогда? Тогда Александру автоматически зачтут поражение в матче.
– Ну нет, этого нельзя позволить. Это не гуманно, – заволновался доктор. – Я сейчас поговорю с Кваренцио, с Капабланкой. Обязательно поговорю, сегодня же! – Он сразу загорелся пришедшей в голову идеей, искренне веря, что сумеет преодолеть все трудности.
Через минуту Надежда Семеновна уже видела его мелькающим то в одной, то в другой группе зрителей. Он что-то доказывал своим соотечественникам, возмущался, энергично размахивая руками в подтверждение своих слов. При этом черные глаза его блестели, подвижное лицо выражало решимость. Даже волосы, разделенные тщательным пробором, растрепались.
«И этот говорит, что дела Саши плохи, – вернулась мыслями к мужу Надежда Семеновна. – Бедный Саша, как ему не повезло! Как все началось хорошо, какой веселый он был после первой партии! Радовался, как дитя: первая победа в жизни над Капабланкой, да еще какая победа! „Я им покажу! – грозил он. – Пусть все узнают, какой он „непобедимый“!“ И вдруг эта ужасная болезнь. И с чего она привязалась, где простудился? Вероятно, также нервы сказались, проигрыш третьей партии. Как он, бедный, переживал, мучился. „Не то обидно, Надя, что проиграл – играл беспомощно, вот что противно! Точно так же я проиграл ему в Нью-Йорке, стыдно вспомнить. Без борьбы, без всякого сопротивления, как мальчишка…“ Понервничал, на следующее утро боль усилилась, хотя и раньше жаловался. Еще, слава богу, что всего одну партию проиграл. Мало ли что могло получиться в таком состоянии! Видно, не забыл еще нас бог. Господи, помоги ему и сегодня. Хоть бы ничью сделал!»
Не в силах больше выносить бездействия, взволнованная женщина пошла побродить по клубу в тайной надежде услышать хоть одно ободряющее слово. Она несколько; раз обошла большой зал, прошла мимо групп зрителей, оживленно обсуждавших ход борьбы. Все сходились в одном: Алехину плохо. Около демонстрационной доски многие, предсказывая легкий выигрыш чемпиону мира, пытались показать возможные ходы, но это им не удавалось только потому, что администраторы категорически запрещали передвигать фигуры.
Всюду заключались пари на результат сегодняшней партии, всего матча. Огромное большинство держало сторону Капабланки. Особенно рьяно спорили американцы, отвечая тройным кушем за чемпиона мира. Это еще более расстроило Надежду Семеновну, и она поспешила уйти в соседние комнаты, где было меньше народу и можно было немного отдохнуть от шума и суеты.
Здесь было уютно, темные тона отделки стен успокаивали. На стенах между дубовыми панелями висели портреты великих мастеров шахмат и президентов шахматной федерации Аргентины. Темные занавески на окнах, бронзовые люстры, струившие мягкий свет, затейливые решетки огромных каминов – все это оставляло впечатление чего-то домашнего, обжитого. Хотя клуб был шахматный, в некоторых помещениях играли в бридж – в пропитанном дымом воздухе слышались восклицания да шелест карт.
Кулуары немного успокоили Алехину, но вовсе не уменьшили тревогу о судьбе партии. В конце концов Надежда Семеновна не удержалась и вскоре опять появилась в зале. Едва войдя туда, она заметила высокую фигуру знакомого юноши. Это был Паулино Монастерио – молодой аргентинский шахматист, втайне от всех державший сторону Алехина. Юноша только что показал на демонстрационной доске последний ход Алехина.
Расстроенная женщина немедленно устремилась к Монастерио.
– Паулино, скажите, пожалуйста, как у него дела? Только правду, ничего не скрывайте.
– Если говорить откровенно, – начал Монастерио, пока не решивший, что лучше: сказать ли горькую истину или скрыть правду в неопределенных, ни к чему не обязывающих словах, – у сеньора Алехина дела не блестящи. Но терять надежду не нужно, все покажет дальнейшее.
– Не хитрите, Паулино, – молила Надежда Семеновна. – Вы же мой друг, скажите все, как есть!
