Текст книги "Похищение Прозерпины (Рассказы гроссмейстера)"
Автор книги: Александр Котов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
Когда прошла растерянность первых минут, бывалые кавалеристы догадались, что произошло. Убедившись, что приехавший корифей шахматного искусства сам с коня слезть не может, солдаты дружно взяли меня за ноги и, приподняв над седлом, перенесли в вертикальном положении через круп лошади. Осторожно поставив на ноги тихо стонущего гостя, хозяева с опаской следили за его первыми неуклюжими шагами на земле.
– Вам хорошо бы теперь полежать, – участливо посоветовал Пенкин, взглянув на меня нежным взором заботливой сиделки.
Взяв под руку, он отвел меня в большую, просторную палатку, служившую, очевидно, красным уголком кавалерийской части. Ее темно-зеленые брезентовые стены были увешаны фотографиями, картинками, лозунгами. Лежа на самодельном диване, я увидел над головой красочный плакат с описаниями всевозможных методов джигитовки; однако меня уже мутило от всего, связанного с лошадьми, и я резко отвернулся. Ошеломленный всем перенесенным, я уже перестал ругать себя за несвоевременную поездку и, закрыв глаза, как моряк, закончивший бурное плавание, наслаждался твердой почвой.
Разбудил меня от дремоты басистый шепот.
– Что ты натворил, Пенкин? – послышалось из-за брезентовой стены, очевидно из соседней палатки. – Повредил гроссмейстера!
– Не говори, – охотно согласился Пенкин.
– А еще его болельщик, – окая, упрекал бас.
– Да разве я нарочно? – оправдывался ефрейтор.
– И что тебя дернуло коня взять? Машины, что ли, не было?
– Была, – отвечал Пенкин. – Это все Синявский виноват! – вскричал он вдруг. – «Прекрасно маневрируя конем, гроссмейстер ворвался в лагерь черных». Вот и «ворвался»! «Сманеврировал»! – перешел вновь на шепот ефрейтор.
Я так и не понял: была ли это наивность или тонкая насмешка.
– Это совсем другое дело, – серьезно пояснял собеседник Пенкина.
– Потом ты сам мне читал, как они ездили на мустангах в Южной Америке, – продолжал Пенкин.
– Значит, не он, значит, другие… – отвечал бас. – Хорош он явился, – пророкотал тот же бас после небольшой паузы.
– Не говори!.. Явился, меня аж слеза прошибла, – соболезновал Пенкин с хитрецой в голосе.
– Коня-то перепугал, коня жалко.
– Слезть не может! – подхватил Пенкин. – Хорошо, ребята смекнули, вытащили из-под него коняку!
– Шляпу отыскали?
– Принесли ребята. Шляпу потерял! Хорошо еще, что… – и дальше пошло такое, что я не решаюсь повторять даже наедине с самим собой.
Несколько минут за брезентовой перегородкой слышался приглушенный хохот, подогреваемый какими-то замечаниями, которые я, к счастью, не смог разобрать. Для лихих кавалеристов мои злоключения были, конечно, смешны и непонятны, и они простодушно посмеивались над забавным происшествием.
– Он теперь сидеть не сможет, а ведь ему мировых мастеров нужно обыгрывать, – послышался сквозь смешок все тот же бас.
– Стоя будет играть, – нашел выход Пенкин.
– А сеанс-то сможет дать? Он же и шага сделать не в состоянии…
– Даст! – самоуверенно заявил ефрейтор. – Поспит, покормим, душ организуем. Пойдет!..
И я действительно «пошел». Прежде чем начать сеанс, я рассказал бойцам о своих путешествиях по многим странам мира, о шахматных боях с мастерами всех континентов. Приятно было иметь таких слушателей. Прямо на траве, под открытым небом, в самых живописных позах расположилось более сотни любителей шахмат. Коротко постриженные, в солдатской форме, они были очень похожи друг на друга, и в то же время каждый был по-своему особый. Со всех сторон на меня устремились жадные, внимательные взоры, каждое мое слово вызывало живой отклик, каждая шутка встречалась искренним, жизнерадостным смехом. Правда, и здесь не обошлось без конфуза: начав рассказывать об укрощении диких мустангов в прериях Южной Америки, я вдруг увидел в глазах некоторых солдат такую хитрую усмешку, что сразу же перешел к рассказу о Венеции, где нет ни одной лошади, где все плавают на гондолах или ходят пешком.
