Текст книги "Диалектика познания"

Автор книги: Александр Фетисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

в практике – обезображенная природа, которая стараниями буржуазных практиков и теоретиков с каждым годом все более и более обезображивается.

Буржуазные исследователи, в погоне за целостностью буржуазного субъекта упускают из виду то немаловажное обстоятельство, что субъект, о чьей сохранности они так пекутся, одновременно является и объектом, который ими беззаботно разрушается. Разрушая объект, исследователь в то же время разрушает самого себя. Отдаленная опасность гибели человека творца, о которой много писалось в XIX в. и которую никто из числа буржуазных ученых в то время не принимал всерьез, в XX в. стало реальностью. Буржуазный ученый и исследователь гибнет у всех на глазах.

Об Эйнштейне мы уже говорили. Дополним лишь следующее. Эйнштейн в молодом возрасте создал две теории относительности, в справедливости которых в зрелом возрасте он сильно сомневался. После теории относительности Эйнштейн более 20 лет занимался «единой теорией поля». Теории поля Эйнштейн не создал и к таковой не приблизился, хотя ему много раз казалось, что вот-вот ее откроет. Умер Эйнштейн, так и не выяснив для себя двух вопросов:

(1) что полезного он дал буржуазной науке и буржуазному обществу;

(2) что полезного он дал человеческому обществу для его освобождения от угнетения.

Известно, что в недалеком будущем люди будут оцениваться только по второму критерию. И благодарные потомки будут ставить памятники своим известным предкам отнюдь не в зависимости от принесенной ими пользы буржуазному обществу, а в зависимости от того, насколько их известные предки помогли действительному освобождению человечества от всех видов угнетения, в том числе, и от духовного. Людям, которые создали атомную бомбу, взорвавшуюся в Хиросиме; и тем людям, которые способствовали ее взрыву; а также людям, которые всю свою жизнь придумывали сложные и непонятные теории, не способствующие духовному раскрепощению человечества, – таким людям благодарные потомки вряд ли поставят памятники и вряд ли вспомнят о них добрым словом.

После Эйнштейна наиболее заметными фигурами современной буржуазной физики можно признать Нильса Бора и Вернера Гейзенберга – больших диалектиков в чувствах и больших эклектиков в мыслях.

Известно, что на начальной стадии познания – на ступени чувств и ощущений почти все люди большие диалектики. Но затем, когда они от ступени чувств и ощущений переходят к мыслям, к формированию полученных от объекта впечатлений, т.е. к тому, что принято называть понятиями, – вот здесь-то, и случаются чаще всего срывы и падения. Одни из исследователей, – которые по тем или иным причинам более склонны к идеализму и метафизике, – берут у исследуемого объекта одну или даже несколько сторон, свойств и черточек и раздувают их в своей голове, доводят до таких чрезвычайных размеров, что уже больше не возвращаются и не могут возвратиться к исследуемому объекту. Другая категория исследователей, которые склонны более к метафизике и к материализму, – берут те же отдельные стороны, свойства и черточки у объекта и раздувают их – только не в собственной голове, а в самом объекте, – неотступно придерживаясь, следуя и не отрываясь от объекта, а вернее от ранее намеченных сторон, свойств и черточек. В обоих случаях имеет место гипертрофия с той разницей, что у первых она в голове, а у вторых в объекте. Первые ничего уж более не замечают, кроме собственных измышлений, вторые ничего не видят кроме раздутых ими же отдельных сторон в объекте. Первые – это метафизики-идеалисты, вторые – метафизики-материалисты или, как их иначе принято называть, вульгарные материалисты. Из первых в буржуазном обществе в XIX в. получались неплохие математики и физики-теоретики, из вторых – государственные деятели, генералы и твердолобые.

Но есть третья категория исследователей природы: – смесь первой категории со второй; гибрид метафизика-идеалиста с вульгарным материалистом. В голове у гибрида, как правильно подметил Энгельс, каша из всякой всячины, политая эклектическим соусом. Это то, что принято называть «эклектиками», из которых в буржуазном обществе формируется многочисленная рать меньшевиствующих деятелей.

Эклектик – это человек, который наполовину отошел от метафизики и наполовину не пришел к диалектике. На первой ступени познания – в области чувств и ощущений, он ничуть не хуже стопроцентного диалектика. Он охватывает чувствами и ощущениями исследуемый объект во всех его проявлениях – широко, глубоко и диалектично (потому, что сам объект диалектичен). Здесь наш эклектик целиком с объектом, – и он может даже жить его жизнью.