– Положение доктора Алехина очень опасное. Его ферзь попался в капкан и вот-вот погибнет. По-видимому, дебютный вариант неудачен, тем более, что Капабланка применил интересную новинку.
– А как со временем: цейтнота еще нет? – тревожно спросила Надежда Семеновна. Она хорошо знала, что защищать плохую позицию труднее всего, когда нет времени для обдумывания ходов.
– Нет, в этом смысле все в порядке. Сделано всего лишь пятнадцать ходов.
Надежда Семеновна рада была поговорить с человеком, разделявшим ее чувства. Она рассказала ему об опасениях доктора, о болезни Алехина. В это время к ним вдруг подбежал шустрый юноша и начал что-то быстро и взволнованно говорить по-испански.
– Что случилось, в чем дело? – испугалась Надежда Семеновна.
– Он показывает, как Хосе Капабланка может сейчас выиграть в один ход, – не смог скрыть правду Монастерио.
Сердце женщины сжалось в испуге. Как зачарованная смотрела Надежда Семеновна на маленькие карманные шахматы, где друзья по очереди передвигали крохотные плоские фигурки. В любую минуту могло прийти решение судьбы: счастье или беда для Саши и для нее самой.
Проверив несколько раз варианты товарища, Паулино закивал утвердительно: «Си, си». Взятие конем центральной пешки черных несло Алехину неминуемую гибель.
Молодые шахматисты поднялись и ушли, оставив Надежду Семеновну в полном смятении. Печальная новость совсем ее обескуражила. Молча сидела она в кресле, не в силах поднять глаза, боясь увидеть радостные лица сторонников Капабланки. Она слышала восторженные замечания: «Вот это класс! Пятнадцать ходов – и Алехину конец!» И затем предупредительный шепот: «Тише, здесь сеньора Алехина!»
Новость быстро распространилась по залу. Наиболее любопытные устремились наверх, чтобы воочию увидеть решающий ход чемпиона мира и капитуляцию Алехина. Все желающие не могли уместиться на втором этаже, некоторые стояли на верху лестницы, стараясь заглянуть за стеклянную перегородку.
Время шло, а Капабланка не делал хода. Хосе Рауль думал очень долго. Странно, обычно он играет быстро. А здесь все так ясно. Чего же думать?! Напряжение в зале росло с каждой минутой. Все удивлялись: чемпион мира не видит хода, замеченного зрителями! Такой простой выигрыш, а Капа – их гениальный Капа! – не может найти в течение двадцати минут. Непонятно! Притихшая, ошеломленная Надежда Семеновна шептала молитву.
Вдруг наверху все стихло. «Все кончено! Капабланка сделал свой ход!» – пронеслось в разгоряченном мозгу Надежды Семеновны. Вслед за тем она услыхала, спокойный голос арбитра матча Кваренцио, что-то говорившего зрителям. Несколько секунд царило молчание, затем публика устремилась вниз. Подняв голову, Надежда Семеновна увидела возбужденных людей, нервно теребящих сигареты; иногда до нее доносились гневные возгласы: «Безобразие! Он не имеет права этого требовать!» Многие тут же взяли плащи и с обиженным видом покинули клуб.
После ей рассказали, что произошло наверху. Обдумывая простой на вид ход, кубинец стал все чаще поправлять свой крахмальный воротничок. Лишь немногие знали, что у Капабланки это признак волнения. Вдруг, не делая хода, он поднялся, подошел к арбитру и что-то раздраженно ему сказал. Сеньор Кваренцио обратился к зрителям с речью. Он сообщил, что шум их разговоров мешает играющим думать и что Капабланка потребовал выполнения пункта, написанного в лондонских условиях. Этот пункт гласит: «Каждый из играющих имеет право требовать, чтобы игра происходила в особом помещении, в стороне от публичного зала и шума. В это помещение никто не допускается, кроме играющих, арбитра, заместителя, секундантов и, если нужно, еще одного выбранного с согласия обоих играющих лица, передающего ходы из комнаты, где происходит игра».