Потом посыпались вопросы. Моих слушателей интересовало все: почему так редко играет Ботвинник, правда ли, что Смыслов поет в опере, а Керес любит теннис, почему Решевский не играет по пятницам. Ответы вызывали новый поток вопросов, и, казалось, выступлению моему не будет конца.
– Если гроссмейстер будет отвечать на все ваши вопросы, боюсь, он опоздает на международный турнир, – сказал, наконец, Пенкин, и это помогло.
Вопросы кончились, и мы приступили к сеансу одновременной игры.
В тени деревьев квадратным рингом поставили длинные столы и с внешней стороны скамейки для играющих. Как-то сразу вдруг, по команде, над столами появились тридцать стриженых голов. Мои противники положили на стол доски и быстро расставили на них шахматные фигурки. Можно было начинать игру.
Прежде чем ввести меня внутрь круга, Пенкин спросил:
– Как себя чувствуете, гроссмейстер?
– Отлично, товарищ ефрейтор! – по-военному коротко отрапортовал я, не в силах сдержать улыбку.
Играющие сидели тихо и неподвижно, у многих были карандаши и бумага. Они записывали ходы, чтобы назавтра разобрать на досуге все перипетии боя. Вели они себя за игрой по-разному. Одни молчали, задумавшись над шахматной доской и не замечая ничего вокруг; другие бурно реагировали на каждый сделанный мною ход: вскакивали с места, обращались с вопросами к соседям, к стоящим сзади товарищам. Постепенно обстановка накалилась: отовсюду слышались замечания, советы, возгласы недовольства. Наиболее бурно реагировали добровольные консультанты – те, кому не удалось сыграть и кто, стоя сзади играющих, спешил помочь добрым советом.
Часа через три закончились почти все партии. Двое бойцов у меня выиграли, четыре партии) кончились ничьей. Дольше всех держался Пенкин. Как организатор, он куда-то часто отлучался и пропускал ходы, к тому же, хотя он сам играл и не очень сильно, вокруг него было больше всего консультантов. Мои дела в этой партии сложились неважно – проходная пешка черных достигла уже предпоследнего ряда и грозила стать ферзем.
– Сдавайтесь, гроссмейстер! – радостно предложил мне ефрейтор.
К вечеру я уже немного отошел, забыв про свои дневные невзгоды. Дружная семья бойцов относилась ко мне с искренней простотой и такой заботой и предупредительностью, что к концу сеанса я уже весело шутил со своими противниками и ничуть не сокрушался, что приехал сюда. Подумаешь! В конце концов потеря времени небольшая, а отвлечение от занятий полезно.
В безвыходном, казалось бы, положении против Пенкина я неожиданно нашел хитрейший маневр: мой конь с шахами промчался через всю доску и в последний момент уничтожил грозную пешку противника. Сдаваться пришлось Пенкину.
– Я ж вам говорил, он мастер управлять конем! – радостно объявил своим коллегам ефрейтор, ничуть не расстроенный поражением. – Ишь, как скакал!
Поздно вечером четверо бойцов провожали меня на станцию. На сей раз мы ехали в открытой машине. Земля, накаленная за день, еще не успела остыть, и воздух, ударявший в лицо, был теплым и мягким. Сильные автомобильные фары ярко освещали дорогу, тени деревьев по сторонам казались сказочными и таинственными. Непрошеные гости, мы грубо нарушали тишину и покой ночного леса: то в желтую полосу луча попадался притаившийся в кустах заяц, то разбуженная птица, трепеща крыльями, спешила спрятаться в темноту.
На платформе перед приходом пригородного поезда я заметил, как Пенкин отзывает по очереди своих товарищей в сторону, и до меня донеслись его приглушенные вопросы:
– А может быть, неудобно? Не обидится?
В последнюю минуту перед расставанием он сунул мне в руку какой-то сверток и сказал:
– Это от ребят. Только не обижайтесь. Спасибо, что приехали.