На второй ступени познания – в области абстрактного мышления и выработки понятий – эклектика также почти невозможно отделить от диалектика: тот же глубокий всесторонний анализ, тот же учет связей, развития, движения и все это в историческом аспекте – в точности, как у диалектика. Отличить эклектика от стопроцентного диалектика, пока дело происходит в области чувств, анализа и абстрактного мышления, бывает очень и очень трудно.

Но вот наступает последний момент в процессе познания – Синтез. Сведение чувств, ощущений проанализированных частей объекта и абстрактных мыслей в единое целое – в живущий и развивающийся объект. Вот тут-то с эклектиком и случается нечто непредвиденное и непонятное, – Целого, Живущего, развивающегося и самого объекта у нашего эклектика не получается. Вместо всего этого – груда тщательно прочувствованных и тщательно проанализированных, но бессвязных частей – куча, конгломерат и в лучшем случае мертвый агрегат, перед которыми в детской беспомощности вынужден остановиться эклектик.

Беспомощность никогда не ценилась. В буржуазном обществе ценится расторопность, удача, гениальность и счастье. Исследователь, который не сможет представить ни себе, ни другим добытую им груду бессвязных вещей как нечто цельное, и не сможет продать эту груду, если не целиком, то хотя бы в розницу и по частям – такой исследователь не находит для себя места в буржуазной науке. Поэтому современные буржуазные исследователи вынуждены приспосабливаться к условиям, с той лишь разницей, что одни это делают более беззастенчиво, а другие более стыдливо. Представителем первых в современной физике является Вернер Гейзенберг, представителем вторых является Нильс Бор.

Современная буржуазная физика, в отличие от классической, представляет собой значительно большую мировоззренческую путаницу и неразбериху, разбираться в которой каждый раз становится делом просто невозможным, да и необходимости к этом большой уже не возникает, потому что современные буржуазные физики отошли от соблюдения каких-либо приличий в обосновании своих концепций и от соблюдения тех приличий, которыми славилась классическая буржуазная наука. Для облегчения ориентировки в путаных концепциях современных буржуазных физиков следует постоянно иметь в виду лишь следующее положение:

какую бы «новую» мировоззренческую или методологическую концепцию буржуазный физик ни придумывал и как бы мудрено он ее ни обосновывал – все равно ничего принципиально нового придумать и обосновать он уже не в состоянии. Его время прошло.

Все то, что время от времени выдается за «новое», при ближайшем рассмотрении оказывается лишь новой комбинацией таких старых мировоззренческих направлений, какими являются (1) метафизический идеализм, (2) вульгарный материализм, (3) эклектика.

Метафизический идеализм в его чистом виде – дела минувшие. Он был характерен для классической поры буржуазной науки. Вульгарный материализм в науке вообще никогда не ценился, уважением не пользовался. Уважали его лишь в военном деле и в политике. К тому же в политике он ценился тоже не всегда, а в тех исключительных случаях, когда буржуазии требовались твердолобые «материалисты». Черчилли[7][7]
  Черчилль дважды «спасал» английскую буржуазию – в Первую и во Вторую мировую войну.


[Закрыть], но отнюдь не метафизические идеалисты Рузвельты и не эклектики Кеннеди.

В современной буржуазной науке нужны эклектики, – поскольку они гибче, изворотливее и путанее, и потому в них легче обнаружить «диалектиков». Например, Нильс Бор, если не официально, то, всяком случае, косвенно и молчаливо признается диалектиком и чуть ли не материалистом диалектиком. Причем впадают в ошибку относительно Нильса Бора не только многие ученые за рубежом, по и некоторые советские ученые. Сама ошибка эта осуществляется по весьма простой схеме. Копенгагенское истолкование микромира или как оно иначе называется «Копенгагенский туман», в основу которого положена философия Бора, представляет собой большую путаницу, которая для многих представляется как «диалектика». Это, во-первых. И, во-вторых, Копенгагенское истолкование активно защищается в настоящее время такими людьми как Розенфельд, который, как признается многими зарубежными учеными, придерживается материалистической диалектики. Следовательно, думают зарубежные ученые, Бор и материалистическая диалектика есть нечто между собой очень близкое. В Советском Союзе в защиту Копенгагенского истолкования выступает академик Фок, который стоит на позициях материалистической диалектики, следовательно, думают советские студенты и преподаватели, Бор и диалектика – есть нечто одинаковое.