В поднявшейся суматохе все забыли, что партия может кончиться одним ходом коня Капабланки. Только когда по телефону сверху передали ход белых, зрители вновь вернулись к шахматному бою. Немного успокоившись, они снова взялись за анализ позиции.
– Ну как, что? – засыпала вопросами подошедшего Монастерио Надежда Семеновна. – Алехин проигрывает, да?
Лицо юноши выразило удивление.
– Ничего не пойму. Капабланка отказался от выигрывающего хода. Неужели не нашел?
Нет, чемпион мира хорошо разобрался в том, что происходит на доске, и Со свойственной ему интуицией отыскал способ избежать опасных осложнений. Если бы он сделал ход конем, замеченный зрителями, его противник ответил бы маленьким, незаметным передвижением ладьи, всего чуть-чуть, на одну лишь клеточку. Но этот маленький ход вызвал бы большие последствия – положение чемпиона мира могло сразу пошатнуться.
Несколько раз пересчитывал Капабланка сложные варианты и с каждой минутой все больше убеждался: выигрыша нет. Замысел Алехина основывался на тончайшем учете малейших возможностей, план защиты был глубоко продуман. Выигрыша не было, наоборот, белым самим нужно играть осторожнее, иначе они могли оказаться в опасности.
Нелегко переходить от сознания, что партия легко выиграна, к признанию того факта, что самому нужно спасаться. Да еще в партии, где была применена новинка, специально подготовленная к данной встрече.
Убедившись, что взятие центральной пешки конем не проходит, Капабланка забрал ее ладьей. Ферзь Алехина выбрался из опасной зоны и вернулся в собственный лагерь. Худшее было позади, черные могли теперь спокойно смотреть в будущее. Еще несколько ходов, и игра полностью уравнялась. Капабланке ничего не оставалось, как согласиться на вечный шах. Девятая встреча кончилась миром, перевес Капабланки в счете остался тем же – одно очко.
Пережив тяжелые минуты, Надежда Семеновна едва успокоилась. Паулино непрерывно сообщал ей, что дела доктора Алехина все более улучшаются, и, наконец, принес сверху радостную весть о ничьей. Еще через несколько минут на лестнице появился Александр, в его уставших глазах светился радостный блеск.
«Как в дни побед», – подумала Надежда Семеновна. И действительно, разве ничья в этой партии не была победой? «Ох, как намучился, бедный, переволновался, – пожалела она мужа. – Да еще эта болезнь…»
И тут же вспомнила чей-то совет Александру – переменить прическу. Действительно, откинутые назад волосы заметно старили его лицо.
– Добрый вечер, герр доктор, – приветствовал хозяина только что пришедший с Земишем маленький юркий мастер Ауес. – Мы принесли вам двенадцатую партию матча. Только что получена из Буэнос-Айреса. И как, вы думаете, она закончилась?
– Пожалуй, не ошибусь, если скажу: проиграл Капабланка, – ответил Ласкер.
– Вы правы: он действительно проиграл. И как проиграл! – подтвердил Ауес, протягивая хозяину вечернюю берлинскую газету.
Ласкер повернул выключатель и осветил кабинет ровным светом большой люстры. Во всю длину стены в кабинете стоял огромный темно-коричневый книжный шкаф. Тонкая отделка, величественная простота линий и размеренная пропорция частей делали его настоящим художественным произведением.
– Этот шкаф принадлежал когда-то Гёте, – улыбаясь, сообщал обычно Ласкер своим гостям, и те не могли понять: говорил ли он правду или шутил.
У самого окна, закрытого темно-зелеными занавесками, помещался коричневый, в тон шкафу, письменный стол. В уголках и углублениях его резьбы виднелась зелень плесени – не то дань времени, не то хитрость краснодеревщика. На столе высокая, как гриб, лампа, забавные памятные безделушки, бюсты Юлия Цезаря и Бонапарта – любимцев хозяина. На бесчисленных бумагах с какими-то значками и математическими формулами маленькие кучки сигарного пепла.