В полутемном вагоне я рассмотрел подарок. К желтой полированной доске был прикреплен барельеф головы коня. Резьба по дереву была мастерской: волнистая грива, раздувающиеся ноздри, горящие глаза. Все это было покрыто черным лаком и бросало отблески от фонарей, проносившихся в окнах вагона. Я вспомнил, что видал точно такие же барельефы в палатках лучших бойцов. Внизу, под фигуркой коня, вырезаны слова: «Отличнику кавалерийской подготовки». На моем, кроме того, тушью написано: «На память о встрече».
Так в этот полный приключений день я неожиданно получил звание отличника верховой езды. И теперь меня часто беспокоит мысль: нужно ведь как-то оправдать оказанное доверие. И я твердо решил еще раз сесть на лошадь. Куда ни шло! Будь что будет!
«СИНКВЕНТО»
В детстве я мечтал увидеть миллионера. Он рисовался мне то стройным благородным красавцем, то маленьким хитрым мужичком, всегда готовым выкинуть какой-нибудь презабавный фортель. Первое шло от графа Монте-Кристо с его поступками во имя добра и справедливости, второе – от рассказов матери.
– Как сейчас помню, я еще девчонкой была, – начинала обычно мать, забыв, что мы уже раз двадцать слышали ее рассказ. – Иду это я по улице, снег валит мокрый-премокрый. Слышу, сзади догоняет меня пролетка, оборачиваюсь, а в ней мужик бородатый, в стельку пьяненький. «Стой! – кричит мне. – Поди сюда!» Подхожу, перепугалась, дрожу вся. «Тебя как звать?» – «Анюта». – «Вот что, Анюта: на тебе кошелек, иди по улице, раздавай всем по пятиалтынному. Раздашь, завтра приходи ко мне я тебе еще денег дам. Поняла?» – «Поняла», – отвечаю, а сама как кленовый лист дрожу. Отдал кошелек. «Гони! – кричит кучеру и, когда уже тот тронулся, спрашивает: – А куда приходить-то, знаешь?» – «Не знаю». – «Ну и дура! Я Ваныкин, купец Ваныкин». И умчался.
Стою это я, перепугалась, шага ступить не могу. Раздавать или нет? И денег жалко, и боюсь – вдруг увидит, догонит. Думала, думала и решила: пойду домой. А мать моя и говорит: «Так он и даст тебе денег, держи карман шире! Это ему, пьяному, море по колено, а завтра трезвый жадюга жадюгой будет!» Так и не раздали мы денег, хоть сами в сытости две недели пожили.
И от других я наслышался о чудачествах тульского миллионера. Как-то увел он всех извозчиков от Большого театра в Москве. Важные господа вышли из театра – извозчиков-то нет! Пусть знают купца Ваныкина! В другой раз скупил все билеты и один сидел в пустом зале оперетты. Много куролесил богатый туляк, но дорого обошлись ему забавы. Однажды пьяный уснул на улице и обморозил обе ноги. Пышно хоронил он свои ампутированные ноги.
«Вы идите вперед, – пьяно рыдал он над собственным гробом, – а я приду за вами».
Шли годы, а живого миллионера я так и не встречал. Откуда его взять – родился я «поздно», в Туле и Москве миллионеров давно уже не было. А где они есть? Только когда я стал выезжать за границу, появились шансы увидеть обладателя миллионов. Но и тогда мне долго не везло: попался было один итальянский граф, потом испанский маркиз, но все не то! Бедные, разорившиеся, куда им до миллионера! Тот, Ваныкин, совсем другое дело! Еще бы, миллион, тысяча тысяч! Размах, широта – вот что такое миллионер. Интересно посмотреть! А где? Уже чиновники более десяти стран поставили отметки на моем паспорте, а миллионер мне все еще не попадался. Я уже начал было отчаиваться, как вдруг…
Достать билеты было невозможно. Мы с Паулем Кересом побывали уже в пяти кинотеатрах, но всюду кассир сокрушенно разводил руками – нет! В одном оказались билеты, но в первый ряд. Это что ж, ноги героев, больше ничего на экране не увидишь. Пришлось отказаться. Усталые, разочарованные, брели мы из одного кинотеатра в другой, но лишь затем, чтобы вновь потерпеть неудачу.
– Какая досада: единственный свободный вечер, и никуда нельзя попасть, – ворчал я на друга и на этот неуютно устроенный мир. – Собрались один день отдохнуть, и ничего не получилось.