Есть, однако, и второй способ для того, чтобы совершить все ту же ошибку – признать Бора диалектиком. Когда задается на лекциях во всех университетах вопрос:

как вы, профессор, лично относитесь и как нам, студентам, относиться к «Копенгагенскому туману», застлавшему пути к пониманию мира (?).

На этот вопрос ни в одном университете удовлетворительного ответа не получают. Как бы ни был эрудирован их профессор, каких бы взглядов он ни придерживался, в какой бы стране ни жил, и какую бы религию ни исповедовал, все равно он в лучшем случае вынужден признаться:

«... и вопрос не в том, как нам всем относиться к «Копенгагенскому туману». Вопрос в том, что ничего другого, кроме этого тумана, мы пока не знаем».

11)[4][4]
  П/п №№ 1) – 10) в рукописи отсутствуют. Ред.


[Закрыть] Последний пункт нашего рассмотрения, связанного со статьей Вижье и общепринятыми представлениями, будет касаться вопроса завершенности теорий.

Рассматривая постулаты классической физики, Вижье пишет:

«Эта система законов природы представляет собой завершенную систему: существует конечное число строго детерминированных законов природы, что позволяет с абсолютной точностью предвидеть дальнейшую эволюцию вещей».

Относительно релятивистской физики Вижье пишет следующее:

«Эйнштейн сохранил, наконец, последнюю основополагающую гипотезу классической механики – идею о том, что её теория была необходима для завершения системы. Согласно Эйнштейну, зная законы электромагнетизма и гравитации, распределения сингулярностей поля, можно вычислить эволюцию вселенной раз и навсегда».

И, наконец, о квантовой физике Вижье пишет так:

«Последний и. самый важный пункт квантовой физики касается завершенности теорий. Согласно теореме Неймана, система законов квантовой механики полностью исчерпывает все, что можно знать, и все, что мы узнаем когда-либо о физической реальности. Для индетерминистов раз навсегда данные волновой функции и уравнения, описывающие ее, являются полностью детерминистическими уравнениями, и мы никогда не узнаем ничего другого о свойствах природы. Вероятностная интерпретация квантовой теории сохраняет, таким образом, идею завершенности квантовых законов и постулирует, что при ее помощи достигается конечная ступень познания».

У всех, таким образом, получается завершенность теорий в точности как у господина Дюринга, добившего «истину в последней инстанции». Наши дети не позднее 1980 года не на шутку задумаются, и будут ломать себе голову, – каким образом их отцы могли доходить до такого состояния мысли, чтобы всерьез думать о законченности и завершенности своих теорий, добытых к тому же не на столбовой дороге развития материального мира, а каждым где-то в своем индивидуальном закоулке существования.

У Германа – героя «Пиковой дамы», запала в голову завершенная теория: как добыть себе богатство с помощью трех счастливых карт. У Чичикова имелась совершенно законченная теория как стать херсонским помещиком. У Пуассона – совершенно законченное понимание вероятности, на основе которого он вывел свою знаменитую формулу нормального распределения. У Гаусса – законченное понимание «частотной» вероятности, положенная им для вывода закона простых чисел. У Карнапа и Кейнса гвоздем засела мысль, будто главное в жизни людей логика и логическое воспроизведение окружающего мира. В классической физике – завершенные законы, позволяющие с абсолютной точностью предвидеть дальнейшую судьбу всех вещей и явлений. В релятивистской физике Эйнштейна – знай, он, что собою представляют сингулярности и поля – можно было бы вычислить раз и навсегда эволюцию мира. В квантовой физике все совершенно. Даже вероятностные функции сделались совершенными и завершенными. «После нас знать уже более ничего нельзя», – так говорят индетерминисты из квантовой физики. «Наша теория наиболее совершенна и все остальные теории вытекают из нее; она, в этом смысле, венец всей предшествующей деятельности человечества и его истории», – так говорят индетерминисты, ставшие незаметно для себя детерминистами.

Короче говоря, все теории представляются завершенными. Даже многие сырые гипотезы претендуют на завершенность. Только одна теория Маркса не завершена.

В чем причина – спросят нас в 1980 году – почему наши отцы были столь торопливыми в своих утверждениях? Неужели они не понимали, что ни одна теория, какой бы полной она ни была, не может быть завершенной?