Несколько минут, пока хозяин ушел распорядиться насчет кофе, Ауес и Земиш – человек с худым, изможденным лицом – с любопытством рассматривали реликвии славы, накопленные Ласкером за двадцать шесть лет своего чемпионства. На маленьком столике невдалеке от окна лежали вырезки из газет всего мира, адреса, дипломы, многочисленные фотографии и карикатуры. На них – автографы величайших шахматистов, философов, математиков; долг внимания и уважения знаменитому чемпиону отдавали крупнейшие писатели, художники, артисты.
Еще одна коллекция восхищала посетителя, впервые входившего в кабинет в Шенбурге, на Ашаффенбургерштрассе: за стеклами шкафа выставлены многочисленные разноцветные флажки. Это вымпелы клубов, где выступал Ласкер, и всевозможные значки. Искусно разрисованные прямоугольные вымпелы перемежались с треугольными, квадратными, круглыми. Тут же висела студенческая шапочка, напоминая о днях молодости хозяина.
– Вы все еще интересуетесь шахматами? – заметил Ауес хозяину, когда тот вернулся в кабинет. – Бильгера читаете?
На углу столика лежала раскрытой огромная толстая книга – справочник по теории шахматных начал.
– Это случайно. Смотрел одиннадцатую партию, захотел справиться по дебюту.
– Доктор, мы надеемся увидеть вас вновь чемпионом, – высказал Ауес мечту всех немецких шахматистов.
– Куда уж мне! Мое дело теперь писать. Нужно дать дорогу молодым.
Эммануил Ласкер, уступив в двадцать первом году звание чемпиона мира Капабланке, редко теперь играл в турнирах. Математические проблемы больше волновали его пытливый ум, философские трактаты ждали в шкафу своего завершения. Недавно он удивил всех: в лучшем берлинском театре была поставлена его пьеса. Казалось бы, достаточно занятий для одного человека, но нет, не таков Ласкер! В последнее время его заинтересовала еще одна проблема. Знакомые улыбались: Ласкер открыл школу карточных игр: бридж, скэт – три класса по восемь слушателей в каждом. Потеряв шахматную корону, бывший чемпион, видимо, хотел стать королем бриджа.
Пусть смеются – на то они и люди, чтобы смеяться над тем, что им непонятно. Ласкера интересовала теория борьбы во всех ее проявлениях; он хотел исследовать ее законы сначала в близкой и знакомой ему области – шахматах, картах, математических играх. Почему одному человеку везет в жизни, в делах, в игре, другой же вечно терпит неудачу? Почему на рулетке цифры выпадают в особой, трудноуловимой закономерности? Поймать эту талию – сразу станешь богатым человеком. Почему в картах везет сначала одному из играющих, но после его грубой ошибки фортуна сразу от него отворачивается? Почему? Как много таких «почему» в жизни, во всех играх.
Значит, есть какая-то логика в той неизвестной пока закономерности совпадений, которую люди называют счастьем. Открыть эту закономерность, научиться опознавать извилистые пути фортуны – вот цель, поставленная Ласкером. Главную роль в этом исследовании он отводил, конечно, шахматам: здесь его познания, как нигде, велики, здесь он дал множество примеров стойкой защиты, основанной на знаниях психологии борьбы. Недаром же его за спасение многих безнадежных партий не раз обвиняли в том, что он гипнотизирует своих противников.
Горничная принесла кофе, гости разместились в глубоких креслах. Хозяин нажал кнопку, и крышка квадратного, покрытого зеленым сукном столика перевернулась. На другой стороне была шахматная доска: столик как бы символизировал два увлечения хозяина: шахматы и карты. Земиш быстро расставил шахматные фигурки, и вскоре все трое углубились в изучение ходов, сделанных в далеком Буэнос-Айресе за пятнадцать тысяч километров от Берлина. Они были похожи на колдунов, застывших в таинственном священнодействии. Лишь дым сигар, клубившийся над склоненными головами, да редкие восклицания, поощрения или недовольства говорили о том, что все трое живы или по крайней мере еще не заснули.
– Я так и знал! Что-нибудь, в этом роде должно было произойти, – первым нарушил тишину Ласкер.
Партия кончилась, и все трое откинулись на спинки кресел.