Мы, наконец, махнули рукой на кино.
– Что делать? Раз некуда идти, поужинаем и пойдем спать.
С трудом выбрались мы с улицы Лаважо. Мимо нас текла пестрая толпа, захватившая всю улицу, и тротуары, и мостовую. Летним вечером весь Буэнос-Айрес выходит подышать прохладным воздухом, особенно приятным после изнуряющего жаркого дня. Мужчины – в неизменных пиджаках: этого требуют неписаные законы приличия аргентинской столицы, зато их спутницы, казалось, задались целью полностью использовать то право, которого лишены мужчины: они носили на себе самое легкое одеяние, какое только можно себе представить, однако детали их туалета были тщательно продуманы и выгодно подчеркивали самые привлекательные линии фигуры.
Мы направились в «Трампесон» – ресторан на улице Кожао, пользующийся большой популярностью среди приезжающих в Аргентину, может быть, потому, что он открыт круглые сутки. В любую минуту дня и ночи вас встретит здесь услужливый официант и тотчас же принесет желаемое блюдо.
– Мы не закрывались ни на минуту в последние шестьдесят лет, – с гордостью сообщают здесь любознательному туристу. – Перерыва не было даже во время революций.
Но и в «Трампесоне» нас ждала неудача: не оказалось ни одного свободного места – в субботний вечер ресторан был переполнен. Это еще более расстроило нас, и мы поплелись в отель злые, хмурые… Внезапно моего друга осенила идея – позвоним Мигуэлю! Он все может, все сделает! Как просто он проводил нас в любой кинотеатр в любую минуту! Висит аншлаг: «Билетов нет», а он постучится в кассу, скажет какие-то магические слова, и билеты у нас в руках.
Дома ответили: Мигуэля нет, он в «Синквенто». Позвоните по такому-то номеру. Позвонили! туда. «Кого? О, дон Мигуэля! Пожалуйста». Через минуту Пауль уже говорил с нашим аргентинским коллегой. «Что? В кино? К сожалению, не могу уйти отсюда. Да, не могу, никак не могу. Знаете что – приходите вы сюда. Здесь поужинаем, потом посмотрим, что делать. Давайте приходите, я вас жду. Вы где? У „Трампесона“? Тогда вам совсем близко. Улица Менту, девятьсот тридцать четыре. Заказываю ужин, жду».
Мы уже знали Мигуэля много лет, встречались с ним и в Москве и во многих городах Европы. Три года назад, когда мы в первый раз приехали в Аргентину, Мигуэль встретил нас тепло и радушно, как гостеприимный хозяин встречает желанных гостей. Он всюду возил нас в своем роскошном автомобиле, показывал самые интересные места Буэнос-Айреса и окрестностей. Теперь дела Мигуэля явно ухудшились: автомобиль он продал, часто становился озабоченным, печальным, хотя по-прежнему был полон самых неожиданных планов.
– Еду на Филиппины! – объявил он вдруг. – Гонорары – фантастико!
Через день Филиппины отпадали, зато на их место обязательно появлялась или Бразилия, или Австралия, а то и вообще какой-нибудь неописуемо смелый проект.
Без труда найдя указанный адрес, мы вскоре звонили у массивной, отделанной медью двери клуба «Синквенто». Ни вывески, ни малейшего отличительного знака, только номер дома и начищенная, блестящая даже в темноте медь. Что это за клуб? Мы знали, что «синквенто» по-испански – «пятьдесят», но почему пятьдесят, при чем здесь это число, объяснить не могли. Привратник провел нас на третий этаж, и здесь у самой лестницы нас встретил сияющий Мигуэль. Одет он был в светло-серый костюм из тропикаля, на ногах легкие мокасины. У него было отличное настроение, видимо «Синквенто» действовал на него благоприятно.
– Ужинать, пошли ужинать, – торопил он, похлопывая нас, сразу двоих, по плечу.
Мы прошли в маленькую комнатку, удивительно похожую на комнаты для инженерно-технических работников в наших заводских столовых. Те же покрытые скатертями небольшие столики, та же занавеска, прикрывающая широкое окно, ведущее в кухню. Народу было немного, лишь за некоторыми столиками сидели несколько мужчин, одетых в костюмы темных тонов.