Понимали. Но не совсем и не до конца. Наши дети, если они действительно начнут ломать себе головы над подобными вопросами, никогда не поймут, что такое человек классового общества на деле. Выше мы уже не раз отмечали: одно дело – понимание, а другое – знания, которые складываются в голове человека. Не человек владеет своими представлениями, а сложившиеся представления владеют человеком. Рабство в классовом обществе лишь меняет свои формы, но не отменяется по существу. В капиталистическом обществе, где все производится и все рассматривается как готовый к потреблению продукт, было бы чудовищной несправедливостью не рассматривать завершенной любую скороспелую теорию и любую сырую гипотезу. Чем, собственно, хуже Н.Винер, создавший скороспелую науку кибернетику, того калифорнийского овцевода, который ежегодно стрижет с овец сырую шерсть и продает ее на рынке в виде готового к потреблению продукта? Если бы Н. Винер проявил в этом вопросе излишнюю щепетильность и стал бы дожидаться завершенности своей кибернетики – этим он затормозил бы прежде всего общественный прогресс, не говоря уж о том, что он разорился бы начисто и умер бы никому неизвестным Винером.

Среди капиталистов жить – значит надо по-капиталистически вести себя и по-капиталистически мыслить. Сырая овечья шерсть; пряжа, изготовленная из шерсти; сукно, изготовленное из пряжи, и, наконец, костюмы, изготовленные из сукна – все это в капиталистическом хозяйстве рассматривается и расценивается как завершенные продукты. Точно так же рассматриваются и расцениваются в спешке рожденные гипотезы, сырые теории и скороспелые науки. Неважно, при этом, что в университетах головы молодых людей до отказа набиваются сырым материалом и полуфабрикатом – пусть с этим сама молодежь справляется – это её частное дело. Важно, чтобы добыча гипотез и теорий была поставлена на солидную ногу, а сырье и полуфабрикаты находили для себя постоянный сбыт.

Текущий XX в. знаменуется, с одной стороны, огромной добычей сырья и полуфабриката, а с другой стороны, завершенностью готовых изделий плюс хорошо поставленным рекламным делом. Процесс, который в настоящее время принято скромно называть успехами науки и техники, является следствием капиталистического способа производства, которому свойственна с одной стороны – дифференциация, – т.е. расщепление, разложение, размельчение производимого продукта, и с другой стороны, – всеобщий рост и расширение. Здесь все растет, взращивается и расширяется, невзирая на реальные потребности и, не считаясь с реальным платежеспособным спросом; и в то же время, здесь все мельчает и умаляется, отсюда – огромные горы объемов и наименований произведенного продукта и отсюда же мизерность, мелочность отдельно взятого и отдельно произведенного продукта.

Кибернетика, теория информации, теория операций, комбинаторика, много видов математического программирования, теория вероятностей, теория игр, теория графов, теория массового обслуживания, математическая логика, обыкновенная, формальная и многие другие «логики», теория исчислений, теория алгоритмов, обе теории относительности, теория поля, теория чисел, теория континуума, теория комплексного переменного, теория функций, теория групп, теория множеств и множество других теорий; классическая физика, релятивистская физика, квантовая физика, физика атомного ядра, химическая физика, физическая химия, геофизика, биофизика и многие другие физики – все это свидетельство роста и расширения наименований производимого при капитализме продукта и одновременно свидетельство его разложения и измельчания.

Конечной целью капиталистического производства является, как известно, производство стоимости. Люди, невнимательно в свое время изучавшие экономическую теорию Маркса, постоянно сбиваются на «конкуренцию»; они ошибочно полагают, что рост и одновременно измельчание производимого продукта являются следствием не закона стоимости, а закона конкурентной борьбы.

Центральным пунктом марксизма является экономическая теория Маркса, а ядром экономической теории является стоимость. Понять до конца стоимость – это значит на 99% понять марксизм. Поскольку 100 %-х марксистов всегда было не так уж много, то не трудно сообразить сколь мало было людей, до конца понимающих стоимость, а отсюда понимавших причины и следствие капиталистического способа производства.