– А почему, доктор? – спросил Земиш. Он был замкнут, неразговорчив – наверное, болезнь наложила отпечаток на его характер, но сейчас он оживился.
– Только потому, что он проиграл предыдущую одиннадцатую партию. Точнее, как ее проиграл.
Экс-чемпион вспомнил, какое сильное впечатление произвела на него эта победа Алехина над Капабланкой. Даже он, Ласкер, был поражен глубиной и смелостью замыслов Алехина, точностью его маневров.
– Да, партия высокого класса, – вмешался в разговор Ауес. – Недаром кубинец заявил одному корреспонденту: «Я такие партии выигрывать не умею!»
– Почтенный сеньор Капабланка забыл добавить: «Я и проигрывать такие партии не умею», – сведя густые седые брови, добавил Ласкер.
– Как это понять, доктор?
– А так, что проигрыш в подобном стиле для Касабланки смерти подобен. Такие поражения выбивают его из равновесия.
– Тогда понятно, почему вы предсказывали победу Алехину в двенадцатой партии.
В кабинет вошла фрау Марта Ласкер, добродушная, скромная женщина. Она поздоровалась с гостями и, не желая им мешать, сразу же ушла к себе.
– Глядя на двенадцатую партию, трудно представить, что это играл Капабланка, – продолжал разговор Ауес. – Грубая ошибка, элементарный просмотр. Чемпион мира не видел, что теряется ладья!
– А это играл не Капабланка, – озадачил собеседников Ласкер.
– Позвольте, доктор! – почти одновременно воскликнули оба.
– Нет, ходы, конечно, делал Капабланка, но это был совсем иной Капабланка. Не тот, к которому мы привыкли.
– Это, конечно, интересно, но… я ничего не понимаю, – сознался Земиш.
– Вам приходилось когда-нибудь видеть матч боксеров? – спросил Ласкер.
– Да, я очень люблю бокс, – кивнул Ауес.
– Так вот, иногда во время боя один из боксеров наносит вдруг противнику сильнейший удар. Не нокаут, не такой, чтобы сбить с ног, но все же удар достаточно сильный.
– А кто разберет: когда удар сильный, когда нет? – развел руками Земиш. – Я знаю одно: упадет и до счета десять не поднимется – значит, получил удар достаточно сильный.
– Это нокаут, конец боя, – продолжал Ласкер, – но бывают незаметные на вид, несильные удары, а боксер от них качается, еле держится на ногах. Перед глазами все плывет: и ринг и зрители.
– Это так называемое состояние «грогги»: пьяный, еле держащийся на ногах, – подтвердил Ауес.
– Да, да! Такое же состояние «грогги» бывает и у шахматиста. Проигрыш партии – это сильнейший удар по психике мастера. Он тоже качается, проигрыш выбивает его из колеи. Спортивная стойкость шахматиста, как и боксера, определяется тем, насколько быстро он сумеет избавиться от такого состояния.
– Действительно, шахматное «грогги»… – задумался Земиш. – Вы правы, доктор. Кто из нас ни проигрывал несколько партий подряд, одну за другой, не в состоянии выйти из такого «грогги».
– Шахматы – борьба нервов, – продолжал экс-чемпион, – и побеждает не только тот, кто умеет хорошо выигрывать, но, что не менее важно, и хорошо проигрывать.
– О, это многие умеют! – воскликнул Ауес.
– Нехитрое искусство, – поддержал его Земиш.
– В том-то и дело, что очень, очень хитрое. К сожалению, психология шахматной борьбы совсем еще не разработана. Пока изучают лишь теоретические варианты. Нет, это тоже нужно, – поспешил добавить экс-чемпион, вспомнив, что Земиш является отличным знатоком именно теории дебютов, – но я верю, что будущее поколение шахматистов начнет уделять самое серьезное внимание психологии шахмат.
Хозяин поднялся с кресла. Кончилась сигара, а без нее он не мог жить ни минуты. Он достал из шкафа маленький полированный ящик, вынул из него сигару. Когда крышка ящичка открылась, комнату наполнили звуки неаполитанской песни. Ласкер рассказал, что эту шкатулку ему подарили итальянские шахматисты.