– Ты хоть объясни, что это за клуб, – шепотом попросили мы Мигуэля, как только уселись за столик. – При чем здесь пятьдесят?
– «Синквенто» – клуб пятидесяти, – спокойно пояснил Мигуэль. – В нем ровно пятьдесят членов, но самые богатые, одни миллионеры.
Я насторожился: добыча была близка. Вот он, счастливый случай увидеть миллионера! Вот оно, исполнение детского желания. Не один миллионер, а сразу пятьдесят! Еще боясь верить этому, я осторожно переспросил Мигуэля:
– Здесь что же, только одни миллионеры?
– Конечно. Сюда принимают самых богатых людей Аргентины.
– Поздравляю, Мигуэль, – засмеялся Пауль. – Значит, и ты стал миллионером?
– Ну, зачем, – скромничал аргентинец. – Я что, я пролетарий! Меня приняли как знаменитость. Знаешь, как просили: «Пожалуйста, дон Мигуэль, это для нас будет большая честь!»
Иного мы, конечно, и не ожидали: как иначе могли обращаться с Мигуэлем в Аргентине!
– И что вы тут делаете? – спросил Пауль.
– Отдыхаем, беседуем. Играем в бридж. А сейчас будем ужинать; – переменил тему разговора Мигуэль, когда к столику приблизился официант. – Что хотите кушать – выбирайте сами, только третье я уже заказал на свой вкус.
Помня печальный опыт прошлых лет, мы уже не взяли лягушачьи лапки, зато ветчина с дыней и жареное седло дикой козочки послужили нам роскошным ужином. Вскоре мы с аппетитом уничтожали вкусные блюда, только мое сердце было неспокойно Все еще не веря, я пытливо посматривал по сторонам и, наклонившись над тарелкой, внимательно изучал миллионеров, подмечая и запоминая все: как они одеты, как себя ведут, что едят.
Наши соседи носили скромные, даже более чем скромные костюмы, причем не лучшего качества. И питались они не по-миллионерски: у иных на столе стоял стакан молока, у некоторых кофе и один-два небольших бутерброда. Посторонний мог подумать, что только мы в этой комнате миллионеры – столь роскошен был наш стол по сравнению с остальными. Я не заметил у миллионеров ни ваныкинского разгула, ни монте-кристовской щедрости. Когда я впоследствии раздумывал, почему так, то нашел только один ответ: это усвоенная с детских лет привычка обязательно экономить на всем.
– А ты не ошибаешься, Мигуэль? – тихо спросил я своего коллегу. – Это действительно миллионеры?
– Что за вопрос! Вот этот, например, – показал он на высокого, начинающего лысеть блондина с большим носом и зелеными глазами на темно-желтом, щедро покрытом веснушками лице, – крупнейший торговец аргентинским мясом. Имеет гешефты и в Штатах и во многих странах Европы. Один из самых богатых людей Аргентины. Дай нам бог всем троим иметь половину его денег!
Может быть, услыхав, что мы о нем говорим, блондин вдруг спросил густым басом:
– Вы говорите по-русски?
Его произношение было забавным: он как-то отделял один слог от другого, особенно в слове «го-во-ри-те». Мы и ранее замечали эту особенность в речи всех русских, давно не бывавших на родине.
Мигуэль пригласил блондина к нам, и он пересел за наш столик, прихватив с собой бутерброды и стакан кофе. Я исподволь рассматривал нового соседа. Простенькое обручальное кольцо, недорогие часы на руке. Даже бриллиантовой запонки в галстуке, которую я в детстве почему-то считал обязательной принадлежностью каждого миллионера, и той не было.
Мы разговорились.
– Вы давно из России? – спросил блондин.
– Два месяца. А вы?
– Сорок лет. Еще мальчишкой был.
– И с тех пор никогда не бывали в Москве?
– Нет. Очень хочется поехать, но нет времени. Не могу оставить дело.
– Приходите завтра на вечер русских шахматистов, – пригласил его Мигуэль.
– Не могу, к сожалению. Еду в Нью-Йорк. Большой гешефт – заключать договор на поставку машин.
– А разве в вашей стране их не производят? – спросил я.