Характерной чертой капиталистического производства всегда являлось низкое качество производимого продукта. Низкое качество – правило капитализма, подавляющее же большинство людей, в том числе и проживающих в Советском Союзе, между тем, ошибочно полагает, что капитализм безразличен к качеству и ему временами будто даже свойственно повышение качества под влиянием конкурентной борьбы. Вопрос качества производимого продукта – один из наиболее запуганных и ревниво охраняемых вопросов современного капитализма. Подобно тому, как 100 – 150 лет назад капитализм XIX века тщательно охранял от посторонних глаз тайну своего богатства – прибавочный продукт и прибавочную стоимость, вскрытые Марксом – точно так же современный капитализм охраняет тайну качества производимого продукта. Дамы-модницы не на шутку ломают себе головы, негодуют, возмущаются и даже горько плачут – почему так получается: не успевают купить себе модные красивые чулки, не успевают в них толком покрасоваться, как чулки сразу же распускаются. Неужели нельзя так наладить производство дамских чулок, чтобы они не распускались; ведь наука и теника достигли таких головокружительных вершин!? Люди летают уже в космос. Мало того, что тратятся деньги, напрасно растрачивается еще общественный труд, выбрасываются на ветер материал, сырье, и даже утрачиваются, если хотите, надежды... обманутые надежды, не говоря уж о слезах и расстроенных нервах. Нам, мужчинам, конечно, можно посмеяться над горем дам и можно даже советовать им покупать себе чулки образца XIX века – «в резиночку», но каково дамам, особенно тем, кто хочет нравиться и у которых чулки – не последняя статья расхода в бюджете.

Капитализм XIX века был простоват; он выпускал простые чулки, «в резиночку» – не рвущиеся. Он гнал наверх количество, а что касается качества, то оно его занимало лишь постольку, поскольку оно было связано с издержками производства и с конкуренцией – не более! Специальному рассмотрению качество не подвергалось; как самостоятельная статья созидания качество не рассматривалось, качество чаще являлось средством разрушения. Поэтому качество производимого продукта тогда на определенной стадии капитализма, как правило, было застывшим. Эпизодически вокруг качества возникало, конечно, и оживление, но это, повторяю, происходило лишь эпизодически, и было связано лишь с издержками производства и конкуренции. Солидный капиталист того времени, борясь за репутацию своей фирмы, к качеству выпускаемого продукта относился весьма и весьма солидно и никак уж не легкомысленно. Если позволяли обстоятельства, он даже шел на некоторое улучшение качества в целях расширения своей клиентуры, увеличения сбыта, т.е. в целях опять же количества. Но даже это, повторяем, – лишь отдельные эпизоды, не правило и не созидание. Правилом капитализма XIX века было количество плюс застывшее[5][5]
  Застывшее всегда отсталое, значит плохое.


[Закрыть] качество.

Современный капитализм XX века, напротив, не столь безразличен к качеству выпускаемого продукта. Он в этом отношении даже является как бы антиподом своего предшественника. Теперь он молится уже не одному количеству, вот уже лет 30 он по-настоящему молится второму своему богу – качеству. Однако надо сказать, что молитвы его к этому богу возносятся им довольно своеобразным способом – чисто по-капиталистически: шиворот-навыворот.

Если к количеству капиталист обращается, так сказать, в прямом смысле, всеми способами увеличивая, взращивая и расширяя его, причем открыто, на виду и не таясь, выдает его как созидание, – то с качеством капиталист обращается весьма и весьма своеобразно. В глубине души к качеству он остается по-прежнему глубоко равнодушным и даже слегка побаивается качества, на виду же он показывает всякую заботу о нем, а в действительности умаляет, пригибает и унижает качество. Причем, все это делается через эстетику, красоту, изящество, через моды, модниц и опять же благодаря предрассудкам.

Старшее поколение модниц – то, которое было воспитано на чтении романов конца XIX века и начала XX века и в частности на романах Голсуорси, Ромена Роллана, Анри Барбюса, Анатоля Франса – писателей полугумманистов полуреалистов, которые изображали полуправду о человеке наряду с полуправдой о капитализме – воспитанные на таком материале модницы сами твердо усвоили и передали модницам младшего поколения один весьма большой предрассудок. Смысл его сводится к тому, будто капитализм XIX века в ряде вопросов еще оставался созидательным, добрым и гуманным. Если дело касалось купли-продажи овечьей шерсти, то в этом вопросе пощады от него ждать было нельзя, а что касается красоты, эстетики, изящества – ко всему этому капиталист будто сам был неравнодушен и, следовательно, мог быть в какой-то мере бескорыстен. Он иногда мог даже поступаться собственными интересами, отдавая дань красоте и изяществу и поступаться изяществом и красотой в пользу других людей – так сказать безвозмездно. Он мог производить иногда продукты лучшего качества, не требуя за это от общества дополнительной платы. Так думали модницы.