– Я утверждаю, что в двенадцатой партии играл не Капабланка, – вернулся к прерванному разговору Ласкер. – В самом деле, посмотрите, какие ходы делали черные. Даже не верится, что это играл мастер.
– Вот именно. И это Капабланка, с его знаменитой интуицией, точностью, – поддержал хозяина Ауес.
– Завтра он сам не узнает свои ходы, – продолжал экс-чемпион, – не поверит, что это он так плохо играл. Но после поражения он просто не в состоянии делать хорошие ходы – все привычные качества шахматного борца у него пропали… Есть три категории шахматистов, – продолжал Ласкер после небольшой паузы. – Одни после проигрыша играют так, будто ничего не произошло. Сила игры их не падает, нервы целиком контролируются разумом. «Грогги» у таких шахматистов короткое, проходит быстро и на последующей игре не отражается.
– Кто, например, доктор?
– Такими были Стейниц, Шлехтер. Из живущих сейчас – Видмар. Думаю, что ваш покорный слуга также относится к этой же категории.
– Вы что, совсем не расстраиваетесь после поражения? – спросил хозяина Ауес. – Вам все равно: выиграли вы или проиграли?
– Конечно, расстраиваюсь. Кому приятно проигрывать? Но нужно уметь сдерживать себя, чтобы на следующий день играть с обычной силой и уверенностью. Такого равновесия мне, к счастью, удалось добиться.
– А что Капа? – спросил Земиш. Многое из того, что говорил экс-чемпион, было известно Земишу по собственному опыту, однако и ему эта своеобразная классификация мастеров была интересна.
– Капабланка редко проигрывает, в этом особенность его стиля, но, может быть, именно поэтому проигрыши сильно отражаются на его психике. В его практике редки случаи, когда он проигрывал две партии подряд, но это лишь потому, что на следующий день после поражения он, как правило, избегает боя и делает быструю ничью. Ему нужно время, чтобы прийти в себя.
– А к какой категории вы относите Алехина?
– Русский чемпион – редкий тип бойца. Он сумел воспитать в себе такие боевые качества, такую сильную волю, что, как ни странно, на следующий день после проигрыша он играет еще сильнее.
– Да, да, вы правы! – подтвердил Ауес. – Мне всегда говорили, что опаснее всего играть против Алехина, если он накануне потерпел поражение.
– Вспомните турнир четырнадцатого года в Петербурге. Алехин был совсем молод и, казалось, недостаточно устойчив. Что же происходит? В предварительном турнире молодой мастер проиграл мне. И что, расстроился? Как бы не так! На следующий день он громит Тарраша, а еще через день Маршалла. Двух гроссмейстеров, да еще каких!
– Деморализовался! – усмехнулся Земиш. – Расстроился!
– Во втором круге того же турнира, – продолжал Ласкер, – он вновь проиграл мне. И что же? Вновь громит Тарраша.
– Это уже по привычке, – пошутил Ауес.
– А какие партии сыграл! Обе Алехин потом поместил в числе своих лучших в специальном сборнике, – добавил Ласкер. – А в матче с Капабланкой какую волю проявил Алехин, какую выдержку! Вы читали о его болезни? Шесть зубов пришлось удалить. Рвали по вечерам, часу в одиннадцатом, а на следующий день он уже играл партию, иногда с повязкой. Не шутка!
Гости поднялись. Пора было уходить, они знали, что Ласкер уже много лет работает ночами. Расставаясь, Ауес спросил хозяина:
– Интересно, как теперь поступит Алехин? Бросится ли он в бурное наступление или будет ждать ошибок деморализованного чемпиона?
– Две победы подряд дали уже Алехину перевес на очко. Он найдет верный путь, – ответил Ласкер. – Русский чемпион не только освоил теорию шахмат, но он, кроме того, глубокий психолог шахматной борьбы.
Проводив гостей, Ласкер погасил люстру, сел за письменный стол и глубоко задумался. Густые пепельные волосы, большой изогнутый нос, седые усы и резко очерченный подбородок придавали его внешности что-то таинственное. Тишина и безмолвие царили в этом убежище мыслителя, только дождь за окном, изредка ударяя в стекла, напоминал, что, кроме мира разума, есть еще реальный мир с его безрассудством, нелогичностью и случайностями.