– Нет. Значительно дешевле покупать автомобили в Нью-Йорке. Вообще я считаю, если мы не допустим иностранный капитал в Аргентину, наше дело будет плохо.
Я невольно подумал: «Как легко он решает судьбу страны, в которой живет, ее независимость, будущее… Зря он говорит: „Наше дело будет плохо“. Ему-то вряд ли когда-нибудь будет плохо».
– Вот вернусь из Штатов, – продолжал блондин, – может быть, удастся съездить в Россию. Давно с женой мечтаем… Только вряд ли смогу выбраться… Нельзя бросить дело, никак нельзя!
В это время официант принес нам третье блюдо, заказанное Мигуэлем, Это были обыкновенные на вид блинчики, как нам сообщили позже, из смеси яиц и яблок. Мигуэль зажег спичку и поднес ее к тарелкам с необычным кушаньем, носившим звучное название «Пан кекс де Монсана». Мгновенно вспыхнул синевато-красный огонь – блинчики были облиты ромом. Осторожно обращались мы с этим вкусным, но опасным блюдом, боясь подгореть, а то и взорваться.
«Наконец-то вот она, пища миллионеров, – подумал я, любуясь красивыми отсветами горящего пламени. В мозгу вертелась последняя фраза блондина: „Нельзя бросить дело, никак нельзя!..“ „Нельзя бросить дело!“ – где же это я слыхал точно такие же слова?» – лихорадочно вспоминал я. И вдруг дрожащее пламя рома напомнило мне жаркий день совсем в другом полушарии, на знаменитом курорте богачей – Лидо, в Венеции.
Во время моего второго приезда в этот чудесный древний город на Адриатическом море мне пришлось обедать с местным богатеем, меценатом Евгением Сабадошем.
Переплыв в гондоле Лагуну, я очутился на острове Лидо. Стояла жаркая августовская погода, огромный, тянущийся на километры пляж был полон народу. Молодежь резвилась в морской воде, дети играли в мяч. Дряхлые старцы в нелепых купальных костюмах прятались от солнца под миниатюрные цветные зонты-навесы.
Искупавшись в горьковато-соленой морской воде, я поспешил в ресторан. Сабадош уже ждал меня. За обедом мы разговорились: наше знакомство было давним, нам было о чем побеседовать.
Я посмотрел на изможденное лицо моего итальянского знакомого: с прошлого года он заметно постарел, количество морщин увеличилось, под глазами появились мешки. Я откровенно сказал ему об этом.
– Очень плохо себя чувствую, – признался Сабадош.
– Меньше нужно работать, больше отдыхать, – дал я совет, который легко давать другим, но очень трудно выполнять самому.
– Да, нужно. Особенно сейчас: жара гибельна для меня, сердце пошаливает.
– Может быть, надо куда-нибудь поехать подлечиться?
– Врачи давно рекомендуют принять курс углекислых ванн, сказал итальянец. – Верите, уже тринадцать лет собираюсь на месяц поехать на курорт и не могу вырваться.
– Это уж совсем нехорошо. Здоровье всего дороже.
– Не могу, никак нельзя, – сокрушался Сабадош. – Как уедешь, если в конторе работает всего четверо: я, старший сын, бухгалтер и уборщица.
Я невольно подумал, что штат у него действительно маловат. И это в крупнейшей навигационной конторе, обслуживающей по договорам многие страны мира!
– А немного разгрузиться, нанять еще кого-нибудь разве нельзя? – задал я, может быть, с точки зрения капиталиста слишком наивный вопрос.
– Это не так просто, – ответил Сабадош. – Сразу снизится прибыль.
– Ну и черт с ней, с прибылью! – не удержался я. – Речь идет о здоровье, о жизни. Я бы на вашем месте все бросил, а лечиться поехал.
– Не бросили бы. Нельзя бросить дело, – повторял Сабадош.
– Тогда я вижу один выход, – сказал я после короткой паузы.
– Какой?
– Вы должны приехать в Москву. Мы вас примем в профсоюз, пройдете курортно-отборочную комиссию, и вам дадут путевку в Кисловодск. Оплата – тридцать процентов от полной стоимости, как члену профсоюза.
Сабадош улыбнулся.
– И что же, у вас каждый может поехать на курорт? – спросил он.