У модниц, как видим, в вопросах качества, красоты, изящества и капитализма имело место полное смешение понятий. Но, если перевести их смысл на более понятный язык, значительно преобразовав и наделив их более конкретным смыслом, то содержание предрассудка, переданного по наследству, сведется к двум пунктам:

1. Все то, что трудно достается – должно дорого цениться и дорого продаваться;

2. Что дорого продается – значит, это хорошо, правильно, красиво, изящно и лучшего качества.

Второй пункт этого своеобразного кредо составил дополнительный раздел в современной политической экономии капитализма. Маркс в трех томах «Капитала» проанализировал первый пункт. Он установил тот факт, что в основе продажной цены продукта находится стоимость, а в основе стоимости – общественно необходимый труд. Маркс разобрал эту связь в не искаженном виде, для немодифицированного капитализма, – когда в основе всех созданных в обществе ценностей ещё находился труд, необходимый – производительного работника.

Что касается непроизводительного работника, то его труд и его роль в капиталистическом обществе почти не рассматривались; Маркс их лишь слегка затронул в IV томе «Капитала», поскольку в то время непроизводительный работник еще не играл заметной роли в создании материальных ценностей общества.

Теперь, спустя 100 лот после проделанного Марксом анализа, обстановка в капиталистическом обществе значительно изменилась. В 1959 году в США доля непроизводительного работника составила уже 54 процента, а доля производительного работника уменьшилась до 46 процентов от общей численности «самодеятельного населения»[6][6]
  «Самодеятельное население» – новый термин, появившийся в последние годы в буржуазной социологии.


[Закрыть]. Нельзя, конечно, утверждать, что подобное же соотношение сложилось в США и в вопросе создания реальных ценностей, однако, с точки зрения численности, факт налицо: обстановка в капиталистическом обществе заметно изменилась в пользу непроизводительной части населения.

Почувствовав на своей стороне численное превосходство, непроизводительный работник начинает заявлять о своих правах, правда, еще очень робко и чаще устами модниц и модников, но довольно определенно:

«все то, что трудно достается – должно дороже цениться».

По-существу, если вдуматься, в этом требовании содержится явный намек на принцип оплаты «по труду» – еще несвойственный капитализму. Непроизводительный работник явно спешит, опережает исторические события, и потому капиталист ему решительным образом отказывает. Капиталист продолжает оплачивать труд непроизводительного работника по своему собственному, специфическому принципу – «по результатам труда». Благодаря этому непроизводительная часть населения, казалось бы, разлагается и расслаивается обычным капиталистическим способом: выделяются крупные акулы, рядом с ними хищные щуки, затем караси и, наконец, мелкая плотва. Это обычный капиталистический вид расслоения и в этом смысле непроизводительная прослойка общества не избежала общей участи всех других классов. Так было в свое время с дворянством, буржуазией, крестьянством и даже с рабочим классом; теперь очередь расслаиваться дошла до непроизводительного работника.

Но он сильно запоздал по времени. Все его исторические предшественники расслаивались и разлагались так сказать нормальным способом: сначала из мелкой однородной плотвы выделялся окунь, затем из окуня рождалась щука и только из щуки образовывалась большая океанская акула. А поскольку этот процесс шел долго и непрерывно, то каждый структурный элемент общества, в тот или иной момент времени, внутренне представлял собою плавную и «спокойную» иерархию, без особо резких внутренних границ и переходов. Во вне элементов, между элементами пролегали резкие и обостренные границы, но это – во вне и между, а внутри элементов такие обострения и резкости были относительной редкостью и, во всяком случае, были нехарактерными. Это был, так сказать, классический стиль расслоения. В своем чистом виде его можно встретить и сейчас в слаборазвитых странах

Структурная обстановка современного капиталистического общества другая. Она перестала быть «классической». Выйдя на историческую сцену и приготовившись сыграть на ней свою самостоятельную роль, непроизводительный работник встретил далеко не классическую обстановку: капиталистическое общество в целом и его отдельные слои в настоящее время не представляют собой плавной и спокойной иерархии. Историки пишут, что наиболее плавную иерархию представляло общество рабовладельческого Египта 5000 – 7000 лет назад. Это неправда. Самая плавная иерархия имела место в войсках Чингисхана – идеальная остроконечная пирамида с Чингисханом во главе. Пирамиды древнего Египта имеют, как известно, уступчатые формы; они составлялись из параллелепипедов, означающих собой отдельные слои общества.