В свободный день Капабланка с Кончитой пошли обедать в ресторан «Кабанья». Метрдотель с трудом нашел для них место в переполненном зале и, к их удивлению, усадил как раз рядом с Алехиным, пришедшим сюда вместе с секундантом Даниелем Диллетайном. Хотя оба гроссмейстера не испытывали особого желания общаться друг с другом, элементарная вежливость требовала не показывать этого, тем более что присутствие Кончиты заставляло мужчин быть галантными.
Официант соединил вместе два столика. Некоторая неловкость неожиданной встречи вскоре прошла; все четверо занялись изучением меню и выбором блюд.
Посетители ресторана с интересом наблюдали знаменитых шахматистов, сидевших друг против друга не за шахматным столиком, а за уставленным хрусталем столом ресторана. Некоторые шутили, что сегодня, дескать, выездной тур: ходы будут делаться ладьями-блюдами и пешками-бокалами. Немало пересудов вызвал туалет Кончиты: гладкое платье сиреневого цвета, серые туфли и длинные, по локоть, серые перчатки.
Алехин, оказывается, впервые посетил «Кабанью».
– Интересное место, не правда ли? – обратился он к Капабланке.
– Я очень люблю этот ресторан, – ответил чемпион мира. – Правда, некоторые говорят, – посмотрел он на Кончиту, – что во время шахматного матча часто сюда ходить нельзя.
– Почему?
– Слишком острые и вкусные блюда требуют вина, а шахматистам вино и женщины во время турниров категорически запрещены.
– Да, да, конечно. Вы знаете, один мой знакомый дирижер назвал этот ресторан консерваторией для быков! Не правда ли комично? – смеясь, спросила Кончита. При этом она указала на стены, где висели фотографии огромных баранов, когда-то бравших первые призы на выставках, и быков-рекордсменов.
– Я скорее назвал бы «Кабанью» не консерваторией, а крематорием для быков, – отозвался Капабланка. – Это больше похоже на правду.
У входа в ресторан была выставлена напоказ огромная зажаренная туша барана; сразу же за дверью по обеим сторонам горели два гигантских очага. Отсюда до прохожих на улицу доносился звук шипящего мяса и острый запах приготовляемой пищи. Целые туши баранов, огромные куски говядины, несчетное количество дичи, различных сортов колбас – все это жарилось здесь же, на глазах, распаляя аппетит, завлекая даже тех, кто и не собирался сюда заходить.
Стены ресторана были отделаны в темные цвета. Темные абажуры и бра создавали в залах «Кабаньи» умиротворяющий полумрак, в котором мысли посетителя должны сосредоточиваться только на еде. Может быть, опять-таки для того, чтобы разжечь аппетит, на бесчисленных полках в оплетенных соломой бутылках стояли лучшие аргентинские и чилийские вина.
– А у них тоже соревнование! – воскликнула вдруг Кончита, показывая на фотографии быков. – Среди них тоже есть чемпион мира. Вероятно, вот этот, – показала она на короткорогого волосатого гиганта с маленькими злыми глазками. – Смотрите, какой красавец!
Мужчины смущенно промолчали, пропустив мимо ушей сомнительную остроту своей соседки. Что поделаешь – актриса! Но Капабланка обиделся.
– Я всегда думал, что у вас хороший вкус, – хмуро ответил он.
В ресторан вбежал голосистый назойливый мальчишка-газетчик. Он скорее насильно всучил, чем продал свой товар. Некоторое время за столом длилось молчание – все были заняты разглядыванием газет и журналов. Вдруг тишина прервалась раскатистым смехом Кончиты.
– Ой, как хорошо! Просто прелесть! – заливалась она. – Смотрите, какие вы смешные!
На карикатуре были изображены Алехин и Капабланка за шахматным столиком. Талантливый художник верно схватил черты, удачно подчеркнув характерные особенности. У обоих противников были длинные черные бороды, спускавшиеся куда-то под стол. Надпись гласила: «Такими будут Алехин и Капабланка в конце матча».