– Да, кто болен, получает возможность лечиться.
– Я очень хочу повидать вашу страну. Мои пароходы часто ходят в Поти. Замечательный порт, там быстро разгружают грузы.
Даже и здесь его деловой мозг расценивал преимущества города по признаку экономической выгоды.
– Вот и приезжайте на собственном пароходе. Мы вас хорошо встретим.
– Нет, невозможно. Нельзя бросить дело, никак нельзя.
«Вот и другой богатей жалуется и точно теми же словами», – думал я, глядя на горящий ром. Однако аргентинский собеседник почему-то не вызывал во мне симпатии, и я не стал предлагать ему вступить в члены профсоюза.
Услыхав русскую речь, к нашему столику начали подсаживаться другие члены клуба. Многие свободно Говорили по-русски; или они сами, или их родители бежали из России во время революции. Я удивился – вот, оказывается, сколько было богатых людей на Руси! Теперь они вновь собрались вместе, но уже на другом конце земного шара. Вокруг нас сидело около десяти миллионеров – детская мечта моя сбылась!
Новые собеседники засыпали нас вопросами о нашей стране. Те, кто бывал в Советском Союзе, спешили сообщить об этом. Особенно старался маленький говорливый человек, сидевший слева от меня. Он спешил выпалить свое мнение обо всем, что видел и слышал в Москве во время поездки на пушной аукцион.
– Я там рассказал один анекдот, – захлебывался от удовольствия, пушник. – Сейчас я вам его повторю. Поехал раз русский барин за границу, взял с собой Ивана. Через месяц вернулись назад. Дворня просит Ивана: «Расскажи, что видел». – «Сели это мы в чугунку, – начал Иван. – Ползем. Смотрю в окно налево-ничего; смотрю направо – ничего. Подъехали к границе, пересели на заграничную железку – летим! Смотрю налево – у… у! Смотрю направо – у… у! Побыли там, погуляли, едем назад. Опять сели в железку – летим! Смотрю налево – у… у! Направо – у… у! Подъезжаем к границе, пересели в чугунку – ползем. Смотрю налево – ничего. Направо – ничего». А дворня вздыхает: «Как это вы, Иван, хорошо рассказываете».
Рассказчик заменял некоторые слова грубо неприличными, и эта русская ругань на другом конце планеты, среди чужих людей, была почему-то очень обидной.
– Это было раньше, – вмешался в разговор Мигуэль. – Я недавно был в Москве: поезда, правда, и сейчас ходят не быстро, зато из окон есть на что посмотреть! И налево и направо, побольше, чем где-нибудь еще.
Во время рассказа словоохотливого пушника к нашему столу несколько раз пыталась подойти высокая, стройная дама, однако, услыхав крепкие слова анекдота, она каждый раз спешно ретировалась. Когда рассказчик кончил свой допотопный анекдот, она подошла к нам.
– Познакомьтесь, моя жена, – представил ее блондин, уезжавший в Соединенные Штаты.
Мы пригласили даму присесть за столик, она отказалась – компаньоны ждут играть в бридж. Черноволосая, в черных роговых очках, она держала себя достаточно надменно, разговаривала с нами свысока, с нескрываемой иронией. Расспросив, откуда мы, она вдруг спросила меня:
– Вы большевик?
– Да.
– Тогда я вас ненавижу!
Это прозвучало резким диссонансом в нашем спокойном разговоре. Что было отвечать? Признаюсь, вначале я несколько растерялся.
– А вы капиталистка? – спросил я собеседницу после некоторого раздумья.
– Да, – гордо ответила сеньора.
– Тогда я вас очень люблю!
За столом послышалось тихое хихиканье. Несколько секунд моя собеседница зло смотрела мне в глаза, затем, не говоря ни слова, повернулась и пошла из комнаты. У нее была забавная походка – при каждом шаге она заметно виляла спиной. «С таким счетом в банке она может вилять как хочет», – почему-то мелькнула у меня странная мысль.
Обед кончился, и наши соседи понемногу стали расходиться.
– За бриджем встретимся, – говорили некоторые из них.