Вся последующая история классового общества, если подойти к нему со стороны структур, есть борьба между двумя видами пирамид: плавной и остроконечной Чингисхана и уступчатой и не всегда остроконечной Египетской. Шли века, менялись правители и господствующие классы, передвигались и смещались по лестнице иерархии классы и классовые прослойки, а борьба все времена шла вокруг одной и той же структурной формы – пирамиды: менялись лишь ее виды (рис. 5. – фиг. 1, 2, 3....8):

Временами пирамида то вытягивалась острой вершиной ввысь (фиг. 1); то снижалась, расползаясь вниз (фиг. 2); то она лишалась вершины, становясь усеченной (республикой) (фиг. 4); то становилась республикой деспотической диктатуры (фиг. 3) – все это образцы классической (плавной) или военной иерархии.

Но истории, как мы уже отметили, была известна и уступчатая иерархия – египетская, и потому пирамиды классические, временами сменялись пирамидами египетскими (фиг. 5-8). Первый пример наиболее устойчивой египетской пирамиды показала буржуазная Англия (фиг. 7). Для своего времени это было «монументальное» сооружение.

Еще более «монументально» выглядит классовое сооружение, воздвигнутое современным капитализмом в США (фиг. 8). Вот с ним-то и приходится сейчас сталкиваться непроизводительному работнику. По-существу в этом обществе уже нет иерархии. Общество разделилось на 2 части: верхняя – ничтожно малая, наделена всеми правами человека, нижняя – непомерно многочисленная, человеческих прав не имеет. Остались один на один лицом к лицу два непримиримых врага – ситуация, с точки зрения прогресса и ближайших перспектив человеческого общества, надо сказать, весьма благоприятная. Классовое общество, просуществовавшее многие века, заканчивает последнюю стадию разложения – это отрадно. Наступает последний момент, когда каждый человек, независимо от его места в обществе, может сказать словами Маркса – «вот здесь Родас прыгай!» «Вот здесь Роза танцуй!» Короче говоря, наступает момент, когда все слои общества, в том числе и господствующие, вплотную подходят к сознанию, что прежней жизнью жить нельзя. По Ленину это будет называться «всеобщей революционной ситуацией».

Позднее, когда нам придется рассматривать «Системы», «структуры» и «организацию», мы обстоятельнее остановимся на этом вопросе, сейчас же скажем, что «системы», состоящие всего-навсего из двух взаимодействующих элементов, по существу это – уже не системы.

Такие «системы» обречены на немедленную гибель; они саморазрушаются на первом серьезном изменении обстановки.

Буржуазная Англия в период ее наивысшего расцвета в XIX веке, по крайней мере, если иметь в виду только одну метрополию, по существу, была тоже двухэлементной системой (фиг. 7), но эта система спасалась от саморазрушения благодаря наличию в составе Британской империи третьего структурного элемента – обширной колонии. Кроме того, умной буржуазии Англии долгое время удавалось создавать иерархию внутри рабочего класса – разлагать его подачками за счет ограбления колоний. Помимо того, английская буржуазия, используя свое промышленное превосходство, постоянно стремилась создать на континенте Европы и других частях света для своей системы четвертый структурный элемент. И. надо сказать, это ей почти всегда удавалось. Всегда находились страны, которые для Англии играли роль четвертого структурного элемента, с которым она вступала во взаимодействие. И, наконец, последнее. Буржуазная Англия раньше, чем какая-либо другая страна, стала буржуазной республикой и, тем не менее, дольше, чем кто-либо другой, терпела и до настоящего момента терпит королевскую власть. Многие историки сей непонятный факт объясняют живучестью в Англии традиций, приверженностью к старине и слабостью английской буржуазии к аристократам, королям и королевам. А на самом деле королевская власть для английской буржуазии играет роль пятого структурного элемента в системе. Пусть этот элемент не материален, но в мире, где господствуют далеко не научные представления, места материальных элементов вполне могут заменяться миражами, предрассудками и традициями.