– Острят насчет ничьих, – объяснил Диллетайн. – Художник показывал мне эту карикатуру, он рисовал в клубе…
– А знаете, дон Хосе, с бородой вы мне больше нравитесь! – воскликнула Кончита.
– Рад слышать, дорогая. Сегодня же куплю средство для ращения волос.
– Но почему они вам нарисовали черную бороду? – взялась актриса за Алехина. – Вы же блондин, вам больше подойдет небольшая русая бородка.
– Вам виднее, синьорита, – отшутился Алехин. – Это по вашей части – находить грим и подбирать, кому какую носить бороду.
«И рога тоже», – хотел добавить Диллетайн, но вовремя сдержался.
– А ведь действительно вы будете делать ничьи до самой старости, – уверенно заявила Кончита. – Сколько вы уже их сделали?
– Пока немного, – ответил за партнеров Диллетайн. – Четырнадцать.
При этом он подумал, что ей-то, Кончите, неплохо бы помнить счет в самом важном сражении Капабланки.
– После двенадцатой партии было восемь рядовых ничьих, – сообщил секундант Алехина.
– Ну вот видите, как много! И правда, у вас скоро отрастут бороды.
– Вот почему я и предложил доктору Алехину прервать матч, считать его ничейным. Через год можно сыграть новый, – безразличным тоном, обращаясь только к Кончите, произнес Капабланка.
Свою самую заветную мысль он высказал вскользь и в такой форме, будто она его ничуть не интересует. Чемпион мира еще ни разу не предлагал Алехину прекратить матч, но говорил так, чтобы облечь важное предложение в ничего не значащую шутку.
Кончита поняла, что легкость тона Капабланки напускная. Два рядовых поражения подорвали веру чемпиона в свои силы, и он не раз уже говорил Кончите, что, по-видимому, ему не удастся спастись. Хосе Рауль стал задумчив, в последние дни часто грустил. Несмотря на предсказания Кончиты, он перестал уже верить в благополучный исход матча и даже послал телеграмму своему другу – президенту Манхаттэнского шахматного клуба Финну с просьбой организовать через два года матч-реванш с Алехиным.
Кончита решила поддержать Капабланку.
– Эти бесполезные ничьи только вас изнуряют, – тоном жалеющей матери произнесла она. – Бедный дон Хосе, он даже заснул во время шестнадцатой партии.
– Спать-то спал, да все видел, – засмеялся Алехин. – Как проснулся, так сразу разменял все фигуры.
С минуту за столом царило молчание.
Кончита решила еще раз вернуться к щекотливому вопросу.
– Так что же, кончаем матч? – обратилась она к Алехину. – И такой закатим праздник, на весь Буэнос-Айрес! Весь театр «Бата-клан» будет танцевать на банкете.
– Ради этого я согласен сделать все что угодно, – отшутился Алехин.
– Я тоже не возражаю, – присоединился чемпион мира.
– Прервать, конечно, можно, – продолжал Алехин, решив выяснить намерения своего противника. – А когда играть снова?
– Через год можно встретиться вновь, – предложил Капабланка. – Только на этот раз нужно будет подумать о ничьих. Может быть, проще ограничить число партий в матче?
– Я думаю, лучше доиграть до конца этот матч, – немного подумав, произнес Алехин. – Боюсь, мы с вами не скоро договоримся, и у нас действительно вырастет борода, пока мы еще раз встретимся. Пусть уж она вырастает от ничьих!
Этот решительный отказ Алехина создал напряженность за столом. Капабланка сразу умолк, перестала шутить и Кончита. К счастью, обед к этому времени кончился и можно было расходиться. Алехин и Диллетайн попросили разрешения подняться из-за стола и, распрощавшись, ушли.
Кончита видела, как сильно расстроился Капабланка. Да и у нее самой, пожалуй, впервые за все время матча появилось ощущение, что дон Хосе не сможет удержать титул, она уже не верила в собственные предсказания. И сердце ее не обманывало: ближайшее будущее принесло Капабланке новый чувствительный удар.