В этот момент к нашему столу подошла пара, до этого тихо сидевшая в дальнем углу комнаты. Мы пригласили новых соседей на освободившиеся места. Невысокая женщина лет пятидесяти с правильными чертами благородного, когда-то, видимо, очень красивого лица была одета в строгий темный костюм английского покроя; она говорила мало, лишь изредка в разговоре поддерживала мужа. «Молчаливость жены – привычка Востока», – невольно появилась у меня догадка, лишь только я взглянул на ее мужа.
Это был рослый большеголовый старик, в возрасте между, шестьюдесятью и семьюдесятью годами. Даже при беглом взгляде можно было определить, что он турецкого или персидского происхождения. Вежливый, немногословный, он обладал мягкими манерами воспитанного восточного человека. Темно-серый костюм сидел на нем ладно, как влитый; носил он как раз то, что ему было к лицу.
– Иса-заде, – представился он. – Тоже из России. До революции жил в Ашхабаде.
– А кто вы по национальности? – поинтересовался Пауль.
– Родом я из Персии, но уже мой отец всю жизнь жил в России. Конечно, до семнадцатого года, – улыбнувшись, добавил бывший ашхабадец.
Иса-заде подробно расспрашивал нас о Советском Союзе, о Москве. Изредка задавала вопросы и его жена. Это были приятные собеседники, вежливые, тактичные. Их интересовали музеи, литература, старинная русская живопись; многое знали они и о советской культуре.
Несколько раз Иса-заде спрашивал о московских гостиницах; мы отвечали вскользь, не придавая этому большого значения. Когда же он еще раз спросил: «Как сейчас в Москве гостиницы? Какая лучше всех?» – я ответил:
– Спросите Мигуэля. Он недавно в них жил.
– Есть много приличных гостиниц, – сказал наш аргентинский друг. – На мой взгляд, самая лучшая «Националь».
– Как раз она-то мне и принадлежала, – спокойно заметил Иса-заде.
– То есть как это принадлежала?! – воскликнул я.
– Я был ее владельцем до революции, – подтвердил Иса-заде.
С минуту я растерянно смотрел ему в глаза. Я, конечно, знал, что до Октября все в России было в руках частных владельцев, но что одному человеку принадлежала огромная многоэтажная гостиница – одна из лучших в Москве, – это почему-то никак не укладывалось в моем сознании. Лишь немного спустя я освоился с этой мыслью.
– А как же вы ею… владели? – спросил я. – Ведь вы жили в Ашхабаде?
– Ну что ж? Мне принадлежало больше половины акций компании, владевшей «Националем». Этого довольно. У меня было много и других интересов в Москве, да и не только там. В Киеве, Петрограде…
Сомнений быть не могло – передо мной сидел богатейший человек, настоящий миллионер, один из тех, от кого избавила мой народ Великая освободительная революция. Сейчас он властвует в другом конце земли – не все ли ему равно, где будут приносить проценты его капиталы? Но все же Иса-заде живо интересовался Россией.
– А как теперь «Эрмитаж»? Какой красивый сад был!
– Он и сейчас есть! – с живостью воскликнул Мигуэль.
– А какие там женщины бывали – королевы! Я там с женой познакомился, – сообщил Иса-заде.
– О, русские женщины – красавицы! – охотно поддержал Мигуэль.
– Наши женщины всегда славились красотой, – с гордостью произнес миллионер персидского происхождения.
С минуту за столом царило молчание.
– Ну, что будем делать? – спросил Мигуэль. – Может, сыграем в бридж? Нас как раз четверо, сеньора посидит рядом, посмотрит.
– Только не больше одного песо за очко, – предупредил Иса-заде.
Я прекрасно знал, что из всей четверки я самый слабый игрок в бридж, и это предложение миллионера меня вполне устраивало. Все же мне показалось странным, что даже в игре, которую он любил и, как я вскоре убедился, хорошо знал, Иса-заде заранее старался оградить себя от большого проигрыша.
Мы перешли в соседнюю комнату. Здесь все было приспособлено для карт. Потолок был обит специальными звукоулавливающими плитами, стены отделаны темными дубовыми панелями. На окнах стояли рефрижераторные установки, вместе с вентиляторами они давали в жаркие вечера приятную прохладу. На стене – гравюры, портрет президента клуба. Около десяти маленьких столиков для карт были покрыты зеленым сукном, к столикам придвинуты удобные кресла.
